Текст книги "Древняя русская история до монгольского ига. Том 1"

Автор книги: Михаил Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Самая дружина, вследствие беспрерывных многолетних войн, несколько раз переводилась и возобновлялась сполна, и, следовательно, не могла пустить глубоких корней, усилиться на счет князя, а находилась в совершенной от него зависимости.

Племена славянские облагались одно за другим данью, на том же основании, как первые, – оставаясь свободными, владея по-прежнему землей и не питая никакой ненависти к пришельцам.

Пределы государства распространились, следовательно, исподволь, без усилий со стороны князя, без непосредственного участия бояр, без отягощения народа.

Число городов увеличивалось, только как жилищ для княжеских наместников и сборщиков дани.

Тьери, желая итогом изобразить состояние Франции в эпоху основания государства, приводит места из законов салических:

«Если свободный человек убьет франка, или варвара, или человека, живущего под законом салическим, то повинен заплатить пеню в двести су. Если римлянин владелец, то есть имеющий поземельную собственность в области, где живет, будет убит, то уличенный в убийстве должен заплатить сто су.

Кто убьет франка или варвара на службе короля (trustе), тот должен заплатить шестьсот су. Если римлянин, гость короля, был убит, то пеня в триста су.

Если кто, собравши войско, нападает на человека свободного (франка или варвара) в его доме и убьет, то будет осужден на шестьсот су. Но если простолюдин или римлянин будет убит такой толпой, то будет выплачен только половиной этой пени.

Если римлянин наложит узы на франка, без законной причины, то повинен заплатить тридцать су. Но если франк свяжет римлянина без причины, то повинен платить пятнадцать су.

Если римлянин ограбит франка, то повинен заплатить семьдесят два су. Если франк ограбит римлянина, то повинен заплатить тридцать су» и проч.

«Вот, говорит Тьери, каким образом закон салический отвечает на вопрос, столь часто подвергаемый обсуждениям, о первоначальном различии гражданском между франками и галлами».

Развернем Русскую Правду, написанную во время Ярославово, в эпоху окончательного основания государства, – представит ли она такую противоположность с законом салическим, какую противоположность мы видели в основании Русского государства с основанием западных государств. Где искать лучше поверки?

«Аж убьет муж мужа, то мстити брату брата, любо отцю, любо сыну, браточаду, любо братню сынови; ожели не будет кто его мьстя, то положити за голову… ачели будет Русин, любо гридь, любо купец, любо тивун бояреск, любо мечник, любо изгои, любо Словенин, то 40 гривен положити зань».

За русина и словенина совершенно одна пеня! Они, следовательно, имели одинаковые права. Как разительно этот закон Русской Правды, замеченный Карамзиным, противоположен с салическим, и как ясно подтверждается им различие в начале государств западных с русским! В основание государства у нас была положена приязнь, а на западе ненависть. [7]7
  В этом признаются многие из западных писателей: сенсимонисты даже выходят из того начала, что вся общественная жизнь у них составлена на начале оппозиции, то есть вражды, следовательно, должна быть преобразована.


[Закрыть]

К историческим, бытовым (фактическим) отличиям присоединились, что очень удивительно для мыслящего наблюдателя, совершенно соответственные отличия физические и нравственные.

Физические: пространство, народонаселение, его плотность, почва, климат, положение, система рек.

Нравственные: народный характер, религия, образование.

Рассмотрим, как эти отличия содействовали к произведению одинаковых явлений и следствий с историческими, вышеперечисленными.

I. Пространство. Такая обширная страна, как Россия Ярославова (между Балтийским морем, Польшей, Карпатскими горами, Новороссийскими степями, Волгой и дальним Севером), страна в несколько раз более Франции, Англии, Ломбардии, Ирландии, не могла быть вдруг, подобно им, завоевана; пройти это пространство взад и вперед, вдоль и поперек – недостанет жизни одного поколения, а покорить, содержать в повиновении, тем более. Так и было. Монголы после прошли ее, правда (и то в немногих направлениях), но монголы ходили многочисленным войском, почти целым народом, а норманны могли набегать только артелями, с которых было довольно временной дани.

