Текст книги "Семья Ладейщиковых"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Старик не ждал зятя. Кончился дождь. Дед Матвей вылез из шалаша, оглядел небо со всех сторон, почесал бороду и раскурил трубку. Покурив, не спеша выбил о пенек пепел и решил сходить на огороды. До этого стояли жаркие дни. Ботва у картофеля поблекла, листочки свернулись в трубочку, будто их ошпарили кипятком. То-то после дождя хорошо на огороде!

Дед пошел вдоль берега к тому мыску, что язычком выдавался в озеро, – там были огороды. Он ходил по картофельному полю, приглядывался, примечал. Вот на делянке Семена Кирилловича дождевым ручейком размыло целый ряд. Как земля подсохнет, придется окучить.

– Ого-го-го! – услышал дед протяжный крик, который пронесся над озером и далеко отдался эхом. «И чего горлопанит, – подумал старик. – Как будто его режут».

– Матвей Данилы-ыч!

– Тьфу! – рассердился дед. – Вот ведь варнак, прости господи.

Выбравшись на поляну, он увидел у шалаша Ладейщикова, который, сложив руки рупором, снова приготовился издать свой призывный клич.

Дед подошел незамеченным и спросил:

– Чего дерешь глотку-то?

Петр вздрогнул, оглянулся, отступив шаг назад, и заулыбался.

– Я думал, ты рыбачишь.

– Лодка-то моя на берегу.

– Не заметил, – виновато признался Петр. – В гости вот пришел.

– Это чего ты в гости надумал? Вроде бы и причины нет, а?

– Выходной, дай, думаю, схожу.

– Врешь, по глазам вижу, что врешь. Снова поругались?

– Было, – сознался Петр, присаживаясь на чурбашек. – А я маленькую прихватил, – он вытащил из кармана пол-литровую и поставил ее на землю.

– Деньги понапрасну переводишь. У тебя их что, куры не клюют? – проворчал дед Матвей и полез в шалаш за кружкой и закуской. Копался долго, а вылез, расстелил свой старый брезент, нарезал хлеба и сказал:

– Закуска неважная: сушеная рыба да огурцы. Свежую-то утром с Никиткой отправил.

– Здесь был Бадейкин? – поморщился Петр.

– Был. Рыбу пугал. А тебе чего?

– Ничего, – он налил в кружку водки и подал деду. Тот круто посолил ломоть хлеба и выпил одним махом, крякнул, остервенело начал нюхать хлеб и уже после этого принялся закусывать.

– Что у вас там стряслось?

Петр начал хмелеть, на душе опять сделалось скверно.

– Молчишь, стало быть, и сам виноват.

– Ушла она, Матвей Данилыч.

– Это как ушла? Куда ушла?

– Домой, к матери.

– Погоди, погоди. Может, она просто так?

Петр отрицательно покачал головой.

– Был утром. Прогнала.

– Язви вас в душу! Кнутом бы вас обоих. Вот мое соображение.

Дед сплюнул, свернул брезент и бросил в шалаш.

– В гости он пришел! Нечего сказать, хороший гость! За мной, что ли?

– Нет, я пришел так, тяжело мне.

– И чего ты крутишь, не пойму. Ведь вижу тебя насквозь, – дед Матвей тяжело поднялся и строго спросил: – Какого дьявола еще ждешь?

Петр не стал ему противоречить. Со стариком спорить было опасно. А возможно, дед Матвей сумеет утихомирить Тоню?

Через несколько минут они оба направились к городу – дед – впереди, Петр – за ним.

VI

Приход деда Матвея и для Анны Андреевны и для Тони оказался неожиданным. Тоня со Славиком ушла в горницу. Анна Андреевна встала у печки, спрятав руки под фартук, готовая к защите. У нее и вид был такой: меня не тронь, и я тебя не трону, а тронешь – не уступлю.

Дед Матвей не поздоровался, бросил на лавку шапку, руками пригладил волосы на голове и сел возле стола. Петр примостился на табуретке, недалеко от двери, где утром сидел Бадейкин, и мял в руках фуражку, поглядывая в окно, во двор.

– Антонида! – властно позвал дед Матвей. – А ну, пойди сюда!

