Текст книги "Даун"

Автор книги: Михаил Ремер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Сережа

Этот Клепа – талант уникальный. Когда бы он мне ни позвонил – всегда самое неподходящее время. Это его дар! Вот и сейчас, только-только мы с Олькой разыгрались, черт его дернул набрать мой номер! Ладно бы по делу! Шпоры ему, видите ли, нужны на пересдачу. Урод! А я-то чем помогу? Сам половину у Ольги скатал. Нет, все брось, изволь отвечать ему.

– Кому, в конце концов, это надо: мне или тебе? Вот и приезжай ко мне – получишь, что хотел. Отсканировать и по мылу переслать? Ну ты, Клепа, даешь! Ага, сейчас побегу сканировать шпоры, которые нужны тебе! С какой стати? Не буду я этой фигней страдать! Надо оно мне? Короче, подъезжай, получишь шпоры. Ты в Дмитрове? Прости, но это уже твои проблемы. Все. Давай, пока!

Пока я трепался с этим лузером, мое место занял Костян. Это еще что за новости? Ольке, я смотрю, нравится гонять с ним в бадминтон. С дауном. Какого черта она с ним возится? Она же пришла ко мне, значит, и играть должна со мной!

Я поднялся на ноги. Сейчас отберу у нашего дауна ракетку и снова буду гонять волан с Ольгой. Уже по-нормальному, а не просто перебрасывать его из стороны в сторону. Тоже мне, детский сад!

Я уже было двинулся к брату, но остановился. Черт его знает что такое! Ну не могу! Смотрю на него и вижу: большей радости для него и не придумать! Знай себе в бадминтон гоняй! Как-то не по себе стало даже. А и черт с ним! Пусть бегает. Я и так обойдусь. Опять же, отбери ракетку – ныть начнет! Ноутбук, жаль, не взял. Ладно, на скамеечке посижу, погреюсь на солнышке. Все равно хорошо.

Сегодня Сережа уходит к Оле. Он дождется, когда папа придет домой. Потом возьмет букет и уйдет. До утра. Цветы он купил заранее. Поставил в вазу. Огромный такой букет. Почему-то их принято дарить. Но почему для этого надо срезать живые цветы? Какая польза от них – мертвых? Они постоят неделю, а потом их выбросят.

Я помню, в огромном магазине я увидел зеленый уголок. Там, в вазах, стояли цветы и деревья. Красные, белые, желтые. Еще невесть какие! Длинные-длинные, как в мультике про Маугли. Колючие, как ежики. Крохотные деревья. Я смотрел на каждое из них. Мне было так интересно подойти к каждому цветку, посмотреть на него вблизи, понюхать! Я долго-долго был там. Когда вернулся, увидел, что мама купила небольшую вазочку с деревом. Настоящим! Только очень маленьким. Это было давно, но дерево до сих пор растет на подоконнике. Я каждый день прихожу смотреть на него. Хочу увидеть, когда оно станет большим. Таким же, как деревья во дворе. Но пока оно продолжает быть маленьким. Совсем. Но все равно я радуюсь ему. Гораздо больше, чем цветам в букете. Наверное, дарить мертвые цветы – обряд взрослых. Обряд, который я никогда не пойму.

Приходит папа. Уставший. Вымотанный. Сережа молча берет цветы и уходит. Мы остаемся вдвоем. Папа и я. Папа любит рассказывать про работу. Очень. Каждый вечер. Пока мама готовит ужин. Папа садится рядом и долго-долго говорит о работе.

Мама слушает. Наверное, она любит слушать, что говорит папа. Ведь каждый вечер она слушает его. А потом начитает говорить сама. Мне трудно понять смысл. Ведь взрослые разговаривают на каком-то своем языке: повышение, увольнение, объем продаж, выручка. Наверное, я тоже когда-нибудь научусь говорить на этом языке.

Папа страшно не любит какого-то мистера-дристера. Тот чего-то не может понять. Но зачем его за это ругать? Ведь можно просто объяснить. Я тоже часто чего-то не понимаю. Но меня за это не ругают. Мама объясняет мне все, что непонятно. Может, папе стоит попробовать? Может, мистер-дристер все поймет? А еще папа смеется над Фирсовым. Тот очень часто болеет. Но зачем тогда над ним смеяться? Его надо пожалеть.