Итак, пространство представило невозможность быстрого завоевания, а другое следствие от этой причины было следующее: земли свободной было много, не так как на Западе, и никто не дорожил ею, ни князь, ни бояре, ни местное население. Бери всякий, сколько хочешь, – на что же было отнимать, насиловать? За что враждовать? Обстоятельство весьма важное!

II. Народ туземный (славянский) был очень многочислен и един по своему происхождению, – чего также не представит ни одна страна того времени, Галлия, Британия, Италия, заселенные раньше, получившие много разнородных обитателей. Это единство сообщало ему твердость, доставляло влияние, которому невольно подчинились малочисленные пришельцы. Норманны растворились в славянском населении, подобно капле вина в сосуде воды, так что их стало не видно, лишь только прекратились северные выселки, и они остались одни, то есть, после Ярослава. А на Западе наоборот: там взяли преимущество пришельцы и наложили свою печать на туземцев. Там галлы, в известных отношениях, стали франками, а у нас варяги-русь превратились в славян.

Надобно, впрочем, прибавить, что славяне, восприяв в недра свои норманнов, удержали при себе доставленные ими дары, гражданство и христианство.

Заметим еще вот что: многочисленность всегда внушает уважение к себе. Князья, и особенно их мужи, находясь часто с немногими помощниками, вдали от своих жилищ, среди многолюдных обществ, в невыгодной для себя пропорции, должны были, естественно, из опасения, воздерживаться от лишних притеснений, если бы даже когда и представлялся им повод или случай, что и содействовало к поддержанию доброго согласия и приязни между пришельцами и туземцами.

III. Заселение не сплошное, но разделенное лесами, степями, болотами, реками, без больших дорог, при трудных сообщениях, препятствовало в IX столетии всякому потоку завоевания и также воздерживало завоевателей. Нельзя было вдруг идти далее, не осмотревшись на месте, а это требует времени. Все походы производились по рекам, а страны, лежавшие вдали от оных, в глуши, по сторонам, в заволочьях, оставались долго в покое, пока князья распространились по всем городам, откуда уже могли, на досуге, ходить направо и налево.

IV. Земля бедная, обильная только главными естественными произведениями, удовлетворяющими первым нуждам, голоду и жажде, и то за труд, с потом и кровью, земля, не доставлявшая никакого излишка, не привлекала завоевателей. Что взять было князьям, боярам, от ее бедных жителей? Они спешили на промысел в другие богатые места, под Царьград, к берегам Черного и Каспийского морей. Уже только тогда, как пути были преграждены, ни домой на Север, ни в Грецию на юг, и деваться было некуда, они, между тем, привыкнув к земле и жителям, остались жить на неблагодарной почве. Совсем не то на Западе, где пришельцы нашли себе рай земной, в сравнении с их отчизной, из которого некуда им было желать более.

V. Климат суровый, холодный, заставлял обитателей жить дома, около очагов, среди семейств, и не заботиться о делах общественных, делах площади, куда выходили они только в крайней нужде, предоставляя все с охотою князю и его боярам, чем устранялось всякое столкновение и раздоры.

VI. Положение ровное, без гор, одинаковое, содействовало одинаковости отношений, гражданскому равенству – везде одни и те же выгоды и невыгоды. Некому и нечем было воспользоваться. Феодалу негде было бы выстроить себе замка, он не нашел бы себе неприступной горы, да и камня нет на строение, а только сгораемый лес.

VII. Система рек, текущих внутри земли, странное отделение от всех морей (Белого, Балтийского, Черного и Каспийского), вследствие принадлежности устьев иноплеменникам, мешали туземцам приходить в соприкосновение с другими народами, получать новые понятия, узнавать чужие выгоды и невыгоды и судить о своих. Мы оставались одни и шли своей дорогой, или, лучше, сидели дома, в мире и покое, и подчинились спокойно первому пришедшему.

