Текст книги "Пароль получен"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

7. Где твои приятели?

– Ну а где же твои приятели? – спросил Федор, протягивая Обуховичу руку.

– Опасаются, – ответил тот, озабоченно сдвигая брови. – Ты, говорят, ступай сначала сам, разведай, что и как, а уж мы потом…

– Гм, – промычал Федор. – Осторожные люди. Ну что ж, это хорошо. Нам такие нужны.

Разговор Обуховича с Федором происходил на поляне, возле сторожки лесника. Партизан пришел не один: с ним были еще двое бородатых людей, обвешанных гранатами, с немецкими автоматами на груди.

– Ты передай своим друзьям, – сказал один из спутников Федора, невысокого роста человек с короткой окладистой бородой, – передай им, что если хотят бить врага, то пусть идут к нам без опаски. У нас всем дело найдется.

«Должно быть, этот из начальства», – подумал Обухович.

Он обещал в следующий раз обязательно привести двоих знакомых, подчеркивая, что у «военнопленных кое-что при себе имеется, не с пустыми руками придут».

Уговорились встретиться на том же месте через два дня.

Штроп узнал от Обуховича о его разговоре с партизанами и распорядился, чтобы все сведения, добытые у партизан, тот передавал старушке, жившей в деревне Большая Выгода, километрах в пятнадцати от Витебского шоссе на пути к месту расположения отряда народных мстителей. К этой старушке раз в пять дней должен был приходить агент полиции. Эта старушка лечила своих земляков травами, и поэтому посещение ее избы не могло привлечь особого внимания.

В назначенный для встречи с партизанами день Обухович долго молился, долго стоял на коленях, выпрашивая у божьей матери защиты для раба божьего Альберта.

Связной встретил Обуховича и еще двух агентов полиции, назвавших себя военнопленными, и провел в партизанский лагерь. Новичков долго и придирчиво расспрашивали и, видимо, не заподозрив ничего дурного, оставили в отряде. «Плотнику» поручили чинить телеги, Обуховичу и «электрику» – рыть землянки.

Обухович внимательно присматривался к тому, что делают партизаны, и старался все запоминать. Иногда провокатор отмечал, что кто-то из партизан исчезал из лагеря и снова возвращался. «На задание ходили», – догадывался Обухович.

Новых партизан никуда не посылали: проверяли. Обухович ночами спал плохо. Все боялся, что дознаются о его предательстве и поставят к сосне… Молитвы его стали жарче прежнего.

Вскоре он убедился, что дела его не так уж плохи. Как-то вечером к нему подсел Федор, расспросил, как ему живется, привык ли в лесу, и, хитровато щуря светлые глаза, сказал:

– А ты мужик вроде ничего… старательный. Признаться, сразу ты мне не очень понравился. А теперь я вижу – все в порядке.

У Обуховича против его воли вырвался деревянный смешок…

С тех пор Федор стал относиться к Обуховичу теплее, как-то показал фотографию жены и двух испуганно глядящих с глянцевитой бумаги девочек лет семи – девяти.

Обухович решил отплатить откровенностью за откровенность.

– А у меня жену и сына того… гитлеровцы расстреляли, – вздохнул он, отворачиваясь. – Жена-то еврейка была… Ну а меня в тюрьму посадили – за укрытие…

Федор прикусил нижнюю губу, сузил глаза.

– Ничего, ничего, брат, теперь ты расквитаешься за них. – Он вдруг схватил Обуховича за плечо: – Послушай, ты поселок Краснополье знаешь? Ну под городом?

– Приходилось бывать…

– Так вот… Я решил взять тебя в свою группу… – Федор перешел на шепот: – Дней через пять пойдем на задание. Устроим засаду в поселке. Там собираются схватить одного нашего человека…

Обухович почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.

– Только… ты никому ни звука, – предупредил его Федор. – Понял?

– Да нешто я…

– Смотри! Чтоб ни одна живая душа… – Федор угрожающе поднял палец.

