Текст книги "Легендарный Араб"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Вечерело, густой сад проглотил склонившееся к горизонту солнце, и над деревьями повис красноватый ореол, с каждой минутой теряющий свою окраску. И небо теряло свой традиционный голубой цвет, на востоке оно уже стало серым, а ближе к западу смешалось с лучами уходящего солнца и стало похоже на недозрелый апельсин.

Вместе с шипением пива, вырвавшегося из бутылки, Левин услышал злобный лай собаки. Он выглянул в окно, сдвигая в сторону тюлевую занавеску, и увидел человека, неторопливо шагающего по тропинке, замысловато проложенной между деревьями. Затуманенным взглядом Борис проследил за неясным силуэтом, шагнувшим мимо собаки и поднявшимся на террасу, и встретил его в распахнутой настежь двери комнаты.

Первая мысль – Лев Радзянский. Борис ожидал услышать насмешливое: «Привет, Боря! Вот ты и стал моим клиентом. Не молчи, друг, поздоровайся со старым приятелем. Я все провода оборвал, названивая тебе. Хорошо устроился». И вместо того, чтобы обвести руками просторную комнату, в которой витал кисловатый запах пива с примесью свежеструганой доски, призрачный облик Араба остался недвижим.

Почему он тратит время на пустые разговоры, почему застыл в ожидании? Он должен выложить на стол склянку с сакситоксином, шприц и моток капроновой веревки. «Я предлагаю тебе на выбор два варианта: либо ты закатываешь рукав и делаешь себе инъекцию, либо просовываешь в петлю голову».

Безвыходная ситуация подтолкнула Левина на активные, точнее, на бесшабашные действия, граничащие с отчаянием, поскольку тягаться силами с Радзянским было по меньшей мере глупо.

Борис прыгнул неожиданно, словно чья-то сильная рука швырнула его от окна. Он замахнулся бутылкой, пытаясь в прыжке попасть Льву в голову. Но не попал. Опрокидывая стул, он оказался у входной двери. Мгновенно ориентируясь, попытался выскочить во двор, но та же сильная рука скрутила его, колено надавило в середину спины, причиняя адскую боль.

– Стой, стой, Лев!..

– Борис Михайлович! Что с вами? – Костя Шерстнев ослабил хватку и сильным движением перевернул Левина на спину. – Борис Михайлович, это я, Костя. – Вглядевшись в мутные, подернутые болезненной синевой глаза Левина, Костя покачал головой: – Да вы никак нажрались, поручик.

Костя учился на четвертом курсе МГУ. Он не был похож на отца или деда, скорее – на мать: круглолицый, чернявый, с улыбчивыми карими глазами. Дед запретил внуку появляться на даче, тем самым лишив его «базы», где он с однокурсниками устраивал вечеринки. Вот и сейчас он приехал не один: в машине сидели его девушка и приятель с подругой. Костя решил проверить, гостюет ли Борис Михайлович или уже съехал.

И вот сейчас, глядя на Левина, убеждался, что тот действительно «съехал» или близок к помешательству: ни с того ни сего бросился на хозяина с бутылкой, целясь ею в голову!

– Эй, Борис Михайлович! Вас метраж не удовлетворил, что ли? Или обои в комнате не понравились? – На всякий случай Костя придерживал разбушевавшегося гостя за руку.

– Костя?! – С трудом, но достаточно быстро Левин начал приходить в себя. – О черт... Рад тебя видеть.

– Я вижу. Можно отпускать?

– Да, я встану. Извини, что-то пригрезилось.

Косте впору рассмеяться над наивными словами гостя, но глаза его оставались настороженными, в любую секунду он готов был к очередному нападению. И вообще ему было не по себе, впервые парень сталкивался с человеком, у которого шляпа набекрень.

– Хорошие у вас грезы! Вы сегодня в зоопарк не ездили?

– Почему в зоопарк?

– Судя по вашим крикам, вам пригрезился лев. А вы решили остановить его бутылкой: «Стой, стой, лев!»

