Текст книги "Какао-кола"

Автор книги: Михаил Шапиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Шапиро Михаил
Какао-кола

Михаил Шапиро

КАКАО-КОКА

Михаил Шапиро относится к редкому, уже почти исчезнувшему типу романтика-одиночки. Таков он в жизни, таковы герои его книг. Во время второй мировой войны он ушел на фронт не только добровольно, но противозаконно, так как к тому времени не достиг еще призывного возраста. Он воевал на Балтийском море, на катерах-торпедоносцах, дослужился до офицерского чина, до орденов и медалей, которые Родина сочла недостаточной наградой для него, и поэтому вскоре после Победы присовокупила к ним еще одну – несколько лет ГУЛАГа. С его максимализмом и обостренным чувством справедливости он так и не смог забыть подобной вот "благодарности", хотя и до сих пор разделяет понятия "родная страна" и "чиновники родной страны". Его оголтелый антикоммунизм был и есть результат не только печального личного опыта и негативных эмоциональных всплесков, но и следствие большой аналитической работы, чтения запрещенных в то время книг, встреч с иностранцами – все это невзирая на дотошность роящихся вокруг каких-то там агентов. Нежелание прощать и приспосабливаться – вот основные отличительные признаки Михаила Шапиро его московского периода жизни. Будучи блестящим инженером, легко написавшим кандидатскую диссертацию, он категорически отказался пополнить собой партийные ряды, что в его случае ставило крест на научной карьере. В 70-е годы, работая в одном из московских НИИ (который он называл "филькинмаш"), он со злым удовольствием рисовал дома стенные газеты с остроумнейшими карикатурами на все институт-ское начальство, включая парт-, проф– и прочих оргов, вывешивая потом эти газеты у себя на работе на самых видных местах. Но, тем не менее, а может быть, именно поэтому, когда в 1978 году он уезжал в США, коллеги провожали его с большим сожалением. Мы уже привыкли с равнодушием относиться к невеселому парадоксу, когда человек из России – в данном случае Михаил Шапиро находит счастье, благополучие, справедливое к себе отношение и благодарность за свое прошлое в чужой стране. Он продолжил заниматься своей профессией в Нью-Йорке, где сметливые американцы быстренько скумекали и по достоинству оценили инженерный талант и категорически не хотели отпускать его на пенсию, приводя универсальный – по их мнению – аргумент: баснословную прибавку к зарплате. Но Шапиро, в котором чувство личной свободы, безусловно, является доминирующим абсолютом, ответил отказом и перебрался именно туда, куда его уже давненько тянуло. Теперь он живет в маленьком городке Порт-Ричи (штат Флорида). Прош-лым летом я гостил у него. У него морщинистая загорелая кожа, он курит невкусные легкие сигарки (я пробовал) и пьет вкуснейшее вино собственного изобретения и приготовления (я пробовал тоже). Он бесконечно путешест-вует и пишет книги на своем родном языке. К настоящему времени написаны и изданы в США три книги – "Запах солнца", "Динамическое равновесие", "Какао-Кока", фрагменты которой публикуются в этом номере "НЮ". Все они относятся к жанру приключенческого авантюрного романа, но их ценная особенность заключается в том, что все без исключения события в них реально пережиты самим автором. Он пишет картины маслом. Он держит у себя дома экзотических ласковых животных, которые издают странные радостные звуки, когда он приближается к ним. Он вовсю ухлестывает за местными дамами и может с готовностью подраться из-за всякой двусмысленности, подрывающей – по его мнению – авторитет любой из них. Он состоит в любезной переписке с американскими ветеранскими организациями. Он потешно рассказывает русские скабрезные анекдоты. И знает, что добился в этой жизни всего, чего хотел. И когда я спро-сил его, а не скучает ли он по дому, он отрицательно покрутил головой, но сигарка в его тонких пальцах вдруг преда-тельски вздрогнула, оставив в воздухе затейливый завиток пахучего дыма. Евгений ЛАПУТИН. l Из каждого путешествия в тропики я привозил домой косточки и семена понравившихся мне растений. Я высаживал их в горшки с богатой черной землей; приблизительно половина из них прорастала и четверть – переживала пересадку во флоридский грунт. Буйно росло роскошное дерево с Эспаньолы – у него были большие мягкие зеленые листья с красной окантовкой. Устремилось вверх гинко с этого же острова, дерево – живое ископаемое, его современники образовали пласты каменного угля, а оно – выжило. Плодоносили гуавы; Чили было представлено колючим деревом с микроскопическими листочками; Аргентина – деревом с крупными редкими розовыми цветами. Олива и хурма из Израиля чувствовали себя плохо во влажном флоридском климате. Были у меня и традиционные флоридские цитрусовые, манго, ананасы, авокадо, локвисты и папайя. Участок вокруг дома был опоясан по периметру живой изгородью из лимонов, покрытых большими колючками, олеандров и кустов лигаструма. Я следовал мудрой англий-ской пословице: "Хорошие живые изгороди делают хороших соседей". Я считал свое решение в отношении живых изгородей мудрым, так как на подъезде к моему дому иногда ночевали большие, сверкающие никелем американские машины. В доме был гараж на один автомобиль, и в нем законно жила моя "японка", а дорогой престижный мастодонт, пожирающий неимоверное количество бензина на сделанную милю, оставался на ночь под живой аркой бугенвиллей, перекрывающей подъезд к гаражу. Мои соседи – в подавляющем числе итальянцы с севера – ретиво посещают мессы, не пропускают ни одной воскресной службы, но это почему-то не мешает им оставаться мелочными, завистливыми людьми с неисчерпаемым запасом ненависти. Они осуждают мой образ жизни не только из-за ночующих машин, но и потому, что я отверг общепринятый стандарт и не растил травяную лужайку, а превратил небольшой участок в цветущий сад. Они презрительно называют мой сад "джунглями", не сознавая, что делают мне комплимент: моя цель достигнута – дом утопает в буйной зелени. Они даже жаловались куда-то, и меня посетила женщина в непонятной форме, не то – рейнджер из департамента парков, не то – полицейский, на ней была уйма эмблем, и я не успел прочесть их. Мы поговорили. Она напомнила мне, что перед домом живые изгороди не должны превышать пяти футов, а на заднем дворе высота не ограничена. Я поинтересовался, чем вызваны такие ограничения, и она вежливо объяснила: более высокие изгороди будут закрывать обзор машинам, выезжающим из гаражей на улицу. Это было разумно, и я стал поддерживать требуемую высоту, регулярно подстригая кусты. Итальянские соседи