Текст книги "Последняя женщина"

Автор книги: Михаил Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А разве в других твоих картинах была душа? – Вкрадчивый голос мягко прервал его мысли. Он снова был рядом. Ощущение его присутствия на сей раз было почти осязаемым.

Старик ужаснулся. А ведь он прав. Все, что ты делал в своей жизни, ты делал бесстрастно. И всегда считал это правильным. Но тут страшная мысль поразила его: неужели именно поэтому выбран он? Вот для этой работы. Для нее! Нет, он не хочет такого конца! Он собрался с духом и громко произнес:

– Запомни, я не боюсь тебя! Нет твоей власти надо мной! И я не буду, слышишь, не буду заканчивать ее портрет!

С этими словами он с раздражением бросил кисть в угол. В это мгновение ему показалось, что она с какой-то злобой посмотрела на него. "Что тебе надо от меня? Что? – Глаза их встретились. – Ты просто мертвый холст! А я… – острая боль в груди не дала ему договорить. – Франческо, – успел прохрипеть он и потерял сознание.

– Надо приготовиться к худшему. – Лекарь наклонился к нему и тихо проговорил:

– Я все-таки не теряю надежды, – и оскалился в улыбке.

Боже! Он уже видел этот оскал! Уже слышал этот голос. Ему давали последний шанс.

– Прочь! Прочь! Франческо, сожги ее, – выдавил он из себя.

Лекарь отшатнулся.

– Он бредит. Это конец.

Слова звучали как приговор.

«Кто не карает зла, тот способствует его совершению. Разве ты следовал тому, что записано в твоих дневниках? Где дух не водит рукой художника, там нет искусства. Разве это не о тебе? Недописанные образы, неоконченные картины, невоплощенные мечты. Бездушные персонажи немногочисленных полотен. Ни семейного очага, ни радости, ни горя. Ничего, тревожащего сердце. Кто может сравниться с тобой в количестве неудач? – Из его глаз покатились слезы. – И все это результат битвы за твою душу. Битвы, которая шла шестьдесят восемь лет. Ты так и не услышал звона ее мечей».

Стоящие у постели засуетились. Кто-то приоткрыл окно.

"Бог продает все блага ценою усилия – не ошибался ли ты? Неужели только таким образом? Почему ты не понял этого раньше? Ты, кому предстоит терзать восхищением сердца будущих поколений – ведь ты рассчитываешь только на них. Но можно ли желать восхищения? Допустимо ли? Разве это достойная цель? Да и цель ли? Поздно. Поздно открываться людям, поверять им свои тайны. Поздно шагнуть им навстречу. Поздно раздавать свои мысли, изложенные в дневниках, написанных левой рукой в зеркальном отражении. Для чего и от кого таясь? Все поздно". Старик попытался приподняться, но мог лишь чуть-чуть пошевелить пальцами руки. "Там… там…" Стон от пронзившей его боли не дал ему закончить. Увидя шевеление губ, Франческо, не в силах сдержать рыдания, бросился к нему.

– Там… возьми… Нужно прочесть наоборот, прости… Все простите.

И вдруг, помимо его воли обретая видимые очертания, мучаясь и клокоча так же неукротимо, как металл, разливающийся из плавильной печи, образ той, что стояла перед ним все эти годы, заполнил его сознание, уничтожая каждую клеточку мозга. Старик страшно закричал. Тело содрогнулось. Глаза застыли.

Так, не отдав душу дьяволу, умер Леонардо.

– Скажите, – придя в себя, проговорила Лера, – продолжается ли битва за душу человека после его смерти? Или смерть ставит в ней точку?

– А как ты думаешь, что будет на земле, если однажды родится последняя женщина?

– Последняя женщина? Я знаю лишь ее имя – Хельма.

– Да. Другого имени у нее быть не может.

ВРЕМЕННОЕ И ВЕЧНОЕ

– Так что за чудовище стоит за всем этим? – громко повторила она.

Ей почему-то показалось, что голос был не ее и уже не спрашивал, а требовал ответа. И он не заставил себя ждать:

– Прием у дьявола всегда один – временное объявить вечным. И первой ценностью стало золото.