«Что это на меня нашло?» – недоумевал Левин, но ответ знал: Лев Радзянский. Человек, которого он продал, не выходил из головы ни на минуту. И Борис ждал его, вздрагивал от каждого постороннего звука, резко оборачивался на лай собаки. Знал, что Лев поступит по справедливости, но прежде узнает всю правду; на то, чтобы самому прийти к бывшему другу, Борису не хватало силы воли. А ведь в последнем случае Левин мог рассчитывать на снисхождение Араба. Это «снисхождение» не унизило бы до конца, но как посмотреть в глаза товарищу? Так и так встречи не избежать, однако Борис оттягивал этот момент, одурманивая себя спиртным. И вот, похоже, прозвучал контрольный звонок.

Западная часть неба, проглядывающая за садом, темнела на глазах, теряя оранжевые полутона, деревья сбросили с себя ауру канувших за горизонт солнечных лучей, и все в округе стало погружаться в наступающие сумерки.

Темнело и в комнате. Но оба – и Борис, и Костя – видели друг друга отчетливо.

– Ты ночевать останешься? – спросил Левин, поднимая с пола бутылку и допивая остатки пива.

– Хотел было, – неопределенно ответил парень. – Теперь поедем в другое место.

– Так ты не один?

– Нет, не один.

– С подругой? – попробовал угадать Борис и надолго задумался. Хмель прошел, но голова была тяжелой, соображал он с трудом. Наверное, от этого да еще чувствуя полную опустошенность, с отчаянием он принял решение: – Никуда не уезжайте. Мне самому нужно съездить в одно место.

– Надолго?

Борис неопределенно покачал головой:

– Не знаю. – Потом, спохватившись, добавил: – До утра меня точно не будет. Так что...

– Как хотите... – Косте было наплевать, куда и как доберется в таком состоянии гость деда, лишь бы побыстрее и надолго. Однако на время почувствовал себя неуютно, словно выгнал этого человека. – Львы дорогой не повстречаются? – спросил он.

– Только в конце пути. – Криво усмехнувшись, Борис подхватил со стола сотовой телефон Василия Ефимовича и, кивнув на прощание парню, вышел из дома.

Борис выбрался на дорогу и в течение двадцати минут безуспешно пытался остановить попутку. «На электричке быстрее доберусь», – подумал он и направился к станции. Миновав пустующий в это время мини-рынок, Левин поднялся на платформу и купил билет. Электричка до Москвы ожидалась через двадцать минут. Коротая время и чувствуя во рту похмельную горечь, купил в ларьке бутылку «Жигулевского».

«А вдруг сейчас его нет дома? – подумал он. – И вообще, почему я решил, что Лев должен быть у себя?»

Платформа освещалась по всей длине, многочисленная толпа дачников равномерно рассредоточилась, готовая, как всегда, приступом взять последнюю электричку до города. Борис прошел в начало перрона, отошел к противоположному от рельс краю, подальше от неспокойной толпы, куда не достигал свет от фонаря, поставил недопитую бутылку к ногам и, не мешкая, набрал домашний номер Радзянского. Когда Лев ответил, голос Бориса прозвучал спокойно:

– Здравствуй, Лев. Это Борис.

– Ну надо же! – Он услышал в ответ злобную саркастическую интонацию. – Дай-ка я угадаю. Сейчас ты принимаешь серную ванну, после чего тебя проводят на очаг. И вот ты решил узнать, как скоро ждать и меня в гости.

– Погоди, Лева, ты многого не знаешь. Я не набиваюсь в помощники, но...

– Что ты делаешь?! Не набиваешься? Ах ты, свинья!

– Ладно, пусть я свинья. А ты глупец. Слепой глупец. Если бы тебе хватило ума поставить в ряд тех, кто с твоей помощью угодил, как ты выразился, в серную ванну, смог бы понять многое, узнать имя человека, кому было это на руку. Пораскинь мозгами, Лева!

– Я не собираюсь обсуждать по телефону ни эту тему, ни любую другую. Чего не скажешь о тебе. Тебя хватило только на телефонный звонок, и ты надеешься отделаться разговором по проводам.

– Ну почему... Если ты никуда не собираешься, я могу приехать. Точнее, я уже в пути, жду электричку. Хотел доехать на такси, но в этой дыре...

