Текст книги "Девять возвращений [Повести и рассказы]"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Лицо его покрылось пятнами, сузились, напряглись глаза.

– Хочу, чтобы перевезли домой. Немедленно! Наркотиков ни грамма! Не позволю!

Илья тихо сказал:

– Голая боль, она непереносима, Юра.

– Мне нужно работать. Я должен сделать генератор.

Юра начал задыхаться, голос охрип, на висках выступили капельки пота. Илья осторожно возразил:

– Тут замкнутый круг. Пойми – наркотики исключают работу, а работа исключает наркотики.

– К черту круг! Слышишь!

Юра приподнялся на локтях.

– К черту! Мне требуется месяца три-четыре. Говори! Чего опять молчишь? – Он смотрел в глаза Илье. – Три-четыре. Ты слышишь?!

Илья молчал.

Юра швырнул на пол стакан, который все еще сжимал в пальцах.

Распахнулась дверь, и вбежала испуганная сестра.

Илья, сам не узнавая своего голоса, глухо и медленно сказал сестре:

– Уйдите, пожалуйста.

2

Юра лежит у себя в комнате на диване, на доске. К дивану придвинут письменный стол. Подняться к столу Юра, конечно, не может, но когда стол рядом, как-то привычнее работать.

На столе телефон, лампа, разноцветные карандаши для схем, пузырьки с тушью, справочники, старая готовальня, еще студенческая, с тупым рейсфедером и ржавым циркулем, из ножки которого выпадает иголка.

Каждый день звонят по телефону Алехин, Стибун, Иркутов, Шебанов.

Если врачи считают, что в жизни у него потеряны все шансы, то в работе, извините, – здесь он хозяин и шансы еще есть. Появилось какое-то внутреннее видение и знакомая лихорадочная приподнятость в предчувствии удачи.

Вдруг обнаруживается кратчайший путь, который сразу никогда не дается. И нужно исколесить десятки проселков, чтобы наконец выбраться на дорогу. И вот приходят легкость шага и удача. Вперед! Ни минуты промедления. Но бывает и так, что опять ошибка, опять проселок – и тогда отчаяние и слепая ярость. Обостренное самолюбие в тягость окружающим и самому себе. Слабые отступают, сдаются, а сильные, преодолев отчаяние, вновь идут на поиски.

На груди у Юры лежит кусок фанеры. Полочка, которую Мариша вытащила из платяного шкафа. Она служит ему столом и чертежной доской.

Сегодня пятый день он живет без наркотика, только на ночь снотворное – и это все, что он позволяет.

Боль в спине – туго свернутая пружина, которая держит в напряжении нервы, каждую мышцу.

Юра работает и прислушивается, когда эта туго свернутая пружина начнет медленно раскручиваться, требовать пространства и давить…

Юра закрывает глаза, вытягивает шею и напрягается, чтобы сдержать пружину, не стонать. А то услышит Мариша, и тогда опять низко над ним ее испуганные глаза и прерывистый шепот. Опять телефонные звонки – Илье, врачам в больницу Семашко, профессору Юхнину.

Юра молчит и терпит. Вначале он постукивает пальцами по доске и отвлекает себя. Потом считает в уме – один, два, три, четыре… восемь… десять… двадцать, сорок… Лишь бы не слышать боль, не чувствовать ее колец.

Когда не помогает счет, он ломает в пальцах карандаши, и они хрустят и сыплются на пол. Так борется с самим собой.

На кухне звякают кастрюли и льется в раковину вода. Это Мариша.

Завод пружины слабеет, толчок и тишина. Теперь до следующего дня, потому что за ночь, пока его сморит короткий сон, пружина вновь заведется.

Сегодня Юре с утра хорошо работалось. Голова была свежей и ясной. Удалось выкурить папиросу, пока Мариша принесла умыться.

На столе и на диване солнечные пятна, в которых шевелятся усатые пушинки. Они прилетают с улицы, с деревьев. Птицы царапают когтями подоконник, стучат клювами в кормушке.

Юра сделал даже короткую гимнастику – поднимал и опускал руки, сгибал в локтях.

Мариша в стареньком халате, такая домашняя и всегда такая необходимая. В волосах запутались капельки воды и зажглись под солнцем огоньками: только что умылась. Зажглись огоньки и на ресницах, и на бровях.

Юра обнял Маришу и тихонько притянул к себе.