Всю ночь Обухович ломал голову, как пробраться в село Большая Выгода и предупредить гестапо. Тайком смыться? Могут поймать, да и операцию отложат. К тому же и Штроп за бегство из отряда не погладит по головке. Ведь столько трудов стоило внедриться… Нет, этот вариант не пройдет. Нужно найти какой-то повод.

Провокатор снова не спал всю ночь, все искал, под каким бы предлогом выпросить разрешение на отлучку. И наконец придумал. Наутро он явился к комиссару отряда, тому самому невысокому человеку с окладистой бородой, которого он впервые встретил на месте партизанской явки. Шпион Штропа предложил послать нескольких партизан, чтобы помочь местным жителям убрать урожай.

– Время теперь горячее, пшеница поспела, – с жаром доказывал он комиссару, – а в селе одни бабы, мужские руки сгодились бы…

Комиссар сгреб в ладонь свою бороду и задумался. Конечно, уборка урожая – дело существенное, да ведь у партизан есть задачи поважнее. Готовится ответственная операция.

Однако он не отказал наотрез:

– Хорошо. Посоветуюсь с командиром.

Командир отряда, Петр Кузьмич Скобцев, узнав о предложении Обуховича, почему-то насторожился.

– Здесь что-то не так просто. Вам не кажется, Матвей Иванович, странным: человек без году неделя в отряде, еще ничем себя не проявил, а приходит с такими идеями?

– Ну что же здесь подозрительного, – возразил комиссар, – возможно, хозяйственный мужик. Душа болит за урожай. Не вижу в этом ничего странного…

В первые дни войны Скобцев, или Кузьмич, как его звали в отряде, был штабным офицером. Когда часть попала в окружение и потеряла в боях почти весь командный состав, Кузьмич возглавил горстку оставшихся людей и увел их в глухие леса. Постепенно отряд стал пополняться бежавшими из окрестных городов и деревень жителями и сильно вырос. Теперь на счету партизан Скобцева уже числилось немало взорванных поездов, разгромленных полицейских пунктов, наказанных предателей. Но был штабист по старой привычке осторожен, хорошо наладил разведку, и это помогало ему, как говорили тогда, вести войну «малой кровью».

Осторожность помогла Скобцеву и теперь. В тот же день он действительно назначил на уборку урожая двадцать человек, но Михаила Терентьева (под таким именем знали Обуховича в отряде) в списке не оказалось.

– Как же так! – возмущался Обухович в землянке командира. – Я подал это предложение, а меня отшили! Несправедливо, товарищ командир! У меня, может, руки истосковались по работе.

Скобцев не стал спорить. Тут же приказал включить Терентьева в список.

Группа партизан отправилась на работу в ближайшие села – Мокрое и Малый Пилец. Большая Выгода отстояла от Мокрого километрах в трех, и Обухович решил, что найти повод сбегать к старухе и передать ей сведения будет нетрудно. Помогали косить пшеницу в первую очередь старикам, у которых дети служили в Красной Армии или ушли в партизаны.

Обухович старался за двоих.

– Эх, – повторял он, – руки стосковались по работе…

Ему приходилось нелегко: бывший завскладом к крестьянской работе не привык. Он очень боялся обнаружить свою неловкость, да и уставал.

Вечером, когда партизаны собрались в избах, где хозяева угощали их молоком и молодой картошкой, Обухович, охнув, вылез из-за стола.

– Что с тобой? – спросили его.

– Да вот живот что-то скрутило.

С полчаса он пролежал на сеновале, затем разыскал старшего группы и попросил у него разрешения пойти поискать в селе помощи.

– Что-то хужеет. Может, бабка травки даст или отпоит чем. Тут, говорят, есть одна в округе.

Вернулся Обухович поздно, когда все остальные уже спали на сеновале. Он неслышно прокрался в сарай и повалился на пахучее сено. Отовсюду доносился храп. Сквозь щели сарая видно было, как меркнул над лесом долгий летний закат. Михаил уснул, довольный, что удачно разыграл это представление с болезнью и посещением знахарки.

