Текст книги "Гуляния с чеширским котом"

Автор книги: Михаил Любимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Компромисс – хороший зонтик, НО ПЛОХАЯ КРЫША

В любом случае, здравый смысл близко соседствует с КОМПРОМИССОМ, свойственным национальному характеру, хотя и тут разная сволочь портит обедню, похохатывая, что при делении 50:50 англичане порой требуют для себя и двоеточие. Как-то я торговался на лондонском рынке Портабелло, куда все советское посольство выезжало для закупки дешевых и качественных продуктов, и казался себе Веллингтоном, разбившим Наполеона, когда удавалось уговорить зеленщика сбросить за брюссельскую капусту пару шиллингов.

– Я иду с вами на компромисс! – важно говорил зеленщик, подавляя в себе нездоровые инстинкты обогащения. – Только ради вас!

Я был счастлив, и если бы случайно не заскочил в обыкновенную лавку, где капуста стоила в два раза дешевле, то так бы и заснул с нежной любовью к английскому компромиссу.

На этот счет славно потешается Д. Микеш: английское правописание – это компромисс между буквами и некими визуальными образами; английская погода – это компромисс между дождем и туманом; приглашение английской уборщицы домой – это компромисс между неубранным домом и необходимостью убрать его самому; йоркширский пудинг – это компромисс между пудингом и графством Йоркшир, лейбористская партия – компромисс между социализмом и бюрократией, а вся политическая жизнь – это большая бескомпромиссная борьба между идущими на компромисс консерваторами и идущими на компромисс лейбористами.

Впрочем, великий Карл обдает холодным душем и английский здравый смысл, и примыкающий к нему компромисс: «Великая загадка для г. Гизо, – которую он в состоянии объяснить только особенной рассудительностью англичан, – загадка консервативного характера английской революции, объясняется длительным союзом между буржуазией и значительной частью крупных землевладельцев». Очень по делу, еще один удар, показывающий, что не следует увлекаться этнопсихологией.

Наивно представлять, что англичане уступают и идут на компромисс, когда чувствуют за собой силу, и наоборот, они могут вполне сдать свои позиции при нажиме, забыв о всяких компромиссах. Вряд ли англичане хотели заключить Мюнхенское соглашение с Гитлером в 1938 году, отдавшее Чехословакию на растерзание Германии, но правительство Чемберлена не располагало силой перед лицом реваншистской Германии, аналогичная история произошла на Ялтинской и Тегеранской конференциях: Черчилль был бы рад не отдавать под контроль Сталину обширных территорий Восточной Европы, однако мощь советской армии вынудила его к этому.

В то же время опасно садиться за стол переговоров с англичанами, уже вдолбив себе в голову, что они предрасположены к компромиссу. Заморочат голову, сделав вид, что отрывают нечто родное от сердца и жертвуют всем.

– Да ты англофоб! – закричал визгливо Кот, и от его крика в гостиной рухнула вниз люстра. – Тебе бы только и нагадить, как паршивому псу!

Как ни смешно, работая в КГБ, я наивно верил в чисто английскую склонность к компромиссу и «справедливую игру» – увы, немного прикоснувшись к бизнесу, завязанному на англичан, я был шокирован их жесткостью и нежеланием идти на компромисс, как следовало бы потомкам добрейшего мистера Пиквика.

Терпимость или толерантность

В том же «демократическом букете» цветет и роза ТЕРПИМОСТИ, – она произрастала в Англии так долго, что стала кровью и плотью нации, хотя и в палате лордов могут в пароксизме полемики заехать в нос. Одно другому не мешает, и тут радостно отметить, что после длительного царства Одной Извилины и как следствие – нетерпимости к любому иному мнению мы в последние годы изрядно приблизились к толерантности не только в Думе, но и в быту: наши граждане уже спокойно выслушивают иную точку зрения, не бросая в голову оппонента утюг (иногда не выдерживают).

– Интересно, но в российских газетах постоянно проходят репортажи о гражданах, которые сидят за столом, выпивают и закусывают, а потом один из них оглушает другого топором, режет на части и выбрасывает в мусорный бак! – язвительно заметил Кот.