Когда я болею, мама дает мне лекарства и разные варенья. Если бы не они, я бы боялся болеть. Ведь лекарства такие горькие и противные. А уколы и горчичники – такие болючие! А еще в такие дни мама меня жалеет, и я выздоравливаю. Наверное, Фирсову не хватает жалости, оттого он и болеет. Я хочу рассказать обо всем этом папе. Очень. Но все равно он меня не поймет. Я просто сижу за столом и молча смотрю на него.

Папе это не нравится. Он звенит посудой и грохочет дверками шкафчиков. Он хочет что-то сказать. Нет. Ему необходимо что-то сказать. Я чувствую. Но он почему-то молчит. Но я знаю: он заговорит. Он не может не говорить. Говорить по вечерам о работе – это его обряд.

Папа

Обычно по вечерам меня встречала Юля. Это так важно – поговорить с близким человеком. О работе, о чем же еще? Это пусть бабки безмозглые языки у подъездов себе чешут о чем ни попадя. Времени прорва, вот и кудахчут целыми днями. Вспоминают, как им раньше хорошо жилось. Раньше и колбаса была вкуснее, и молоко молочнее, и люди человечнее. Что за бред! «Раньше» ушло. Все. Нет его больше. Но нет, чешут языки. Мне бы их проблемы!

На работе приходится трижды взвешивать каждое свое слово: «Все, сказанное вами, может использоваться против вас». Это про наш офис. Кругом – быдло. Тот же Сергеев, подлец тот еще. Пришел к нам, когда уже стало ясно: контора процветает. Три высших, послужной список, хоть в рамку. Ко мне его в замы.

– Этот молодой человек имеет очень богатый опыт в вопросах организации каналов сбыта. Все проекты, которыми он руководил, блестяще реализованы.

А я смотрю на него, ну крыса крысой. Щуплый какой-то, волосы назад зализаны, нос острый, ну прямо крысиный. Сам дерганый. Очки еще в оправе золотой – тонехонькая. Он то и дело их поправляет, протирает. Сопляк. И мне такого в замы. И поди ты докажи, что хоть он, может быть, и умный, а попробуй-ка такого на переговоры отправь. Да завалит он все. Потом заговорил-таки:

– Доля рынка компании…

Да плевал я на твою долю рынка! Продажи растут, и чего тебе еще надо? На проценты посадили, сиди и радуйся. Отчеты себе всякие строчи ни о чем, исследования. Что ты там еще умеешь?.. Видимость создавай работы.

– „.что говорит о том, что рост объема продаж нашей фирмы ниже среднерыночного…

Теперь уже «нашей фирмы». То есть в обход меня этого заучку уже приняли в штат. Замечательно. Ну, погоди у меня, крыса институтская, я тебе устрою!

– Следующим шагом должна быть разработка единой маркетинговой стратегии продвижения продукции и формирование сильного бренда на рынке строительных материалов, понятного как простым потребителям, так и строительным компаниям, которые являются постоянными крупными покупателями.

Мать честная! Вот мы открытие сделали! Да я уже год надрывался до тебя, чтобы строители брали наш продукт. Что мне «простые потребители»? Плевать на них! Все равно объема за счет них не сделаешь. Как проклятый бьюсь, чтобы мне квоту на сейлзов дали. Еще хотя бы два человека. Всего два. Такой бы рост дал! А тут на тебе, спускают на шею сопляка: сейчас он научит вас работать. Сопляк! Но говорит красиво. Правильно говорит. До того правильно, что аж противно. И где только такие берутся? Сидел я и слушал, как студентик этот распинается. Не передо мной. До меня ему уже по барабану. Тьфу ему на меня. Знает же, крыса, что в штат его уже приняли. Перед боссом моим. Мистером Люмером.

Я-то волк старый, вижу: ни черта он не может. Ни черта. Только словеса красивые говорить. Дойдет до дела – живо поймем, кто ты таков.

Час битый всю эту ахинею слушал. Час! Уже удушить готов был этого недоучку. А мистер-дристер ничего. Сидит слушает. Глазки блестят, слюнки текут. И этот, не дурак поди, видит, что клюет рыбка. И так изгальнется, и эдак. Вот, смотрите на меня. Я и так могу, и такие слова знаю. А еще красиво говорить умею: «Когда бьет батарея, орудия все одного калибра должны быть». Кириенко сказал: «Стране нужен бетон! Широкая дилерская сеть – залог успеха. Мы будем искать новых дилеров». Сволочь! И басноплет этот, и мистер Люмер. И Фирсов – та еще сволочь. Болел бы реже, так и не привели бы нам в офис сопляка этого! Теперь метить будет на мое место. Думаешь, не будет? Черта с два! Знаю я это племя. Только отвлекись, тут же из кресла полетишь кувырком!