– И не боишься, что за дочь я порежу тебя на куски? – не дослушав, спросил Радзянский.

Рука Бориса остановилась на полпути к бутылке. О какой дочери говорит Лев?

В громкоговорителях прозвучало сообщение о прибытии электрички. Вдали показались огни, которые нагонял нарастающий металлический звук электропоезда.

Видимо, Радзянский услышал в телефонной трубке сообщение, разнесшееся по перрону.

– Значит, скрываешься где-то за городом. Дачу купил или снимаешь?

– Снимаю. При всем желании ты не смог бы найти меня. Ведь ты искал меня? Наверное, решил, что самое безопасное место – моя квартира.

– Я был у тебя. Только совсем по другому поводу. Ты помог мне одной вещью.

– Какой же?

– Работой Кандинского.

– "Опрокинутый треугольник", что ли? Плевать!.. Хотя в этом есть какая-то чертовщина. Опрокинутый треугольник. Три грани, три острия. Ты, я и Василий Ефимович. – Борис пьяно рассмеялся. – Треугольник опрокинулся, Лева! А вот теперь спроси меня, у кого я отдыхал эти дни.

– Мне все равно.

– Да нет, тебе не должно быть все равно. И не будет. Ну, спроси меня... Не хочешь? У Василия Ефимовича.

– Даже так?.. Значит, ты вдвойне свинья. И старик не спросил, от кого ты прячешься?

– Сказал бы я тебе.

– Да ты никак совсем охамел.

– Это не хамство, просто ты меня не так понял.

– И когда ж ты успел с ним связаться, сукин сын?

– Намекаешь на его отъезд? Так вот, Лева, я «связался» с ним давно, когда он и не помышлял об отъезде. Удивлен?

– С недавних пор я вообще забыл это слово.

– Ладно, Лева, я скоро приеду и обо всем расскажу.

Сосредоточившись на разговоре, Левин видел покачивающуюся в нетерпении людскую массу, которая серой стеной отгородила его от железнодорожного пути, однако не видел, что происходит позади него. Прислушиваясь к разговору, из темноты к нему приближались два парня.

На одном была засаленная ветровка и кепка, надетая козырьком назад. На втором рубашка с короткими рукавами и мятые брюки. Оба были непримечательной внешности; обращали на себя внимание разве что беспокойные, страждущие глаза и изгибы локтей, испещренные следами от инъекций. Первый толкнул товарища локтем, услышав голос Левина: «Хотел доехать на такси, но в этой дыре...» Стало быть, клиент при деньгах. Впрочем, даже за мобильный телефон можно получить неплохие деньги, которых хватит на две-три дозы. Они знали человека, охотно покупающего ворованные или утерянные кем-то «трубы».

На Левина они обратили внимания сразу, едва тот взошел на платформу и купил пива: прилично одет, не дачник, вернее, не «пахарь», как подавляющее большинство пассажиров, из нагрудного кармашка торчит мобильник. И вот, как по заказу, послонявшись по перрону с бутылкой пива, отошел к самому краю.

Огни электрички пробежали по перрону, на короткие мгновения освещая и наркоманов, и Левина, который все еще сидел на корточках и соображал, о какой дочери говорит ему Радзянский. Чуть разбавили темноту светящиеся изнутри окна электрички. Они-то и вывели Бориса из кратковременного ступора: он мог опоздать.

– Все, Лев, я еду.

Он нажал на клавишу отбоя и встал.

Теперь парни не опасались быть замеченными: все до единого пассажиры, толкая друг друга, устремились к распахнутым дверям. Единственный человек, который мог заметить их, был помощник машиниста электропоезда. Держась за поручень, он наполовину высунулся из головного вагона и наблюдал за посадкой. Однако он всматривался вдоль перрона и не замечал, что творится справа от него.

Опережая Левина, парень в ветровке метнулся к нему и ударил по голове коротким металлическим прутком. Падая, Борис получил еще один удар. В этот раз наркоман промазал, двинув жертву по шее. Подоспел второй, и они оттащили тело еще дальше, в самую темноту. Их беспокойные руки зашарили по карманам, освобождая их от денег, щелкнули браслетом часов, из безвольной ладони забрали сотовый телефон.

