Текст книги "Последняя женщина"

Автор книги: Михаил Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Это случилось много лет тому назад. Все происходило настолько банально, что она давно бы забыла тот случай, но приятные воспоминания, тешащие ее самолюбие, снова и снова возвращали ее к событиям, которых в ее жизни уже не было, да и, пожалуй, не могло уже быть.

Тогда она еще только начинала свою карьеру в журналистике. Целых два года Славка ухаживал за ней, да как! Женщины в отделе сходили от всего этого с ума. Он не просто дарил ей цветы чуть ли не каждый день, он не давал ей проходу и прилюдно неоднократно признавался в любви. "Все равно ты выйдешь за меня замуж", – говорил он на весь офис, стоя у открытой двери, чтобы слышно было в коридоре. Он ей нравился. Нет, она его любила. Ее нисколько не раздражало его поведение, даже в чем-то восхищало. Останавливало другое. У Славки не было ничего. То есть вообще ничего. Откуда пришел к ней этот прагматизм? "Мне в жизни нужно другое, – убеждала она себя, – то, к чему я привыкла и от чего не хочу отказываться. Комфорт, благополучие, достаток". Ей казалось, что со Славкой ничего этого она не получит. А жить по-другому ей не хотелось: "по-другому – значит, хуже", – нашептывал кто-то внутри.

Нет, она не забыла, как выходила замуж и что тогда сказала Кнопка. Так звали ее лучшую подругу Ленку. Воспоминания о проведенных вместе часах в кафе и забегаловках по дороге от редакции до Чистых прудов, где обычно их забирал муж Кнопки, нахлынули на нее. Восемь часов в день отбывая свои секретарские обязанности, а иначе это назвать было нельзя, Ленка любила порассуждать:

– Не валяй дурака, Лера. В двадцать восемь лет ты не нужна никому из твоих ровесников. Все неженатые мужики после тридцати, кроме такого дурака, как Славка, страдают одним комплексом: их волнует, сколько и кто тебя лапал до него. И поверь, твой возраст не лучший твой аргумент. В сорок это уже не так важно для них, а в пятьдесят не имеет значения вообще. Такова мужская психология. Тебе, кумушка, пора устраивать свою жизнь. А то с твоими породистыми предками отмечать тридцатилетие одной как-то не к лицу. Да и потом, весь хороший товар давно раскуплен. Ты посмотри: на сайтах знакомств – одни женатики.

– Да, чем порядочнее мужчина, тем тяжелее оковы, – с усмешкой вздохнула Лера.

Подруга не унималась:

– Помнишь того лысого мужика, что приезжал с твоим отцом в редакцию? Очень даже ничего. Можно сказать, импозантен. – Ленка прыснула. – Он ведь ни на кого, кроме тебя, не смотрел. По-моему, даже забыл, зачем приехал. А ведь он ого-го! – И она показала пальцем вверх.

Возразить было нечего.

Через три месяца Лера вышла замуж за уютного лысеющего добряка, в котором не было никаких недостатков, кроме его сорока трех лет. Он был глава небольшой, но уважаемой в литературных кругах компании.

– Только не говори, что ты вышла за него по любви, – язвила Кнопка некоторое время.

Затем прошло и это. Все наладилось. Лера родила сына, начала писать, а муж помог с изданием. В общем, можно было сказать, что жизнь удалась. Но Лера по какой-то неведомой причине, по какому-то дискомфорту в душе сказать этого не могла. Что-то ей мешало. Теперь она увидела, что именно. И увидела это здесь.

Славка две недели пил, потом его уволили, и он исчез из ее жизни – как тогда она думала, навсегда. Теперь он появился вновь. С какой-то холодной неотвратимостью провидение прокручивало весь этот ужас.

Он завербовался добровольцем в Сербию. Война. Крики раненых и плач детей. Босния. Страшные бои, грохот, убитые, и снова грохот, и снова убитые. Вдруг тишина. Пауза. Плен. Сначала ему отрубили руки…

Лера потеряла сознание. Туман отступал медленно.