не успокоились: на этот раз их волновало, почему я держу не кошку или собаку, как это делают они, а зверя коати. Они снова жаловались куда-то, и меня снова посещал человек в униформе, на этот раз мужчина, который благодушно научил меня, как получить официальное разрешение на содержание животного, и я получил такую бумагу от департамента "Охоты и пресноводного рыболовства". Мое сопротивление разъярило соседей еще больше: дамы при встрече со мной поджимали губы, а мужчины устремляли взгляд в пространство, чтобы не здороваться со мной. Конфликт из-за ничего – ночующая перед домом машина, сад вместо лужайки и чудный зверек коати вместо собаки. Откуда этот запас ненависти у людей, регулярно посещающих церковь? Я уверен, что пастор учит их обратному. Они грешили всю свою жизнь и просили Бога простить им грехи; теперь, в последние годы жизни, у них появилась возможность жить праведно, им предоставился "второй шанс", чтобы попасть на том свете туда, куда мечтают. Бог прощал их всю жизнь, он тем более простит сейчас, если увидит истинное раскаяние. Используйте эту возможность! Вам до могилы пара шагов осталась, не упускайте случая! Не тут-то было, они ненавидят. Откуда берется эта ненависть?! Никто не может понять мотивы, руководящие людьми, их логику. Чужая душа – потемки, так было, так остается, несмотря на все религии на свете. Я хочу мира в душе и успокаиваю себя тем, что на каждого злопыхателя приходится по меньшей мере один Джон и одна Мэйбл. В который раз подтвердилось мое жизненное правило: нельзя любить всех, это нормально – иметь друзей и врагов, в жизни необходимо поддерживать динамическое равновесие. Живые изгороди буйно рвались вверх – надо будет снова укрощать их. Под кухонным окном я сложил поленницу дров для камина. В этом году в природе все пошло наоборот: в конце марта налетел шторм, хотя по флоридскому расписанию он имеет право появляться только между июлем и ноябрем. Стомильный ветер дул под прямым углом к линии берега и натворил много бед. Он развил высокую приливную волну, подняв уровень воды на несколько футов, и затопил плоскую, как тарелка, прибрежную Флориду на большом протяжении – сотни домов оказались под водой. Он ломал вековые деревья, срывал крыши и валил телефонные столбы, как спички. Возле здания почты он сломал старую тую. Я проезжал мимо, увидел поверженного великана с расщепленным стволом и притормозил. Казалось невероятным, как это ветер, даже со скоростью около ста миль в час, может переломить ствол метрового диаметра. Наружные слои древесины были светлого цвета, а сердцевина темно-коричневой. Случилось так, что на следующий день мне надо было поехать на почту, и я увидел, как городские рабочие распиливали великана моторными цепными пилами. Я остановил машину и нагрузил ее чурбаками; рабочие одобрили мои действия – им меньше останется грузить – и сказали, чтобы я приезжал еще. Я так и сделал, совершив три рейса и обеспечив себя дровами для камина. Эта будничная операция имела совершенно неожиданный эффект: когда я открывал окно, весь дом наполнялся сильным хвойным ароматом, который подавлял все остальные запахи. Солнце садилось, и я открыл окно в кухне – дыхание столетнего великана ворвалось в дом, хвойный аромат разлился по комнатам: плотный, свежий, чуть горьковатый; дерево продолжало дышать три месяца спустя после своей смерти. Багровый закат залил добрую четверть неба. Он полыхал. Птицы развили хлопотливую деятельность перед сном: перелетали с дерева на дерево, громко разговаривали, и маленькая колибри зависала в воздухе, как вертолет, поворачивая голову и посматривая на меня.

Зазвонил колокольчик и заиграла простенькая мелодия с вялой растянутой строкой – традиционные звуки приглашали детей полакомиться мороженым из курсирующего по улицам грузовичка, который ехал очень медленно, медленней, чем обычно, но дети к нему не выходили, их было мало в этом городке пенсионеров; те немногие, которые жили здесь и принадлежали к семьям работающей части населения, мороженым больше не интересовались, марихуана и секс были куда занимательней. Грузовичок все же вызванивал, я еще долго слышал его призывные звуки, когда он объезжал квартал по периметру, и даже увидел его пестро разрисованный белый кузов через гущу зелени. Я достал из бара бутылку с массой этикеток и надписей – только у космонавтов больше эмблем на комбинезонах, чем на этой бутылке и налил содержимое в бокал поверх кубиков льда, "на камни", как говорят американцы, и попробовал – самая обыкновенная сивуха из каких-то фруктов; на вкус – ничего. Я прочитал этикетку и узнал, что этот брэнди сделан из абрикосов. Запах был безошибочным, и в происхождении напитка сомневаться не приходилось, но я далеко не был уверен, что он выдерживался в течение пяти лет, как было написано на отдельной наклейке вокруг горлышка; количество медалей и дипломов тоже показалось мне подозрительно большим, а утверждение, что этот брэнди лучший в мире – вовсе безосновательным, если не сказать, лживым. Приходилось пивать лучшие напитки. Когда мы думаем о прошлом, вспоминаются неудачи, ошибки, неверные действия. Почему не высокие моменты, которые есть в жизни каждого человека – когда ты оказывался прав, совершал доброе дело, был на высоте? Мы вспоминаем наши поражения, стыдимся прошлых поступков, клянем себя, что не поступили иначе. Это так очевидно сейчас, в воспоминаниях, когда глядишь через призму прожитых лет. Самое невероятное заключается в том, что мы и сейчас совершаем ошибки, может быть не так много, как в юности, но все равно совершаем. Мы будем сожалеть о них несколько лет спустя. Говорить о жизненном опыте можно только в части своего профессионального мастерства, в личной жизни ты остаешься все тем же слепым котенком всю жизнь. l Я выехал из дому с большим запасом времени и приехал в отель минут на двадцать раньше назначенного времени. В лобби я опустился в глубокое кресло и стал посматривать по сторонам, переводя взгляд с дверей лифтов на широкую старомодную лестницу, покрытую красной ковровой дорожкой. Напротив меня за стойкой регистрации суетился служащий. Он был в форме отеля – токсидо кроваво-красного цвета и галстук-бабочка. Регистрацию осуществляли две девицы в такой же форме, а этот беспокойный парень был явно старшим: к нему подходили носильщики, кол-бои, швейцары – он отдавал приказания. Но что-то было не так, что-то тревожило его: он то и дело поправлял без надобности очки и передвигал бледными пальцами пепельницу по полированной поверхности стойки. Вот он передвинул ее вправо от себя, чуть-чуть повернув вокруг