– Порядок, – бросил первый.

– Тресни ему еще раз.

– Зачем?

– Чтобы не толкал людей на преступления.

Дежурный, одетый в камуфлированный костюм и стоптанные туфли, находился возле кассы. Он поджидал кассиршу, закончившую работу, чтобы успеть на эту, последнюю, электричку и добраться до города.

В первый вагон в это время садились удачливые приятели. Они успели вовремя: помощник машиниста дождался дежурного и кассиршу и скрылся в кабине. Парни расположились рядом со стоп-краном и довольно посмеивались, мысленно переставляя буквы: стоп-кран в глазах наркоманов превратился в нарк-пост.

С нарастающим шумом электричка понеслась в сторону города, оставляя на перроне неподвижное тело Бориса Левина.

* * *

Радзянский нервно ходил по комнате, веря и нет в скорое свидание с Борисом. Когда Лев положил трубку, первые мысли были о Шерстневе – наверное, потому, что именно на нем и закончился разговор с Левиным. «Выходит, находясь в гостях у Шерстнева, не зря я подумал про Бориса, даже слегка удивился, что старик ни разу не вспомнил его. А вот сейчас выясняется, что Василий Ефимович намеренно не упоминал имени „европейца“ Левина, так как и ему оказывал услугу. Старик просто не мог не объединить два обращения за помощью, тем более что исходили они от двух друзей, прозвучали едва ли не в одно и то же время. Теперь, скорее всего заинтригованный, он ждет, когда и чем закончатся недомолвки двух приятелей, которых скосила прямо-таки эпидемия личных проблем».

И снова сомнения – увидит он вскоре Бориса или нет? Может, его злость усилится, а может, заглохнет, и Лев вначале выслушает приятеля. А потом...

Не перед глазами, а где-то в подсознании против воли промелькнула агония Левина, которой предшествовали слова: «На что ты рассчитывал, Боря? Что меня уберут раньше, чем я доберусь до тебя?» Кровь была повсюду: на стенах его квартиры, потолке, залила мебель и окна. Борис лежал в луже крови и не двигался, только глаза жили на его пепельном лице. Они мутно смотрели сквозь неплотно прикрытые веки, и в них не было боли, тем более раскаяния, – ничего, они казались пустыми. Только слеза, застывшая в уголке глаз, смотрелась нелепо, словно плевок, и в ней отражался желтоватый свет настольной лампы. Борис видит медленно покачивающую голову Радзянского, слышит каждое слово, произнесенное устало:

«Мне нисколько не жаль тебя, Боря. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я рад твоей смерти. Когда я ждал тебя, думал, что буду рвать тебя в клочья и упиваться. А сейчас во мне нет и капли упоения. Я прощаю тебе все. На мне, как и на тебе, тяжкий грех. Так что до встречи в аду, приятель».

Лев тряхнул головой, прогоняя наваждение. Да, трудно рассчитывать на удовлетворение от смерти Левина, если такое случится, смерть принесет лишь горькое разочарование. Такими нехитрыми поговорками живут на Востоке мудрые люди.

На Радзянского, словно бетонная плита, обрушилась опустошенность, он еще ничего не сделал, а уже устал. А впереди столько дел! И с таким вот настроением, повстречай он Руслана, сказал бы ему: «Хватит, а? Пошли, я заберу дочь». Проходят мгновения, и они с Леной, держась за руки, спускаются к морю. Он оправдывается, говорит, что задержался не по своей вине. Потом наступает пора прощания. Он говорит ей «до свидания», а сам уходит навсегда. Хотя нет, вот он бежит обратно, скороговоркой отчаянно просит Лену, чтобы она никому – ни-ко-му не говорила о нем, особенно матери. Почему? Он не может ответить правдиво, как и не может солгать, он отвечает грубо: «Неужели и так не понятно?» Ей ничего не понятно, она удивлена, что Лев не поцеловал ее на прощание. Она тянется к нему руками, а он грубо отталкивает ее.