Совсем юная женщина, любимая и потерянная. Может быть, неправильно была прожита с нею жизнь – в постоянной спешке, в работе, – но без работы он жить не мог и без спешки тоже. Кажется, она это понимала и понимает даже теперь, когда работа все равно не отпускает его, беспокоит и мучает своей незавершенностью.

Сегодня Юра ждал Стибуна, чтобы поскорее приступить к работе с генератором на жидких металлах. Начать он решил со ртути.

Еще в молодости она принесла ему удачу. Это была первая в его жизни удача. Может быть, ртуть принесет теперь и последнюю.

Он только поступил тогда в институт и решил разгадать секрет лампочки «Игуана».

По виду лампочка была похожа на обычную электрическую, но давала ультрафиолетовые лучи и белый свет, короче – заменяла солнце. Лампочка была американская, вокруг нее в иностранной прессе стоял рекламный шум. Фирма гарантировала продолжительность горения в тысячу часов.

Лабораторией руководил тогда старик Бахметьев. Он заметил, что Юра читает все про «Игуану». А вскоре в институт прибыл комплект этих ламп для нужд лаборатории.

Бахметьев застал Юру с «Игуаной» в руках.

– Разбирает любопытство? – улыбнулся старик.

– Да, вроде, – смутился Юра. Он работал лаборантом у Иркутова по газоразрядникам.

– Ну что ж, – сказал Бахметьев. – Покопайтесь с американкой в свободное время.

Юра с радостью принял разрешение. Пусть работа еще не изобретательская, а связанная с раскрытием чужих мыслей, но самостоятельная. Только испугался, вдруг Иркутов обидится: вот так помощник – отвлекся от газоразрядников, да еще на какую-то ерунду! Но Иркутов не обиделся, а тоже сказал: «Покопайтесь».

Бахметьев выдал Юре для опытов коробку, в которой было десять «Игуан».

Юра вскрыл первую лампочку, исследовал ее. Ничего особенного: принцип дуговой точечной лампы, а для того чтобы снизить напряжение при зажигании, в ней катался ртутный шарик.

Юра потерял остроту интереса. «Все проще пареной репы», – сразу решил он. Оставалось заказать в стеклодувной баллон из специального стекла, прозрачного для ультрафиолетовых лучей, изготовить электроды, капнуть ртуть – и лампа готова.

Когда детали были изготовлены, Юра быстро смонтировал свою «Игуану». Включил в сеть, и лампа вспыхнула голубоватым пламенем. В ней действительно было что-то от солнца, но погорела она минут двадцать и погасла. «Наверное, подвели электроды», – решил Юра.

Изготовил новые и перемонтировал лампу. Зажег, а она опять погасла.

Юра разбил еще одну импортную и начал внимательно сравнивать детали, выверять – все как будто правильно.

Он произвел анализ ртути в импортной лампе и в своей – ртуть одинаковая. Анализ электродов – электроды одинаковые. Но его лампы гасли, баллоны чернели и покрывались хлопьями.

Казалось, пустяк, все ясно, а не получается. Даже перед Бахметьевым неудобно: он отнесся к этому как к забаве, к Юриной прихоти. Начинающий инженер пробует себя, свои мускулы. Вот и попробовал, с электрической лампочкой не справился!

Илья вначале подтрунивал над Юрой: водит за нос американка! Потом перестал, до того Юра сделался одержимым. Мариша тоже оставила в покое и ни о чем не спрашивала. Молчали и Бахметьев с Иркутовым. Тогда поближе познакомился и с Алехиным. Он был уже старшим инженером и часто глядел на Юрины лампы, которые гасли, и на чужую, которая горела пятнадцать суток подряд. Но тоже помалкивал, только дружески ударял в плечо.

У Юры в запасе оставалась единственная «Игуана», когда наконец он ее разгадал. Он рассматривал лампу на свет. Как всегда, в центре катался ртутный шарик. Под руками была лупа, и Юра решил ею воспользоваться. Ему показалось, что ртуть мутная, будто покрыта пылью. Он поглядел на свою ртуть – чистая. И вдруг все понял: электроды в работе испаряются и, конечно, металлизируют стекло, а ртуть смачивает металлизированную поверхность, отсюда хлопья и помутнение. А если в баллоне будет пыль, то она, как изолятор, предохранит стекло от контакта с ртутной каплей.