Всегда находились те, кто говорил: в мире вечно одно – золото! Так оно и есть, шептал им дьявол. Стремясь обладать им, они сначала просто забирали его себе, затем грабили и убивали, а позднее сталкивали ради желтого метала в смертельных схватках тысячи людей. Так продавалась дьяволу их душа.

Другие, получив золото, видели то, чего им не хватает, что было подороже золота, – власть! Ведь обладание властью давало, кроме золота, нечто большее. И не только превосходство над людьми. Возможность даровать жизнь или предавать смерти позволяла человеку мнить себя сверхчеловеком, и дьявол снова шептал ему: "Так оно и есть". Человеческий разум не в состоянии придумать преступление, на которое не смогли бы пойти они ради власти. Страны и континенты горели в огне ради обладания ею. Интриги и страшные предательства, младенцы в газовых камерах, чудовищные убийства собственных матерей – все это ничто по сравнению с тем, на что был готов пойти человек, стремившийся к этой цели.

Власть – уже иная ценность, она многолика. Власть над золотом только одна из ее личин. Да и власть над людьми не предел устремлений. Власть над природой, Вселенной, над всем сущим – поистине нет границ у этой категории зла. И люди снова и снова продавали дьяволу свою душу.

Но, получив золото и власть, они начинали понимать, что смерть все отберет у них. Казалось бы, бренность этих целей становилась очевидной. Но и тут находился выход. "Вечная жизнь, – говорил дьявол, – вот главное условие обладания всем". И ее тут же им предлагали. Фараонам золото клали в гробницу, убеждая, что они будут жить и там, а оно исправно будет продолжать служить им. Но человек умнел, и дьявол был начеку: еще совсем недавно он предлагал ему уже эликсир вечной молодости, но промахнулся: в его сети не попали миллионы людей, не имеющих золота и достатка и не могущих приобрести чудодейственное средство. Тогда вся сатанинская рать с воем и визгом бросилась исправлять положение. И сегодня многочисленные издания, перекрикивая друг друга, так же как расплодившиеся секты, обещают бессмертие и вечную жизнь каждому, кто последует за ними, но призрак власти над смертью, который уже маячил перед глазами человека, так и остался призраком.

Ничего не изменилось за века: товар у дьявола один и тот же. Разнятся только способы его предложения.

Страшны последние секунды прозрения перед смертью. Дьявол приходит за оплаченным, и люди видят его в этот миг. Все на свете отдал бы человек в такие мгновения, чтобы избрать другой путь. Но поздно, время неумолимо уносит все в небытие. Он уже продал душу дьяволу.

– Кстати, ты помнишь фамилию "Гробовой"? Он предлагал матерям Дагестана воскресить их погибших детей. Дьявол явно не стоит на месте.

* * *

– Покупайте свежие газеты, покупайте свежие газеты! Вступайте в переговоры с совестью!

Мальчишка-разносчик, весело выкрикивая заученные слова, бежал по Ильинке.

Он подошел к нему.

– Постой. Сейчас из Гостиного двора повалит бизнес-элита, и ты заработаешь кучу денег. Только возьми еще и это. Он протянул ему две книги.

– Покупайте свежие идеи! Вступайте в переговоры с совестью! – весело закричал тот снова и запрыгал вокруг него.

В это время мужчина невысокого роста, отделившись от спускающихся с крыльца людей, подошел к ним. Охрана слегка отстала.

– Ты действительно считаешь, что это свежая идея? – спросил он, обращаясь к мальчику.

– Для вас – абсолютно, – вместо него ответил человек, стоявший рядом.

– Простите, а вы кто?

– Я – автор идеи.

– Так платить вам или мальчику? – Мужчина вопросительно посмотрел на обоих.

– А вы не можете представиться?

– Да, да. Простите. Господин… впрочем, губернатор самых крайних территорий. Бывший, – уточнил он.

– Отдай господину книгу бесплатно, – сказал мужчина, обращаясь к мальчику.

– Вы считаете, мне нужно прочесть?