Но ничего этого не будет, эти мрачные и в то же время радужные картины только в воспаленном мозгу, который ищет оптимальный – он же несбыточный – путь к разрешению всех накопившихся проблем.

Как быть, как быть? Он не знал, как распутать этот клубок.

Лев вышел на балкон. Смотрел в темноту и ждал Бориса. Но вместо него перед глазами вырос облик Хачирова. Руслан машет ему рукой и так же устало говорит:

«Эй! Хватит, а? Иди забери дочь».

Устал...

Вымотали бесконечные перелеты, хотя в предвкушении встречи с Леной усталость отступила на время, – измотали бессонные ночи и поездки на машине, утомили собственные мысли и бесконечные переживания. Упасть бы и забыться сном. Но какой там сон, какое забытье, когда наяву не отпускают бредовые видения.

Вспомнились слова Левина, сказанные им в холле гостиницы: «Ей-богу, однажды ты проснешься и не найдешь себя под маниакально-депрессивным психозом».

– Наверное, ты прав, Боря. Наверное, прав, – еле слышно произнес Лев, вглядываясь в темноту улицы.

* * *

Переливчатая трель сотового телефона разбудила Василия Ефимовича в начале седьмого. Обычно в это время он был уже на ногах; но свежий воздух Черноморского побережья, длительная вечерняя прогулка накануне и стаканчик отличного местного вина на ночь сделали свое дело, и он спал дольше обычного. С неудовольствием думая, кто бы это мог быть, ответил на звонок.

Звонить мог кто-то из домашних – сын или внук, от возгордившейся снохи даже при встрече слова не добьешься, не то что по телефону.

Оказалось, побеспокоил его Костик; и спросонья Василий Ефимович не понял, о каком постояльце идет речь. Может, потому, что сам был на положении квартиранта. Ничего не сказало ему и имя – Борис Михайлович. Лишь спустя минуту, не меньше, слушая обеспокоенный голос внука, понял, что тот ведет речь про Левина. И сразу прервал разговор:

– Давай быстро домой – ко мне домой, а не к отцу, понял? Я перезвоню. – Его не устраивала перспектива говорить о столь деликатных вещах по сотовому.

Набросив на плечи рубашку и застегивая ее на ходу, толкнул дверь в комнату Олега. Василий Ефимович вчера принял только лишь стакан красненького, а хозяин выпил не меньше литра, так что разбудить его оказалось делом сложным.

– Куда вы собрались в такую рань? – ворчал Олег, одеваясь.

– До переговорного пункта далеко?

– Да пять минут вашей кавалерийской походкой!

– Ладно. Тогда оставайся.

– За каким хреном я одевался?! – недоумевал хозяин. – И голым мог ответить.

Прикинув, что Костя проведет в пути минут сорок, Шерстнев выпил чашку растворимого кофе, стараясь забыть о сообщении внука. Пока мало информации, чтобы прийти к определенному выводу. Хотя фраза «С Борисом Михайловичем случилось несчастье» говорила о многом. Например, о том, что появляться в Москве для Шерстнева очень опасно.

Ровно в шесть часов пятьдесят пять минут он вошел в кабинку междугороднего переговорного пункта и набрал номер своего домашнего телефона. Автоответчик старческим голосом напомнил Шерстневу, что того сейчас дома нет. «Значит, Костя еще не приехал». После десятка длинных гудков Василий Ефимович хотел было положить трубку, но на том конце провода раздался голос:

– Дед, это ты?

– Я. Расскажи-ка подробней, что случилось.

– Я сам толком ничего не знаю. Когда уезжал утром с дачи, застрял на переезде. А напротив, на обочине, бабки уже устроили торговлю, ну и, как обычно, треплются. Поначалу я не слушал, потом стало доходить, что на платформе нашли мужика с проломленной головой – «хорошо одетого, кажись, с ночи лежит». У меня сразу подозрение на твоего гостя.

– Постой, а ты-то как оказался на даче?

– Решил проверить, как он там.

– Так, об этом я с тобой позже поговорю. Начни с самого начала.