Я только сейчас понял, что все это – уже не мысли в моей голове. Все это я говорю вслух. Своему сыну-дауну. Уже почти кричу. А он. Что ему? Сидит себе и слушает. Только смотрит на меня как-то странно.

Я, понятное дело, замолчал. Что перед ним-то пары гонять? Все равно не поймет ничего. А вообще, спасибо, тебе, Костик, что ты здесь оказался. Я хоть выговорился. Душу отвел. Спасибо.

Костик

Папе надо было говорить. И он говорил. Много, долго и непонятно. Он все ругал нехорошими словами своего мистера-дристера. Потом Сергеева. Тот метит на его место. Но как? Неужели он может стать мне папой? Я даже не знаю, что это за дядя. И мама вряд ли согласится. Вдруг окажется, что он не любит по вечерам говорить о работе? С кем ей тогда разговаривать? И еще. Папа размахивал руками, говорил нехорошие слова. Иногда кричал. Но ему это было надо. Ему становилось лучше.

Мама никогда не кричала и не говорила нехороших слов. Иногда ей, конечно, было плохо. Иногда. Тогда она начинала играть со мной. В лото, мячик, раскраски. Иногда мы смотрели мультики. И маме делалось намного лучше. Всегда.

Сереже тоже бывает плохо. Часто он приходи домой уставший. Часто чем-то расстроенный. В такие моменты он достает из-под дивана хоккей. Зовет меня. Мы начинаем игру.

Я обожаю настоящий хоккей. Правда, я совсем не умею стоять на коньках. Я так и не смог научиться. Не смог, хотя мама и Сережа долго пытались научить меня.

Но для того чтобы играть в наш хоккей – уметь кататься на коньках совсем не обязательно. Все, что здесь надо, – это быстро управлять железными игроками. Я хорошо играю в эту игру! С самого детства! Тогда еще не было компьютера. И мы жили на другой квартире. Папа возвращался рано, и не было никакого мистера-дристера. Тогда мы часто устраивали соревнования. Самые настоящие соревнования по хоккею!

Мы по очереди играли друг с другом. Папа со мной, мама – с Сережей. Потом мы менялись и снова играли. Редко кому удавалось обыграть меня. Я всегда выходил победителем. Сейчас таких соревнований мы не устраиваем. Сейчас мы играем только вдвоем с Сережей. Но до сих пор ему редко-редко удается переиграть меня. Как бы ни закончилась игра, у брата всегда остается хорошее настроение. Не важно, каким оно было до этого. Может, папе стоит тоже попробовать? Может ему тоже станет лучше?

А встаю и бегу в комнату Сережи. Я достаю нашу игру и несу ее на кухню. Ставлю ее на стол. Папа не понимает, что от него хотят. Он просто смотрит на меня.

– Тебе надо сыграть со мной. Тебе понравится, правда. Сережа всегда играет, когда ему плохо. Ему становится хорошо. Правда!

Но папа почему-то не понимает. Он просто смотрит то на меня, то на хоккей. Наверное, он не помнит, как управлять игроками. Ему надо показать! Я начинаю дергать за ручки. Игроки начинают двигаться.

Папа понял, чего я от него хочу! Он тоже начинает управлять игроками. Сначала нехотя; он не хочет показывать, что не помнит, как играют в эту игру. Потом все живее и живее. Он проигрывает мне, но это не важно. Совсем. Он играет. Он веселится. Он улыбается. В последнее время он так редко это делал!

Папа

Черт знает что! Я тут распаляюсь, пары гоняю, а он? Сидел-сидел, потом взял и хоккей притащил на кухню настольный. Играть ему хочется. Ясное дело, ему-то по барабану все, что я сказал сейчас. Все равно не понимает. Выслушал – и на том спасибо. Сидит теперь, на меня смотрит. А я на него. Я не собираюсь играть в детские игрушки. В конце-то концов, мне уже сорок пять. А ему хоть бы что! Давай еще и ручки подергаем. Поелозим по столу игрой этой. Стол, между прочим, лакированный. Угробит ведь.