От счастья захотелось пробежать по институту козлом или засвистеть в четыре пальца. Знай наших! Вот почему Бахметьев, Иркутов и Алехин ни единым словом не помогли в работе. Хотели, чтобы сам ощутил ту лихорадочную приподнятость, которая сопутствует удачному эксперименту раскрытия тайны, пускай и чужой, но все-таки тайны.

Юра тут же схватил ступку и растолок кусок кварца в мелкую пыль. Всыпал в баллон и побежал в стеклодувную запаивать. Включил лампочку – горит. Час… три… пять!

Прибежал Алехин, поглядел на лампочку, поздравил. Пришли Бахметьев, Иркутов, тоже поглядели и поздравили.

Бахметьев спросил:

– Ртуть хитрила?

– Да, ртуть.

Стибун сидел в кресле около дивана и записывал в блокнот, что следовало сделать для новых опытов с генератором. Юра говорил быстро, потому что все продумал.

– Надо найти критическую температуру и давление ртути. Эти данные где-нибудь есть. Посмотри в «Критикал тейблс» или у Ландольта. Может быть, есть данные и для индия и галлия. Проверь, полистай «Электронике». Отыщи обзор по РСД, ртутным лампам сверхвысокого давления. Если у нас в институте нет – достань через обмен. И характеристики к ним.

Стибун кивнул.

Мариша уже второй раз заглядывала в комнату, говорила, что Юре пора поесть, но Юра отправлял ее обратно.

– Мами поручишь заказать кварцевый капилляр сантиметров в сорок и испробовать на давление.

– Чем? Азотом?

– Да. Треснет или нет. Нужно, чтобы выдержал не меньше двух тысяч атмосфер. У Алехина попросишь импульсник. Десятикиловаттный. И вот еще что – посмотришь у Лёба, как меняется потенциал зажигания с давлением. Если не разберешься, Лёба пришлешь мне. Пока все.

Стибун поднялся, спрятал в карман блокнот. Он ни словом не обмолвился о болезни, так было решено в институте. Продолжается нормальная работа, только человек дома – вот и все.

На прощание Юра сказал:

– Стибун, действуй, нажимай. При любой заминке с хозяйственниками, с администрацией звони мне. Я сам буду с ними ругаться.

– Позвоню. Но Мами тоже умеет с ними разговаривать.

Юра улыбнулся:

– Покланяйся ей.

– Поклонюсь. Отдыхайте.

Стибун ушел.

Юра слышал, как Мариша закрыла за ним дверь на лестницу.

Сейчас будет уговаривать что-нибудь съесть, а есть не хочется. Вот закурить бы! Но Мариша папиросы убрала: женская логика, будто папиросы мешают жить.

3

Илья и Мариша на кухне. Дверь прикрыта, потому что Юра недавно задремал: у него был острый приступ.

Илья моет иглы и шприц.

Он заставил Юру согласиться на укол, первый после больницы. Юра сопротивлялся, но потом уступил, когда начал терять сознание.

Мариша бледная стоит посредине кухни, сжав кулаки у подбородка, и сдерживается, чтобы не заплакать тяжелым плачем. Почему жизнь наотмашь сбила ее с ног? Не дала даже ни единой возможности бороться за Юру, сопротивляться?

Мариша сдерживается, но слезы все тяжелее давят на сердце, и она опускается на стул, роняет руки. И вначале тихо, а потом громче и громче повторяет:

– Юра… Юра. Юра-а!

Илья оставил шприц и, подойдя к ней, взял за плечи. Поднял со стула и встряхнул.

– Илья, Илюша! Я не могу больше.

– Перестань, успокойся. Ну же, перестань.

И он краешком полотенца, которое висело у него на шее, начал вытирать ей глаза и щеки.

– Он борется, и ты видишь, как он хорошо борется.

Мариша плакала все сильнее.

– Но это ни к чему.

– Как ты смеешь так говорить! – Илья отстранил ее от себя и поглядел прямо в глаза. – Он работает!

– Но он не может работать всегда. Говори, Илья. Ну! Молчишь!

Теперь она сама посмотрела ему в глаза, маленькая, бледная, с мокрыми вздрагивающими ресницами.

Илья понимал, что, когда Юра кончит опыт с генератором, кончится и усилие, которое его держит. Оно подобно траве, способной поднять и удерживать камень.

Мариша закрыла глаза и опять опустилась на стул. Сидела без движения. Илья тоже молчал.

Юре было обидно за себя – не выдержал, согласился на укол, – и вот результат: болит голова, полусонное состояние.