– Дед, ты не наезжай на меня, я правду говорю. И хорошо, что приехал. У твоего знакомого кровля перекосилась от пьянки. Только я вошел, он бросился на меня с бутылкой, пришлось усмирить его. Потом тот очухался – мол, что-то ему померещилось. Схватил «трубу» и ушел.

– А ты?

– Он не мальчик, я не нянька.

– Когда это было?

– Стемнело уже. Одиннадцать, двенадцатый. Я серьезно, дед, у него не все дома. Если уж на меня набросился...

– Так это его нашли на платформе или нет?

– Его, сам видел.

– Жив?

– Был живой, когда его увезла «Скорая». Менты пассажиров опрашивали, не знает ли кто пострадавшего. Как я понял, при нем не было ни документов, ни денег, ни телефона. Короче, мужик еще с вечера искал приключений, вот и нашел. Мало того, что ему голову проломили, да еще обокрали.

– В какую больницу его увезли?

– Кажется, в местную.

– Ты точно узнай.

– А мне это надо?

– Ты с отцом таким тоном разговаривай! Много он тебе дает на карманные расходы?

– Ну ладно, не кипятись, узнаю.

– А ты чего в такую рань с дачи уехал?

– Так Борис сказал, что утром вернется. Вот я и...

– Понятно, можешь не продолжать. Из всего сказанного тобой я делаю вывод: во всем виноват ты. Я запретил тебе появляться на даче – а ты только послушал. Мой гость – мой, слышишь? – уходит пьяный, уходит на ночь глядя, а ты? Не перебивай меня! А ты, чтобы оправдаться передо мной, тут же придумал нападение на свою бесценную персону. Лично мне ясно, почему ушел Борис. Ты заявился на дачу с шоблой, а он не стал вам мешать. Вот и все.

– Ну, дед, ты даешь! Да, я приехал не один, но остальные сидели в машине.

– И ты пошел на разведку.

– Ой, дед, давай без специальных терминов. Лучше скажи, что делать дальше.

– Во-первых, узнай, куда отвезли Бориса, как его самочувствие и так далее. Наверняка ему понадобятся деньги. Я позвоню отцу, и ты передашь деньги Борису Михайловичу. У него проблемы с жильем, так что, если травма у него не очень серьезная, скоро он вернется на дачу. К тому времени я надеюсь приехать. И смотри у меня, Костик, если наврал!

– Клянусь, дед! Подумай, зачем мне лишаться пособия!

– Ладно. Раз уж ты там, прослушай пленку на автоответчике. Издатель должен со мной связаться, а я забыл совсем. Давай, я подожду.

«Слава богу, ничего серьезного», – наконец-то с облегчением вздохнул Василий Ефимович. Он надеялся на самое худшее: Радзянский узнал, где скрывается Левин, и убрал его. Поскольку «несчастье с Борисом Михайловичем» наталкивало именно на эту мысль. Отсюда и вполне оправданные опасения, естественная реакция на собственную безопасность.

Конечно, «крыша» у Левина в порядке, так же понятны его пьянки, – как ни относись к нему, положение у него незавидное. А тут Костя подкатил; куда после этого направился сердобольный Борис, остается гадать, причем собрался ехать на электричке. Действительно, наверное, ни хрена не соображал. Ничего, в больнице у него будет время подумать.

– Алло, дед, слушаешь? Никому ты не нужен, на пленке пусто.

– Поговори у меня! Днем я с тобой свяжусь, никуда не пропадай.

* * *

Лев Платонович недолго размышлял над тем, связаться ли с Шерстневым. Во-первых, старик не знает истинной причины, по которой Борис попросил у него убежища. Исполнил просьбу по доброте душевной, по дружбе. «Платон – друг, но истина еще больший друг»?

Не совсем, просто совпадение слов, вплоть до собственного отчества. Во-вторых, Василий Ефимович в отъезде. И если даже удастся связаться с ним, что спросить? Куда делся Борис, который обещал приехать, но сгинул вместе со своими обещаниями?

На часах семь утра, ночь прошла в томительном ожидании.