Почему-то вспомнились наши старые семейные чемпионаты по настольному хоккею. Уж и не знаю с чего. Тогда купили в магазине каком-то игру эту. Времени много было. Всей семьей играли. Теперь нет. Времени на такие пустяки уже нет, поважнее дела найдутся. А черт с тобой, давай поиграем! Я сажусь за стол и начинаю управлять игроками. Сначала неуверенно: лет сто как не играл в хоккей. Потом все ловчее и ловчее. Банок, конечно, напропускал сразу же! Все-таки шустрый Костик. Потом я забыл про все: про работу, про всех этих сергеевых и прочих. Я просто гонял с младшим сыном в хоккей. Просто радовался. Просто был самим собой.

Стол мы, конечно, угробили. А и хрен с ним! Все равно он ни мне, ни Юле не нравился. Скорее новый купим.

* * *

Темно. Одиноко и страшно. Даже ночью в комнате больше света, чем здесь.

Я знаю это место. Оно разное. Светлое или темное. Я люблю его, когда светло. Когда темно – боюсь. Мой друг тоже. Он приходит, когда светло. Темнота пугает его. Она холодная. Она прячет что-то страшное.

Свет!

Я слышу, он близко. Он скачет. Я не дышу. Я жду.

Много раз я видел, как он появляется. Прямо из воздуха. Он скачет, отскакивая от него. У моего друга нет тени. У всех есть, а у него нет.

Я хочу достать его. Я бегу. Я тянусь. Но у меня ничего не выходит. Я знаю: когда-нибудь у меня это получится. Тогда изменится все. Но сейчас не время. Я почувствую, когда придет пора.

Костик

Машину затрясло на ухабах. Я открыл глаза. Как изменился мир! Вместо коробок домов – лес. Вместо широкой дороги – узкая. Сережа, который о чем-то бубнил с самого утра, тоже изменился. Он спал. Только Оля не изменилась. Ни капельки. Она все также внимательно крутит руль. Все также водит туда-сюда эту железную штуковину справа от себя.

Мне это кажется игрой. Нужно вовремя пошевелить эту железку, чтобы машина ехала дальше. Не успеешь, она начинает недовольно фыркать. Когда-то я любил наблюдать за папой. Он тоже здорово играл с этой штукой. Но потом он купил новую машину. Уже другую. Здесь уже не надо было шевелить железкой. Ее там вообще не было. А у Оли в машине она есть. Я смотрю за ней. Пытаюсь угадать, когда наступит время снова ее повернуть. Но почему-то мне это почти никогда не удается.

Мы едем совсем недолго. Еще чуть-чуть – и вот справа от нас появляются несколько домиков. Точь-в-точь как в сказке! Маленькие, аккуратные, с зелеными крышами. Мы едем чуть дальше. Заезжаем на асфальтированную площадку, находим место для машины и останавливаемся.

– Парк птиц! Мы приехали! Проснись, соня! – толкает Оля Сережу. Тот недовольно ворчит. – Хватит спать!

Сережа просыпается. Он ужасно не любит просыпаться. Вот и сейчас. Он изо всех сил показывает, что ему не хочется идти в парк. Совсем. Оля же наоборот. Очень хочет. Она хватает Сережу за руку и тянет к кассе.

– Ну пойдем! Ну что ты?

– Я же приехал с вами сюда. Что вы от меня еще хотите? Идти внутрь мы не договаривались, – бурчит он.

Я смотрю на него. Мне кажется, он хочет попасть внутрь. Просто хочет, чтобы его поуговаривали. А еще посердить Олю. Но зачем? У Оли такое хорошее настроение. Она улыбается. А у Сережи плохое. Мне кажется, он просто завидует ей. Он хочет, чтобы и ее настроение стало плохим.

– Ну, как хочешь! Сиди здесь и жди нас, – рассердилась Оля.

Она просто взяла меня за руку и пошла к кассе.

– Мы и без тебя здорово проведем время!

Сережа

Черт меня дернул тащиться в эти Воробьи или как их там! В Парк птиц, видите ли, захотелось. Подруги рассказали, что там здорово, птички разные там и все такое. Вот мы и поперлись. Первопроходцы, блин!