– Если бы у вас пили по бутылке-две на брата, то, наверное, увеличилось бы число Джеков Потрошителей, – парировал я. – Зато как мы любим признаться в любви к ближнему и спросить нежно: «Ты меня уважаешь?»

Англичане терпимы, но это не означает, что они такие хорошие и покладистые, они могут и возненавидеть за мнение или поведение, не соответствующие их стандартам. Однако они прекрасно отдают себе отчет в том, что люди с иным мнением – это в порядке вещей, иное мнение – это не криминал и не повод для «психушки» (хотя иногда отправить туда и очень подмывает). Но не следует принимать английскую терпимость без всяких оговорок: она исчезает при проявлении беззакония или хулиганства – в Англии вам не дадут бить окна или лупить на улице женщину (в родной России такое зрелище обычно вызывает только болезненное любопытство). В английской жизни беззаботная дымка толерантности парит над толпой: живи и жить давай другим, не хватайся за голову, если вместо светофора увидишь голый зад, торчащий из окна, не учи жизни юного нищего, просящего на пропитание (хотя с такой рожей неплохо и в шахте поработать), уступай дорогу пьяному (если он тебя не начал душить).

Терпимость и вежливость шагают рука об руку, автомобилисты, уступая дорогу, галантно помахивают рукой: ради бога, сделайте любезность, проезжайте первым, мне будет так приятно! Проходите, дорогая, хотя выскакивать на середину улицы опасно, но я понимаю, что вы спешите на свидание, так проходите же, хотя я очень спешу, но готов ждать сколько угодно. Каждый одевается, дышит и движется на свой манер: можно во весь голос разговаривать в метро о шляпках (хочется прикончить обеих говоруний, но пассажиры и бровью не поведут: разве можно лишать человека права на самовыражение?), можно шагать по Риджент-стрит и бить по пустой банке из-под пива, соскучившись по футболу, можно орать на всю площадь и кувыркаться…

В свое время на ТВ лондонская «Скрытая камера» разыгрывала такой трюк: прохожему давали подержать на время обнаженный манекен женского рода (не манекенщицу же!) и исчезали. Какой пассаж! Вокруг люди, а он растерянно стоял посредине Пикадилли, зыркал по сторонам, бледнел и краснел – ведь не очень приятно держать в руках голую бабу, хотя и деревянную! И ни один пенсионер не прочитал ему мораль, никто даже не бросил на него осуждающего взгляда – стой себе с голышкой, если уж так понравилось.

Тут я заметил, что почему-то стою на четвереньках и пью молоко из кошачьего блюдца (Кот стоял рядом, высунув язык из Улыбки) – так постоянно случается с безродными космополитами, которые славят чужое отечество, пренебрегая собственным. Пожалуй, я опять перебрал с этими англичанами, а ведь совсем недавно, когда читал лекцию английским туристам и тактично заметил, что вклад Англии во Вторую мировую войну мог бы быть ощутимее, вдруг раздались зубовный скрежет и вой, и из задних рядов поднялись грозные джентльмены, потрясавшие кулаками, – оказалось, что они служили в конвоях, сопровождавших военные грузы в Мурманск.

О, свобода, публичная девка…

Не знаю ни одного исследователя, не отмечавшего СВОБОДОЛЮБИЕ англичан (тут все рыдают, начиная с 1215 года, дня рождения Магна Карты).

Действительно, все ветви власти уравновешивают друг друга и обеспечивают стабильность в обществе: в одиночку не в состоянии действовать ни королева, ни правительство, ни парламент. Английский суд, работающий на основе прецедентного права (еще один парадокс: «мать демократии» не имеет конституции и кодексов!), считается одним из самых независимых в мире.

Порой о свободе говорится выспренне, как в книге «Характер Англии», изданной в 1966 году: «Как же называется абстракция, во имя которой англичанин всегда готов биться и умереть? Это не мощь Англии. Это не богатства Англии. Это не народ и, конечно же, не правители Англии. Единственная страсть англичанина – это свобода, лишь угроза этой свободе может поднять его на бой. Англичане всегда были свободными людьми» [43]43
  А вот русский народ за что бился и умирал? Ни кола ни двора, мордовали и при царе, и при коммунистах, но шел в бой и за Русь святую, и за родину, и за Сталина…


[Закрыть].