– Но ведь я ничего этого не знала и не могла знать! – зарыдала она. – Не могла знать, что так произойдет!

– Да, ты не знала. – Голос был рядом. – Если бы люди могли предвидеть все последствия своих поступков, как легко было бы жить! Они бы их просто не совершали, но не потому, что стали бы добрее, а потому, что боялись бы слишком больших последствий таких безобидных, по их мнению, шалостей.

Но это противоречит замыслу создания человека. Творец дал нам возможность, отказавшись от мелкого зла, победить гораздо большее. И человеку дана возможность приступить к этому всегда, даже в минуты полного отчаяния, после самых тяжких поступков. В том-то и суть выбора, который дан человеку. Выбора, который он должен делать каждый день и каждую минуту в его жизни. Таково его соучастие в творении мира, звезд, вселенной, ведь оно продолжается даже в эти мгновения. А главное – его помощь Создателю в уничтожении всякого зла.

Здесь же ты будешь знать, помнить и чувствовать последствия всех твоих поступков там. Иногда ужасные.

– Но ведь я поступала так, потому что никто, слышите, никто мне не подсказал, как я должна поступать.

– Это не так. Две тысячи лет назад Творец заговорил с вами человеческим голосом. Так появилась та единственная Книга. Нет вопросов у человека, на которые там не было бы ответа.

– Но ведь я ее не читала.

Повисла тишина.

Она, конечно, пробовала, и не раз. Но почти ничего не понимала и, конечно, расстраивалась. Спросить же батюшку стеснялась. "Задать один вопрос – да. Но кто же будет помогать мне, если каждая страница рождает новые вопросы?" Такие выводы только расстраивали Леру. Ни родственники, ни друзья не помогли ей в этом, впрочем, и она им.

И вдруг она вспомнила, как один из знакомых отца, видя ее интерес, однажды сказал:

– Возьмите книжку "Отец Александр Мень отвечает на вопросы", она очень легко читается.

– Не забивай себе голову, – вмешался в разговор отец.

Если бы она тогда заупрямилась! Нет, к сожалению, она выросла достаточно послушной девочкой. Теперь она понимала, насколько меньше было бы исковерканных судеб на ее пути. Но тогда… Значит, кто-то вмешался в ее судьбу, как и она в судьбу той девочки, изменил предначертанное ей еще в детстве. И это были самые близкие ей люди.

Конечно, она понимала своих родителей. Они жили во времена, когда вера, мягко говоря, не приветствовалась. Боязнь за свою карьеру и благополучие, между прочим и за ее тоже, должна была стать и стала их оправданием в той жизни. Но только в той, и только для них. Для нее же все уже было решено. Был ли выбранный ими для дочери путь тем единственно верным, который дан человеку на земле?

Размышляя так, она не могла и представить себе, как ошибалась. Того, кто вмешался в ее судьбу, ей предстояло еще узнать.

Взгляд ее снова остановился на тоннеле. Яркие вспышки внутри, казалось, заставляли содрогаться его содержимое.

– Что это?

– Эти сполохи – мгновения особых злодеяний Сатаны. Иногда они охватывают целый отрезок тоннеля. Ты находишься вне времени и можешь увидеть прошлое. Смотри, видишь залитый сполохами промежуток? Это мировая война. Они убывают к ее окончанию.

– А откуда вон та яркая вспышка в конце?

– Это ядерный взрыв. Впервые в истории мироздания человек испепелил сотни тысяч себе подобных в одно мгновение. Между прочим, человек, сделавший это, написал на борту самолета имя своей матери. Впоследствии он сошел с ума.

Никогда до этого в истории человечества обруч так не пульсировал, не раскалялся и не извергал такое количество огня.

Лере стало страшно. Ей было знакомо это чувство, но такой страх, такой ужас нельзя было сравнить ни с чем.

– Господи, что за чудовище стоит за всем этим? Кто за этим стоит?

* * *

В огромном концертном зале шел юбилей примадонны. Сотни ненавидящих взглядов были устремлены на сцену. Взгляды ее коллег по цеху.