Различия нравственные:

VIII. Характер славянский. Нет нужды входить здесь в доказательства, что одни свойства имеет северный человек, другие южный, западный, восточный; что кровь у одного обращается быстрее, чем у другого; что каждый народ имеет свой характер, свои добродетели и свои пороки. Славяне были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый. Все древние писатели утверждают это о своих славянах, то есть западных. Наши имели и имеют эти качества еще в высшей степени. Потому они и приняли чуждых господ без всякого сопротивления, исполняли всякое требование их с готовностью и не раздражали ничем. Поляне платили дань хозарам, пришел Аскольд – стали платить ему, пришел Олег – точно так же. «Кому вы даете дань?» спрашивает Олег северян. «Хозарам». «Не давайте хозарам, а давайте мне», – и северяне начали давать ему.

Такая безусловная покорность, равнодушие, противоположные западной раздражительности, содействовали к сохранению доброго согласия между двумя народами, слившимися вскоре воедино. (Только в самых крайних случаях они стояли за себя: так, древляне убили Игоря, так, словене разделались с буйной дружиной Ярослава. Пришельцы понимали это и не доводили до крайностей.)

IX. Религия. Варяги-язычники встретились у нас со словенами-язычниками, и оставляли одни других в покое. А западные завоеватели встретились с христианами и начали действовать друг против друга, – новый источник ненависти, которого у нас не было.

Впоследствии варяги приняли христианскую веру и распространили ее между славянами, принявшими ее так же, по своему характеру, без сопротивления, по крайней мере, большей частью, а на Западе наоборот. У нас пришельцы сообщили религию туземцам, а там туземцы пришельцам.

И вера принята у нас восточная, во многом противоположная религии западной. Те получили ее из Рима, а мы из Константинополя. Не место заниматься здесь разбором отличий между обеими церквями; укажем только на те, которые соответствуют вышеописанным политическим отличиям: западная более стремится вовне, восточная углубляется внутрь; у них пропаганда, у нас сохранение; у них движение, у нас спокойствие; у них инквизиция, у нас терпимость. Действуя вовне, западная церковь вошла по необходимости в соприкосновение со светской властью и получила на время преимущество над ней, а наша, углубляясь внутрь, оставила светскую власть действовать, как ей угодно.

X. Образование. У западных племен, к которым пришли завоеватели, уже было образование, – и гражданское, и умственное, – кроме религиозного, о котором мы сейчас говорили. Каково же было им расстаться с этими сокровищами в жертву варварам! А у нас гражданского образования не было никакого, а только семейное, домашнее, которого пришельцы не коснулись. Новое гражданское образование привито у нас к дереву свежему, дикому, а там к старому и гнилому. Их здание выстроено на развалинах, а наше на нови. Мы получили гражданское образование от пришельцев, а западные племена дали им.

Столько различий положено в основание Русского государства сравнительно с западными! Не знаешь, которые сильнее: исторические, физические или нравственные! Каковы же они вместе, действуя одно на другое, укрепляя себя взаимно, приводя к одному концу!

Эти различия развивались впоследствии и представляли из Русской Истории, при общем (родовом) ее подобии, при единстве цели, совершенную противоположность с историей западных государств, что касается ее путей, средств, обстоятельств, формы происшествий, – противоположность, которую представляет наша жизнь и теперь, несмотря на все усилия, преобразования, перевороты, время.

Вот что надо иметь непременно в виду, скажем здесь кстати, рассуждая о Русской Истории, в каком бы то ни было ее периоде, произнося приговор ее событиям, разбирая ее достоинства и недостатки, хваля и порицая действующие лица, изъявляя желания или опасения для будущего времени. Иначе мы будем впадать в детские ошибки, то есть искать такие плоды, для которых не было семян, и оставлять без внимания другие, может быть, драгоценнейшие, потому что их нет нигде.