До сих пор себе поражаюсь: это же надо было подняться ни свет ни заря и тащиться в такую даль. Ладно бы тачка приличная была. Как у отца, например. С автоматом, кондеем, креслами нормальными, наконец! Я как увидал ее гроб, сразу понял: приключение еще то ждет. «Нива»! Старая эта, короткая. Вездеход, блин.

Мало того что меня укачало от тырканья в этих пробках: газ-тормоз, рывок-клевок носом, так еще и растрясло потом в дороге. Нет, аппарат, наверное, клевый, что там говорить. Особенно если куда-то на покатушки рвануть. Куда-нибудь, где про дороги и не слышали. Но чтобы так! Не знаю как, но я уснул. Сморило, наверное. Думал, может, хоть поспать дадут по-человечески. Ага! Дали. Растормошила.

Я сонный как черт, а она меня куда-то тянет. Ну что я, птичек этих не увижу? Да вон, в Интернет зашел, что надо ввел и смотри себе. Фотки – пожалуйста. Видео – на тебе. Инфа вся – на здоровье. И все – дома, в любимом кресле. И нестись не надо к черту на рога. Елы-палы! Это же еще назад возвращаться! А тут Олька взъерепенилась: «Сиди, – говорит, – здесь. Мы и без тебя здорово проведем время!»

Ну я, конечно, тоже в ответ не удержался. Сказал: «С дауном-то. Ну-ну. Удачи». Ольга обиделась, взяла брата за руку и пошла с ним в парк. Какие мы все обидчивые! Сама же и виновата. Нечего было тащить меня в такую даль! Да еще и утром, когда все нормальные люди спят. Что я, и поспать уже права не имею?

Они ушли, а я остался ждать на улице. Ну и идите. Тоже мне парочка: даун и истеричка. Ну что там делать? На птичек смотреть. Так пусть этим занимаются те, кому время занять нечем. Орнитологи тоже мне отыскались!

Я стоял около Ольгиной машины и злился все больше. Потом мне все это надоело, и я купил входной билет.

Оля

Боже мой, как он похож на своего отца! Такой же зануда. Точь-в-точь! Только и знает, что повод искать – надо же на кого-то сорваться. Есть повод – хорошо. Нет – еще лучше. Ну разве можно так? Тебя приглашают оторваться от компьютера, съездить за город, везут на машине, а ты еще и бухтишь! Ну скажи, что бы ты дома делал? Правильно, по сетке рубился бы в стрелялки свои любимые! Или весь день хрень какую-то смотрел по телику.

В лучшем случае, в кафешку с дружками своими подался бы. Пиво пить. И так каждый день. Тоска! Просто удивительно, как их мама терпит. Костик вот славный малый. Добрый. Жаль, что больной. Классный парнишка! Живой, не то что братец. Даже не верится как-то, что братья они. Может, подменили кого-то из них. Там, в родильном доме. Как в том фильме «Однажды в Америке» или как там его.

Чудной, я не могу! Только голубей увидел, сразу к клетке. Смотрит на них, радуется. Будто первый раз в жизни видит! Хотя обычные голуби, как на улице. Что-то бормочет себе под нос, как будто разговаривает с ними! Те ему тоже в ответ курлычат что-то. Как будто понимают его! Потом были голуби еще какие-то: цветастые, пестрые, огромные. И не голуби словно. Я раньше таких и не видела никогда! Потом попугаи, фазаны, туканы, страусы! Сколько же их здесь! И к каждой клетке Костик подходит. Смотрит, как с живыми людьми общается. Смех, да и только. Я так на него засмотрелась, что не сразу и заметила: Сергей сзади подошел. Хмурый. Типа пусть все видят: обиженный я. Сначала, конечно, чуть поодаль держался: типа не с нами – сам по себе. Типа сюда случайно попал. Знаем мы вас. Помыкался где-то сбоку. Потом надоело, ко мне подошел. Пристроился где-то рядышком. Ждет, когда я ему что-то скажу. Ну-ну. Жди. Не очень-то я с тобой и говорить хочу, особенно после того, какие от тебя о брате слова услышала. Тебе надо, ты и начинай.

В конце концов, ты в моей машине едешь, а не я в твоей.