"Скорая" рванула с места.

– Опять приступ сердечной недостаточности! – громко прокричал кому-то в телефон мужчина в белом халате. – Жить будет.

На другом конце с раздражением бросили трубку.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА

Он давно задумал это. Так давно, что даже память начала ему изменять. Иногда ему казалось, что не он, а кто-то, постоянно находившийся рядом с ним, заставлял его думать о ней. Последние годы все настойчивей. Неужели время, отпущенное на замысел, уходит? Неприятная мысль стала приходить ему в голову все чаще. Или оно просто наступило? Несколько раз он вообще решал отказаться от задуманного. "Для чего? – спрашивал он себя. Кому это будет нужно? Да и не шаг ли это за предел, положенный ему, человеку? Но неведомый заказчик снова и снова напоминал о себе. Тягостная тревога начинала мучить его. Он давно отвык от этого чувства, да и не хотел испытывать его вновь, не понимая, что же не дает ему покоя.

Неожиданно под гулкими сводами собора Святой Анны раздались шаги. Никто не смел нарушить его одиночество во время работы. Седовласый старик отложил кисть, вытер руки и медленно повернул голову. В соборе никого не было. Он сделал несколько шагов. Шаркающий скрип туфель заставил его вновь вспомнить о своем возрасте. Он не любил таких мыслей. Уже с раздражением старик огляделся. Он был один.

Первый раз мысль о ней пришла ему в голову, когда он заканчивал Цецилию. Оставалось всего лишь закончить руку. Всего каких-то несколько дней. У него ничего не выходило. Совершенства не получалось. "Уж не тронулся ли я умом, – с усмешкой подумал он. – Ведь это всего лишь рука. Может, ее несовершенство – только плод моего воображения? Может, так и есть на самом деле и мне лишь кажется?" Спросить? Но кого? И что подумают о нем? Нет, он решит это самостоятельно. Легкий стук в дверь прервал его мысли.

– Да.

Дверь бесшумно отворилась, и темноволосый юноша, его подмастерье, неслышно появившийся в проеме, тихо произнес:

– Ужин накрыт, синьор.

Юноша не стал самым талантливым из его учеников. Но его способность быть незаметным была бесценной. А потом – он был так красив! Тихий подмастерье состоял у него на службе единственным помощником.

– Скажи, Франческо, – старик кивнул головой на холст, – есть ли тут какая-то дисгармония?

Тихо сделав несколько шагов, юноша подошел к картине.

– Простите, синьор, я вижу только, что портрет полностью готов, – почтительно произнес он. И немного помедлив, добавил: – Он так же прекрасен, как и все, что вы делаете.

С этими словами юноша сделал шаг в сторону, уступая дорогу, и слегка наклонил голову.

Уже через несколько лет, вновь увидев свое творение, художник испытал такое потрясение от портрета, что, не выдержав, вздрогнул, и это не прошло незамеченным.

– Да, маэстро, каждый раз, глядя на нее, поражаюсь волшебству вашей кисти, но неужели и вы? Ведь столько времени прошло и столько написано после этого. – Голос герцога слегка дрожал.

– Да, да. Вы правы. – И, бормоча что-то невразумительное, художник быстро перешел в другую залу.

Как же он не увидел этого тогда! Рука была не ее. Чужая рука! Кто стоял рядом с ней? Как он позволил себе не заметить этого?! Или кто-то не дал ему заметить. Для чего и кому это было нужно?

Он вспомнил об этом сейчас в соборе и понял, что мучило его, вернее, кто. Тот самый заказчик, что убеждал его работать каждый день. Он приходит к нему без стука бессонными ночами и уже много лет лишает его уединения, которое он так ценит. А приходя, говорит ему одно и то же: "Она – твой замысел, главное, что ты должен сделать в своей жизни. И до тех пор ничто не будет тебе удаваться до конца. Пока ты не напишешь ее, удовлетворения от совершенного не наступит". Кто он? Зачем она нужна ему?

"Ты все-таки сходишь с ума, – подумал старик. – Рядом с тобой никого нет. Ты сам давно задумал эту картину и желаешь ее написать".