оси, но место ему не понравилось, и он переставил ее влево. Снова занялся очками, взял в руки какую-то бумажку, но тут же, не читая, положил ее обратно и вернулся к пепельнице – он перегнал ее точно на то место, откуда она стартовала. Он почувствовал, что я за ним наблюдаю, встретился со мной взглядом и отвернулся к деревянным сотам, в которых висели ключи и была разложена корреспонденция для гостей. Не все номера отеля получали сегодня почту или счета, часть ячеек из темного дерева оставалась пустой, и заполненные гнезда образовали по контрасту с пустыми причудливый орнаментальный узор. Служащий притронулся к нескольким гнездам, ничего не изменил в расположении бумажек, только потрогал их. Наверно он что-то украл, подумал я, или убил перед уходом на работу свою жену. Парень снова протянул руку к пепельнице и решительно двинул ее на два-три инча в сторону – вот ее место, только здесь, и он снова встретился со мной глазами: в его взгляде был вызов. Чтобы не смущать его, я прошел в туалет и, пока делал свои дела, увидел на белом писсуаре, простирающемся фаянсом от пола на полутораметровую высоту, надпись синими буквами: BRIGG Я вспомнил, что видел такую же надпись в туалете отеля "Метрополь" в Москве и задумался над определением понятия "мировая монополия" – ты будешь пи в белые фаянсовые писсуары фирмы "BRIGG" в Майами, Москве, Лондоне и, может быть, даже в Тимбукту. Я застегнул перед зеркалом ворот белой рубашки, достал из пиджачного кармана светло-голубой галстук и повязал его. Было приятно отдыхать в прохладном лобби после 180-мильной езды, и я загадал: если мой наниматель появится из лифта – я получу работу, если он спустится по лестнице – будет фиаско. Он подошел ко мне сзади, войдя в отель с улицы, и спросил: – Мистер Чертов? – Да. А вы... – Висенте Гидальго. Нам надо поговорить, вы предпочитаете сделать это в моем номере или в баре? Мы прошли в почти пустой бар, но сели не у стойки, а за столиком. Приятный молодой человек, вряд ли достиг тридцати; одет в темно-серый деловой костюм и сияющие коричневые полуботинки; у него большие выразительные глаза, длинные ресницы и правильные черты лица; его нельзя было назвать красивым, и мне показалось, что на нем лежал отпечаток грусти. Я показал ему свои дипломы, сказал, в каких отраслях техники довелось работать и поинтересовался, какого рода работа предстоит, если я подойду ему, разумеется. – Я представляю фирму, которую ведет мой отец. До недавнего времени мы занимались только экспортом какао, но потом по настоянию отца начали строить шоколадную фабрику. Проектную работу я выполнил с помощью инженера, который учился со мной в Гуаякильском политехническом колледже. Нам бы хотелось, чтобы наша работа была проверена и оценена посторонним, незаинтересованным и независимым специалистом. Он замолчал на какое-то мгновенье и добавил: – Мой отец настаивает на этом. – Проект только на бумаге? – Строительство производственного корпуса на полном ходу. – А оборудование? – Настало время заказывать его. В этой части мы рассчитываем на вас, если договоримся, конечно. Мне кажется, что вы отвечаете нашим требованиям к независимому консультанту. – Я никогда в жизни не имел дела с производством шоколада. – Я – тоже, а сделал проект. – Мы засмеялись. – С вашим опытом и Ph.D. у вас не должно возникнуть трудностей. Парень прав: это не столь важно, работал ли ты в данной отрасли промышленности. Принципы организации производства одни и те же на шоколадной и мясообрабатывающей фабриках. Я сработал в Вирджинии на "Уайт пэкинг", сделаю дело и здесь. – Мне придется начать знакомство с самых истоков, может быть, даже с дерева какао. Кстати, я не видел никогда в жизни ни дерева, ни плодов какао. – Хорошо, начинайте с дерева. Мы имеем возможность показать вам несколько плантаций какао, мой отец даже владеет одной из них на границе сельвы в истоках Амазонки. Сам того не подозревая, парень зацепил меня на крючок: после магических слов "сельва" и "Амазонка" я бы стал работать на него бесплатно, пускай только дорогу оплатит. – Я знаком с тарифами на такого рода работы в вашей стране. К сожалению, такие деньги мы предложить не можем. – Я тоже сожалею, что не работаю в благотворительной организации. Сколько вы можете заплатить? Это было не много, совсем не много, но я прикинул в уме, что этих денег должно было хватить для путешествия в Африку. Он истолковал причину моего молчания неправильно: – Вы знаете, какой средний доход на душу в Эквадоре? Двести долларов в год! – Невероятно! Тогда получается, что вы предлагаете мне хорошие деньги по эквадорским меркам. – Это очень хорошие деньги в Эквадоре. Мы договорились о деталях: мне будет подыскана приличная квартира, предоставлена возможность побывать на плантации какао и посетить действующее шоколадное производство; у меня будет два свободных дня в неделю и свободное расписание дня; расчет будет произведен по завершению работ; въезд в страну – за мой счет, выезд оплачивает фирма. – Вы не возражаете против бокала вина по поводу нашего соглашения? – Возражаю: мне ехать домой почти двести миль, а полиция на каждом шагу. Кока-колу – можно. – С удовольствием. – Он подозвал официанта. – Если вы считаете необходимым, мы может закрепить на бумаге все сказанное. Я посмотрел в его печальные глаза, вспомнил, как кто-то сказал, что у меня печальные глаза, подумал, что я не единственный, кто был у него на интервью, а он отдал предпочтение мне – и сказал: – Пусть это будет джентльменским соглашением. – Спасибо, мы, испанцы, умеем ценить доверие. Он не сказал "эквадорцы", надо будет разобраться в этих оттенках и почитать заблаговременно о стране, – отметил я про себя, а вслух сказал: – Спасибо за веру в меня и за работу. Кстати, почему вы выбрали меня среди кандидатов? – Я считаю это секретом нанимающей стороны, – он улыбнулся. – Зовите меня Майкл, и все же скажите – почему? – У вас внушительный документально подтвержденный опыт, вы не стали торговаться и вы, Майкл, симпатичны мне. Кстати, вы не забыли, что меня зовут Висенте? – Не забыл, – соврал я, так как запомнил только его звучную фамилию Гидальго, – самое время выпить. – Мы сделаем это, когда вы прилетите в Гуаякиль, нам придется проводить вместе много времени, вы ведь не владеете испанским? – Только что хотел спросить, как будет с переводом. Мы поговорили еще несколько минут и условились, что я вылечу в Эквадор, как только завершу дела дома. – Майкл, у меня есть личная просьба к вам, но прежде я хотел бы узнать, как вы относитесь к налогам. – Ненавижу их. – Мы – тоже. Мне известно, что