Но какой же Костик забавный! И шустрый. Чуть отвлеклась, а он уже у клетки с хищниками. Палец тянет. Куда тебя понесло? Оттяпает же палец, как пить дать! Тут и Сергей подскочил. Опомнился! За руку схватил. Говорит, мол, Олю слушаться надо. Ладно, бог с тобой. Будем считать, принято твое извинение.

Костик

Здесь так здорово! Столько разных птиц! Я никогда еще не видел таких и столько! Даже на улице! А еще меня держит за руку Оля. Меня никто не держал за руку, кроме мамы. И папы. В аэропорту. Но папина рука тяжелая, холодная и твердая. Она просто сжимает мою ладонь. Так и хочется вырваться. Мамина – нет. Мамина – мягкая. И очень теплая. Я никогда не хочу, чтобы она отпускала мою ладонь.

Зимой, когда на улице мороз, я часто мерзну. Мне не помогают даже варежки! Тогда мама снимает их с меня и греет мои руки в своих! Кроме нее так не умеет никто. Ни папа, ни Сережа. Они не любят снимать перчатки зимой. Совсем. Но мне все равно. Они со мной почти не гуляют.

Сейчас меня ведет за руку Оля. У нее такая же маленькая ладошка, как у мамы. И такая же теплая. А еще Оля умеет точно так же улыбаться и смеяться. Когда она рядом, я не чувствую себя одиноким.

Мне кажется, что рядом мама. А еще мне кажется, что ей бы здесь понравилось. Очень!

Я ни разу не видел столько разных птиц! Они такие похожие, но такие разные! Одни – надутые и важные. Другие – задумчивые и хмурые. Третьи – живые и болтливые. Серые, красные, зеленые, пестрые. А еще разговорчивые. Почему-то все остальные не умеют слушать птиц. Они не понимают их языка. Всем кажется, что они просто щебечут. Но это не так! Они разговаривают! Правда.

Голуби ходят и выпрашивают крошки. Особенно зимой. Корррума, дай корррума. Вот и здесь. Они сидят по своим клеткам и просят хлебных крошек. Курицы – трусихи. Они боятся всего. Вытягивают шеи и кричат: кто-кто-кто-кто-кто там? Наверное, боятся попасть в суп. Но это же я! Костик. Меня не надо бояться. Я ничего вам не сделаю! Я пытаюсь объяснить им это, но они не слышат. Все продолжают испуганно кудахтать. Я еще раз пытаюсь объяснить им: меня не надо бояться. И еще раз. Но они меня не понимают. Зато теперь я знаю, что это значит: глуп как курица.

Индюки – важные. Они даже ходят неторопливо. А еще им нравится, когда на них смотрят. Если рядом с их вольером никого нет, они начинают кричать: «Сюда-сюда-сюда-сюда-сюда!» Я специально не пошел к ним. Они это поняли и обиделись. Замолчали.

Потом мы пошли к попугаям. Они такие пестрые! Такие большие! Такие веселые! Когда-то у нас жили два попугая – зеленый и желтый. Но они были такими маленькими. И грустными. Маме подарили их на день рождения.

Наверное, они очень любили свой старый дом. И не смогли привыкнуть к новому. С первого же дня они начали грустить. Но почему? Разве у нас им было плохо? У них была большая клетка. У них была ванночка для купания и даже небольшое зеркальце. Но все равно им было грустно. Даже мама понимала, что им плохо. Почему? Я не знаю. Они все время грустили и молчали.

Я хотел, чтобы они стали веселыми. Я много разговаривал с ними. Рассказывал им разные истории. Или просто просовывал палец между прутьев. Но они отворачивались или закрывали глаза. Им было неинтересно. Совсем.

А потом они умерли. Сначала один, потом другой. Маме было жаль их. Она плакала. Мне нет. Я радовался. Когда-то давно бабушка рассказывала про место, куда все попадают после смерти. Где-то высоко-высоко на небе. Там все добрые. Там хорошо. Я радовался, что попугайчики попадут туда, где они больше не будут грустить. Только я не знал, как объяснить это маме.

Здесь в парке все птицы радостные. Им нравится говорить друг с другом. А еще смотреть на посетителей. Наверное, им непонятно, как можно жить без крыльев. Мне кажется, что для них мы – смешные.

Потом мы подошли к высоким клеткам с толстыми прутьями. В них сидели огромные птицы. Они не шевелились. Даже когда я подошел совсем близко. Я подумал, что они ненастоящие. Как в той комнате. В заповеднике.