– Я даже думаю, у вас нет выбора.

– Тогда позвольте еще одну.

– Ее придется уже купить.

– Согласен, – и он отсчитал деньги.

Мальчишка заулыбался и, скомкав, сунул их в карман.

– Если не секрет, вторая для кого?

– Да этому… в Лондон, господину…

– Я понял, – перебил покупателя мужчина и задумчиво добавил: – Пропали деньги.

– Вы так считаете?

– Без вариантов.

– А кому рекомендуете вы?

– Попробуйте в Испанию.

– Свежие газеты, покупайте свежие газеты! Вступайте в переговоры с совестью! – разнеслось уже дальше по улице.

* * *

Гробовой… Такой переход к недавней действительности будто хлыстом ударил по сознанию. Пауза длилась недолго. Потрясение от увиденного, леденящий душу ужас медленно проходили. Она уже снова была здесь.

Неужели такое возможно? Ну, конечно же, все это она знает. История была ее любимым предметом. Только изучала она совсем не то.

– Все становится запутанней и изощренней, – мягкий голос собеседника снова был рядом. – Всегда человек отдавал жизнь не столько за право самому обладать лишним куском земли – такие личности, конечно, были, – сколько за чье-то право владеть ею. Тысячи и миллионы людей отдавали свою жизнь за стремление кого-то обладать властью, убивали друг друга за торжество придуманных кем-то идей. Коммунизм, капитализм, интернационализм. Все эти «измы» придуманы в прошлом. А сейчас они отнимают чужие жизни «за победу справедливости», «за торжество демократии», «за искоренение геноцида»… да и вообще просто за право стать гражданином одной из благополучных стран. Не правда ли, дьявол виртуозен? На самом деле, за всем этим стоит просто чье-то желание обладать одной из ценностей, выброшенных на распродажу.

– Иди и отдай свою жизнь, иначе диктатор в той далекой стране останется у власти, а он не наш.

А сатана откликается эхом:

– Иначе мы лишимся нефти и потеряем прибыль, которую так исправно получали.

– Отдай нам свою жизнь, мы хотим установить там демократию.

Но эхо поправляет:

– Иначе там победят левые, а мы не хотим делиться с ними властью – главным, что греет нашу душу.

– Отдай свою жизнь, угроза нависла над человечеством.

Эхо:

– Они хотят иметь то же, что и мы, но ты ведь знаешь: только мы умеем распоряжаться этим правильно.

И за все они просят только одно: вашу жизнь. Вашу священную жизнь. Представляешь, с какой легкостью и ради какой пустоты вы расстаетесь с нею.

Но шабаш только разгорается. Сатана сам начал сходить с ума и сводить с ума человечество. Царство дьявола здесь, в этом мире, но только в этом, и ставить ему здесь больше нечего. На кону главный куш: раздел мира. Его ва-банк – души миллиардов. Конец близок.

– Неужели никто в мире не может крикнуть, чтобы услышали все: не отдавайте им свою жизнь – они ненасытны! Они будут требовать все новых жертв! Неужели там, на земле, все безумны! Почему отсюда вы не можете сделать этого? – Лера была в отчаянии.

– Знаешь, сколько людей, попав сюда и узнав все, умоляли дать им возможность предупредить хотя бы своих близких. Но человеку дана свобода выбора: накормить или отобрать, убить или защитить, отдать кому-то свою жизнь или нет. И он это должен решить сам. Впрочем, все могло быть гораздо хуже.

Но всегда и везде есть матери. Только их любовь к собственным детям остановила на земле половину злодеяний.

Ей стало вдруг безумно, до нестерпимой боли жалко весь мир, всех людей с их чудовищными страданиями, которые были еще на земле, которые еще могли что-то исправить, может быть, всего одним поступком. И это неимоверно сильное, страстное желание что-то сделать, как-то помочь всем им там и вместе с тем испепеляющее душу бессилие перед бессмысленностью всего происходящего порождало в ней еще большее отчаяние.