– А ты не кричи, не кричи! – сказала Анна Андреевна. – Можно и без крику.

– Не суйся, – нахмурился дед Матвей. – Ишь адвокат какой нашелся!

– Ты бы хоть, нехристь, здравствуй сказал, когда вошел-то. Ведь совсем одичал.

– Не твоего ума дело. Я тебя не спрашиваю.

– А ты спроси.

– Кыш! – не вытерпел дед и стукнул кулаком о стол. А Петр все больше и больше хмелел.

В кухню вошла Тоня со Славиком на руках. Она держалась спокойно, хотя давалось ей это с трудом.

– Что же ты себя так ведешь? – спросила она отца. – И кричишь, словно пьяный. Славика вот напугал.

– Антихристы! С вами белугой заревешь, – уже не так громко проговорил дед Матвей. Дочь всегда говорила с ним спокойно, и, когда случалось, спорила, тоже спокойно. И это гасило гнев старика.

– Зачем пришел? – снова спросила Тоня. – Если о доме соскучился, раздевайся, обедать будем. Если мирить с Петром думаешь – не помиришь. Сами заварили кашу, сами и расхлебаем.

Слова дочери обезоружили старика. Петр поспешил ему на помощь.

– Тоня, – через силу улыбаясь, сказал он, – давай кон-кон, – он запнулся, – конфликт считать исчерпанным.

– Да ты опять пьян! – горестно воскликнула Тоня. – Уходи, чтобы мои глаза тебя не видели! Сына хоть постыдись!

– Я что, я уйду…

– Нехорошо, Петр Алексеевич, – вмешалась Анна Андреевна. – Вот, к примеру, утром…

– Оставь, мама!

– Хватит! – сердито перебил дед Матвей. – Давай, мать, обедать.

– Я могу уйти, – пожал плечами Петр.

– Садись за стол! – скомандовал старик. – Экий ты строптивый!

– Поскольку Тоня не хочет…

– А я говорю тебе: садись!

Тоня обедать не стала. Одев Славика, она вышла с ним на улицу. Петр проводил ее тревожным взглядом, вздохнул, но пойти следом не решился.

После обеда Петр вышел на улицу, огляделся: Тони нигде не было. Его осенила догадка: ведь она ушла домой! Он заторопился на квартиру, где они жили, бегом поднялся на лестницу.

Квартира была пуста. Петр устало оперся о стенку.

VII

Соловьев вернувшись с рыбалки, лег отдохнуть. Проснулся уже в обед и услышал на кухне голоса. Он быстро вскочил и появился в кухне. Там с женой беседовал старый мастер механического завода Семен Кириллович Кочнев.

– Кириллыч! – обрадовался Соловьев, здороваясь с мастером. – Каким ветром тебя занесло?

– Каким тут ветром, – сказал Семен Кириллович. – Тебя ждал в гости, да разве дождешься? Вот и заявился собственной персоной.

– Коли заявился, идем в горницу. Лиза, – обратился Николай Иванович к жене, – поджарь-ка нам рыбки.

Кочнев и Николай Иванович ушли в другую комнату. Семен Кириллович, потирая подбородок, спросил:

– Рыбачил?

– Было дело.

– Где?

Николай Иванович назвал озеро. Семен Кириллович широко улыбнулся.

– На Матвеевской даче, выходит. Прижился на озере Матвей, дымом не выкуришь…

– Пожалуй, и не выкуришь.

– Встретил меня как-то, зовет. Приходи, говорит, рыбкой угощу. Такую уху сварганим – язык проглотишь. Порыбачим вместе. А какой я рыбак, скажи на милость? С ружьишком походить – иной разговор, да и то отошла уже пора. А все же соблазнил-таки, старый. Пришел к нему ни свет, ни заря, а он уже поджидает и еще ругается, что запоздал малость. Рыбачить он мастак, озеро, как свой двор, знает.

– Это он знает.

– Поплыли, значит, с ним, к камышам пристали. Рыбачим. У него одна за другой попадается, а у меня хоть бы какая-нибудь дохлая нарвалась. Нету и шабаш!.. «Это она тебе не иначе, как по знакомству клюет», – пошутил я. А он молчит, как в рот воды набрал.