Наутро Обуховича отвел в сторону старший группы, веснушчатый, курносый парень в красноармейской пилотке, и спросил:

– Как живот?

– Да вроде бы прошел, – ответил Обухович.

– Лекарство нашел?

– Да, получил от старухи зелье. Пользительное, видать.

– Ну хорошо, больше не болей, а то нам недосуг.

Разговор этот насторожил Обуховича.

«Неужели догадались, сволочи? – подумал он, чувствуя, как его окатывает холодная волна страха. – Да не может того быть, ведь я же оглядывался – никого следом не было».

Больше Обуховича ни о чем не расспрашивали, и он успокоился. Но напрасно. Он и не подозревал, что в ту самую ночь, когда он побывал у старухи, за ним неотступно следовали трое. Они примечали каждый его шаг и запомнили избу, в которую он заходил. У избы менялись дежурные, и, когда на другой день там появился агент гестапо, партизанам все стало ясно.

Когда агент шел от знахарки, его перехватили, и он под страхом смерти выдал старуху и Обуховича.

Предатель был немедленно изолирован и переправлен в далекий партизанский край для выяснения обстоятельств. Обуховича много раз допрашивали, он не стал запираться. Теперь он томился, ожидая решения своей участи.

8. Не простая птица

Алексей понимал, что оставаться в поселке Краснополье ему больше нельзя. Штроп шел по его следу. О Готвальде ничего не было слышно. Удалось ли ему спрятаться? Во всяком случае, как сообщил Алексею Корень, партизаны ночью побывали дома у Готвальда и никого там не нашли. Изба пустовала. Может быть, Готвальду удалось спастись. А вдруг его арестовали? Куда делись жена и сын шофера? Может быть, их схватили… А как будет вести себя Лещевский? Вынесет ли он пытки и не заставят ли молодчики из гестапо его заговорить? Надо было что-то предпринимать…

Алексей решил уйти в лес. Но уйти, оставив о себе память. Вместе с Корнем и Шерстневым он решил через Крюкова сообщить в гестапо, что в поселке Краснополье скрывается секретарь подпольного обкома. Для поимки такого важного лица наверняка пригонят большой отряд, да еще под командой гестаповских офицеров. А тем временем партизаны устроят засаду. Скобцев охотно согласился на эту операцию и обещал прислать не меньше тридцати, а может быть, и пятьдесят человек.

Вечером к Алексею пришел партизан, они уточнили детали совместных действий и нашли подходящее для засады место.

Потекли часы напряженного ожидания. Снова наступил вечер. Алексей был один в своей каморке. За дверью громыхала ведрами хозяйка. В окно было видно, как улицу пересекли длинные вечерние тени от домов. В окнах напротив отражался золотистый закат. Над тесовой крышей застыло в небе малиновое облако.

Поселок затих, будто жители чувствовали приближение грозовых событий и попрятались по домам.

Разведчик прекрасно понимал, что ему угрожала очень серьезная опасность. Стоило фашистам появиться на полчаса раньше срока, назначенного Крюковым, – Алексей окажется в ловушке, которую подготовил себе собственными руками. А если запоздают партизаны, он погубит не только себя, но и других.

«Ну что ж, – рассуждал он, – войны без риска не бывает. Как, впрочем, и без крови».

Вот уже много времени он ведет тайную войну. Вел в госпитале, вел, выйдя из него… Он понимал, что враг и силен и коварен, и все-таки Алексей верил в свои силы, в свое умение разгадывать вражеские хитрости, предупреждать опасность.

Ему вспомнилось, как когда-то он изучал опыт разведчиков, действовавших в интересах буржуазных правительств. Многим агентам нельзя было отказать ни в уме, ни в изобретательности, ни в ловкости. Порой это были удивительно мужественные люди. Но как бы ни был разнообразен их «почерк» и «стиль», как бы ни обновляли они приемы своей работы, приемы эти всегда строились на низменных качествах человека.