Даже враг Альбиона Наполеон уважал английское право на свободу и был возмущен, когда после полного разгрома его решили направить на остров Святой Елены: «Я требую к себе такого же отношения, какое практикуют к гражданам Англии». Даже хулитель буржуазных свобод Ленин иногда срывался с марксистских вершин и писал о «высокой культурности пролетариата, вышколенного вековым развитием политической свободы» [44]44
  И тут плохо: «вышколенный»! Нет, не пошли Ильичу впрок буржуазные булочки, которые он так любил покупать в швейцарских кондитерских перед прогулкой в Альпы, и английское пивцо быстро забылось, видимо, всё хорошее вытеснила склочная баба, у которой Ульяновы снимали квартиру в Лондоне. Современники, правда, утверждают, что Ильичу нравился Лондон больше, чем другие столицы.


[Закрыть].

В 1951 году, по опросам Д. Горера (того самого негодяя, который объяснял покорность русских тугим пеленанием), подавляющее большинство англичан осуждало опеку и контроль и высказывало любовь к свободе.

Александр Герцен в свое время резонно заметил, что «трудно представить англичанина рабом», однако изрек очень русскую мысль: «Политически порабощенный материк нравственно свободнее Англии. Люди материка беспомощны перед властью, выносят цепи, но не уважают их. Свобода англичанина больше в учреждениях, чем в нем, чем в его совести; его свобода в common law, в Habeas corpus, а не в нравах, не в образе мыслей».

Небезынтересно сопоставить эту мысль с раздумьями Пушкина в «Разговоре с англичанином», написанном в 1834 году. «Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет тридцати шести. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина? Англичанин. Английский крестьянин. Я. Как? Свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского? Он. Что такое свобода? Я. Свобода есть возможность поступать по своей воле. Он. Следственно, свободы нет нигде – ибо везде есть или законы, или естественные препятствия».

– Неудобно спорить с классиками, но, по-моему, это обыкновенное оправдание рабства! – прокомментировал Кот. – И вообще оба меняли взгляды как перчатки: вначале горели свободою, когда сердца были для чести живы, потом постарели, набрались ума-разума…

Гены английского свободолюбия пока не открыты, и можно утешаться тем, что дело это наживное: поживи несколько веков в условиях законности и уважения к правам человека – поневоле «выдавишь из себя раба» и станешь свободным (относительно, естественно, ибо власть закона покрепче диктатуры произвола). А может, и не несколько веков? Может, нация заражается свободой мгновенно? Что за огонь кипел в крови во время Февральской и Октябрьской революций? Почему в процессе перестройки вроде бы пугливый и забитый народ вдруг оказался свободным? Но у нас свобода не имеет границ и напоминает волюшку (пока не появился новый Иосиф Виссарионович), а у англичан она идет под ручку с ЗАКОНОПОСЛУШАНИЕМ.

Демократия в Гайдпарке

Закон – что дышло

Еще римский историк Корнелий Тацит подметил, что жители британских островов «подчиняются дани, оброку и другим аналогам Империи с радостной готовностью при условии, что не будет злоупотреблений, это они остро ненавидят, ибо привыкли к покорности, но не к рабству».

Как писал наблюдательный немец Блох, «уважение к закону является источником национальной гордости, которая есть у каждого англичанина. В литературе и общественной жизни голос английской национальной гордости присутствует постоянно. В шовинизме Джон Буль оставляет позади себя другие народы».

Примечателен, хотя и не бесспорен, сравнительный анализ, сделанный знаменитыми учеными Гербертом Каном и Норманом Винером, которые проводят различия, с одной стороны, между древними римлянами и американцами, с другой – древними греками и западноевропейцами (вспомним рассуждения Гарольда Макмиллана). У первой категории власть пользуется безусловным уважением, у второй вызывает подозрение, у первой во главе угла – закон, у второй – личность, первые восхищаются великими людьми, у вторых они вызывают скепсис, первые отвергают дилетантство, вторые находят, что оно приличествует любому образованному человеку, первые считают свободное время пороком, вторые – целью жизни.