Что-то неотвратимо возвращало ее в этот кошмар. Услышанное не отпускало ее, рождало все новые вопросы, словно она пыталась отстоять хотя бы свою прожитую жизнь и взгляды, которыми она еще совсем недавно оправдывала ее.

– Но ведь жизнь полна примеров, когда человек сам пытается решить: жить или умереть. – Лера попыталась зацепиться за все более странную и все более отдаляющуюся от нее человеческую логику. – Один завел врагов в болота, зная, что погибнет, другой закрыл товарища от пули своим телом. – И таких примеров она знала много. Неужели и это все зря?

– Человек сам поставил себя перед таким выбором, приняв решение идти убивать. Если бы решение было иное, то и жертву приносить не понадобилось бы.

– Я не знаю, – растерянно проговорила Лера, удивленная, что эта тема вообще могла возникнуть здесь. – Ну, пусть в гражданскую это было не нужно и жертвы напрасны. Но война с фашизмом: как же можно назвать их ненужными? Выбор защищать свою родину был правильным. Тут я уверена.

– Этого выбора не существовало бы, если бы люди не приняли решение убивать своих братьев в первой войне. А значит, напрасны не только те жертвы.

Неправильное решение скрывает ложный выбор под маской справедливости. И на убийство брата не может быть воли того, кто создал человека.

– Но ведь так думают все!

– Нет, не все. Даже в нацистских лагерях томились немцы, отказавшиеся воевать.

Возникла тяжелая пауза.

– Но если каждому выбору предшествует решение, которое в свою очередь является тоже выбором, – медленно начала Лера, – выходит, должно быть первое? Первое неправильное решение?

– Ты удивила даже меня. На земле для понимания этого требуется пятьдесят два года.

"А самоубийцы?" – вдруг подумала Лера. Она слышала, что это не только тяжкий грех, но и удел малодушных и трусливых людей. Но ведь такое происходит? – спросила она скорее себя.

– Если человек задумал совершить его с одной целью – уйти из жизни, это не малодушие и не трусость, а самый мужественный поступок, если он совершен в полном сознании. Сказку о малодушии придумали те, кто никогда не стоял на краю. Это всего лишь расхожая болтовня. Струсив, можно совершить убийство. В самом слове "малодушие" – бездна презрения, а человек на краю нуждается в другом. Но правда и то, что всякий задумавший покончить с собой должен помнить: это вызов Создателю, попытка поставить свою волю выше Его воли. А именно с этого началось падение человека в этом мире. Он не должен лишать себя жизни, иначе его душа попадет в петлю времени. Причем то, что толкнуло его на это, от чего он хотел уйти, останется с ним навсегда.

– Что такое петля времени?

– Душа навеки остается в этом мгновении и становится недоступной для других душ. Прерывается ее связь с миро-

зданием. Мгновение имеет две фазы: тьму и вспышку. Так вот, она застревает во тьме, в ледяном ужасе одиночества, не видя и не чувствуя ничего. Там нельзя даже сойти с ума. Душа обречена оставаться в сознании внутри этого безмолвия, помня и постоянно испытывая ужас, толкнувший ее на этот шаг.

Человек подошел к пониманию, что пожизненное заключение хуже смерти. Теперь ты можешь представить несравнимо большую трагедию души.

– Что же делать тем, кому эти мысли приходят в голову? Страшно подумать, но ведь некоторых из них можно понять!

– Идти в церковь. Ни один из решившихся на самоубийство даже не представляет, что давно существуют надежные способы уберечь человека от этого шага. Незнание – тоже подарок зла. И бежать нужно прежде всего от него.

– А что же происходит с теми, кто заставлял людей отдавать свои жизни, теми, кто принес миру только зло? Они тоже здесь?

– Да.

– И много их, приговоренных?

– Много. Ты все увидишь.

* * *

Внезапно Лера услышала глухие рыдания. Она обернулась. В глубине зала, прямо под сводчатым потолком, вполоборота к ней стоял человек. Его плечи вздрагивали.

– Что с вами? – услышала она свой голос, позабыв, что происходило с ней всего несколько минут назад.

Он повернулся и удивленно посмотрел на нее.