Ему же не приходилось прибегать ни к подкупам, ни к обману, ни к шантажу. Он апеллировал к самому высокому чувству людей – к их любви к Родине. И люди откликались, шли за ним, хотя знали, что рискуют жизнью, что в гестаповских камерах в случае провала их ждет нечто более страшное, чем смерть.

Шерстнев – он ходит в одежде полицая. Разве не рискует этот русский человек своей жизнью ежеминутно? Шерстневу угрожает смерть в застенке гестапо, его презирают свои, брезгливо сторонясь при встрече, боясь даже прикосновения к его полицейскому мундиру.

И даже Борис Крюков, такой слабый сначала, преодолел страх и выполняет ответственное дело честно и преданно…

Скобцев был очень пунктуален. Его люди, точно в указанное время выйдя из лесу, затаились в овраге неподалеку от дома на окраине поселка Краснополье, где жил Алексей.

Овраг затопил густой туман; будто дымовая завеса он скрывал партизан. Повезло с погодой. Бойцы тихо лежали в зарослях орешника, а когда совсем стемнело, пригибаясь, бесшумно пробрались задворками к третьей с краю поселка избе, где жил Столяров.

В начале двенадцатого в дверь легонько постучали. Алексей вышел открыть сам. На пороге стояли трое вооруженных людей.

– Федор, – назвался рослый человек с худым загорелым лицом.

Алексей крепко стиснул ему руку.

– Один? – спросил Федор, быстро проходя на половину Алексея и оглядывая избу.

– Нет, еще хозяйка.

– Где она?

– В город поплелась, к знакомой…

– Хорошо, – Федор кивнул головой. – Эй, Петро! – позвал он стоявшего у дверей партизана с ручным пулеметом. – Живо на чердак!

Когда пулеметчик исчез в темноте сеней, Алексей спросил Федора:

– Как остальные?

– В порядке, – отозвался Федор, – на местах. У ворот, за забором… Слушай, дай-ка водички.

Алексей принес ему из кухни кружку воды. Федор жадно выпил и, вытерев рукавом ватника губы, поинтересовался:

– У тебя какое оружие?

– Парабеллум, три гранаты.

– Слабовато… А зачем ты-то остался? Без тебя справимся. Может, пойдешь сейчас в лес?

Алексей возмутился.

– Вас подставлю под пули, а сам спрячусь? Нет, не пойдет!

Федор кивнул человеку в потертом офицерском кителе, тот исчез куда-то на минуту и принес Алексею автомат.

– Ну а теперь по местам! – приказал Федор и сам, став на одно колено, пристроился у окна.

Алексей затаился у другого окна, приоткрыв его.

В избе установилась сумеречная, настороженная тишина. Верещание сверчка казалось неестественно звонким.

Алексей покосился на Федора. В темноте, едва различимый, белел горбоносый профиль партизана.

Алексей тихонько спросил:

– Который час?

Федор бросил взгляд на трофейные ручные часы со светящимся циферблатом. Минутная стрелка накрыла цифру шесть.

– Полчаса двенадцатого, – сказал Федор.

Встревоженной стайкой метались мысли Алексея. А что, если полиция разгадала его уловку? А что, если она двинет сюда большие силы и он зря погубит этих ребят? Или фашисты вообще не появятся… «Нет, этого не может быть, – возражал Алексей себе. – Разве они упустят такой случай!»

До сих пор он ускользал из их рук: прикидывался шофером, инвалидом. И вот теперь настала минута, когда он выходил к своему противнику на открытый бой.

Алексей вслушивался в тягостную тишину. Ему казалось, что ухо его не пропустит приближающуюся опасность, и все-таки первым подал сигнал тревоги Федор. Алексей вдруг услышал его торопливый шепот:

– Едут!