На следующий день он приступил к работе.

Когда много лет назад он наконец открыл собственную мастерскую и впервые в жизни был счастлив, ему казалось, что все еще впереди. О, Флоренция! Как разгадать, что связывает человека с прошлым, какая невидимая нить? Для чего она связывает тебя с ним и почему рвется, когда ты возвращаешься туда? Темно-синие виноградники Тосканы, желтые поля и лазурное небо, где настоящее и прошлое сливаются в мирной гармонии. Прекрасные воспоминания! Они манят куда-то вдаль – и вновь возвращают тебя в обыденность, не давая сбежать от нее.

Люди рождаются и умирают. Создают прекрасные образы и разочаровываются в своих творениях. Обнажив шпагу, идут друг на друга, а рядом с величественными соборами, роскошными дворцами, расцветая другими красками, живут нищета и мерзость. Что движет этой круговертью событий? Неужели собственная природа человека? Нет, то, что его окружает, просто существует, и изменить ничего он не в силах. Человек может только познавать действительность и жить в ней. Когда он впервые подумал так, ему стало легче. К чему страдать? Прочь ненужные переживания. Ты столько можешь свершить. От этих мыслей, от осознания своей молодости и силы захватывало дух. О да! Он давно уже заметил: то, что увлекает его, не интересует никого из тех, кто рядом. Не было травинки в этом мире, которую бы он не хотел потрогать, которая не удивляла бы его. Не было уголка, куда он не хотел бы заглянуть. Не было события, которое бы не пытался понять или объяснить. И в этом люди ему были не нужны. Все, что свершается, свершилось бы. Он начал удивляться эмоциям. Падшее и возвышенное, безобразное и вызывающее восхищение, трагическое и радостное едины. Две стороны одного и того же бытия, а потому равнозначные в этом мире. Нет достоинств красоты и недостатков уродства, а есть гармония, которая исчезнет, если убрать любую из этих половин.

Изумленные горожане нередко видели его стоящим возле виселицы с листом бумаги в руке, куда он с невозмутимым видом зарисовывал несчастного, не упуская ни малейшей детали. А его привычка бродить по улицам в поиске некрасивых лиц и, увлекая их в свой дом, делать с них наброски?

"Да у него и впрямь нет сердца", – шептались в местных кабачках.

Ему было все равно. Он давно решил для себя все.

Никто не мог связать его имя с женщиной. Отношения с церковью были сложные. Атмосфера накалялась. Он уехал в Милан.

Ни относительная свобода, ни пять тысяч дукатов годового жалованья, положенных ему герцогом, не принесли счастья. Наверное, оно ему было и не нужно. Он вообще не хотел тратить время на обретение недостижимого.

Фрески собора внезапно вспыхнули и тут же погасли. Через секунду оглушительный раскат грома наполнил своды.

Все, на сегодня хватит. Старик положил кисть и накрыл холстом краски. Сняв фартук, перепачканный алебастром, он медленно двинулся к выходу. Новый раскат грома, наполняя каким-то ужасом пространство вокруг, вопреки всему не затихая, а ударяясь о стены и усиливаясь, заставлял своим чудовищным грохотом содрогаться весь собор. Казалось, огромный купол, венчающий сооружение, сейчас развалится на части и рухнет вниз. Ему стало не по себе. Ускорив шаг, он споткнулся, охваченный неприятным чувством: казалось, кто-то мешает ему побыстрее покинуть это место.

Неожиданно сполох молнии вновь осветил незаконченные фрески. Ослепительная вспышка выхватила из кромешной тьмы круглую кафедру, висящую над залом. И тут он увидел его.

Он стоял прямо под кафедрой. Длинная сутана и капюшон скрывали все, что могло выдать в нем человека. Старик замер, не в силах пошевельнуться. Раскаты стихли, наступила тишина. Все погрузилось во мрак.

– Я оставляю тебе эту кисть. Только ею ты можешь закончить то, ради чего пришел в этот мир. Но смотри, у тебя мало времени. Все, что я дал тебе, имело целью только одно – создание этой картины.