Позвал Маришу:

– Дай папиросы.

– Юра!

– Где папиросы? – резко перебил ее.

Она вынула из стола начатую пачку.

С удовольствием сам покрутил в пальцах папиросу, сам зажег спичку и сделал большой глоток дыма. Потом еще один.

Сегодня должны сообщить из лаборатории о результатах с капилляром: выдержал давление или не выдержал.

В коридоре у дверей позвонили. Мариша пошла открывать, вернулась и сказала:

– Это к тебе.

В комнату вошла Настя.

– Я за курьера. Здравствуйте, Юрий Николаевич.

– Здравствуйте, Настя.

Она передала пакет, в котором были обзор, характеристики ламп РСД и толстый том Лёба.

– Что в лаборатории? Как дела?

Настя всегда знала, удается какой-нибудь эксперимент или не удается. «По осколкам понимаю, – шутила Настя. – Если все в мусор побросано, оно ничего и не получилось».

– Испытывают, Юрий Николаевич. Вчера до ночи испытывали и сегодня тоже. Стекла в мусоре не было.

– Стекла, говоришь, в мусоре не было?

– Ни крошечки. – Настя лгала. В мусоре были осколки кварца. – А как вы, Юрий Николаевич? Как самочувствие ваше?

И вдруг с испугом хлопнула ладонью себя по губам:

– Ой, что же это я!

– А что такое? – удивился Юра.

– Господи, – засуетилась Настя, – толковали мне, дуре, чтоб вопросов… – И тут она опять хлопнула себя по губам. – Я пошла, Юрий Николаевич. Побежала.

– Да куда же вы, Настя! Посидите.

– Нет, нет. – И Настя заторопилась к выходу.

Юра развернул обзор по ртутным лампам, характеристики. Закурил папиросу, Мариша постояла в дверях и тихонько ушла на кухню. Он даже ее не заметил.

«РСД сойдут для предварительных опытов, – думал Юра, разбирая характеристики и обзор. – Надо их подогреть и попробовать в импульсном режиме. Выяснить, как поведет себя ртуть. Примерно то же будет происходить и со ртутным капилляром. РСД сократит часть опытов. Выиграю во времени!»

Юре мучительно захотелось в лабораторию. Сесть за свой монтажный стол, пропитанный запахами реактивов. А теперь приходится держать перед собой кусок фанеры из платяного шкафа. Пахнет он мебельным клеем и нафталином.

Хотелось самому заняться ртутной лампой, испробовать, как выдержит нагрев и импульсы. А то будут копаться. Что там Мами? Голова небось занята клипсами и нейлонами – до сих пор не справится с капилляром!

Ландольта и «Критикал тейблс» можно послать к черту с их жалкими данными о ртути, а прямо начинать опыт с РСД. Здесь ртуть себя и покажет – и критическую температуру, и давление. Еще в запасе имеются индий и галлий. А если капилляр разнесет? Что тогда? Увеличить его толщину? Но на сколько?

Юра прочитал еще несколько страниц обзора, пробежал глазами кривые характеристик. Все-таки основные надежды на ртуть. Не зря ее теперь используют рабочим телом в котлах. Да что же они там копаются с капилляром?

Зазвонил телефон.

Юра сорвал с рычага трубку.

– Я, Мами, я! Да не тяните же. Выдержал? Какое давление? Та-ак. Постойте, я закурю. Мариша! Мариша! Ну, где же ты?

Вбежала Мариша.

– Пожалуйста, спички. Завалились за подушку.

Мариша отыскала спички, дала прикурить.

– Спасибо. Две тысячи атмосфер, Мами. Это именно то, что надо. Тащите к телефону Стибуна. Стибун, приступайте к опыту с лампой. Да, да, РСД. Импульсник у Алехина взял? Прекрасно. Внешний кожух долой. Подогрей ее кислородной горелкой и подключи к импульснику. Определи частоту следования и грей. Да, да. Нещадно грей кислородом. Мами посади к приборам, пускай записывает показания.

Кончив разговор, Юра занялся Лёбом.

Вскоре из лаборатории опять позвонили: РСД лопаются, не выдерживают. Горячая ртуть забрызгала лабораторию.

– Спокойно и по порядку, – потребовал Юра.

И Стибун рассказал все по порядку.

Пока РСД не грели, получались яркие вспышки. Импульсник давал почти полную мощность. Боялись его запороть, потому что Алехин предупредил – запасного нет. Потом сняли с РСД кожух и начали осторожно греть кислородом. Но ввод треснул. Мами получила на складе другую лампу. Грели и подавали импульсы. Лампа взорвалась.