И действительно, с другого конца поселка донеслось сначала слабое, затем с каждым мгновением усиливающееся гудение моторов. Звук ширился, становился увереннее, набирая угрожающую силу. И казалось, что это грозно ревет сам воздух.

Все дальнейшее совершилось очень быстро.

Несколько грузовиков вынырнули откуда-то из темноты и остановились напротив дома. Из машины одна за другой посыпались неясные, расплывающиеся в тумане фигуры. Вдруг у переднего грузовика плеснуло, брызнув вверх и в стороны, пламя – и грохнул взрыв.

На мгновение Алексей увидел четкие силуэты солдат и нажал спуск автомата. У грузовика еще несколько раз грохнуло. И тут же все заглушил дробный треск автоматов. Казалось, будто какой-то великан сыпал на крышу дома тяжелые чугунные шары.

Улица вдруг ярко осветилась, и в окнах домов заплясали отблески пламени, – это взорвалась передняя машина и загорелся вылившийся из баков бензин. Было видно, как из темноты выныривали и исчезали какие-то люди и их нелепо длинные тени метались по траве.

Алексей непрерывно стрелял из автомата.

– Пора уходить! – донесся до него голос Федора.

Они выскочили из дома. Шум боя затихал.

Фьюить, фьюить, фьюить – просвистело над головой несколько пуль. Видимо, уцелевшие гитлеровцы где-то залегли и отстреливались. Да, нужно было скорее уходить, пока из города фашисты не подбросили подкрепление.

Около Федора появился человек, крикнул ему что-то, что – Алексей не мог разобрать.

Вдруг в воздух с треском, рассыпаясь искрами, взвилась, буравя темноту, ракета. Алексей и Федор бежали к оврагу.

– Быстрей! – крикнул Федор, и Алексей, спотыкаясь о что-то во тьме, ринулся за ним, но поспевал с трудом – мешала искалеченная нога.

– Их что-то много оказалось, – снова крикнул Федор, оглянувшись на отстающего Алексея. – Нажми, приятель!

Позади вдруг грохнуло два взрыва, что-то сильно толкнуло Алексея в спину, и он упал.

* * *

Солнце еще только поднялось, а староста поселка Краснополье Иван Архипыч Барабаш, толстоносый мужик лет пятидесяти, был уже в пути. С вечера Барабаш гулял в гостях у своего знакомого – старосты соседнего села. Хозяин выставил на стол бутыль отличного самогона, так что через час после прихода в гости Барабаш уже еле ворочал языком и, порываясь пуститься в пляс, требовал музыки погромче.

Домой Ивана Архипыча пришлось отправить на подводе: передвигаться самостоятельно он был не в силах. Когда Барабаш подъезжал к Краснополью, до его затуманенного сознания дошло, что где-то стреляют. Хмель будто рукой сняло. Он проворно соскочил с подводы, возницу отправил назад в село, а сам спрятался в кустах.

Вернувшись в поселок, он увидел черные остовы сгоревших грузовиков, трупы немецких солдат и полицейских. Среди них было и несколько без всяких знаков различия на одежде. Теперь только старосте стало понятно значение перестрелки: это был ночной налет партизан.

Барабаш много раз слышал о партизанах, но до сих пор в Краснополье они не появлялись. В ответ на рассказы испуганных народными мстителями полицаев Барабаш самодовольно ухмылялся:

– Ну, у нас-то, слава богу, спокойно. К нам они носа не сунут!

И вот, оказывается, добрались.

– Господи, – бормотал Иван Архипыч, – что будет, что будет?

Бессонная ночь, пережитый страх не прошли для старосты даром. Его мутило, ноги подкашивались, а на душе, в предвидении грядущих бед, было плохо.

«Понаедет начальство, – размышлял он, – начнут пытать, что да как. Чего доброго, дадут и мне по шапке: не углядел, не донес вовремя… А откуда я мог знать?..»

Чтобы хоть как-то застраховать себя, Барабаш решил проявить служебное рвение. Он наскоро умылся, опохмелился и отправился по поселку будить жителей: надо было убрать трупы.