– Я не могу отмыть их! Я никак не могу отмыть их! – Его голос сорвался, и он показал на забрызганные кровью морские эполеты. – Я не хочу больше заколачивать гвозди! – Он умоляюще посмотрел на нее, не переставая вздрагивать.

Только тут Лера увидела зажатый в огромном кулаке позолоченный молоток. Ничего не понимая, она отчаянно закричала:

– Так бросьте же его!

Он обреченно покачал головой:

– Я пробую это сделать с девятнадцати лет. А ведь скоро конец.

И плечи его снова затряслись.

ДВА ПРЕЗИДЕНТА

Наверху, в спальне ее сына Майкла, слышались глухие рыдания. Маргарет тихо вошла к нему.

– Как ты могла допустить такое? – Он посмотрел на мать. – Я никогда, слышишь, никогда не прощу тебе этого!

Маргарет медленно опустилась на стул.

"У железной женщины должен быть такой же сын", – вспомнила она свои слова. Ужас наполнил ее сердце.

Март две тысячи пятьдесят третьего года выдался невероятно теплым. На земле остался только один человек, помнивший его.

Вертолет мягко коснулся земли. Овальный люк, тихо урча, медленно откатился назад, освобождая выход. Яркий луч осеннего солнца ударил ей в глаза. Маргарет зажмурилась. Огненно-рыжие волосы в свете яркого солнца выдавали ее скандинавское происхождение.

Старший офицер охраны, стоявший рядом с послом, взяв под козырек, попытался подать ей руку.

– Не стоит, – даже не глядя в его сторону, произнесла она.

Ни ясная и теплая погода, ни мягкость травы, которую она ощутила, ступив на землю, не изменили ее настроения.

Маргарет Олсон, премьер-министр Великобритании, быстрым и не по-женски решительным шагом направилась к Белому дому. Посол едва поспевал за ней.

У нее были причины для огорчений.

Русские, контролирующие основной объем добычи энергоресурсов, отказались от расчетов в единой валюте, а за поставки сверх контрактных объемов запросили двойную цену. И это после того, как вот уже десять лет половина потребляемого топлива в Европе выходит за рамки контрактных соглашений. Но то был лишь завершающий аккорд. За последние три года Россия сделала ряд шагов, повлекших за собой пересмотр основополагающих, как считали в Европе, принципов мироустройства. И Совет был вынужден пойти на уступки. Каких-нибудь двадцать лет назад такое решение могло присниться разве что в кошмарном сне. Кроме того, они продиктовали ряд новых условий, которые иначе как политическим шантажом она назвать не могла.

Последние восемь месяцев переговоры шли с большим скрипом, но все-таки шли. Этот вопрос оставался главным в повестке дня ее кабинета с того самого дня, как она стала его главой. Сама проблема назревала много лет. Все ее коллеги в правительствах союзных стран понимали, почему это произошло. Да, Россия стала сильной, как никогда.

Тридцать лет назад, когда появились первые ростки мирового топливного кризиса, выяснилось, что она обладает самыми большими запасами углеводородов на планете. Об этом стоило задуматься. Тридцать лет – большой срок для решения любой проблемы, однако эта проблема решена не была. Пожалуй, впервые в истории западный мир столкнулся с реальной угрозой утраты тщательно построенной "системы благополучия", как ее называли академические мужи в университетах. Еще недавно никто не ставил под сомнение незыблемость этой системы. По крайней мере ей так казалось. Все изменилось за два дня. Русские предложили перевести переговоры в иную плоскость и на новых условиях. Их меморандум ошеломил весь мир.

Почему так случилось? Как они могли допустить это? Почему много лет назад никто не принял решений, исключающих такой финал? Что и когда они проглядели? Впрочем, она понимала, что бессмысленно задавать себе эти вопросы. Те, кто должен был принимать решения, сейчас красовались на портретах в правительственной галерее.

Вчера они получили "черную метку", как сказал один из членов Совета.

Два дня она постоянно размышляла только об этом. Из всего случившегося следовало, что только экстраординарные и немедленные меры могут сохранить статус-кво. За этим она и прибыла в Вашингтон.