– Кто вы?

– Неважно. По отношению к тому, для чего ты живешь, это неважно.

Старик понял все.

Ливень был такой силы, что превратил опустевшие улицы в реки. Страшный ветер заставлял его удерживать шляпу двумя руками. Ни одного прохожего на пути, будто гроза застала в городе только его. Мокрая и грязная собака, жалобно скуля от страха, который завладел всеми живыми существами в эти минуты, отчаянно жалась к его ногам.

Движимые страхом, в каком-то сумасшедшем порыве укрыться и спастись каждый от своего ужаса, они оба, слившись в единое целое, бежали, сами не зная куда.

Достигнув дома и оставив внизу ошарашенного слугу, который только и понял, что нужно запереть все двери и окна, он, не снимая промокшей одежды, поднялся к себе. У самой постели силы оставили его.

Конница, стоявшая слева, и конница справа были равны по силе. С трудом удерживаемые всадниками, лошади рвали копытами землю. Внезапно от войска слева отделился красный всадник в сверкающих доспехах и поскакал на середину. Навстречу ему рванулся черный конь со своим всадником. Под грозный рокот с обеих сторон они сшиблись в смертельной схватке и пали замертво. Еще один красный всадник отделился от своих и поскакал на середину. И снова навстречу ему вылетел черный всадник. И вновь оба упали замертво. И в третий раз поскакал красный всадник навстречу черному, и гул пошел по небу, и заколыхались обе стороны, и замерли…

– Синьор, синьор, что с вами? – Слуга стоял на коленях перед ним, пытаясь поднять его с пола. Солнце ярко освещало комнату.

Он молча переоделся и, не притронувшись к завтраку, быстро вышел из дома. Прочь, прочь из этого города.

– Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль. – Герцог говорил нарочито медленно, словно пытаясь понять причину столь странного решения. – Тешу себя надеждой, что вы еще измените свое решение и вернетесь. Мы всегда будем рады видеть вас здесь, – с искренним сожалением добавил он.

Замок Клу близ Амбуаза, где размещалась королевская резиденция, мало был похож на то, что он привык видеть в Милане. Хотя для того, что его привлекало, место подходило, может быть, больше. Несколько недель, словно желая отойти от испытанного потрясения, он ничем не занимался.

Франциск I явно был доволен своим новым приобретением. "Ни в чем ему не отказывать!" Это приказание, открывавшее многие двери, обеспечило ему благоволение света и заткнуло рот злопыхателям. Жизнь при дворе не претила ему.

Однажды утром он зашел в свою новую мастерскую. Франческо, давно ожидая его, стоял молча, смущенно улыбаясь.

Старик окинул взглядом расставленные мольберты, медленно обошел помещение и остановился у растирочного стола.

– Что это за кисть? Откуда она? – Он с недоумением посмотрел на ее позолоченную ручку.

– Она лежала поверх холста, которым вы накрывали ваши инструменты там, в соборе. Когда я собирал их, взял и ее, – виновато добавил подмастерье.

– Никогда не прикасайся к тому, что не принадлежит нам! Разве я не говорил тебе об этом? Почему ты не сказал мне сразу? Тогда! Почему?!

Старик был вне себя от ярости. Воцарилось молчание.

– Что ты наделал, Франческо, – с глубокой горечью добавил он.

Ученик не узнавал своего учителя.

"А ты надеялся, что этого не было. Глупец", – подумал старик.

Мысленно он не раз возвращался к событиям той ночи. Честно говоря, он не верил в то, что это было наяву. Но и удивляться случившемуся не хотел. Проникая все глубже и глубже в накопленные человечеством пласты знаний, изучая труды великих мира сего, листая древние фолианты, он порою испытывал ни с чем не сравнимое ощущение, что, прикасаясь к чему-то неизведанному, неизбежно вступает в контакт с этим неизведанным. И всегда чувствовал по ту сторону чью-то личность.