– Он такой! – поддакнул Николай Иванович.

– Сижу скучаю – спасенья моего нету. Дай, думаю, закурю. И только это я достал кисет, только приспособил бумажонку, он как хватит!

– Кто?

– Окунь. Ка-ак хватит, аж удочка в воду полетела. Матвей на меня так глянул…

– А дальше, дальше!

– Я, значит, кисет из рук выронил, потянулся за удочкой. Лодка краем черпнула воды, Матвей мой зарычал, аки лев. С горем пополам поймал удочку, тяну, а он, дьявол, не идет.

– Кто не идет?

– Ну, кто? Окунь, ясное дело. Я его и так, я его и этак – упирается и баста! А Матвей шипит: «Не дергай, дурья голова! Не дергай! Подтягивай!» Я и не дергаю, изо всех сил стараюсь подтягивать, жарко даже стало – здоровенный попался.

– Мучился я с ним, мучился, все-таки подвел к лодке. И только это я нацелился его перекинуть через борт, он возьми да взыграй напоследок-то. Да. И был таков!

– Ушел?

– Натурально! Я чуть за ним следом не подался – обидно же! Да, спасибо Матвею – пусть он здравствует еще много лет, за ногу меня ухватить успел.

Николай Иванович смеялся до слез. А посмеявшись, спросил:

– А потом?

– Потом меня Матвей поедом ел. Терпел я, терпел и не выдержал: «Ну тебя к лешему, Матвеюшко. Высаживай давай на берег, а не то утоплюсь, отвечать придется». Высадил. А сам опять уплыл. Вернулся, мы с ним славную уху расхлебали. Так вот и было.

Пока Лиза собирала на стол, Семен Кириллович еще одну историю вспомнил, которая приключилась с ним на покосе прошлым летом.

Николай Иванович знал, что старик не анекдоты пришел рассказывать, что-то было у него главное.

– А скажи, Николай, – поглядел Семен Кириллович на Соловьева. – Правду болтают, будто завод наш на выпуск горнорудных машин переводить думают?

– Кто это, интересно, болтает?

– Ну, мало ли кто!

– А сам как думаешь?

– Что я буду зря думать? Ты начальство, ты и скажи.

– Правда.

– Спасибо, утешил. Вот это дело, – удовлетворенно сказал Семен Кириллович. Он поблагодарил хозяев за обед, вышел из-за стола и устроился на диване.

– Помню, – начал он, – пришел я на этот завод – смех и грех. Избушка на курьих ножках – вот и весь завод. Гвозди делали! А сейчас посмотри – махина! На глазах поднялась!

Рядом с Кочневым присел и Николай Иванович, поговорили о том, о сем, потом Соловьев закурил и, посмотрев сбоку на Семена Кирилловича, спросил:

– Слушай, Кириллыч, ты Петра Ладейщикова хорошо знаешь?

– Это директора-то кино, что ли? Как не знать – знаю. Мы с его отцом друзьями были. Ты, поди, Алексея-то Силыча тоже помнишь?

– Алексея Силыча? – Николай Иванович задумался. – Что-то не припомню.

– Вот тебе на! Алексея-то Силыча? В литейке работал, первым на заводе ударником был, красный партизан. Усищи носил во-о какие! Знал ты его!

– Погоди! Это, кажется, ему Орджоникидзе подарил именные часы?

– Ему! Ему!

– Помню! – отозвался Николай Иванович. – А я ведь не знал, что Петр Ладейщиков сын того знаменитого Ладейщикова. У нас этих Ладейщиковых много, не разберешь, кто чей сын.

– Мы с ним друзьями были, с Алексеем-то. Подружились в той гвоздарке, чтобы не соврать, году в десятом или двенадцатом. С тех пор судьба и связала нас одной веревочкой. Да-а! – задумчиво протянул Семен Кириллович. – Быстро летит время. Оглянуться не успел, а жизнь уже прошла. А ты к чему это спросил-то?

Николай Иванович передал Кочневу разговор с дедом Матвеем. Однажды он вызывал на беседу Ладейщикова. Петр тогда слово дал, что бросит пить, а вот не сдержал это слово.