Законопослушание англичан не надо абсолютизировать, постоянно помня, что в условиях демократии государство отнюдь не является союзником (или благодетелем) для всех, наоборот, предприниматель воспринимает власть как потенциального противника: он воздержится от нарушения закона, если увидит для себя риск, но умело его обойдет, если увидит в нем «дырку».

– Что значит «дырки»? – закричал Кот. – Алиса тоже увидела дырку, оказавшуюся кроличьей норой. Неужели ты хочешь сказать, что, провалившись в нее, Алиса нарушила закон?

– Я понимаю, как дороги тебе дырки: ведь совсем недавно я подглядел, как ты запустил лапу в мышиную нору! – ответствовал я. – Но лучше не совать лапы в дырки и не проваливаться в ямы, норы или канализационные люки. Подальше от произвола Зазеркалья!

Очень важные персоны

В России всегда хватало неповторимых индивидуумов, но общественный культ ИНДИВИДУАЛИЗМА подавлялся соборностью или коллективизмом. Связано ли это с общиной или отсутствием частной собственности? Частично да, но вот американское общество демонстрирует поразительный коллективизм (борьба со СПИДом, массовые пробежки, всенародные борьба с курением и – о, ужас! – с пьянством, с «приставанием» к женщинам и т. п.), не ставя под сомнение собственность. «Проблемы, проблемы и проблемы», как говорил турецкий султан, рассматривая наложниц в своем гареме.

Джон Стюарт Миль подчеркивал приоритет личности перед государством, автор блестящих трудов об американской демократии, французский социолог XIX века Алексис де Токвиль, не раз посещавший Англию, писал: «Дух индивидуальности – это основа английского характера». (Правда, бедняга всё время ломал голову, как этот индивидуализм уживался с тягой англичан к созданию клубов, как они ухитрились выползти из своей индивидуальной скорлупы и впервые в мире образовать общества бойскаутов, защиты животных и Армию спасения [45]45
  Если бы де Токвиль прочитал четвертую главу «Истории «ВКП(б)», написанную, как утверждают, лично товарищем Сталиным, то он обнаружил бы там пассажи о диалектическом «единстве противоположностей» и перестал бы терзаться.


[Закрыть].)

Когда в Англии хотят похвалить человека, о нём отзываются, как о личности (personality). Английский индивидуализм проявляется в тяге к privacy, к девизу «мой дом – моя крепость», в стремлении оградить свою личную жизнь от разных вторжений, вроде домового комитета во главе со Швондером, и в резкой реакции на разные нравоучения и сентенции.

Бродят тут разные!

ЭКСЦЕНТРИЧНОСТЬ – это доведенная до крайности индивидуальность. Писательница Эдит Ситвелл в книге «Английские эксцентрики»: «Эксцентричность особенно развита в англичанах, и, в частности, потому, что в них существует специфическое сознание своей непогрешимости, составляющее основу британской нации».

Однако до безумия серьезный немец А. Блох считает эксцентричность дегенеративной чертой нации и отождествляет ее со страшным сплином, о котором многие прожужжали уши чуть ли не как о главной черте «английскости». Профессор мечет громы и молнии, осуждая эксцентриков; бесспорно, в Германии, где так любят дисциплину и порядок, не допустили бы столь наглого расцвета индивидуальности, подавили бы на корню позорный сплин, который, как он полагает, сродни эксцентричности. Хайль Гитлер! Какое безобразие, что в XVII веке существовал клуб любителей бифштексов, члены которого обжирались как свиньи! Или инвалиды приюта в Челси вдруг организовали гонки вшей, причем прямо на столах, делая ставки и заключая пари…