Шторы в овальном кабинете отсутствовали. С этой, как и с другими причудами нового хозяина Белого дома Джона Тайлера-старшего, прислуга давно смирилась.

– Отличная погода, миссис Олсон. С прибытием. – Президент широко улыбнулся и, шагнув вперед, подал ей руку.

Какой большой и грузный человек! Она встречалась с ним много раз, но сейчас неожиданно это особенно бросилось ей в глаза.

– Мне кажется, вы слишком благодушно настроены, господин президент, а между тем для этого нет никаких оснований, скорее напротив, – произнесла Маргарет, словно не замечая его приветствия.

– Вы слишком встревожены. Неужели перелет вас так расстроил? Ведь сейчас он не занимает столько времени. Вот когда я был молод, как вы…

– Оставьте, господин президент. Вы прекрасно знаете, чем я встревожена, и перелет здесь ни при чем. Давайте сразу приступим к делу.

– Как скажете, но позвольте предложить вам кофе, а уж потом обсудить наш вопрос. – Улыбка не сходила с его лица,

– Будьте так любезны. Только вряд ли это можно назвать вопросом.

Следующие четыре минуты, пока принесенная чашка кофе не опустела, прошли в тишине. Маргарет действительно почувствовала, что ей необходимо сосредоточиться. То, что она должна была сейчас сказать, она повторила сотни раз, прежде чем войти сюда. От этой встречи зависело все.

Джон Тайлер благодушно и, как ей показалось, с оттенком любопытства поглядывал на нее, сидя напротив. Три пальца его правой руки тихо отстукивали какую-то мелодию.

Она отодвинула чашку.

– Итак, как я уже сказала, вряд ли можно назвать вопросом ту проблему, которая привела меня сюда. Я пока не называю ее неразрешимой. Пока, – добавила она. – Как вы знаете, я – председатель Совета Европы. Так вот, на вчерашнем заседании мне предоставили все полномочия для разговора с вами. Наши с вами договоренности должны лечь в основу решения, которое Совет обязался принять ровно через неделю. Надеюсь, что разногласий у нас не будет. Скажу прямо: мы готовы на самые крайние меры – дело за вами.

С этими словами она быстро открыла маленькую папку и вынула оттуда голубоватый лист бумаги.

– Это их меморандум. Мы получили его вчера. Вчера же состоялось и заседание Совета. Иначе как ультиматумом его не назовешь. Прочтите. – Она резким движением подвинула к нему листок.

– Я знаком с этим документом, – произнес Тайлер.

Маргарет удивленно вскинула брови, но не потеряла самообладания.

– Тем лучше. Тогда я вообще не понимаю вашего благодушия, господин президент. Ведь он касается всех.

– Что же вы предлагаете, госпожа Олсон? – Тайлер помедлил. – Воевать?

Такого неожиданного поворота Маргарет не ожидала. Она, конечно, готова была обсуждать все возможные шаги, вплоть до угрозы применения силы, но самое большее, на что она надеялась, – медленно подвести к этой теме их разговор. Но чтобы так сразу…

– Ну почему же сразу воевать? Мы готовы на самые решительные действия, и вариантов этих действий достаточно и без самых крайних мер. Хотя их мы тоже не исключаем, – тут же поправила она себя.

– Значит, все-таки воевать. – Улыбка исчезла с лица Тайлера. – А госпожа премьер-министр знает, что такое война? Вам наверняка известно, что задолго до того, как я стал сенатором, совсем юнцом я участвовал во второй Иракской кампании. Так что войну я знаю не из мемуаров наших генералов и не из учебников, которые вы листали в колледже. После ранения и отставки я занялся историей. И вот эта история сегодня совершается здесь, в этом кресле. – Он выразительно кивнул в сторону своего стола. – И делаю ее я. К сожалению или к счастью, как вам будет угодно.

Я бы мог вам рассказать много нового о войне, – после некоторой паузы добавил он.