На следующий день, вернувшись из Амбуаза усталый, он приказал привести в порядок свой новый кабинет. Тяжело ступая по винтовой лестнице, ведущей наверх, он вошел в слабо освещенную комнату. Это была единственная башня в замке с единственным окном на юг, к родной и такой далекой Италии. Отодвинув стул, он присел на него, взял в руки книгу и глубоко вздохнул. Он приобрел ее случайно, давным-давно. Эта магическая книга самым невероятным и удивительным образом заставляла вновь и вновь пульсировать его когда-то бунтарскую кровь, порождая знакомое, сладостное чувство в самых отдаленных уголках уже стареющей души. Но и она ломала что-то в нем.

Пламя свечи, дрожа, колыхало причудливые тени от предметов на столе. Сотни раз он открывал эту книгу, стараясь понять, что двигало ее автором. Столько же раз он бросал читать ее. Но никогда с ней не расставался.

"Августин Аврелий, "Исповедь"", – еще раз вздохнув, прочитал он, шевеля губами.

"Я собирался произнести похвальное слово императору. В нем было много лжи, и людей, понимавших это, оно настроило бы благосклонно ко мне, лжецу. Я задыхался от избытка изнуряющих размышлений. И вот, проходя по какой-то из медиоланских улиц, я заметил нищего. Он, видимо, подвыпил и весело шутил. Я вздохнул и заговорил с друзьями о том, как мы страдаем от собственного безумия. Хотим достичь только одного: спокойного счастья. Этот нищий опередил нас; возможно, мы никогда до нашей цели и не дойдем. За несколько выклянченных монет он получил то, к чему я добирался таким мучительным, кривым, извилистым путем, – счастье преходящего благополучия. И он, несомненно, веселился, а я тосковал; он был спокоен, меня била тревога".

Старик оторвался от книги и с тоской посмотрел на догорающую свечу.

– Вот так и твоя жизнь, – вздохнул он и вновь зашевелил губами:

"Прочь от меня те, кто скажет душе моей: "Есть разница в том, чему человек радуется. Тот нищий находил радость в выпивке; ты жаждал радоваться славе". Нищий должен был в ту ночь проспаться от своего опьянения; я засыпал и просыпался в моем. Так будет и впредь… Сколько дней!

Только радость верующего и надеющегося несравнима с этой пустой радостью.

Разумеется, он был счастливее, и не только потому, что веселье било в нем через край, а меня глодали заботы, но и потому, что он раздобыл себе вина, осыпая людей добрыми пожеланиями, я же ложью искал утолить свою спесь".

"Так же, как и я, – подумал старик. – Как все одинаково в этом мире. Почему я никогда не задавал себе вопрос, зачем живу? Почему то, что мучает других, не трогает меня? Кто я и чему служу на этом свете? Видя в смерти всего лишь угасание жизни, я жил, просто наблюдая за ней. Думая, что учусь жить, учился умирать".

Эта мысль все чаще посещала его.

Он вспомнил вечер, проведенный с графом Кастильоне, – еще во время его службы в Ватикане. В то время они были проездом в одном из южных городков, стоящем у подножия невысоких гор, покрытых виноградниками.

Разговор зашел о неизбежности происходящего с каждым. Накануне они стали невольными свидетелями трагедии. Молодой человек, решивший перейти улицу, был сбит экипажем, который почему-то прямо перед ним резко повернул к стене дома. Несчастный погиб на месте.

Поздно вечером, после ужина, они сидели в тишине у камина, где сама обстановка, без сомнения, располагала к размышлениям.

– А ведь в этом происшествии не было ничего случайного, – произнес Кастильоне. – Молодой человек, очевидно, вышел из дома и, наверное, вспомнив про забытый зонт, вернулся, а затем торопливо направился по делам, которые ждали его в тот день. По пути, уже на улице, он увидел, что его обувь несколько грязна для предстоящих визитов, и остановился, чтобы почистить ее. В результате он подошел к этому ужасному месту именно в тот самый миг, когда экипаж стало заносить к стене дома.