Кочнев слушал внимательно, потом вздохнул и сказал:

– Это верно: свихнулся парень, не туда пошел. Говорил я с ним – не принимает, сердится. А Матвеюшко мудрец! – усмехнулся Семен Кириллович. – Дочь, говоришь, винит?

– Дочь.

Кочнев опять покачал головой, все еще усмехаясь.

– Мудрец! В цехе у нас работает, дочь-то, ты знаешь. Славная женщина, ничего против не скажешь. И инженер она хороший. А Матвеюшко намудрит, я его знаю! У него все шиворот-навыворот.

– Неладно у них получается, у Ладейщиковых, – сказал Николай Иванович.

– Неладно, – согласился Кочнев. – А ты бы, Николай Иванович, помог им. Приструнил бы Петра-то, ведь вконец парень испортился.

– Вот об этом я и думаю.

– Парень-то он, вроде, ничего. Одна беда – характером жидковат. С кем поведется, у того и наберется, не устоит.

Некоторое время помолчали. Николай Иванович докурил папиросу, смял ее в пепельнице и спросил:

– А что, Кириллыч, не прогуляться ли нам с тобой? Просто, без всяких дел и дум, а? Благо и день разгулялся! А вернемся, нам тут Лиза чайку приготовит.

– Отчего бы и не тряхнуть стариной? – улыбнулся старик. – Вполне согласен.

На улице было свежо и тихо. Пахло тополем. За городом синели горы. Соловьев и Кочнев шли не спеша, такие непохожие друг на друга. Соловьев высокий, еще моложавый, а Кочнев маленький, сухонький, но подвижный.

Они были старыми друзьями. Николай Иванович появился на заводе в шестнадцатом году. Трудно было пареньку, да на счастье учитель хороший попался: Семен Кириллович. С тех пор и началась их дружба.

Они вышли на заводскую площадь и остановились. За высокой каменной оградой, с узорчатой решеткой наверху, шумел, гремел, дышал завод. Длинные корпуса его прятались за тополями. Из заводских ворот то и дело проезжали грузовые машины.

Соловьев и Кочнев минут пять постояли на площади, любуясь заводом, а потом не спеша вышли на небольшую зеленую улицу. Остановились на мосту, переброшенном через пруд. Он разлился почти до самых гор. К нему со всех сторон сбегались каменные и деревянные дома старого города, иные подступали к воде близко. Справа, на самом берегу виднелись все те же корпуса завода, которыми они любовались с заводской площади.

Соловьев и Кочнев смотрели в даль. Ветерок трепал волосы Николая Ивановича. Семен Кириллович снял кепку, подставив вспотевший лоб свежему ветерку. По пруду плыл катер, доносилось осиное жужжание моторчика.

– Хорошо, чорт побери! – сказал Соловьев. – Как хорошо!

– К нам его надо, непременно к нам, – словно продолжая свои мысли, произнес Семен Кириллович. – На завод! А мы его вылечим!

– Это про кого ты?

– Да про Ладейщикова.

– А-а! – рассеянно отозвался Николай Иванович, вглядываясь в синюю даль, в горы, над которыми медленно проплывали белые облака.

VIII

От пережитого волнения и бессонной ночи Тоня появилась на работе с головной болью. Лицо ее осунулось, побледнело. Карие глаза, казалось, стали еще больше.

В цехе ее состояние заметили сразу, как замечают малейшие изменения в дружном коллективе, и поэтому старались меньше ей докучать. Но дел все-таки было много, трудно было обойтись без нее, и рабочие старались быть немногословными. Токарь-карусельщик Витя Сергеев пришел к Ладейщиковой уточнить чертеж и посоветовал ей сходить к врачу. Она ничего не ответила, только благодарно ему улыбнулась.

Потом в конторке появилась крановщица Маруся; как всегда, бойкая, шумная, краснощекая, она принялась ругать мастера и бригадира за то, что не обеспечивают полную нагрузку крана. Тоня слушала ее, зажав ладонями виски, и обещала все уладить.

– Вы больны, Антонина Матвеевна? – спохватилась девушка.