Предложу для ясности простое сравнение: хорошо ли мы поступили бы, если бы бросили рожь – нашу кормилицу, и принялись везде сеять маис, обольщенные рассказами о его сладости и вкусе? Мы должны были бы вскоре умереть от голода, потому что не наготовились бы маису на целое народонаселение, хоть бы вздумали строить везде оранжереи.

Происшествия не имеют такой очевидности и осязательности, как естественные произведения, и много времени проходит иногда, много употребляется труда, пока откроется удивленному взору внутреннее значение того или другого; но смело можно сказать даже судя по одному, разобранному нами теперь началу, что мы должны отказаться от своего прошедшего существования, т. е. своей Истории (что, впрочем, и делают некоторые), должны необходимо допустить нелепое заключение, что нынешняя Россия произошла из ничего, если будем прикладывать западный масштаб к русской исторической жизни. Нет! Западу на Востоке быть нельзя, и солнце не может заходить там, где оно восходит.

ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО КИЕВСКОЕ

По обозрении норманнского периода Русской Истории приступаем к изложению событий, составляющих содержание периода, по преимуществу, удельного, от кончины Ярослава до покорения России монголами (1054–1240).

Главные уделы, назначенные Ярославом, были: Киев, Чернигов, Переяславль, Смоленск, Владимир. Особые княжества: Новгородское и Полоцкое.

Начинаем повествование с Великого Княжества Киевского.

Изяслав, как старший из оставшихся сыновей Ярослава, сел, по его кончине, на стол киевский, имея отчиной Туров (1054).

Область Изяслава по левому берегу Днепра, увеличенная вскоре Волынским уделом меньшего брата Игоря, граничила к востоку с Переяславским и Черниговским княжествами, от которых отделялась рекой Днепром; к северу с Полоцким княжеством и Литвой; к западу, за Вислой и Дунайцем, с Польшей; к югу с Венгрией, по Карпатские горы, и потом степями Подольскими и Новороссийскими, до реки Тясмени.

В Изяславовой области заключались нынешние губернии: [8]8
  Имеется в виду дореволюционное административное деление России. Примеч. ред.


[Закрыть]

Киевская, Подольская (кроме южной части), Волынская, значительная часть Минской и Гродненской, почти вся Галиция и часть западной Польши.

Изяславу принадлежал и Новгород, где он посадил посадником Остромира.

Братья остались в данных им отцом городах, к которым, у старших, если не прежде, то теперь, приданы были области: к Чернигову Муромская, к Переяславлю Ростовская.

Полоцк составлял особое владение в роде Рогнеды, у правнука ее Всеслава, сына Брячислава Изяславича.

Лет двадцать жили Ярославичи в согласии, по крайней мере, внешнем, рядили ряды дома, обороняли Русскую землю, соединенными силами ходили на войну.

Они выпустили из псковского поруба дядю Судислава, сына Владимира, который сидел там двадцать четыре года (1035–1059), заточенный братом Ярославом по клевете. Племянники водили дядю к кресту, чтобы он не замыслил на них зла. Несчастный старик постригся в монастыре Св. Георгия, и вскоре умер (1063).

Собравшись с мужами своими, они отменили смертную казнь за убийство и положили денежную пеню. К правилам, внесенным при отце их в Русскую Правду, они присоединили еще несколько других, определяющих пени за различные преступления.

«Правда, постановленная для Русской земли, в собрании Изяслава, Всеволода, Святослава, Коснячка, Перенега, Никифора Киянина, Чудина, Микулы.

18. Если будет несправедливо убит огнищанин, [9]9
  Огнищанин – крестьянин, земледелец. Примеч. ред.


[Закрыть] то убийце платить за него 80 гривен; а прочие не подлежат сей пене. За убийство княжеского гонца (?) 80 гривен.

19. Если кто убьет огнищанина в разбое, или если убийца не будет отыскан, то платит виру тот округ, где совершилось убийство.

20. Если будет убит огнищанин за кражею в клети, или кражею лошади, быка или коровы, то убиение его как убиение пса. Такой же конец и за тиуна.