«Страсть к пари, – с возмущением пишет Блох, – одно из наиболее характерных выражений английского сплина. Пари заключают при всяком удобном случае, и это часто приводит к невероятнейшим эксцентричности и аберрации». С ужасом профессор рассказывает, как один англичанин поспорил на 50 гиней, что проскачет на коне тридцать миль за три часа, выпив три бутылки вина и развязав пояса у трех женщин. Очень по-нашему! [46]46
  С грустью думаю, что моя страсть к пари проявилась лишь раз в жизни: во время сидения в чешском баре в ЦПКиО им. Горького, там мы, студенты МГИМО, ныне МГУМО – университет! – убежав с лекций, спорили, кто сколько выпьет пива. Увы, я позорно проиграл и, главное, еле-еле добежал до единственного туалета, где уже стояла разбухшая очередь. Правда, потом развязал кажется всего лишь один пояс…


[Закрыть]

Один эксцентрик повелел захоронить его ногами в сторону восходящего солнца (вызов несправедливости устройства мира), другой изобрел кровать-будильник, которая выбрасывала его в точно назначенное время. А сколько предельно эксцентричных идей: вся история человечества вышла из Великих Пирамид, мужчины и женщины – это две совершенно различные расы, Земля раньше была Луной, всё в мире управляется сверхсуществами, ранее жившими в Тибете, они прикидываются владельцами ресторанов в Бирмингеме и ювелирами в Лондоне…

В Манчестере одно время процветал ресторан «У Тайсона», хозяин которого тиранически навязывал свои вкусы клиентам: подавал только бифштексы и ветчину, отказывая в овощном гарнире (только жареные тосты или хлеб), а тем, кто просил картофель, советовал приносить его с собой. Хозяин установил диктатуру: из напитков разрешались только эль, стаут (крепкий портер), кофе и чай, а если клиент требовал воды, его отсылали в соседний паб. В ресторане запрещалось читать (нарушителям Тайсон объяснял, что это не библиотека), курить, на что-то жаловаться и подолгу засиживаться. Один посетитель имел неосторожность попросить: «Официант, пожалуйста, немедленно подайте мне бифштекс!» – и тут же увидел перед собой кусок сырого мяса со словами «Вы можете получить мясо немедленно только в таком виде».

А разве не прекрасен англичанин-холостяк (какая жена вынесла бы такого эксцентрика?!), который создал в своем сельском поместье огромную мастерскую, где валялись оглобли, вагончики, мельничные крылья, старинные музыкальные инструменты, китайские лакированные игрушки, кринолины, военная форма, дамские шляпки, кокарды, бобровые шапки. Ни одной современной книги или газеты, ничего из нашего века. Хозяин был увлечен строительством у дома миниатюрного морского порта с гаванью-прудом, набережной, маяком, железной дорогой со станцией, пабом, гостиницей, коттеджами, парком из карликовых деревьев и даже замком.

Правда, такая эксцентричность уважительно квалифицируется как хобби.

Среди писательской богемы эксцентрики не переводились: глуховатый и желчный из желчных сатирик Ивлин Во носил слуховую трубу и любил в нее говорить, никогда в жизни не прикасался к телефону, уважал монархов только XVII века, писал письма своим соседям, живущим за углом, считал, что истинный джентльмен никогда не выглядывает в окно и не носит костюм коричневого цвета. Когда ему исполнилось 39 лет, он записал в своем дневнике: «Великолепный год. Я приобрел милую дочку; опубликовал превосходную книгу; выпил 300 бутылок вина и выкурил 300 гаванских сигар. Я имею доход 900 фунтов и никому не должен, кроме властей; здоровье у меня чудесное, когда не подорвано вином; у меня любимая жена; я с удовольствием тружусь в приятном окружении». Впрочем, какой же это эксцентрик? Просто милый человек со своими слабостями! К тому же, если писатель хотя бы немного не эксцентрик, он просто бездарен.