– Нет, нет, – возразила Тоня. – Иди, пожалуйста, работай.

Тоня надела халат и пошла в цех. Она спустилась из конторки вниз и остановилась у станка, на котором работала белокурая курносая Настенька, недавно пришедшая сюда из ремесленного училища. Девушка не видела Тоню и продолжала сосредоточенно наблюдать за резцом, держа одну руку на рычажке. Из-под кромки берета девушки выбилось несколько кудряшек. Они заметно вздрагивали от каждого Настенькиного движения. Но вот девушка обернулась и воскликнула:

– Ой, это вы!

– У тебя все в порядке? – спросила Тоня, любуясь милым лицом девушки.

– В порядке! – весело ответила Настенька. На ее груди за бортами халата Тоня заметила цветистую косынку. Настенька уловила ее взгляд и покраснела. Тоне совсем не хотелось смущать девушку, но она почему-то спросила:

– Подарил? – имея в виду Витю Сергеева, который – это было в цехе известно многим – ухаживал за Настенькой. Девушка потупилась и кивнула головой.

И с новой остротой припомнилась Тоне ссора с мужем, запершило в горле, и она сказала:

– Желаю тебе счастья, Настенька! – и притянула девушку к себе. Слезы застлали глаза. Чтобы не расплакаться, Тоня зашагала по пролету.

Через некоторое время в цехе в сопровождении секретаря парткома появился Соловьев. Тоня увидела его высокую фигуру еще тогда, когда секретарь горкома стоял недалеко от станка Вити Сергеева и, закинув голову, рассматривал лозунг, прибитый над выходом. Потом они подошли к Семену Кирилловичу, и Тоня подумала, что скоро подойдут и к ней. Ей очень не хотелось сейчас встретиться с Соловьевым и секретарем парткома. Но уйти было уже неудобно, и она занялась станком токаря Михеева. У станка случилась небольшая поломка. Тоня осматривала его, попутно пробирая нерадивого токаря. Она заметила, как из конторки спешил к пришедшим начальник цеха, грузный, с одышкой, с совершенно седой головой человек.

Через несколько минут вся эта делегация во главе с Соловьевым и замыкающим Семеном Кирилловичем приблизилась к Тоне. Она выпрямилась, тыльной стороной руки поправила на виске волосы и поздоровалась.

– А! – приветствовал ее Соловьев. – Сама товарищ Ладейщикова. Здравствуйте! Что же, товарищ инженер, не чувствуется вашей инициативы?

– Она у нас беспокойная, – вступился за нее начальник цеха.

– Не вижу! – возразил Соловьев. – На других заводах давно перешли на скоростные режимы работы, а про вас ничего не слышно.

– Скоро услышите! – заявила Тоня, нахмурившись. – При нашем станочном парке переход на скоростные режимы – задача нелегкая.

– А вы думали, у других все проходит без сучка и задоринки?

– Я вовсе так не думаю.

– Мы проводим опыты, Николай Иванович, – вставил начальник цеха.

– Долго что-то!

– Скоро только сказка сказывается, – сказала Тоня. Соловьев вприщур посмотрел на Ладейщикову, она смело выдержала его взгляд.

– Что ж, идемте, – обратился он к секретарю парткома. Николай Иванович на прощанье пожал Тоне руку. Его пожатие было крепким, энергичным, а глаза смотрели на нее с доброй усмешкой.

Когда Тоня осталась вдвоем с мастером, старик сказал:

– Крестник мой.

– Кто? – не поняла она.

– Николай Иванович, ясное дело. Здесь начинал мальчонкой. У меня ремеслу учился. В партию его рекомендовал.

– А я и не знала!

– Ты еще много чего не знаешь. Вот интересуется, готовы ли мы на выпуск новой машины переключиться. Партийное собрание заводское будет.

– Значит, правду говорили?

– Правду, – подтвердил Семен Кириллович и доверчиво взял Тоню за рукав. – Тащи его сюда, Петра-то своего, на завод. Пусть токарное ремесло одолевает или в литейку подручным.

– Куда! – грустно улыбнулась Тоня. – Он же директор кинотеатра! Начальство!