21. Но за княжеского старосту 80 гривен; за старшего конюха, приставленного к стаду, 80 гривен, как то постановил Изяслав, по делу своего конюшего, убитого дорогобужцами. За сельского, княжеского и крестьянского старосту 12 гривен; за рядового княжеского 5 гривен, за земледельца и холопа 5 гривен.

22. За крепостную кормилицу и дядьку (?) 12 гривен.

23. За княжеского коня, если он будет зарезан, 3 гривны; за земледельческого 2 гривны; за кобылу 60 резаней, за быка гривна, за корову 40 резаней, за трехгодовалого быка 13 кун, за годовика полгривны; за теленка 5 резаней, за ярку ногата, за барана тоже ногата.

24. Если кто уведет чужого холопа или рабу, тот платит хозяину 12 гривен.

25. Если кто придет в крови или в синих пятнах, то такому жалобщику не искать свидетеля.

26. Если кто украдет лошадь, или быка, или окрадет клеть, и если он крал их один, то повинен платить гривну и 30 резаней. Если же воров будет и до 10, то каждый из них должен заплатить по 3 гривны и 30 резаней.

27. Если кто сожжет или выдерет княжескую борть, тот платит 3 гривны; за борть земледельца 2 гривны.

28. Если кто самовольно, без княжеского повеления, накажет земледельца, тот платит битому 3 гривны; за огнищанина, тиуна и меченосца, в сем случае, 12 гривен.

29. Если кто запашет или истребит полевую межу, тот за обиду платит 12 гривен.

30. Ежели кто украдет ладью, то платит за ладью 30 резаней, да пени 60 резаней же.

31. За пару голубей и цыплят 9 кун; за пару уток и гусей, за пару журавлей и за одного лебедя 30 резаней; да пени 60 резаней же.

32. Если кто украдет собаку, или ястреба, или сокола, то платит за то 3 гривны.

33. Если кто убьет вора на своем дворе, или у клети, или у хлева, то так тому и быть. Если он будет удержан до рассвета, то вести его на княжеский двор; если же он будет убит, и другие видели его связанным, то платить за него.

34. Если будет убит вор, и следы ног будут открыты внутри двора, то так тому и быть; если же следы будут найдены вне двора, за воротами, то платить за убийство его.

35. Если кто украдет сена, то платит 9 кун; за дрова то же. За покражу овцы, козы или свиньи, если бы даже десятеро украли одну овцу, платить пени 60 резаней. Поймавшему вора 10 резаней. Меченосцу из гривны куна; для девятины 15 кун; князю 3 гривны. Из 12 гривен поимщику 70 кун; для десятины 2 гривны; князю 10 гривен.

36. Вирные приносы постановляются следующие. Вирнику получать 7 ведер солоду на неделю; сверх сего дается ему баран, или полоть ветчины, или две ногаты (резани); в середу одна резань, да три сыра, в пятницу то же; хлеба давать вдоволь, тоже и круп; кур по две на день; лошадей ставить четверку и корму давать им столько, сколько могут съесть. Вирнику 60 гривен, 10 резаней и 12 векшей; да предварительно платить одну гривну. Если же постом потребуется для него рыбы: то брать ему за рыбу 7 резаней. Таким образом, всех кун должно идти на него 15 в неделю; а брашна столько, сколько могут съесть. Виры сбирать вирникам до воскресенья. Это пошлины, постановленные Ярославом.

37. Но для мостовщиков назначаются следующие пошлины. Если они наведут мост, то брать им за работу по ногате, да со сваи столько же. Если нужно будет поправить несколько досок в обветшавшем мосте, 3, или 4, или 5, то брать ту же плату».

Пещеры, Антониева и Феодосиева, где число братий умножалось, были предметом общего благоговения и любви Ярославичей; они помогали святым отшельникам своими приношениями, и младшие завидовали брату. Было, однако же, время, когда печерники подверглись гневу Изяслава – за пострижение двух его любимцев, которые убежали от мира для спасения душ в новую обитель – Варлаам, сын первого боярина Ивана, и Ефрем, ключник великого князя, предержавший все в его дому. Изяслав, впрочем, был укрощен объяснениями сподвижника Антониева и Феодосиева, Никона, и начал часто ездить к ним во вновь основанный монастырь, чтобы слушать их святые беседы.