Летом 1999 года отдал богу душу лидер Официальной партии воинствующих монстров и дураков лорд Сач, по кличке «Кричащий», который с 1964 года тешил Англию громкими скандалами. На парламентских выборах Сач шокировал парадоксальным лозунгом «Голосуйте за безумие – оно обостряет чувства», носил высоченные цилиндры, золотые костюмы и шкуры из фальшивого леопарда. Он требовал реконструкции общественных туалетов с установкой там подогреваемых сидений специально для пенсионеров, продления дороги под Ла-Маншем до Швейцарии, что якобы улучшило бы налоговый статус британцев. Однажды для стабилизации экономики и удешевления топлива Сач выдвинул идею принуждения безработных и любителей пробежек и прогулок вырабатывать дешевую электроэнергию, затем пытался провести в парламент своего любимого пса Слоджа. До увлечения политикой «Кричащий лорд Сач» возглавлял известный ансамбль «Дикари», более сорока раз за время своей тридцатилетней карьеры он безуспешно баллотировался в парламент, однако «партия дураков» всё же однажды пробила своего мэра на выборах в небольшом городке. Сач никогда не был женат, жил вместе со своим 24-летним сыном, которого родила от него одна американская модельерша. Британцы относились к нему благодушно, радуясь, что он был неподкупен и постоянно бросал перчатку здравому смыслу и практицизму.

Небезынтересные мысли высказал насчет английской эксцентричности в «Дневнике писателя» Ф. Достоевский, упрекая русских в «деликатности перед Европой».

«В письме г-на Крестовского приводится один комический факт: «Около свиты появился какой-то англичанин в пробковом шлеме и статском пальто горохового цвета. Говорят, что он член парламента, пользующийся вакационным временем для составления корреспонденций «с места военных действий» в одну из больших лондонских газет; другие же уверяют, что он просто любитель, а третьи, что он друг России. Пускай все это так, но нельзя не заметить, что этот «друг России» ведет себя несколько эксцентрично: сидит, например, в присутствии великого князя в то время, когда стоят все, не исключая даже и его высочества; за обедом встает, когда ему вздумается, из-за стола, где сидит великий князь, и в этот день обратился даже к одному знакомому офицеру затянуть на него в рукава гороховое пальто. Офицер окинул его с головы до ног несколько удивленным взглядом, улыбнулся слегка, пожал плечами и беспрекословно помог надеть пальто. Конечно, более ничего и не оставалось сделать. Англичанин в ответ слегка приложился рукою к своему пробковому шлему».

Далее следует комментарий самого Федора Михайловича: «…В нас как бы укрепилась с детства вера (из романов и французских водевилей, я думаю), что всякий англичанин чудак и эксцентрик. Но что такое: чудак? Не всегда же дурак или такой уж наивный человек, который и догадаться не может, что на свете не все же ведь одни и те же порядки, как где-то там у него в углу. Англичане народ очень, напротив, умный и весьма широкого взгляда. Как мореплаватели, да еще просвещенные, они перевидали чрезвычайно много людей и порядков во всех странах мира…Такому ли человеку, да еще члену парламента, не знать, где вставать, где сидеть? Да нет страны, в которой этикет имел бы большее приложение, как в Англии… Тут английская гордость, но не просто гордость, а с заносчивым вызовом».

Возможно, Достоевский и прав, но мне этот англичанин кажется типичным в своем снисходительном отношении к чужим порядкам, которых он не знает и знать не хочет, а предпочитает чувствовать себя свободно, как у себя дома, и это совсем не эксцентрик.

– Ох, ты и научился вешать лапшу на уши публике! – вкрадчиво заметил Кот. – Разные там Ивлин Во, Достоевский и компашка. Ты уж лучше признайся прямо: разве вы, шпионы, не любите эксцентриков, не охотитесь за ними, как за куропатками?

На мой взгляд, люди, работающие на иностранную разведку, по-своему эксцентрики. Для тайного сотрудничества должна быть известная аберрация ума и души, не случайно в свое время в диссертации я сделал неутешительный вывод: среди англичан следует искать людей с отклонениями от норм английского национального характера. Где же их искать?

– Ты лучше расскажи о своей эксцентричной дамочке! – посоветовал Кот. – О кошках всегда интереснее послушать, чем об абстрактном характере!

И расскажу.