американским гражданам разрешается вывозить за границу до десяти тысяч долларов, не объявляя об этом в декларации. – Это так. – Наша фирма экспортирует какао в десять стран мира, в том числе в США. У нас есть здесь деньги, но нам не хотелось бы, чтобы их обложили налогом. Речь идет не о правительстве США – ему мы платим пошлину, когда ввозим какао, – а о нашем, эквадорском. Так случится, если деньги будут переведены по почте или через банки, но налог можно не платить, если деньги привезете вы. Надуть правительство Эквадора... я совершал грехи потяжелее, когда допускал фантазии при заполнении налоговых форм, и я легко дал свое согласие, а Висенте тут же вручил мне девять тысяч пятьсот долларов в пятидесяти– и стодолларовых купюрах. Так началось мое приключение в Южной Америке. l – Вы слушали радио? Харрикейн надвигается! "Роберт" изменил курс у берегов Кубы и идет прямо на нас. Джон включил телевизор: передавали "мыльную оперу", а по ниж-ней кромке экрана бежала непрерывно повторяющаяся надпись: "Харрикейн "Роберт" движется со скоростью 15 миль/час к западному берегу Флориды. В графствах Шарлотта, Гендри, Ли, Сарасота, Манати, Хиллсборо, Пинеллас, Паско и Хернандо объявлено положение стихийной опасности. Слушайте радио и подчиняйтесь распоряжениям местных властей об эвакуации. Во всех графствах юго-западной и центральной Флориды действует предупреждение о стихийном бедствии. Приготовьтесь покинуть свой дом, имейте с собой запас пищи и питьевой воды. Не забудьте выключить электричество..." – Неужели ударит? – подумал я вслух. – Они сообщали раньше, что приземление ожидается в районе Порта Шарлотта, как он пойдет дальше – неизвестно: может пересечь полуостров к восточному берегу, но может пойти вдоль берега к нам. – Я поеду домой, – сказал я, – буду звонить вам. – Если будет эвакуация, давай держаться вместе, – ответил Джон. Была чудесная солнечная погода, легкий бриз делал жару переносимой, на небе проплывали редкие мелкие облака, и казалось невероятным, что где-то в двухстах километрах к югу ревет ураган, льет дождь и сверкают молнии. Я сделал кое-какие приготовления, скорее косметические, чем реаль-ные, так как мне был непонятен страх американцев остаться голодными; Америка – это последнее место на земле, где люди могут погибнуть от голода даже при наводнении, ударе харрикейна или землетрясении. Я держал телевизор включенным, теперь регулярные передачи прерывались частыми экстренными сообщениями. Центр слежения за харрикейнами изменил место ожидаемого приземления: теперь это будет район Сарасоты, ближе к нам.

Там, где экватор проходит над океаном, огромное количество сол-нечной энергии поглощается водой, которая интенсивно испаряется. Чтобы испарить один килограмм воды при атмосферном давлении и температуре океана близкой к 270С, требуется около 600 килокалорий. В экваториальном поясе испаряется неимоверное количество воды, для образности этот процесс можно назвать "низкотемпературным кипением", и каждый литр испаренной воды приносит с собой заряд в шестьсот калорий. Что произойдет, если эта энергия высвободится, например, при процес-се, обратном испарению, – конденсации? Произойдет взрыв мгновенное высвобождение огромного количества энергии харрикейн. Как практически это случается? Испаряющаяся над экватором вода подхватывается током горячего воздуха и устремляется вверх. На высоте этот конвекционный ток воздуха охлаждается и опускается снова вниз по обе стороны экватора, образуя области повышенного давления. Эта масса опускающегося воздуха образует крышку и "запирает" под собой испаряющуюся океанскую воду в районе экватора. Идет интенсивное образование кучевых облаков; часть влаги воздуха конденсируется в виде дождей, но немедленно восполняется работающим экваториальным котлом: океан под облаками все еще теплый, и все новые массы испаряющейся воды поступают под прижимающую их сверху крышку; образуется естественный котел: крышка – опускающиеся массы воздуха под повышенным давлением, топка – палящие лучи экваториального солнца, "кипящая" жидкость внутри котла – вода океана. Иногда испаряющаяся вода прорывается из-под крышки и устремляется в верхние слои атмосферы; это – как струя пара, вырвавшегося наружу через неплотность в соединении труб. Там, где произошел такой выброс, мгновенно снижается давление образуется область низкого давления. Целая цепочка таких участков низкого давления движется от берегов Африки к Америке, подхваченная пассатами. Чтобы ясно представить себе, как возникают харрикейны, важно сконцентрировать внимание на следующем моменте. Область низкого давления встретилась с пассатом и создала дополнительное ускорение этого ветра, который начинает теперь закручиваться под влиянием земного вращения против часовой стрелки и может даже образовать замкнутый круг, – это и есть харрикейн. Что происходит внутри такого круга диаметром до 400 километров? Там конденсируются пары воды, высвобождая огромное количество энергии, создавая благоприятные условия для самоускорения процесса, – метеорологический "атомный" реактор. Когда ветер начинает циркулировать по замкнутому кругу, в центре образуется "глаз" – область исключительно низкого давления, окруженная плотным слоем грохочущих молний и низвергающихся каскадов воды. Разница давления внутри и снаружи циклона настолько велика, что скорость движения воздуха между ними достигает ураганной силы – более 150 км/час; он дует неровно, и его порывы доходят до 200 км/час. Непрерывная конденсация (дождь) подливает масла в огонь, высвобождая дополнительную энергию. Стихия неистовствует! Как это выглядит снаружи? Воздушный водоворот продвигается плотной, четко очерченной массой в генеральном направлении пассатов – с востока на запад. Перед этой плотной пеленой облаков и за ней сверкает солнце и ласкает нежный бриз, а внутри клубка завивается 400-километровая "чертова" спираль, идет проливной дождь (до 200 мм за сутки). В "глазе" циклона диаметром до 15 километров безветренно и даже может проглянуть солнце; "глаз" имеет форму абсолютно правильного круга, на границах которого происходит такой резкий перепад давлений, что ветер "свистит" на скоростях до 1000 км/час. Так выглядит обычный харрикейн, в экстримах его диаметр может достичь 2000 километров, а "глаз" – 100 километров. Когда харрикейн достигает земли, он разрушается – исчезает питающая его энергией водная поверхность. Но в месте удара встречи с землей – он сохраняет свою полную силу и производит опустошение, унося с собой и человеческие жизни. Флорида расположена на тропе харрикейнов.