Ему захотелось вскоре основать и собственный монастырь, во имя своего ангела, Св. Димитрия, и он выпросил у Антония и Феодосия игуменом к себе этого Варлаама, после которого принял управление в пещерах Феодосий.

Меньшие Ярославичи жили недолго. Первым умер Вячеслав смоленский (1057), на чье место переведен Игорь из Владимира, который достался, кажется, великому князю Изяславу к Киеву, а потом умер и Игорь (1069), после которого Смоленск разделен на три части.

Малолетние дети Вячеслава и Игоря остались пока ни при чем, и, может быть, с матерями увезены на время в Германию.

Внешние походы продолжались по обычаю:

Изяслав из Новгорода ходил (1055) на чудь (в нынешней Эстляндии).

На голядов (живших в Прусской Галиндии) – 1058.

На ссолов (в нынешней Курляндии), и обложил их данью (1060).

Потом, вместе с братьями и Всеславом полоцким, Изяслав ходил на торков, восточное племя, жившее по соседству (к востоку) с Переяславским княжеством, с которыми еще и прежде имел дело Всеволод (1055). Кочевые дикари, услышав об идущем на них ополчении, по воде и по суше, разбежались. Много умерло от голода, много от холода, мором и судом Божиим (1060). Другие поддались и заселили южные границы княжества Киевского, близ реки Роси, и Переяславского, где и начали скоро русеть.

Торки были смирены, но вскоре явились с этой стороны, с юго-востока, новые враги, гораздо более сильные и опасные, половцы, единоплеменные или родственные с печенегами и прочими древними и новыми выходцами из Азии.

Они обитали прежде в степях Азиатских, близ Каспийского моря, а теперь подвинулись к северо-западу, оттеснили печенегов и торков и заняли ровное пространство на север от Черного моря, преимущественно по Дону. Это дикое, хищное племя, осыпаемое поносительными прозвищами от наших летописцев, показалось еще в первый год по смерти Ярослава, но тогда ушло, заключив мир с Всеволодом (1055), а теперь, с 1062 года, начинаются их опустошительные набеги.

Многими чудесными знамениями предвестилось, по замечанию современников, это бедствие. Солнце изменилось, и не стало давать света, как месяц снедаемый; явилась звезда на западе превеликая, пуская от себя лучи, будто кровавые. Семь дней видел ее народ с вечера по закате солнечном; Волхов в Новгороде шел пять дней вверх, и рыболовы в Киеве вытащили неводом детище уродливое, так что и смотреть было страшно летописцу.

Половцев мог бы удерживать один удалой князь Ростислав, сын Владимира Ярославича, отнявший Тмуторакань у Святославова сына Глеба. Он разнес по югу ужас русского имени, но вскоре погиб (1067), отравленный греками.

Между тем, «рать почал» (1065) наследственный враг Ярославичей, внук знаменитой Рогнеды, Всеслав полоцкий.

В 1067 г. он напал на Новгород, по примеру отца, сжег и ограбил его.

Ярославичи пошли на его волость, взяли Минск на щит, иссекли мужей, а жен полонили. На Немизе сеча была злая. Всеслав бежал. Братья зазимовали в Смоленске, и летом призвали к себе Всеслава на сейм, обещая с клятвой не причинить ему никакого зла. Тот поверил клятве, был вероломно схвачен на Рши и отвезен в Киев, где и посажен в темницу с двумя сыновьями, – ненадолго.

Половцы появились снова (1068). Ярославичи вышли к ним навстречу, но были разбиты на Альте и вынуждены искать спасенья в поспешном бегстве. Грабители «розсулися» по всей земле.