Староста стучал в окна и сердито кричал:

– Эй, хозяин, выходи!

В избах шлепали босые ноги, скрипели двери… Притаившиеся жители неохотно их открывали. Да и то за ворота выходили одни старухи. Мужиков и молодых женщин как ветром сдуло. Видно, еще ночью убежали в лес, не дожидаясь неизбежной расправы гитлеровцев.

В проулке Барабашу встретился Степан Грызлов. Обычно молчаливый и угрюмый, Степан, завидев старосту, безмолвно кивал головой и проходил мимо: Грызлов работал у немцев и держался с Иваном Архипычем независимо. Но сейчас он сам направился к Барабашу и, поздоровавшись, протянул старосте сложенную вчетверо, потертую на сгибах бумажку.

– Что это? – спросил Барабаш, разворачивая ее и подозрительно косясь на Степана.

– А вот прочти – узнаешь.

Староста достал очки и, водрузив их на толстый, в синеватых прожилках, нос, зашевелил губами:

– «Справка. Настоящая выдана Попову Алексею Петровичу в том, что он действительно является шофером Наркомата лесного хозяйства и командируется в город Могилев сроком на двадцать пять дней».

Кончив читать, Барабаш поднял на Степана мутный взгляд маленьких серых глаз.

– Где нашел? – сурово спросил он.

– А вон там, в кармане убитого, – ответил Степан.

– Что это еще за Попов?

– Да мой сосед, сапожник.

– Так ведь его не Поповым зовут. Я сам видел его паспорт.

Степан молча подвел старосту к одному из трупов, валявшихся как раз под окнами дома, где жил Алексей. Убитый лежал на спине, широко раскинув руки. На его обезображенном, видимо, взрывом гранаты лице запеклась кровь. Гимнастерка тоже темнела пятнами крови.

Староста стащил одной рукой кепку, другой осенил себя крестным знамением.

– Царствие небесное, – проговорил он со вздохом. – Ничего не понимаю. Почему он Попов и зачем под пули полез?

– Вот в этом-то и дело: не простая птица был твой сапожник.

Это давно подозревал и сам староста. Недаром же прихрамывающий сапожник почему-то интересовал полицию и оттуда часто поступали запросы относительно его поведения, а также наказы, в случае если поведение Степанова соседа покажется подозрительным, немедленно сообщить начальнику полиции.

Заметить что-либо подозрительное в поведении сапожника, тихого, непьющего человека, староста не мог, о чем неоднократно и докладывал своему начальству. Тем не менее сейчас Барабаш вздохнул облегченно: одной заботой меньше.

В кармане убитого он нашел синюю карточку – вид на жительство, выданный сапожнику Пичугину полицейским управлением.

– Так кто же он – Пичугин или Попов? – то и дело бормотал староста.

– Да кто его знает, – мрачно сказал Грызлов. – Как же ты это проморгал, староста?

– А ты что смотрел? По соседству живешь. Давно шлепнул бы.

– Я на железной дороге сутками дежурю и видел его не часто. Да и не мое это дело. Ну ладно. Прощевай. Разбирайтесь тут сами. Мне на дежурство пора.

Пелагея Ивановна, хозяйка сапожника, показала, что дома она не ночевала, задержалась у знакомых и, услышав стрельбу, побоялась выйти на улицу.

Утром пришла домой, видит – стекла побиты, а жильца нет. Когда ей сообщили, что он лежит убитый напротив ее дома, она тяжело опустилась на лавку, запричитала. Потом кинулась к своему жильцу, и ее с трудом удалось оттащить.

– Ну, ну, – прикрикнул на нее староста, – будет тебе выть-то! Кто он тебе? Сын, что ль?

Но Пелагея Ивановна не ответила. Разве могла она объяснить старосте, что за эти месяцы привязалась к своему жильцу, как к сыну… Да и в доме такой мужик был дорог: и воды принесет, и дров наколет.