Я носом землю рыл, выискивая нужных людей, я бегал по пабам, я знакомился в парках и в концертных залах, я не упускал ни одного шанса, чтобы зацепить новый контакт. Я даже в дансинги бегал, надеясь станцевать танго и расположить к себе какую-нибудь скромную секретаршу министра обороны или машинистку Форин-офиса, однако рок был жесток: попадались веселые прачки и смазливые продавщицы. Лишь однажды я наткнулся на девицу из государственной службы, которая, лишь узнав, что я русский, оцепенела в моих жарких объятиях и от очередного танца отказалась.

Вот и на сборище ассоциации молодых консерваторов Челси (нечто вроде нашего комсомола при партии), куда меня пригласили прочитать лекцию о Советском Союзе, я старался поймать в мутной воде свою золотую рыбку.

Сначала скромный, но торжественный ужин со вступительным словом председателя региональной организации, за кофе – мой спич на двадцать минут и шквал вопросов на двадцать, после всей этой фанаберии танцы-шманцы-обжиманцы. Я поспешил пригласить брюнетку, сидевшую недалеко от меня и чрезвычайно внимательно (ключ к сердцу спикера!) впитывавшую каждое слово. Пока кружились, с удивлением и радостью узнал, что ее имя Бетси Келли и она работает в таком важном месте, как английский МИД, правда, в консульском управлении, но и это сгодилось бы: и в этой сфере у нас были свои интересы.

Зловредный закон счастья шпиона: если женщина красива, то непременно подвизается на ниве театра или ресторана и для разведки полный нуль; если кривая, косая, мордастая и задастая, то наверняка трудится в архисекретном месте. Так и с Бетси: хотя фигура и не фонтан, но вот лицо не просто мучнистого цвета, а все в рытвинах, ухабах и бородавках, словно на нем корчевали пни лесные гномы, кривые зубы выглядели как разрушенные бойницы Иерихонской крепости.

В народе бытует мнение, что шпионам не только разрешено взрывать и убивать налево и направо, но и женщин соблазнять в порядке вещей, как у Джеймса Бонда: на пляже, вынув прямо из купальника, в люксе за ликером «Драмбуйи», на скачущем мустанге или на ковре-самолете, отгородившись от вражеской контрразведки дымовой завесой. Огорчительно, но на практике, облюбовав даму в качестве объекта разработки (а как еще? ты же партии служишь, а не собственным низменным инстинктам!), несчастный шпион попадает под такой контроль начальства, что начинает жалеть, что сдуру влип в «бабское дело».

Повышенную заботу я почувствовал уже при первом докладе резиденту о Бетси. Англию шеф называл периферией (кстати, в Москве любили говорить о резидентурах на периферии, то есть в США, Англии и т. д.), знал о стране на уровне семиклассника, владел исключительно русским языком с каким-то странным налетом, сразу выдававшим уровень его университетов. За границу он попал впервые в жизни, до этого командовал филерами в Азербайджане и пользовался протекцией председателя КГБ. Профилем мой женераль походил на римского полководца, анфасом – на красивого (но туповатого) поэта, умел внимательно слушать, что большой плюс для любого начальника. В минуты откровения с упоением рассказывал, как устанавливал «жучки» в номере гастролировавшего Вертинского, как ночью к великому шансонье прибегали актрисули из кордебалета и чем-то там занимались. Из рассказа шефа создавалось впечатление, что артист просто катался по «жучкам» (наверное, они таились и в простынях), которые не только слушали, но и все видели – столько выплескивалось пикантных подробностей, не имевших никакого отношения к политическим воззрениям певца.

– Ведите себя осторожно, держите эту блядь на дистанции (шеф давно усвоил, что все женщины бляди) и хорошо изучите. Кто у нее родственники, с кем она общается здесь… Конечно, детально о характере работы. Но не забывайте о бдительности, этому нас всегда учил Дзержинский! – напутствовал он.

Удача, кажется, взошла на моем горизонте: Бетси приняла приглашение на ужин в китайском ресторане, там мы похлебали из пиал суп из акульих плавников, наелись бамбука, риса, гигантских креветок в сладком соусе, залили все зеленым чаем и рислингом, после чего, как истинный рыцарь, я довез даму до дома на такси. И вдруг:

– А может, зайдете ко мне на кофе?