Мы ездили туда прошлым летом с мамой. И нас водили на экскурсию. Сначала по этим комнатам. Там было так много зверей, птиц, рыб. И все они были за стеклянными перегородками.

– Смотри, Костя, это – чучела. Когда-то они были живыми, а потом умерли. Из них сделали чучела и привезли сюда.

Но как? Неужели это тот самый мир, где всем хорошо? Тот, про который говорила бабушка? Но как такое может быть? Разве им хорошо? Кому понравится, что из тебя сделали чучело? Мне стало грустно. Мама поняла это. Она подумала, что мне жаль этих зверюшек.

– Костя, они же не живые. Они давно умерли. Почему ты расстроился?

– Я не хочу, чтобы из меня сделали чучело! Я хочу на небо. Там всем хорошо. Там – наши попугайчики! – расплакался я.

Только на улице я успокоился. Потом мы смотрели живых зверюшек. Лося, кабана, лисичку, барсука и еще много-много других зверей. Они мне показались радостными. Наверное, они просто не знают, что когда-нибудь будут стоять в той комнате.

Птицы сидели, как чучела в той комнате. Не шевелились. Даже не моргали. Я захотел прикоснуться к одному из них. Он показался мне мягким и теплым. Я уже просунул руку, но Оля меня остановила.

– Костя, ты куда? Хочешь, чтобы тебя съела эта птица? Она только и ждет, когда кто-нибудь протянет к ней руку. Она хватает ее своим клювом и утаскивает в клетку.

Я посмотрел на птицу. Она ожила! Она просто притворялась чучелом! Она только и ждала, чтобы я протянул к ней палец! Но зачем ей я? Что она будет со мной делать? Или ей просто одиноко? Это грустно: сидеть одной в такой огромной клетке. Наверное, ей просто хотелось с кем-нибудь дружить. Я решил еще раз подойти к ней. Я хотел протянуть ей руку. Путь она заберет меня к себе! Может, мы сможем подружиться. Может даже, она захочет познакомиться с Олей и мамой. Я сделал шаг. Но птице не нужны друзья. Она бросилась на меня. Оля схватила меня за руку. И отвела меня назад.

– Ну что ты за упрямый человек, Костя? Тебе же сказали: не надо подходить близко к клетке.

– Если не будешь слушать Олю, я расскажу маме про то, как ты себя плохо вел. – Сережа взял меня за руку с другой стороны.

Он все-таки пошел с нами. Здорово! Наверное, он понял, что вел себя плохо в машине. Я посмотрел на него. Сережа улыбнулся. Ему понравилось здесь! Здесь так хорошо! Здесь должно нравиться всем!

Потом мы увидели привязанных лошадку и ослика.

– Ой, смотрите, еще две птички! Лошадка и ослик! – обрадовалась Оля.

– Глупости! Почему вдруг это они птички? – проворчал Сережа.

– Ну как почему? Мы же приехали в Парк птиц. Значит, все здешние обитатели – птички.

– Глупости, – снова повторил Сережа. – Это – лошадь и осел. И никакие они не птички.

А мне показалось, что Оля права.

Потом мы спустились вниз к большому загону. Там стояли две деревянные будки. В одной было пусто. В другой кто-то спал. Какой-то зверь. Только нос и рога торчали из разбросанной на полу травы. Мне так хотелось посмотреть – кто это. Я хотел, чтобы этот зверь показался. Я знал, его просто надо позвать, но боялся подойти ближе. Я помнил ту птицу. Она тоже притворялась, что спит. Вдруг и этот зверь просто притворяется? Потом мы пошли к озеру, а потом катались на пони. Сидели на скамейках до самого вечера. Нам было так хорошо!

Уже когда мы стали собираться, Оля увидела этот небольшой домик.

– Ой, баня! – обрадовалась она. – Хочу туда! Пойдемте!

– Что там делать? – Сереже сразу не понравилась эта идея. Ему редко когда они нравятся. Но почему? Оля всегда предлагает интересные вещи.

– В бане парятся, – пояснила Оля. – Это здорово. И полезно для здоровья.

– У меня со здоровьем все в порядке. И париться я не хочу. И у меня нет плавок, – не соглашался Сережа.