– А почему она взорвалась? Опять ввод полетел?

– Не знаю.

– Повторите все заново. Погодите, я вам буду сейчас звонить. Алехин у себя?

– Не видел его с утра.

Юра соединился с коммутатором института:

– Дайте Алехина.

Пауза.

– Алехин не отвечает.

– Тогда заместителя директора по научной части.

Трубку снял сам Кедрин.

– Дементий Максимович, это Галанов. Мне нужен большой вытяжной шкаф. Распорядитесь, чтобы химики пустили к себе. Дня на два. У них самый большой.

– Юрий Николаевич, – ответил Кедрин, – вы же химиков знаете.

– Знаю. Собственники они паршивые.

– Это, пожалуй, вы их слишком.

– Ничего, стерпят. Дементий Максимович, ну посудите сами, не могу же я травить людей ртутью. И охрана труда кричать начнет – акты, протоколы. Вам же неприятности. Спасибо. Не беспокойтесь, поведем себя лояльно.

Юра опять вызвал коммутатор, лабораторию:

– Стибун, завтра продолжите опыты с РСД у химиков в вытяжном шкафу. Кедрин разрешил. Понимаю. А вы напустите на них Мами – пусть ругается или очаровывает, но шкаф получит. Следите за вводами.

Юра положил трубку, вздохнул.

Вводы – серьезное препятствие, которое его ожидает. Если в РСД впаи не выдерживают, значит, в капилляре тоже не выдержат. А чем заменить впай?

В дверях опять Мариша:

– Юра, съешь что-нибудь. Я сварила бульон, нажарила гренок с сыром. Редиску на базаре купила, огурчики.

Юра подозвал ее к себе:

– Сядь.

Мариша села на уголок дивана.

– Ближе сядь.

Она села ближе. Он обнял ее за талию.

– Ты прости меня, что я так сегодня. Ну, с папиросами. Хочешь, я не буду курить? Совсем не буду. Вот забери их и спрячь.

Он протянул ей пачку с папиросами.

Мариша взяла ее, улыбнулась.

– Не веришь? Тогда побожусь – аты-баты, побьют меня солдаты, боярин Прокоп бросит в укроп.

– Вот теперь верю! – засмеялась Мариша.

Сыплются на пол карандаши, в сердце перебои: пружина медленно раскручивается.

Юра считает в уме – один, два, три, четыре. Стучит пальцами по доске. Не помогает.

С каждым приступом боль становится злее и продолжительнее.

Звонит телефон – Стибун или Мами из лаборатории. Юра не может взять трубку: боится – не удержит.

Телефон умолк.

Давление пружины нарастает – сколько же сегодня у нее витков?

Опять звонит телефон или ему чудится? У Стибуна, очевидно, по-прежнему летят в капиллярах вводы. Он может и не звонить, Юра сам все знает. Но ничего другого он еще не придумал.

Кажется, он теряет сознание.

Открыл глаза. Будто закрывал на мгновение, а перед ним уже Мариша и Илья.

Мариша трет виски мокрой салфеткой. A-а, нашатырный спирт. Илья со шприцем – шприц полный, желтоватый. Морфий!

Юра хочет сказать Илье, чтобы не смел.

Илья наклонился, делает щипок на руке, сейчас уколет.

Юра собирает остатки сил и отталкивает его.

Илья от неожиданности роняет шприц. Юра слышит звон разбитого стекла.

Мариша закусила губы, моргает, моргает, чтобы не заплакать.

Последний виток, и пружина остановилась. Можно вздохнуть.

– Ты извини, кандидат наук, – говорит Юра. – Дай лучше пить.

– Ладно, – кивает Илья и дает ему со стола чашку с водой.

Мариша подбирает осколки шприца и ломаные карандаши.

– Старый товарищ называется, и туда же со шприцем. Обещал мне, трепач.

Илья приподнял ему голову, чтобы удобнее было пить.

– Помалкивай. Сам трепач.

– Что? Аэросани вспомнил?

– А ты думал!

Юра попросил еще пить, потом устало закрыл глаза.

Илья показал Марише на дверь, и Мариша осторожно вышла. Илья раскрутил контактную розетку телефона, выдернул шнур и тоже незаметно вышел.