– Я вас не понимаю, господин президент. Мы с вами не принимаем решения об обмене ядерными ударами, и разговор у нас сейчас не об этом.

– Об этом, дорогая миссис Олсон. Именно об этом.

Маргарет была поражена. Только сейчас она заметила, что Тайлер был чем-то раздражен, даже озлоблен. Его неожиданный пассаж в начале их разговора свидетельствовал о том, что он не просто ждал ее приезда, а жаждал этой встречи, и тон его последних слов не предвещал ничего хорошего. Было понятно, что настроить его на конструктивный лад будет нелегко. Она давно изучила Тайлера и знала, как с ним разговаривать. Во всяком случае, ей так казалось. И все-таки Маргарет не могла избавиться от неприятного ощущения, вызванного таким поворотом. "Ничего, – подумала она. – Других вариантов у меня все равно нет. Только не перебивай. Надо дать ему высказаться, пусть выпустит пар". Этому приему ее научила еще бабушка.

– Не будем лукавить, – продолжал Тайлер. – Какие бы меры мы ни приняли, какие бы заявления ни сделали, знак минус на знак плюс без применения силы не поменять. Россия не может пойти на компромисс.

– Почему не может? Вы что, вообще исключаете такой вариант? Я вас не понимаю.

– Исключают из колледжа за неуспеваемость, дорогая Маргарет. Но судьба посмеялась над нами, и эти бездарности закончили обучение.

– Кого вы имеете в виду?

– Наших предшественников. Тех, кто и тридцать, и сто лет назад должен был принимать решения; что поделать, национальная британская черта – бестолковость. – Едва заметная усмешка мелькнула на его лице. – И сегодня нам предстоит это расхлебывать. Я правильно понимаю, что вы именно за этим прилетели? – Тайлер уже не скрывал раздражения. – Понимаете, решения! А не толкаться с двумя дивизиями между курдами и пуштунами, пытаясь втолковать бедуинам смысл слова "парламент". Вот когда это нужно было делать, – чуть понизив тон, добавил он.

– Господин президент, – Маргарет старалась говорить спокойно, – безусловно, ошибки допускают всегда, особенно в большой политике. Поэтому я отчасти с вами согласна, но только отчасти. Я считаю, что Запад не сделал ни одной серьезной ошибки в те годы, за исключением, пожалуй, одной: когда дал объединиться России с Беларусью и Казахстаном.

– А почему вы считаете это ошибкой? Ведь они сделали то, что вы сделали в Европе, – немедленно отреагировал Тайлер. – Они оставили им внешнюю политику. Они оставили их президентам возможность заседать в ООН на равных с ними правах, встречаться с главами других государств и чувствовать себя равными.

Они убрали только таможни и установили единую границу, точно как в Европе. Кстати, сделай они это раньше для своих союзных республик, история пошла бы по-другому. Но стоять на мостике – не значит управлять кораблем. А бездарных капитанов хватает в каждом порту. Им же, в отличие от нас, удалось все-таки сменить вахту. Почему вы считаете, что это плохо? Для них это было хорошо.

– Плохо для нас. Вы прекрасно меня понимаете. – Маргарет чуть не потеряла над собой контроль. "Стоп!" – сказала она себе и уже другим тоном добавила: – Именно поэтому мы и получили такой результат сегодня.

– То есть, по-вашему, все правильно, если хорошо для нас, даже если это плохо для других?

– Это не плохо для других.

– Так считаете вы, а они считают иначе.

– Если кто-то и считает иначе, то ошибается. – Маргарет старалась говорить мягче. – Как бы наши действия ни оценивались в момент их совершения, в конечном итоге они имели положительное значение для народов. Так было всегда.

– Всегда? – Тайлер задумался. – А договор с Гитлером, подписанный в Мюнхене вашим коллегой? Вы ведь сдали ему пол-Европы и поощрили его к дальнейшей экспансии. Помните, ваш коллега вернулся в Лондон со словами: "Я привез людям мир!" Или тогда в Англии слово "мир" и "Вторая мировая война" значили одно и то же, – саркастически добавил он. – Будьте осторожны со словом "всегда". Как любит повторять моя жена: "Говоришь "люблю", добавляй – "сейчас"".