Где-то в середине дня небо затянуло тучами и ветер усилился. Птицы первые почувствовали приближение шторма: они тревожно перелетали с дерева на дерево и громко перекликались. В городе началась эвакуация, и в первую очередь покидали дома жители непосредственно прибрежной полосы. Машины двигались длинной неравномерной цепочкой, многие сигналили, и был слышен хриплый голос динамика из полицейской машины, регулировавшей движение. Мои соседи наклеивали бумажные полоски на стекла в окнах, как это делали во время войны, и убирали под крышу садовое оборудование и мебель. По моей улице несколько раз проехал полицейский джип и через мегафон советовал всем жителям приготовиться к эвакуации: набрать запас воды и пищи, заправить автомобиль, забрать из дома только ценности – об остальном позаботится полиция, которая принимает все покинутые дома под свою охрану. Начались неприятности с телефоном: линии были перегружены звонками из города и со всех концов страны – в город. Неожиданно упал напор воды в водопроводе, хотя нигде не было видно пожара и никто не поливал газоны. Вещание по радио и по телевидению стало принимать встревоженный характер, но, может быть, так только казалось из-за того, что запланированные передачи были отменены. Ветер теперь дул в полную силу, клонил деревья, срывал листья и гнал по улице ворохи откуда-то взявшихся полиэтиленовых мешков и бумаги. Вместе с первыми брызгами дождя ветер обрел голос: он стал свистеть в щелках по периметру оконных рам и зашумел ветками деревьев. Птиц не было видно – они все попрятались. По телевизору показали снимок, сделанный час назад с самолета, следящего за ураганом: облака располагались в форме правильного круга, от которого отлетали в разные стороны отдельные пряди, слегка завитые вращательным движением – классические формы харрикейна. "Роберт" имел диаметр около трехсот километров, и скорость ветра достигала двухсот километров в час; в центре круга был четко очерчен "глаз", который находился в это время в десяти милях от берега в районе Сарасоты. Все аэропорты в районе Тампа-бэй были закрыты. Шторм шел под косым углом к линии берега, но траектория его продвижения не была прямолинейной, а закруглялась в сторону суши; уровень воды в Мексиканском заливе поднялся на три фута выше нормального приливного – надвигалось затопление прибрежных участков. Изменился характер ветра, он стал неравномерным, порывистым, и чем сильнее он дул, тем чаще наступали мгновенные затишья и тем сильнее были последующие порывы. Сарасота была в 130 километрах к югу от нас, значит в этот самый момент наш городок находился на самом краю дьявольского клубка. Что же будет, когда центр приблизится? Облака спустились ниже, теперь они шли над самой землей и поливали дождем. Я посмотрел в окно и увидел, как во время порыва ветра струи воды, падающие с неба, стали почти горизонтальными и с силой ударили по стеклу. Зазвенел металл: ветер сорвал водосточную трубу с дома соседа и бросил ее ко мне во двор на поленницу дров для камина. Все чаще трещали ветки деревьев. Первыми появились в воздухе сухие пальмовые листья, потом разметался по двору дикий виноград, лозы которого сорвались со стены дома, и наконец, полетели обломанные ветки. Вдруг пропала из виду верхушка пальмы на участке моего соседа со стороны двора, и я стал поглядывать на свою пальму Вашингтона, которая была в три раза выше дома: ветки-листья облетели с нее почти все, но ствол стоял, сгибаясь под порывами ветра. Я побаивался, что пальма не выдержит и упадет на крышу, проломит ее где-то в районе спальни, и дом зальет водой. Раньше я все удивлялся, почему люди платили немалые деньги и вызывали автокраны, которые выдергивали из земли этих красавцев; я гордился своей пальмой, которую было видно за несколько кварталов, а теперь она грозила разрушить дом. Ветер перестал свистеть, теперь он выл на угрожающих нотах. Медленно подалось и рухнуло на землю молодое персиковое дерево его корни не успели как следует зацепиться за грунт или залегали слишком мелко, чтобы выдержать давление ветра. Откуда-то прикатился пустой пластмассовый мусорный бачок и стал стучаться в гаражную дверь. Молнии сверкали непрерывно, а раскаты грома слились в один постоянный угрожающий гул, напоминающий ка-нонаду. Я вдруг обнаружил, что перестал работать холодильник, и повернул выключатель торшера – света не было. Через некоторое время свет подали снова, и я включил ТV, но картинка искажалась дикими зигзагами или мерцала пульсирующим светом, а звук пропадал. Я переключил ящик на другой канал видимость стала лучшей. Я выглянул в окно, рядом с которым стояла антенна, прикрепленная к стене дома, – теперь она лежала на земле; полуторадюймовую стальную трубу изогнуло, и рога антенны чертили по грунту. Надо было выйти наружу, чтобы как-то закрепить ее, пока она не разрушила стену. В этот момент зазвонил телефон: – Как у тебя дела? – Это был Джон. – Пока ничего: вырвало персик и сломало антенну. – В каком месте сломало? – Трубу согнуло где-то в середине длины. – У тебя есть ножовка? – Есть. – Отпили антенну, пока она не натворила беды. – Я как раз собирался сделать это. Как у вас? – Во флоридской комнате1 порвало противомоскитные сетки и пленку, вода заливает внутрь. – Не собираешься эвакуироваться? – Пока – нет. Затопление нас не достигнет, ну а ветер как-нибудь переживем. – О'кей, дружище, надеюсь, что этот дерьмовый ураган не причинит нам бед. – У меня пока пар идет из ушей – с водой борюсь. Прилетела пластинка рубероида, за ней – другая, потом они посыпались градом: где-то сорвало крышу. Если пластинки приклеены хорошо, они противостоят порывам ветра, но стоит только одной из них поддаться напору, как начинает действовать "домино-эффект" – облетает вся крыша. Так случилось на одном из домов, которые были видны из кухонного окна: как-будто ветер содрал шкуру с дома, обнажив ребра-стропила. Из дома выбежали люди под проливной дождь – они ничего не могли сделать, им оставалось только ждать конца харрикейна и надеяться на лучшее. Парадокс индивидуальной защиты от харрикейна заключается в том, что область низкого атмосферного давления находится снаружи твоего дома; если держать все двери и окна плотно закрытыми, давление воздуха внутри жилища может оказаться значительно выше, чем снаружи, и в какой-то момент этот перепад давлений выдавит оконные стекла наружу, сорвет дверь или даже разрушит стену. Поэтому рекомендуется не закупориваться наглухо в доме, а оставить какую-то щель, через которую