– Какой он директор! Недоразумение одно. Собой-то управлять не может, тоже мне директор выискался. Парень он не шибко волевой, руководства хорошего требует, глаз за ним да глаз нужен.

– Может быть, – тихо отозвалась Тоня.

– Верно говорю!

Тоня взглянула на Семена Кирилловича и прочла на его лице столько участия к себе, что ей захотелось рассказать ему о своих горьких размышлениях, попросить у него совета. Это желание вспыхнуло безотчетно и сильно. Однако Тоня подавила его. Она подумала о том, что должно быть очень нехорошо обременять других своим личным горем, выставлять его напоказ.

И Тоня ушла, раздумывая над словами мастера. «Возможно, Семен Кириллович прав? Но нет! Петр себялюбив, тщеславен. Не пойдет на завод, ни за что не пойдет. А все-таки сказать бы? Сказать? Нет, пусть сам догадывается!»

А старый мастер долго глядел вслед Тоне. Он слышал о ее размолвке с мужем и хотел от всей души помочь ей, но не знал, как это сделать. И то, что он посоветовал сейчас Тоне, конечно, не облегчило ее переживаний, а, может быть, скорее наоборот – усилило их. Он прекрасно видел, как Тоне было тяжело.

IX

Николай Иванович возвращался из механического завода пешком. Хотя в этот раз он обошел добрую половину цехов, но усталости не чувствовал.

К механическому заводу у Соловьева была особая страсть – здесь прошли его молодые годы. Где бы потом Николай Иванович не был, куда бы ни заносила его судьба, он с благодарностью вспоминал завод, которому суждено было стать для него суровой первоначальной школой жизни.

Очень изменилось все на заводе за прошедшие годы – и сами цехи обновились, пристроились новые, и молодежи появилось много, а кадровиков, тех, что после гражданской восстанавливали завод, затем реконструировали его, осталось мало, по пальцам можно перечесть.

Николай Иванович шел не торопясь. Он с улыбкой подумал о вчерашней рыбалке. Представилось озеро, шалаш и сам дед Матвей. Припомнилась жалоба старика на дочь, и перед глазами встала Антонина Ладейщикова такой, какой он ее видел несколько часов назад: в черном халате, строгая, с бледным лицом. А в глазах ее затаилась глубокая душевная боль и страстное желание скрыть эту боль от посторонних. Не хочет она облегчить страдание, поделившись с кем-нибудь. Что ж, каждый по-своему переносит несчастье. Рецептов здесь нет, а неумным вмешательством можно только усилить ее страдание. Но вместе с тем, Николай Иванович, как опытный партийный работник, человек, повидавший на своем веку немало хорошего и плохого, чувствовал, что вмешаться в ее жизнь все-таки надо. И чем раньше, тем лучше.

Как-то сами собой мысли Николая Ивановича перекинулись на сына. Учился сын в Свердловском университете, на каникулы уехал в Симферополь, к тетке.

Николай Иванович скучал по сыну. Целый год не виделись К тетушке уехал сразу после экзаменов. В начале августа приедет. И тогда они пойдут на рыбалку. Николай Иванович и отпуск приурочил к августу. Ни на курорт, ни в санаторий ему путевки не надо. А чем, собственно, не курорт на лесном озере? Уедут они на самое дальнее озеро, построят на островке шалаш и будут там жить-поживать, пока не надоест: рыбу удить, уху варить, малину собирать. Лучше этого и не придумаешь!

Эти мысли отвлекли Соловьева от служебных забот, А заботами хоть пруд пруди. Электролитный завод завалил полугодовой план, секретарь парткома там новый: помогать надо. На бюро горкома надо послушать, как готовятся школы к учебному году. Одному коммунисту неправильно выговор записали – необходимо разобраться, в чем дело, да посмотреть, все ли хорошо в этой партийной организации. Там что-то частенько стали ошибаться! А в горторге один товаровед проворовался, да не в первый раз, а его только слегка пожурили. Несправедливо! Вчера старушка приходила, на сына-коммуниста жаловалась: воспитала, вынянчила, а он бросил ее на старости лет. Да и Ладейщиков хорош. Предстоит с ним еще раз поговорить, – подумал Николай Иванович.