– За что же ею порешили-то? – спросила она, поднимая на Ивана Архипыча мокрые глаза.

– А кто его знает… Поди разберись.

После ночного налета вернулось из Краснополья только семеро солдат, из них трое раненых. А посылал Штроп шестьдесят. Оставшиеся в живых рассказывали, что партизан было по крайней мере целый полк.

Когда один из уцелевших жандармских унтеров позвонил ночью Штропу и рассказал ему о разгроме наряда в Краснополье, тот похолодел. Попался! Он, опытный руководитель секретной службы, прошедший такую большую школу, попался как мальчишка. Попался на ловко подкинутую приманку. Позор! Какой позор!

В трубке, которую он держал в руке, гудел взволнованный, прерывистый голос жандарма. Но Штроп не мог вымолвить ни слова. Наконец до его сознания дошло, что унтер о чем-то настойчиво его спрашивает.

– Да, да, слушаю, – сказал главный следователь.

– Какие будут приказания, герр оберштурмбанфюрер?

– Приказания? – переспросил Штроп, с трудом овладевая собой. Он бросил взгляд на листок бумаги, лежавший на столе, и жестко приказал: – Возьмите людей, машину и как можно скорей на Авиамоторную улицу. (Это был адрес Крюкова.) Повторяю: как можно скорей! Дом семнадцать. Заберите всех, кто там окажется. Всех!

– Слушаюсь!

Отдавая это распоряжение, Штроп почти не сомневался в его бесцельности. Конечно, если этот парикмахер подослан к нему подпольщиками или каким-нибудь большевистским разведчиком, то вряд ли он дожидается дома сотрудников гестапо. Так и оказалось. Минут через сорок унтер снова позвонил Штропу и доложил, что дом номер семнадцать оказался запертым. Когда дверь взломали, то выяснилось, что квартира пуста.

Анализируя причины своей неудачи, Штроп пришел к выводу, что он допустил крупную ошибку, попытавшись единым махом покончить с подпольем, захватив его главаря. Напрасно он вознамерился подобраться к самому сердцу тайной организации большевиков и остановить его биение. Старого волка провели, и как провели! Штропу становилось не по себе при мысли о предстоящих неприятных объяснениях с начальством.

Но самый большой сюрприз ожидал его днем, когда к нему в кабинет вошел Венцель и сообщил, что среди убитых обнаружен некто Попов.

– Попов? – задумчиво переспросил Штроп.

– Да, тот самый шофер из Москвы. Помните, раненный в ногу… Староста прислал его документы. Вот они.

– Так ведь он же умер от тифа – тот, раненный в ногу, которого мы принимали за генерала Попова… Чертовщина какая-то…

Венцель, следя за выражением лица Штропа, положил на стол синюю картонную карточку – вид на жительство на имя Пичугина.

Едва взглянув на фотографию, Штроп все вспомнил. Некоторое время, потрясенный, он сидел неподвижно, покусывая губы.

– Где найдены эти документы? – хрипло спросил он.

– В кармане убитого. Напротив дома, в котором собрались бандиты.

– Но как он там оказался? Значит, он выбрался из госпиталя живым?

– Он жил под чужой фамилией, – бесстрастно объяснил Венцель.

– Значит… – начал Штроп, вопросительно глядя на своего собеседника. – Значит, ему не только помогли бежать, но еще и снабдили фальшивыми документами? Генерал не генерал, но, видно, не простой человек.

– Это был именно тот, кого мы искали, – закончил Венцель.

Штроп забарабанил пальцами по столу, посматривая на начальника полиции. Тот, глядя перед собой, курил сигарету.

Несколько минут они молчали.

– Плохо, штурмбанфюрер, очень плохо, – проговорил наконец Штроп.

– Почему же плохо?

Шеф гестапо метнул на своего заместителя раздраженный взгляд.