Как гром среди ясного неба, будто сам товарищ Брежнев неожиданно предложил: «А не хотите ли пойти со мной в пивную?»

– Большое спасибо, но я спешу на работу.

– Как поздно вы работаете! Ведь уже одиннадцать вечера!

– Я сегодня дежурю… (говорил без сожаления, перед глазами мучнисто белели рытвины и ухабы).

Резидент выслушал мой доклад о рандеву с огромнейшим вниманием, словно я рассказывал о плане внезапного ракетного удара по СССР.

– Молодец! Правильно поступили, и не надо отклоняться от этой линии! Ни в коем случае не заходите к ней домой. Я не сомневаюсь, что вы удержитесь, но ведь она может сделать черт знает что: и брюки вам расстегнуть, и на колени плюхнуться, и ухватить за что-нибудь…

Очередной ужин. Оказалось, что в Форин-офисе она работает с паспортами – это интересно, чистые бланки нам нужны для нелегалов, которые рыщут по миру под прикрытиями монтеров или мясников, обводя вокруг пальца неутомимые спецслужбы. Намекнула, что хочет поехать в Амстердам, но средств, увы, не хватает. Ну, за этим дело не станет, был бы товар. Снова на такси, и снова к дому.

– Может, поднимемся и выпьем кофе?

– Извините, я опять сегодня дежурю… очень много работы…

– Какое у вас странное посольство, столько народу, и все равно много работы…

Я смущенно заметался, хлипко, словно касался питона, чмокнул ее в щечку и отвел глаза, – мне было стыдно за всё мужское сословие, и хотелось провалиться сквозь землю.

Резидент торжествовал, я чувствовал, что он проникся ко мне симпатиями:

– Молодец! Очень ловко вы выкрутились!

– Я чувствую себя неудобно, словно чего-то боюсь. Разрешите зайти хоть на пять минут…

– За пять минут многое можно сделать… Она интересная?

– Уродина! (говорил от души).

– Уродины – самые блядовитые. Красивые – избалованны, а эти всегда тянут в постель и, между нами, темпераментны, у меня была одна такая карга – (Улыбка римского полководца.) – Она пьет?

– Немного.

– Курит?

– Дымит как паровоз.

– Вот-вот… Курящая женщина напоминает пепельницу (хмык, я тоже поддакнул, хотя слышал это бонмо еще в детском саду). Держите линию!

Я и держал. И все же было противно врать у подъезда, стыдно было, как ни смешно, за Державу, в которой все граждане закрыли на замок свои похотливые принадлежности. Посему не без труда перевел часы рандеву на ланчи, когда просто нелепо провожать дам обратно на работу. Но день деловит и суетен, день – не для интима, днем трудней обволакивать и уговаривать…

Для первого ланча я выбрал шикарный ресторан, чтобы хоть этим компенсировать свою мужскую несостоятельность, заказал омара и модное, дорогое французское вино «Ночи святого Георга». Бетси упивалась яствами и обстановкой престижного ресторана с оригиналами изящного Уистлера на стенах, беседа развивалась, по канцеляриту нашей службы, «в нужном направлении», и я прикидывал завести разговор о передаче мне бланков паспортов уже в ближайшем будущем.

Я расплатился, лишь мельком взглянув на счет (в то время мне казалось, что это признак обеспеченности и хорошего воспитания) и уже собирался встать, когда случилось непредвиденное: Бетси вдруг ловко схватила со стола пепельницу и быстренько сунула ее к себе в сумочку – куда девалась только ее флегматичность! Я обомлел от неожиданности.

– Что вы делаете?

– Я коллекционирую пепельницы с названиями ресторанов…

Действительно, пепельница была изящна и сделана на заказ. Какой пассаж! Что делать? Не вырывать же пепельницу из сумки!

Я зыркнул по сторонам – официант занимался другими клиентами, никто на нас не обращал внимания. Конечно, обнаружат потом пропажу, но кто виновник? В любом случае больше в этот ресторан ни ногой.