происходило бы постепенное, а не взрывное выравнивание давлений. При воздушной бомбардировке происходит обратное: давление воздуха в районе взрыва бомбы, то есть снаружи строения, гораздо выше, чем внутри дома, и оконные стекла выдавливаются внутрь. По улице прокатилась машина, в ней не было водителя, и она неуверенно виляла с одной стороны дороги на другую, подгоняемая ветром. Каждый раз, когда она приближалась к краю, удар переднего колеса отражался бордюром, и она снова катилась. Потом появилась фигура человека, завернутая в плащ: чудак бежал рядом с машиной и пытался на ходу отпереть ключом дверь. Ему это не удавалось, и несколько раз ожившая машина пыталась отдавить ему ноги, он отскакивал в сторону и снова пытался попасть ключом в замочную скважину. Он изменил тактику и решил затормозить кар, вцепившись обеими руками в задний бампер – его поволокло вместе с машиной. Я не знал, чем закончился этот поединок, так как его участники пропали из поля зрения, а выходить на улицу не хотелось – я до сих пор не решился выскочить, чтобы отпилить антенну. И был наказан за лень: порыв ветра продвинул антенну к стене, и один из ее рогов ударил по окну – теперь дождь лил внутрь комнаты. Снаружи было просто страшно: деревья чуть не складывались вдвое, грохотал гром, вспыхивали молнии, все вокруг было наполнено летящими предметами, с неба лился сплошной поток воды. "Страшно" – это не точное определение; если проанализировать свои чувства во время харрикейна, их можно свести к "боязно и напряженно": природа бросила тебе вызов, и ты должен его принять, хочешь ты этого или нет; ты сделаешь все для того, чтобы физический ущерб был наименьшим. Мне показалось, что я перепиливал стойку целую вечность. Потом я попытался вынести из дома лист фанеры, чтобы закрыть им окно, но ветер тут же вырвал его из моих рук – фанеру поймал кустарник живой изгороди. Я затащил лист снова в дом и попытался закрыть им окно изнутри. Беда в том, что оконные рамы были сделаны из алюминия, в них гвоздь не вобьешь, поэтому я провозился не менее получаса, прежде чем удалось протянуть проволоку через отверстия в фанере и привязать ее к оконной раме. Конструкция была ужасной, но функ-циональной – она отражала большую часть дождевой воды наружу. Где-то близко завыла сирена скорой помощи. По улице теперь бежала мелкая, но бурная речка, очевидно мусор забил приемную решетку водостока. Из-за низких облаков и непрерывного дождя было полутемно и, когда наступил вечер, переход был минимальным – от полусвета к темноте. По телевизору показали карту: харрикейн ударил под острым углом в берег между Сарасотой и Шарлоттой, изменил несколько направление и стал пересекать полуостров по диагонали. Мы находились километрах в восьмидесяти от "глаза", и, судя по всему, беда миновала нас, если только "Роберт" снова не изменит направление. Метеорологи предсказывали временное ослабление шторма в период прохождения его над сушей, но предупреждали, что он снова может набрать силу, когда выйдет на теплые воды Гольфстрима в районе Дайтоны-Бич на восточном берегу Флориды. На его пути лежал Орландо. Я прикинул траекторию движения "Роберта" на карте и увидел, что он будет приближаться к нам еще в течение часа, а потом начнет удаляться. Будет хуже, пока не станет лучше, как говорят американцы. Предстояло пережить как-то этот час, хотя до полного выхода из трехсоткилометровой орбиты урагана еще далеко, часов шесть или восемь. Завыли обычно безголосые американские собаки. С ревом пронеслась пожарная машина, спешила, как на пожар; какой пожар может быть под таким ливнем?! Сообщили о первых жертвах харрикейна. Было удивительно, что трое людей погибли не под обломками зданий, а от инфарктов. Шустрые репортеры немедленно произвели свои липовые расчеты ущерба, нанесенного ураганом, заговорив о сотнях миллионов долларов, и даже посочувствовали страховым компаниям, которым придется выплачивать страховки. Нашли о ком беспокоиться, эти ушлые дельцы выйдут с прибылями из любого харрикейна, так как он даст им повод немедленно взвинтить цены, не вызывая при этом слишком громкого ропота населения. Странный народ американцы: не представляют себе жизни без страховок и одновременно люто ненавидят тех, кто предоставляет их. Я решил этот вопрос проще: у меня нет ни одной страховки, даже автомобильную отменил, начиная с этого года, и заменил ее на "сертификат самостраховки". Зачем платить всю жизнь за то, что может случиться, но может с таким же успехом и миновать. Если случится, что ж поделаешь, такова судьба, как-нибудь переживу, выкарабкаюсь, по крайней мере не буду в стаде, которое на свои кровные деньги содержит банду легальных жуликов. И я всегда помню, что свою долю несчастий получил сполна, и хуже уже просто быть не может. В Америке люди умеют считать деньги и отдают себе отчет в том, что страхование – самообман, но они все никак не могут забыть Великую Депрессию, она стала американским синдромом. Харрикейн еще не прошел, он может повернуть в любом направлении, но если посчитать мои убытки на данный момент, они составят не более $50, а страховка дома, даже самая скромная, стоит около $500 в год, тут и первоклассник легко сосчитает, что выгоднее. Весь трюк с выколачиванием денег на страховки заключается в свойственной людям мистической боязни будущего. От жизни не застрахуешься, это знали еще в России, когда говорили "знал бы, где упадешь, сенца бы постлал". Я решил покориться этому будущему, каким бы оно ни было, я – фаталист. Сила ветра пошла на убыль, но дождь продолжал лить, как из ведра. И в этот момент, когда события уже складывались к лучшему, погас экран телевизора – где-то была повреждена линия электропередачи. В таком случае нельзя придумать ничего умнее, чем лечь спать, что я и сделал. Утром ярко светило солнце и с Мексиканского залива дул легкий бриз. l – Мистер Чертов? – Да. Я стоял возле окошка, где обменивают валюту, когда ко мне приблизился человек лет сорока, явно латинского происхождения: рубашка навыпуск – гуайябера, их носят все кубинцы в Майами, оливковое продолговатое лицо с усиками ниточкой, иссиня-черные густые блестящие волосы и сверкающие темные глаза. – Нет смысла терять время в очереди, я обменяю, сколько вам по-требуется. – Что-то жесткое было в его лице, и я не был полностью уверен, что это именно тот человек. Он почувствовал мое колебание. – Вы не ошиблись, я – деловой партнер сеньора Гидальго. Мы отошли в сторону. В аэропорте было людно и шумно. Я поставил чемодан между ног