«Божие наказание, восклицает летописец, за грехи наши. Мы называемся христианами, а не погански ли живем? Игрища утолочены, и людей на них бывает столько, что толкают друг друга на бесовском позоре, а церкви в час молитвы стоят пустые. Трубами и скоморохами, гуслями и русальями, диавол отвлекает нас от Бога. Встретив на пути монаха, монахиню, всякий спешит домой назад, иной верит закыханью (чиханью) на здравье голове. Не поганские ли это обычаи? Вот за что казнит Бог нас, как и другие народы. Покаемся, братия, востягнем по добро, не будем платить злом за зло, клеветой за клевету, прилепимся любовью к Господу Богу».

Изяслав и Всеволод добрались до Киева, Святослав до Чернигова. Люди киевские сбежались вслед за ними и сотворили вече на торговище. Решено было еще раз попытать счастья с половцами. Варяжские наемники послали к князю за оружием и конями. Изяслав отказал. «Это Коснячко виноват, воевода», кричали люди, взбежали на гору на двор к нему, но не нашли его дома. Там разделились они на две толпы: одна бросилась к городовому погребу, а другая на княжий двор. Изяслав сидел в сенях со своей дружиной и смотрел из оконца, что делается. Люди, стоя внизу, начали перебраниваться с князем. «Видишь, князь, сказал ему Тукий, брат Чудинов, люди мятутся; пошли стеречь Всеслава». А в это время подоспела и другая толпа, отворившая погреб. Волнение увеличилось. «Худо дело, твердили бояре Изяславу, посылай к Всеславу, вели подманить его к окну и приколоть». Но князь не послушался, и люди в самом деле бросились с криком к темнице Всеслава. Тогда Изяслав увидел беду, и, испуганный, бежал. Люди пустились грабить княжее имущество, золото и серебро, куны и бель, а прочие, освободив Всеслава, поставили его среди княжего двора (1068, сент. 15).

Всеслав сел на киевском столе 15 сентября, в день Воздвижения святого Креста, «которому он поверил, замечает летописец, и который теперь спас его и возвеличил, а клятвопреступников наказал».

Половцы, между тем, опустошали все окрестности и подступали к Чернигову, но были отражены Святославом.

Изяслав бежал не туда, где в подобных обстоятельствах искали спасения его отец и дед, не на север, не к норманнам, которым теперь стало не до чужих дел, занятым своими смутами, он бежал на запад, в Польшу, к племяннику Болеславу II Смелому, сыну сестры его Марии и Казимира, – и польский король дал ему войско, с которым изгнанный князь киевский возвратился (1069) отыскивать себе стол своего отца. Всеслав вышел было к нему навстречу, но, увидев, что ему сладить не под силу, бежал ночью тайно от киевлян к себе в Полоцк (5 апреля).

Поутру проснувшись, киевляне увидели себя без князя, и поспешно возвратились в Киев, где сотворили вече.

На вече они решили просить помощи у Святослава и Всеволода. «Мы виноваты, послали они сказать братьям, прогнав своего князя, – но вот ведет он ляхов на нас. Ступайте защищать город отца своего, а если не хотите, нам неволя: мы зажжем его и уйдем в Греческую землю».

Люди были уверены, что там всегда радушный прием для секироносцев.

Святослав обещал заступиться и утешил киевлян. Вместе с братом послал он сказать Изяславу: «Всеслав бежал, противника тебе нет, не води ляхов. Если ты хочешь иметь гнев, то знай, что нам жаль отчего стола: мы вступимся».

Изяслав послушался братьев и отпустил ляхов. С немногими воинами и Болеславом приближался он к Киеву, а сына Мстислава послал вперед (1069). Тот пришел и начал свирепствовать, иссек 70 человек чади, которые выпустили Всеслава из темницы, одних ослепил, других обобрал, без всякого испытания. Киевляне вышли с поклоном к подошедшим между тем Изяславу и Болеславу (мая 2). Оставшиеся ляхи были распущены на покорм в Киеве, но их вскоре начали убивать хозяева, и король должен был спешить восвояси.