«Какого черта Борис вообще позвонил? Судя по голосу – поддатый. Растрогался, сука, и обратно в кусты. Но не в те, где отсиживался, а в другие, теперь на дачу его не заманишь».

Кроме этого, других объяснений у Льва не нашлось. Однако не все так просто.

«...ты глупец. Слепой глупец. Если бы тебе хватило ума поставить в ряд тех, кто с твоей помощью угодил, как ты выразился, в серную ванну, смог бы понять многое, узнать имя человека...»

Особенно не давал покоя вот этот короткий отрывок, где нетрезвый голос Бориса был резким, обвиняющим и насмешливым одновременно. Что кроется за этой фразой, если, конечно, предположить, что Левин действительно намекал на что-то существенное, а не защищался, взяв на вооружение тактику нападения.

«Смог бы понять многое... Имя человека...»

Борис был пьян. Значит, откровенен? Не факт.

Итак, если внять совету, нужно, как сказал Левин, поставить в ряд тех, кто с моей помощью угодил в серную ванну.

Первого клиента (им был глава финансово-промышленной группы «Митекс» Александр Грибанов) Лев помнил так же хорошо, как свою первую девушку. В связи с этой аналогией остальные клиенты по мере убывания становились все бесцветнее. Вот ряд закончен, стоят перед глазами, как на параде, импозантные, лощеные, все до единого обладающие циничными, какими-то жирными взглядами люди – только это и объединяет их. Может, родство? Вряд ли. Обычно среди серой массы родственников богатством и влиянием выделяется один, от силы два, иначе они затеряются, станут неинтересными. А так – уважение, почет.

На ум больше ничего не шло. Шеренга ухоженных покойников, не уличенная в близком родстве, растаяла.

Лев подошел к зеркалу и увидел свои покрасневшие от бессонной ночи глаза с припухшими веками, весь в морщинах, сосредоточенно нахмуренный лоб.

«Треугольник опрокинулся».

О чем это он?

* * *

Одним из главных моментов в работе Льва Радзянского было умение использовать ситуацию в своих целях, подчинить ее себе, замечать и брать на вооружение мелочи, которые ускользнули бы от любого другого. Так случилось и в работе по устранению Николая Попкова, начинавшего в бизнесе с создания автомобильной цепочки дилерских фирм. На первый взгляд это была легкая работа, но по-своему уникальная: наемный убийца ликвидировал клиента, не увидев его ни до, ни после его смерти.

Борис Левин, имея на клиента обширную информацию, напомнил о недопущении повтора метода устранения – это было важное условие, чтобы следствие не связало два несчастных случая и не сделало соответствующие выводы.

К этому времени Радзянский вплотную занялся изучением сердечно-сосудистой системы и препаратов, так или иначе влияющих на здоровье человека, устранил еще одного, Артура Борлакова, занимающегося нефтяным бизнесом.

– Наверняка тебя заинтересует следующий факт, – начал Борис. – Попкову назначена операция по удалению почечного камня. – И продолжил, по обыкновению перейдя на черный юмор: – Может, тебе переодеться, под видом хирурга вырезать из почки камень и зашить его в сердце? С камнем в сердце долго не протянешь...

Кабинет личного доктора Николая Попкова находился в престижном диагностическом центре – «Коррект-Центре» на Варварке, неподалеку от станции метро «Китай-город». Сигнализация этого лечебного заведения оставляла желать лучшего, равно как и замки. Следуя данным Бориса Левина, Радзянский открыл кабинет врача Сухомлинова, отыскал больничную карту Попкова и взялся за ее изучение, выписывая заинтересовавшие его моменты. А таковых было немало.

Во-первых, судя по записям, хорошим здоровьем Попков не отличался. Кроме каменно-почечных болей, от беспорядочного образа жизни сорокадевятилетний пациент Сухомлинова нажил артериальную гипертонию. Записи в карте показывали, что врач приписал Попкову тизерпин – препарат, в состав которого входили анти-гипертензивные компоненты. Это лекарство Попков принимал в течение месяца. А вот и позавчерашняя запись, сделанная рукой лечащего врача, отменяющая лекарства от гипертонии непосредственно перед операцией, чтобы во время хирургического вмешательства не возникло нестабильности гемодинамики.