и хотел было достать из внутреннего кармана пиджака конверт с деньгами, но он остановил меня: – Только не здесь, пожалуйста, – он говорил на безупречном анг-лийском, гораздо более чистом, чем мой; такой язык может быть только у людей, проживших долгие годы в англоязычной стране в молодом возрасте, – давайте выпьем кофе. Мы вышли из здания аэропорта и направились к машине – ее мотор работал, и за рулем сидел молодой парень точно такого же обличья, как встретивший меня человек, только рубашка у него была другого цвета и усики – другого фасона. Мы поехали по направлению к городу. – Вам не приходилось бывать в Картахене? – Я никогда до этого не был в Колумбии. – Картахена – замечательный город, вам следует обязательно по-смотреть его. Его внешняя любезность не скрывала полностью хищную повадку, и я вдруг вспомнил, как водитель открывал багажник, чтобы положить мой чемодан, и из-под приподнявшегося края гуайяберы показалась кобура пистолета. Может быть, мне не следовало покидать аэропорт. – Меня зовут Гонзалио, а фамилия – Гонзалес. Многие американцы считают такое сочетание забавным, хотя в Латинской Америке это обычное явление. Я назвался, и мы пожали руки. Машина остановилась на узкой средневековой улице с красивыми двух– и трехэтажными домами испан-ской архитектуры: балконы с витиеватыми металлическими ограждениями и решетки на окнах первых этажей. Он что-то сказал по-испански шоферу, и машина укатила. – В машине остался мой чемодан! – вдруг спохватился я. – Шофер отвезет его в номер, который мы заказали для вас. – Я, право, не собирался задерживаться в Колумбии. – Вы многое потеряете, если не посмотрите Картахену. Это было логично, и я согласился с ним. Мы пили кофе, очень вкусный и еще более – крепкий. Я передал ему два довольно увеси-стых конверта со стодолларовыми ассигнациями – он сунул их в боковой карман, не пересчитывая. – Мистер Гонзалес, я бы чувствовал себя спокойней, если бы вы проверили сумму. – В этом нет необходимости – я знаю, что сумма точная. – Все-таки, пожалуйста. – Нас нельзя обманывать, кто сделает это, будет считать оставшиеся дни жизни очень недолго. Слово "нас" было акцентировано так сильно, что мне стало не по себе. – Я учился в колледже в США, бизнес администрэйшн, и прожил там около десяти лет. – Это сразу видно по вашему отличному английскому. – Спасибо. Мне и теперь приходится иметь дело с американцами по роду моего бизнеса. – Вы тоже экспортируете какао, как мистер Гидальго? – О, нет, совсем другой бизнес, хотя он тоже связан с экспортом и тоже сельскохозяйственной культуры. Сеньор Гидальго не говорил вам? – Что он должен был сказать? Он посмотрел на меня и промолчал – вопрос повис в воздухе; он словно обдумывал, стоит ли удовлетворять мое любопытство, и решил, что стоит: – Торговый оборот моей фирмы и наших коллег по экспорту составил в прошлом году со странами Европы и США десять миллиардов долларов. Правда, компании, в которой я работаю, досталось всего четыре миллиарда. Ничего себе "всего", подумал я, сомнительно, что весь торговый оборот Колумбии достигает такой цифры. – Я знаю, что Колумбия полностью обеспечивает свои внутренние по-требности в нефти, но не больше. Неужели кофе приносит такие деньги? – Нет, не кофе, – теперь он смотрел мне прямо в глаза, – кокаин и марихуана. Я вдруг почувствовал, как капельки пота покатились по моей спине, и машинально вытер бумажной салфеткой взмокший лоб. – Вот это да! Выходит, я теперь тоже в этом бизнесе! Значит, сеньор Гидальго обманул меня. Он засмеялся: – Вовсе нет! Гидальго действительно экспортирует какао. У него возникли финансовые затруднения, мы предложили помощь, и он принял ее. – Вы предоставили ему заем? – Я все надеялся на благополучное окончание, но почувствовал внутри неприятный холодок и понял, что влип. – Он продает какао и имеет возможность легально ввозить валюту, мы такой возможности не имеем и платим ему 10% от суммы, которую он передает нам. – Отмывка, кажется так это называется? – Совершенно верно. Вы привезли $19,500, сеньор Гидальго получит $1,950. – Человек, который переслал мне дополнительно деньги из Калифорнии, тоже ваш? – Нет, он – торговый агент Гидальго. Мы передаем деньги ему, так много, сколько он в состоянии переправить, не вызывая подозрений. Вы случайный попутчик, денежный мул, как мы называем. – Сеньор Гонзалес, вы, надеюсь, отдаете себе отчет, что это звучит оскорбительно для меня. – Из-за мула? Простите, я не имел в виду обидеть вас, просто объяснял положение дел. – Не только это, я не хочу иметь ничего общего с такого рода бизнесом. – Теперь я могу посчитать это оскорблением: вы презрительно отзываетесь о роде моих занятий, но я не буду обижаться, а лучше попробую объяснить вам кое-что. Не знаю, известна ли вам история моей страны. Колумбия всегда была аграрной страной, и вывозили все то, что росло на ее земле – кофе, бананы, какао. На этом много не заработаешь, и все сливки оставались в карманах элиты, а фермеру едва хватало, чтобы прокормиться. В нашей стране всегда были враждующие группировки, и вся наша история – это сплошное насилие и пролитие крови. Мы убивали друг друга с таким увлечением, что когда дело коснулось внешней защиты, у нас не осталось на это сил. Я имею в виду время, когда США отняли у нас Панаму, сделав ее "независимой" и получив от нее согласие и землю для постройки канала. Колумбия такого согласия не давала, чего церемониться с ней, это всего-навсего еще одна "банановая республика". – Его голос усилился, и в нем прозвучала горечь. – Ну и что из этого, – возразил я, – американцы называют штат Айдахо "картофельным". Там хорошо растет картофель, большая часть населения штата так или иначе связана с его производством; они снабжают им всю страну. В Айдахо вывели хорошие сорта и полностью механизировали все работы, связанные с выращиванием, хранением и транспортированием; там неплохо зарабатывают и не считают обидным, что их называют "картофельным штатом", они гордятся этим. Но в Айдахо нельзя выращивать бананы, даже если очень захочешь. Бананы хорошо растут в Гватемале и Коста-Рике. Выращивайте их, пользуйтесь дарами земли, на которой вы живете. Но, чтобы хорошо зарабатывать на бананах, надо разработать агротехнику этой культуры, механизировать все работы и наладить непростое хранение бананов в условиях тропического климата. – Вы помогли мне приблизиться к главному вопросу. У нас растет кока, которую нельзя вырастить нигде, кроме Южной Америки. По-явился продукт, на который есть большой