После долгой паузы Тайлер отстраненно посмотрел на большой палец правой руки:

– Вам не кажется, что тезис "мы всегда правы" содержит некий изъян? Ведь если вы говорите это собеседнику, то у любого нормального человека возникает чувство отторжения.

– Оно возникает у тех, кто хочет сохранить власть любой ценой. Например, у тиранов и диктаторов.

– Осмелюсь настаивать, и у нормального человека тоже. К тому же клише наших идеологов не приблизят нас к решению проблемы, как это и случалось последние тридцать лет.

– Вы предлагаете поменять идеологию?

– Я предлагаю поменять мозги. Точнее, наконец вспомнить, что они есть. По-моему, кто-то нам это уже предлагал.

Их глаза встретились, но уже через секунду он продолжил:

– Что касается сохранения власти любой ценой, разве мы не стремились всегда к этому? Или у вас появились ценовые ограничения по степени планируемых к применению мер? Ограничения, за которые вы не выйдете? Если так, тогда что-то действительно изменилось в этом мире.

– Но, господин президент, мы даже еще и не приступили к их обсуждению, – она попыталась повернуть разговор к цели, ради которой была здесь.

– Нет, что-то здесь не так, изъян налицо, – пробормотал Тайлер, явно не замечая ее реплики. – Полагаю, "всегда правы" – утверждение из наших учебников, которое вы добросовестно выучили, – сыграло с нами плохую шутку.

– Знаете, я тоже изучала историю. Конечно, Мюнхен был ошибкой, и мы это признали. Но, во-первых, это было давно…

– Остерегайтесь слова "давно". Простите, – тут же поправился он. – Как знать, может быть, о решениях, принятых в наши десятилетия, и о том, что мы решим сегодня, ваш коллега лет через пятьдесят скажет: "Конечно, решения были ошибочные, но это было так давно…" История любит смеяться над самонадеянностью, и вы только что сами привели этому доказательство.

– Господин президент, к вам председатель начальников штабов. – Голос из селектора нарушил тишину. Тайлер, явно сожалея о прерванном разговоре, осторожно ступая по мягкому ковру, направился в глубь кабинета.

– Разве он не знает, что встреча перенесена на завтра?

– Мы ему сообщили об этом еще вчера. Он настаивает на аудиенции сегодня.

– Ну, хорошо. Проводите его в зал для совещаний, я сейчас выйду… Простите мэм, я с вашего разрешения ненадолго вас покину.

Маргарет согласно кивнула. Она вовсе была не против паузы в их разговоре. Ведь он пошел совсем не так, как ей представлялось всего несколько часов назад. Тайлер был намного ее старше, да и два срока президентства, хотя и подходили к концу, были весомым аргументом в пользу его опыта. Но то, что она услышала сейчас, выходило за рамки основополагающих принципов международной политики, которые она считала незыблемыми. Так ее учили, она так была воспитана. Сейчас человек, считавшийся несомненным авторитетом в мировой политике и в западной системе ценностей, ставил их под сомнение. К авторитету ее собеседника прислушивалась и другая часть мира, исповедовавшая другие ценности. Уважение, с которым везде относились к нему, было несомненным. Она даже подумала, что скепсис Тайлера – просто игра. И вдруг ее осенило: возможно, ей не известно то, о чем прекрасно осведомлен ее собеседник. Неужели что-то произошло за эти несколько часов? Но что? Что могло произойти, что вынудило его говорить такие вещи? "Гадать бесполезно, – подумала она. – Он сам скажет, когда сочтет необходимым. Какую же позицию занять мне? Ведь без решения я отсюда уйти не могу. Что ж, пожалуй, выбор невелик. Очевидно, нужно потратить время на такую фазу переговоров, как выслушивание ничего не значащих реплик. А там посмотрим".

Дверь бесшумно открылась, и Тайлер поспешно, как ей показалось, прошел к своему столу. Он явно был чем-то озабочен. Сделав пометку на одном из документов, он поднял на нее глаза.