Из написанного Радзянский понял, что анестезиолог обязан знать о приеме больным тизерпина непосредственно перед операцией, дабы учитывать этот важный факт при ведении оперируемого, определив специфику анестезии.

Лев один за одним выдвинул ящики стола и нашел упаковку тизерпина, а в ней – инструкцию. Прочитав, сделал для себя еще один важный вывод: полное выведение этого препарата из организма составляет порядка двухсот семидесяти часов, то есть одиннадцать суток. Сопоставив день окончания приема тизерпина и день предстоящей операции, Лев уверился в том, что организм оперируемого не будет свободен от компонентов тизерпина. Но не это главное, главное, чтобы об этом знал анестезиолог, он сделает соответствующие прикидки, даже если больной непосредственно перед операцией проглотит пару таблеток.

И еще одна запись из карты. Сухомлинов выписал Попкову направление в частную клинику «А-Пастер», специализирующуюся на диагностике и лечении мочеполовых заболеваний. К направлению врач присовокупил справку о том, что его пациент принимал тизерпин. В общем-то эта справка была для анестезиолога.

Радзянский положил карту на место, убрал в ящик коробку с лекарством и покинул центр.

В клинику «А-Пастер», расположенную на Кожевнической улице, Лев попал еще легче, чем в «Коррект-Центр». В ординаторской Лев, во-первых, нашел карточку поступившего в клинику Николая Попкова, во-вторых, пробежал глазами пару других карт уже прооперированных пациентов, обращая внимание только на один факт – когда именно старшая медсестра составляет справку для анестезиолога. В обоих случаях – в день операции.

Араб пролистал карту Попкова и изъял из нее справку лечащего врача. Нет справки, не будет и соответствующих данных. Эту справку Лев приобщил к делу другого пациента.

Фифти-фифти, думал Радзянский. Но все же склонялся к тому, что завтра в операционной будет произнесена стандартная фраза: «Мы теряем его!» Если нет, есть еще время, чтобы пообщаться с прооперированным один на один в его палате. Тогда поможет, к примеру, сакси-токсин, не уступающий артедрелазину, с помощью которого он отправил на тот свет директора финансово-промышленной группы «Митекс» Александра Грибанова. А если сработает, продолжил размышления Радзянский, виновных будет много, но ни одного из них не привлекут к уголовной ответственности, разве что выгонят с работы старшую медсестру с формулировкой «за халатное отношение к работе», не добавив при этом «повлекшее за собой...» и так далее.

* * *

Араб находился среди посетителей в холле клиники, когда к женщине лет сорока подошел врач и, взяв ее за руку, тихо произнес слова соболезнования:

– Мне очень жаль...

33

Радзянский открыл балконную дверь. Сквозняк парусом поднял легкие гардины, зашелестел газетой, расстеленной на столе, освежающим потоком прошелся по комнате. Лев закурил, отпил из бутылки прохладного пива и присел за стол.

Кроме «вальтера Р-38», с которым Лев навещал Пугало, у него был пистолет Макарова и бельгийский самозарядный пистолет фирмы FN (Fabrik National), название которого отражало калибр этого оружия: «пять-семь», то есть пять и семь десятых миллиметра. Однако в этом простом названии кто-то подметил остроумие производителей, так как первая и последняя буква в названии – five-seven – образуют аббревиатуру фирмы FN.

Этот пистолет, кажущийся сделанным полностью из полимера, Лев положил перед собой на газету и, повернув небольшой рычажок на предохранительной скобе, разобрал оружие на составные части: рамку, затвор-кожух, ствол с возвратной пружиной и магазин. Пистолет был новый, Лев пристрелял его в лесу и результатом остался доволен: при едва уловимой отдаче пули ложились куда надо, как из спортивного малокалиберного пистолета.

Лев высвободил магазин от патронов с высокой проникающей способностью, внешне похожих на автоматные, протер их салфеткой и с ее же помощью снова наполнил обойму. Все должно произойти быстро, ему некогда будет подбирать отработанные гильзы, на которых могли бы остаться отпечатки его пальцев.