– У меня тоже их нет. Но в баню я пойду. Мне хочется побыть здесь еще. Здесь же так замечательно! – ответила Оля. – Но если ты не хочешь идти, можешь подождать нас на улице. Или в домике. Смотри, какие классные! Мы снимем тебе один из этих домиков, и ты будешь смотреть свой любимый телевизор, пока мы с Костиком будем в бане.

– Ты пойдешь с Костиком?

– Кто-то же должен будет пошлепать мне по спине веником.

– И тебя не смущает.

– Нисколько, – не дала ему договорить Оля. – По крайней мере, он не будет на меня пялиться с вожделением.

Сережа сдался. Наверное, ему просто не хотелось быть одному.

Нас ввели в небольшой домик. Всего три комнатки. В одной – стол. Здесь отдыхают. В другой – бочка с холодной водой, душ и деревянная кадка, в которой плавали два веника. В другой – печка с камнями, несколько длинных скамеек. И очень жарко.

– Отвернитесь.

Сережа повернулся спиной к Оле.

– Ты тоже, – улыбнулась она мне.

Наверное, нас ждет очередной обряд. Когда мы повернулись, Оля стояла, завернутая в белое полотенце.

– Я готова. Жду вас в парилке.

Она зашла в маленькую комнатку.

Чтобы париться, надо быть раздетым. Совсем. Но для чего? В парилке нет воды, как в ванной или в бассейне. Нельзя намокнуть. Здесь только очень жарко. Так жарко, что тут же начинаешь потеть.

Когда я начинаю кашлять, мама заставляет меня дышать над картошкой. Она варит полную кастрюлю картошки. Потом накрывает меня махровым полотенцем, открывает крышку и заставляет дышать над паром. Мне это не нравится. Жарко. Но мама знает, как лечить кашель. И я терплю. А на следующий день я выздоравливаю. Каждый раз, когда мама варит картошку, я знаю, что она меня вылечит. Но все равно я не люблю дышать над картошкой. А еще больше я не люблю кашлять. И папа не любит ни то, ни другое. Наверное, поэтому он никогда не болеет.

Здесь так же жарко, как и над кастрюлей с картошкой. Мне здесь не нравится. Сереже тоже. Нравится только Оле. Значит, я не буду показывать вида, что хочу выйти. Мы сидим, замотанные в полотенца, и потеем.

– Для первого раза хватит, – объявляет Оля.

Мы с радостью выходим в другую комнату. Молча сидим отдыхаем. Недолго. Оля достает из кадки веники.

– Ну что, идем? – зовет она нас.

Мы послушно встаем со скамейки и заходим в парилку.

Я только сейчас понял, какая Оля красивая! Она подмигнула нам с Сережей:

– Ну что, поддаем?

Потом сняла полотенце. Она. Она почти прозрачная. И такая хрупкая. А еще у нее нет этих глупых висящих штук, как у меня с Сережей. И этих волос под пупком.

Мама мне часто говорила: ходить раздетым неприлично и можно только в ванне. Тем, кто ходит без одежды, должно быть стыдно. «Разве ты когда-нибудь видел, чтобы я, папа или Сережа ходили по дому раздетыми? – говорила она мне. – Приличные люди всегда одеты!» И я верил. Верил, хотя и не понимал: почему мне должно быть стыдно? Потому, что я такой, как есть?

Но я верил и бабушке. Когда-то она рассказывала мне другое. Про первых тетю и дядю. Они жили в другом мире. Там, куда мы попадаем после смерти. И они ходили раздетыми. Совсем. Как мы сейчас в бане. Наверное, они просто не знали, что это неприлично. Тогда я совсем запутался.

А теперь в бане понял. Это очередной обряд взрослых. А баня – то место, где обряды не действуют. По крайней мере, этот.

Наверное, мама ни разу не была в бане. Она просто не знала про это место. Оля, Сережа и я были совсем раздетыми. Но нам не было стыдно. Ни капельки!

Мы лили на камни воду. Потом хлестали друг друга мокрыми вениками. Оказывается, это совсем не больно. Ни капельки. Это даже приятно. Даже Сереже понравилось! Он не ворчал.

После парилки мы ныряли в бочку с холодной водой. Потом снова бежали в парилку. Было так хорошо! А потом в кафе мы пили чай с малиновым вареньем!

Это был самый лучший день в моей жизни. Правда! И в Сережиной, наверное, тоже.