спрос; по законам свободного рынка нам следует воспользоваться конъюнктурой, производить как можно больше и продавать, пока условия не изменятся. Не тут-то было! Ваше правительство считает допустимым диктовать нам, что сеять. Я это имел в виду, когда говорил о "банановой республике", – презрительно-пренебрежительное отношение к стране третьего мира. – Но вам известно, что производство и продажа наркотиков запрещены в Штатах законом. – Это ваше дело, можете запретить даже секс, потому что он способствует распространению СПИДа. При чем здесь мы? Какое право имеете вы посылать в Колумбию особых агентов, вертолеты и даже своих солдат, чтобы проводить в жизнь закон, которого у нас нет? – Это делается с согласия правительства Колумбии, не так ли? – Нашим правительством управляет элитная кучка, состоящая из богатых бизнесменов, политических лидеров, представителей церкви и армии. Они правили страной почти два столетия и не хотят понять, что времена изменились. Их ненавидят во всех слоях населения, у нас одних партизанских групп с десяток. Слыхали, может быть, о движении М-19? Они захватили в 1985 году Дворец Юстиции в Боготе и устроили в нем кровавую баню – мы не имели ничего общего с этой акцией. – Не нравится правительство – смените его, у вас свободные выборы. – Мы пытались договориться с ними, в 1984 году мы встретились в Панаме с представителями правительства, я был на этих переговорах. Мы предложили оплатить национальный долг Колумбии, составлявший в то время 12 миллиардов долларов, в обмен на прекращение практики передачи американцам наших людей. Мы хотели перевести все наши деньги в Колумбию и инвестировать их в национальную экономику. Нам отказали... Он говорил спокойно и уверенно, только в некоторые моменты я мог заметить признаки глубокой эмоциональности, когда его голос вздрагивал или руки начинали терзать салфетку. Он был широко образованным человеком, с глубокой верой в то, что делает. Речь шла не о деньгах, вернее – не только о деньгах. Меня снова удивил его язык – культурный, временами почти академический, без намека на непристойности или сочные выражения. Я вспомнил полемики с Джоном и улыбнулся. – Если все обстоит так, как вы рассказываете, почему бы вам не выставить на ближайших выборах своих кандидатов? Может быть, вы не делаете этого потому, что вам нечего надеяться на поддержку населения? – Вы глубоко заблуждаетесь! Это простительно, так как вы меньше одного дня в стране. Если хотите, я хоть завтра отвезу вас на несколько десятков километров от Картахены на восток вдоль карибского побережья; я покажу вам Барранквилу и Санта-Марту, Риохоча и просто фермерский дом. Это была когда-то одна из самых бедных областей Колумбии. Мы взяли эту область под контроль и обеспечили фермерам такие доходы и экономическую стабильность, которых они и во сне не видели. Они растили бананы и жили в лачугах впроголодь, теперь они живут в отличных каменных домах, имеют телевизоры и автомобили. Я имею в виду не отдельных людей – мы говорим о таких цифрах, как 50 тысяч фермеров и еще столько же, работающих на нас непосредственно. – И они выращивают... – Марихуану и коку. Эти люди будут голосовать за нас на выборах. Мы строим на свои деньги стадионы и детские площадки, целые районы новых домов, в которые переселяем бедняков из трущоб, мы покупаем игроков для национальных футбольных команд, помогаем пострадавшим в стихийных бедствиях и просто даем бедным людям деньги. Они знают, что если обратятся к нам за помощью, они ее получат. – Это должно было дать результат. – Результат был. Один из моих коллег, сеньор Ледер, создал свою политическую партию и стал ее лидером. Мой босс, сеньор Эскобар, был выбран в Конгресс в 1982 году. Но нас не устраивают темпы элита не хочет делить власть, а мы не хотим дать им еще одно столетие безраздельной власти. Через три часа и десятка чашек кофе мы вышли на улицу. – Если вы дадите мне свой билет, я пошлю человека зарезервировать вам место. Пробудете пару дней в Картахене? – Я теперь не уверен, что вообще полечу в Эквадор. – Пожалуйста, не делайте этого! Сеньор Гидальго не имеет никакого отношения к нашему бизнесу. Он затеял какое-то строительство, не рассчитал свои возможности и вынужден был принять наше предложение, чтобы не обанкротиться. Как я понимаю, он нанял вас, чтобы вы помогли ему выбраться из ямы, в которую он так опрометчиво попал. Это часто случается с бизнесменами-латино. – Мачизм? Он улыбнулся: – Можно назвать и так. Я не хочу, чтобы наша беседа разрушила планы сеньора Гидальго. Я занимаю довольно высокое место на иерархической лестнице нашей организации, и совершенно не мое дело – получение такой мизерной суммы от, простите, денежного мула; у нас есть люди, которые только этим и занимаются изо дня в день. Почему я встретил вас? Я считаю, что для успешного руководства крупномасштабным бизнесом мне необходимо покидать свое кресло время от времени, чтобы взглянуть собственными глазами на полевые операции. – Как Якокка выходит иногда к сборочному конвейеру. – Я не уверен, что ему приходится иметь дело с таким бюджетом, как у меня. Мне было интересно поговорить с непредубежденным человеком. Совершенно случайно выбор пал на вас; нам было известно, что вы – инженер, имеете докторскую степень, вот я и решил встретить вас. В таких ситуациях я проверяю самого себя. Я решил остаться в Картахене еще на один день. Гонзалес проводил меня к отелю и сказал, что машина отвезет его, а затем будет в моем распоряжении. Он предупредительно взял у клерка за стойкой регистрации план города и отметил на нем места, которые мне следовало посмотреть. Я обратил внимание, что он пользовался паркеровской авторучкой с золотым пером – такие продаются в магазинах на Пятой Авеню в Нью-Йорке, где самый дешевый костюм стоит около тысячи долларов. – Мистер Чертов, водитель машины останется с вами, пока вы будете осматривать город. Дело в том, что в Картахене, как и в любом другом портовом городе, много криминальных элементов. – Спасибо, но мне не нужна охрана, я оставлю паспорт и деньги в отеле – нечего будет красть. – Сразу видно, что вы не знаете Колумбии. Вам перережут горло за мелочь в кармане. – Неужели так серьезно? – В Картахене не воруют, а грабят. Это опасно. – Если это так, то и шофер не поможет, он не может знать всех подонков в лицо. – Ему и не нужно – они знают его. – Начинаю верить в вашу силу. – И не ошибаетесь. Первым делом я посетил могучий форт, охранявший вход во внутреннюю гавань от набегов пиратов.