Возражения, которые можно привести, на первый взгляд, кажутся нормальными, – продолжал он, – этого могло бы не случиться, если бы он не забыл зонт и загодя почистил обувь. Но только на первый взгляд. Ведь по-другому и быть не могло. Он не мог не забыть зонт, потому что по характеру был забывчивым, а обувь не могла быть почищена по причине природной неряшливости хозяина, а также в силу установившейся привычки не следить за одеждой. Что тоже, в свою очередь, есть черта характера, и по-иному он поступить не мог. Следовательно, случившееся было предопределено его постоянными чертами, присущими только ему. И события могли развиваться только так, и не иначе. Для того чтобы события пошли по-другому, ему следовало быть другим человеком. Этот принцип можно распространить на всю человеческую жизнь. И когда кто-то сожалеет, говоря: "Поступи я тогда по-другому, все бы пошло иначе", – говорит пустое. Не мог он поступить иначе, а его поступок был единственным из возможных в силу только ему присущих черт характера, взглядов, убеждений. Других вариантов просто не было. Не так ли, дорогой друг?

Огонь тихо потрескивал в камине.

– А как же быть, если он забыл зонт, потому что его отвлекла горничная? – Старик помнил весь тот разговор. Медленно, отстраненно, глядя мимо собеседника, он продолжил: – А если молодой человек решил почистить обувь, потому что ее забрызгал проезжавший мимо экипаж? Характер здесь ни при чем. Нет. Логика поступков, вытекающих из его норм поведения, пересекается с логикой поступков других, той же горничной, также вытекающих из ее характера. Даже с логикой поведения экипажа: некормленные, озлобленные лошади не могли не ослушаться возницу.

Он сделал паузу и, уже глядя Кастильоне прямо в глаза, произнес:

– Но кто заставляет пересечься эти пусть логические, но совершенно независимые цепочки событий? Не человек. Его там уже нет. – Снова помолчав, он добавил: – Все-таки здесь присутствует какая-то третья сила. Страшная сила. Если случай распорядился жизнью человека, это сделано кем-то сознательно и с определенной целью. Любое событие есть результат кем-то поставленной цели. Вам только кажется, что вы строите свою жизнь. Нет. Кто-то незримо и безжалостно управляет вами.

– Даже учитывая ваши соображения, суть не меняется. Получается, от человека ничего не зависит.

– Так и есть.

– Но это делает бессмысленными эмоции. Зачем переживать, если все предопределено и от тебя ничего не зависит? Даже казнь несчастного есть неизбежное следствие его сути.

– Всю жизнь я именно так и думал.

– И сейчас?

Старик ничего не ответил.

– Не кажется ли вам, что для творения под названием "человек" унизительно так думать? Неужели вы не хотите что-то значить на этой земле или попытаться противиться чужой воле? Хотя бы попытаться изменить ход неизбежного?

– Я не знаю, что такое творение. Что до остального, все суета. Человек происходит из природы и в ней же заканчивает свой путь.

– И это говорит человек, который одарен, как никто другой в нашем мире! Не знай я вас, можно было бы подумать, что вы никогда не читали Священного Писания! Упаси вас Боже признаться в таком открыто.

– Вы что же, хотите сказать, что капитан не мог не стать адмиралом?

– В этой стране, на таких просторах и с таким народом – безусловно. Все определено. Обстоятельства неумолимо привели его к власти – иначе и не могло быть.

– Ваша логика верна, но только для тех случаев, когда она не касается смерти. Если события вокруг происходят в такой последовательности, что в результате в один прекрасный день вы взяли в руки скрипку, согласен. Но если они повлекли за собой смерть хотя бы одного человека, а в стране, о которой вы говорите, погибли сотни тысяч, значит, не только обстоятельства причастны к такому финалу. Значит, кого-то все-таки уговорили продать свою душу – в вашем примере за чин адмирала.

– А как же личность? Или бездарность? Ведь она возникает в последний момент. Неужели не как логическое завершение цепочки событий? А ее значение, неужели и его вы не признаете?