– Почему? Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе почему? Надо быть круглым идиотом, чтобы не сообразить, что у нас в руках был опытный большевистский разведчик! Недаром он был в компании с тем самым секретарем обкома, о котором донес Борис Крюков. А может, это и есть тот самый секретарь? Парикмахер как доносил: секретарь живет в этом доме или должен туда явиться?

Венцель молчал. За месяцы совместной работы со Штропом он пришел к выводу, что его начальник слишком старомодный и недостаточно гибкий работник. Венцель просто удивлялся, как еще держится он на своем посту. Слишком уж прямолинеен.

– Почему вы говорите «был»? – сказал Венцель. – Он есть. Он жив. Просто взять его еще не удалось.

Лотар Штроп вопросительно смотрел на штурмбанфюрера.

– А кто же убит?

– Я не вижу причин для волнения, – продолжал Венцель. – На вашем месте я нашел бы, что сообщить в Берлин. Не обязательно рассказывать правду. Тем более что мы еще не знаем правды. Напишите, что гестапо нанесло подполью существенный удар: выследило важного руководителя красных и захватило его. Но он при попытке к бегству был убит. Неплохо звучит, а? Что вы, не знаете, как составляются эти донесения?

Тонкие губы Штропа дрогнули в усмешке:

– Раньше мне никогда не приходилось вводить в заблуждение вышестоящее начальство.

– То раньше, – Венцель пожал плечами. – А теперь мы в России. Специфическая страна. Специфические условия. Надо приспосабливаться. Мы не можем сообщать в Берлин абсолютную правду. Боюсь, что нас не поймут. Им ведь там все кажется проще.

– Да, пожалуй, – вздохнул Штроп. – Кажется, в твоем предложении что-то есть. Подготовь-ка проект донесения. У тебя это хорошо получается. Но почему ты считаешь, что этот Попов-Пичугин или как его там – жив? Ведь тело найдено, его опознали соседи, хозяйка. Вот протокол допроса.

– А мы установили, – усмехаясь, сказал Венцель, – что на ногах убитого нет следов ранения. А тот ведь был хром. Еле передвигался на костылях, когда мы вызывали его на допросы.

Тело сапожника Пичугина выдали для похорон только через три дня после налета партизан. Все заботы по похоронам взял на себя Грызлов. Он объяснил это тем, что хоть и редко встречался с покойным, но тот при жизни помогал многодетному Степану, чинил обувь его детям, занимался с ними. Соседи сочли естественным, что именно Грызлов выпросил у старосты подводу, заказал гроб, вырыл могилу с помощью своего старшего сына. И хотя смерть за последний год стала привычной гостьей в Краснополье (да и только ли в поселке!), но все-таки смерть сапожника задела за живое многих. Кроме того, она привлекла внимание своей необычностью и даже загадочностью. Никто ничего не знал о второй, тайной жизни этого широкоплечего, неизменно приветливого человека, поэтому гибель его казалась нелепой. Одни предполагали, что Пичугин был связан с партизанами, другие объясняли его смерть простой случайностью.

Тощий маштак потащил гроб на кладбище, а позади шли Грызлов со своим многочисленным семейством и Пелагея Ивановна. К ним пристроились несколько человек.

Когда гроб был опущен в могилу и над ней вырос рыжий глиняный холм, Степан водрузил в изголовье деревянный крест, на котором суриком было выведено:

«Иван Степанович Пичугин».

– Может, родственники объявятся, – пояснил он собравшимся, приминая лопатой вокруг креста землю. Потом вскинул на плечи перепачканный глиной заступ, оглянулся на могилу и молча зашагал к поселку. За ним двинулись остальные.

Над полями уже синели сумерки.

За действиями Грызлова целый день неотступно наблюдал Барабаш. Староста и железнодорожник сговорились помалкивать в поселке о тайне Попова-Пичугина но по разным мотивам. Иван Архипыч был рад поскорее замести все следы этой подозрительной истории, из-за которой его все эти дни таскали в гестапо. А Грызлов действовал согласно указаниям подпольщиков.