Изяслав немедленно отправился из Киева на Всеслава и выгнал его из Полоцка, где посадил сына Мстислава, и по внезапной смерти его, другого сына, Святополка (1069), которому, однако же, деятельный Всеслав не давал владеть спокойно своей вотчиной, и, наконец, вынудил уступить совершенно (1071).

Торг, где происходило враждебное вече, Изяслав согнал к своему двору на гору.

И Антоний, в подземной своей пещере, не избег гнева Изяслава по подозрению в расположении к ненавистному для него Всеславу. Черниговский князь, наслышавшись о его святости, рад был дать ему убежище у себя и прислал дружину, которая ночью похитила его из заточения и привезла в Чернигов, где в Болдиных горах выкопал он себе новую пещеру и прожил некоторое время.

Изяслав, однако же, помирился с ним и убедил возвратиться в Киев.

Он оказывал великое уважение и сотруднику его Феодосию. Однажды приехал он с немногими отроками и слез с коня у ворот, на коне никогда не въезжал он на монастырский двор. Привратник не пускал, говоря, что не велено отпирать ворот до вечерни. «Я князь, сказал Изяслав, меня ли ты не пустишь?» «Не велено пускать и князя. Если хочешь, подожди до вечерни». Изяслав послал его к игумену, а сам остался у ворот и дожидался ответа, пока Феодосий вышел и принял его, объяснив причину монастырского правила.

Изяслав часто оставался за трапезой, и, вкушая простых монастырских яств, говорил: «Отче, всех благих мира сего исполнился дом мой, рабы мои изготовляют мне всякие дорогие яства, но они не приходят мне так по вкусу, как твои; никогда у себя не ел я так сладко, как здесь. Отчего это происходит?» Феодосий, желая «уверить Князя на любовь Божию», отвечал: «Если хочешь знать, так вот отчего – когда у нас братия задумают что стряпать, хлеб печь или варить сочиво, то возьмут сначала благословение от игумена, потом положат три поклона перед алтарем, зажгут свечу от святого престола и разведут ею огонь. Вся служба совершается с молитвой и благословением Божиим, а твои рабы, работая, ссорятся, бранятся, клянутся, приставники их бьют, и все происходит с грехом». Изяслав, выслушав, сказал: «Поистине, отче, так есть, как ты говоришь».

Изяслав твердо сел в Киеве, наказав всех своих врагов, но ненадолго.

Приятнейший день, в продолжение нового трехлетнего княжения, для него и для всего народа, было перенесение мощей святых мучеников Бориса и Глеба, чудеса которых, пересказываемые в Вышгороде, разносились по всей Русской земле, в новую церковь, сооруженную великим князем киевским. Съехались братья со своими мужами и боярами. Собрались епископы и игумены, между которыми сиял своими добродетелями кроткий Феодосий печерский. К нему с любовью и благоговением обращались преимущественно народные очи. Стечение было многолюдное. Впереди шли чернецы с свечами, диаконы с кадилами, потом епископы, и, наконец, митрополит Георгий, за которым следовала деревянная рака. Сами Ярославичи несли ее на плечах. Лишь только открыли ее в церкви, как воздух наполнился благоуханием, народ прославил Бога, и сам митрополит, не веровавший доселе святости мучеников, пал ниц перед ракой и просил торжественно прощения. Он взял руку святого Бориса, приложил ее к своим глазам и сердцу, благословил ею Изяслава, Святослава, в бороде которого остался один ноготь, Всеволода, и всех людей. Пошли за Глебом. Нетленное его тело почивало в каменной раке. Ее поставили на сани и на веревках повезли в церковь. В дверях она стала и не шла. Велено народу воззвать: «Господи помилуй», – и она двинулась. Когда обе раки поставлены были на место, совершена была божественная литургия. Это было 2 мая 1072 года, день, оставшийся навсегда самым большим праздником для всей той страны. После литургии князья обедали вместе, каждый со своими боярами, весело и любовно.