– Вот в эти последние мгновения и происходит борьба между тем, кто созидал обстоятельства и кто желал черного финала. И чаша Созидателя на весах перетягивает. Решает все монета, брошенная на другую чашу. И бросает ее человек. Только он может получить самую дорогую монету, и только за единственное, что есть у него.

В возможности совершить такое, стать повелителем весов – великое доверие к человеку; для него же это тяжелый дар свободы. – Старик замолчал. – Но иногда люди отказываются от платы. Пытаются распрямиться и встать. В этом и есть их великое предназначение. Смысл жизни. Иного смысла нет.

– Теперь я понимаю, почему вы до сих пор на свободе, – произнес Кастильоне. – Но до конца понять вас невозможно, ведь только что вы говорили иное. Кто же внутри вас "вы"? – уже тихо добавил он.

Воспоминание об этом разговоре приходило к нему дважды. Последний раз – после событий той ночи. Он перевернул страницу. Везде были его пометки.

"Я натолкнулся на ту… безрассудную женщину… которая сидела в дверях на кресле и говорила: "Спокойно ешьте утаенный хлеб и пейте краденую вкусную воду". Она соблазнила меня, видя, что я живу во сне".

"Во сне, – повторил он. – А желаю ли я просыпаться? Желаю ли вообще чего-нибудь? Иногда мне кажется, что и работаю-то я, движимый и направляемый кем-то. Может, и другие живут так же?" Пожалуй, нет, он видел страсти и эмоции людей, чуждые и непонятные ему. Да и сейчас перед ним в этих строках другой, непонятный ему человек. Что же так тянет его к нему? И кто отталкивает?

Он медленно закрыл книгу.

Старик очнулся. Он все еще стоял перед ней, не двигаясь. В мастерской стемнело. Ни одного штриха за весь день. Порой ему казалось, что любопытство, с которым она изучающе смотрит на него, переходит границы дозволенного. Та тень издевки, которая иногда виделась ему в выражении ее лица, заставляла его еще больше желать только одного – быстрее покончить с портретом. Он не мог ничего поделать с ее взглядом, не выходило и второе. «Пожалуй, тебя можно принять за мужчину, – подумал он и самодовольно усмехнулся. – Что ж, она, как ни одна женщина, была близка к тому, единственному мужчине. Эта мысль стала посещать его все чаще. Правда, неприятное слово не вязалось с их отношениями. Да, от нее не уйти. Она не отпускала его даже в те редкие минуты, когда его не было рядом. Он сделал шаг назад и закрыл руками лицо. Нет, с этим надо кончать».

– Ты думал так сотни раз! Пора действительно нанести последний штрих. – Чужой голос был спокойным и твердым и, как всегда, появился неожиданно.

Старик уже не удивлялся его присутствию в такие минуты. Он давно ничему не удивлялся. "Какая разница, если я живу, сходя с ума, я ведь все равно живу. Да и кому это мешает?" А вот в том, что кому-то это нужно, он был уверен. Знать бы, кому.

Его мысли вновь вернулись к портрету. Как она некрасива! Нет, не то. Безразлична и бесчувственна! У нее даже нет бровей. А зачем ей быть красивой? Ведь страсти еще не существовало. И вообще, было ли тогда такое понятие применимо к человеку? Ведь красота – результат сравнения. А с кем можно было сравнить первообраз? Да, все правильно, подумал он, таким и должно было быть творение. Первая женщина рая.

Он вновь подошел и наклонился к холсту. От полотна повеяло холодом. И вдруг совершенно определенно он увидел очертания черепа. Отчетливо проступая, череп словно надвигался на него. Старик отшатнулся. Глазницы смотрели прямо на него. В них была пустота. Одна пустота. Ничего живого. Неожиданно его осенило. В ней же нет души! От этой мысли, которая давала ответ на многое, у него перехватило дыхание. Конечно, как он не догадался раньше? И тут его осенило: "А я ведь и не хочу вкладывать в нее душу. Или не могу? Или кто-то не дает мне это сделать? А может, она не нужна ей? Что движет мной? Кто хозяин моих рассуждений?"