4

У Юры в комнате производственное совещание. В креслах и на стульях сидят Мами, Стибун и еще двое новых работников – Ильичев и Григорьян. Алехин недавно прикомандировал их к Юриной группе.

Юра давал задание по разработке вводов. Были испытаны уже всякие вводы – и проволочные и жидкостные. Но все не выдерживали высокого давления.

Порой думалось, что тупик, преграда, которую не одолеешь.

Мариша сжалилась и предложила папиросы. Юра отказался.

Ни на минуту не расставался с фанеркой из платяного шкафа. Илья смастерил на ней защелки, которые удерживали в любом положении бумагу, логарифмическую линейку, а сбоку самопишущую ручку. Так работать лежа было намного удобнее.

Юра исписал уже стопку бумаги – расчеты, наброски, эскизы. По привычке пошли в ход поля справочников и журналов. Даже фанерка с двух сторон покрылась формулами и цифрами.

Многое из придуманного испытывалось в лаборатории, но большая часть оставалась на месте, на бумаге.

На этот раз Юра давал задание разработать вводы по принципу обратных шлифов, которые притирались бы в капилляре, как притирается пробка во флаконе с духами. Изготовить шлифы с малым конусом, тогда давление в генераторе не вытолкнет их, а, наоборот, уплотнит, прижмет к стенкам.

Когда Юра кончил сообщение о шлифах, начали задавать вопросы.

– Какой они должны быть формы?

– Обыкновенный конус.

– Какой угол на сторону?

– Один, два градуса. А еще лучше устроить несколько опытов со шлифами под различными углами, но не свыше трех.

Мами вела запись совещания в журнал.

– Капилляров тоже закажите побольше. В мастерских будут вздыхать, а вы заказывайте.

– Закажем, – кивнула Мами. – Повздыхают и перестанут.

– У нас теперь свой импульсник, – похвастался Стибун. – Собственный.

– Откуда?

– Алехин вчера подарил. «Губите, сказал, окаянные, по своему усмотрению».

– Юрий Николаевич, – улыбнулся Ильичев, – охрана труда наведывалась.

– Караулят, – сказал Григорьян, – когда со ртутью что-нибудь нарушим.

– Но вы не очень уж нахально там. С охраной труда бороться сложно, у них параграфы.

– А мы Настю в дозор ставим.

Пошутили, посмеялись.

Юра продиктовал порядок проведения испытаний со шлифами на давление. Производственное совещание закончили. Все быстро поднялись и начали прощаться. В это время приехал Алехин.

Марише он сказал:

– Дел никаких не имею, навестить заглянул.

Но когда Алехин посмотрел на Юру, обессиленного и бледного, тоже собрался уходить вместе со всеми.

Юра попытался удержать.

– После приеду, – буркнул Алехин и, как и прежде, только тихонько толкнул Юру в плечо.

Перерывы между приступами становились короче. Боли изматывали, голова ныла не переставая, и утром, и днем, и вечером.

От наркотиков Юра по-прежнему отказывался. Разрешил увеличить на ночь дозу снотворного и колоть кордиамин.

Илья и Мариша по очереди дежурили около Юры. Третий месяц Юра боролся за каждый час, за каждый день: он должен успеть закончить работу с генератором.

Решением партийного бюро института генератор был объявлен заданием номер один. Мастерские выполняли заказы на детали вне очереди и, если надо было, работали сверхурочно.

Стибун, Мами, Ильичев и Григорьян отказались от летних отпусков. Алехин хмурился, был нетерпимо резок с теми, кто высказывал сомнения в успехе.

Старик Бахметьев слал телеграммы из Сибири, из отделения Академии наук, где руководил сектором радиоэлектроники, допытывался, чем может быть полезен Юре.

В лаборатории под зеленым козырьком лампы по-прежнему висела тучка папиросного дыма. По-прежнему приходил Алехин, подсаживался к монтажному столу и тоже молча закуривал. Гудели трансформаторы, вздрагивали, ползли по шкалам стрелки амперметров и вольтметров. Только Мами почему-то перестала красить губы.

В городе давно уже лето. У Юры на подоконнике в железном лотке купаются пыльные воробьи.

Особенно часто Юра думает о Марише.

…Студенческое общежитие. Мариша стоит посредине коридора: подбородком придерживает материю, которая повисла до колен. Таким должен получиться сарафан. Может быть, рисунок на материи слишком крупный? Мариша с пристрастием допрашивает Юру – крупный или не крупный? Юра смотрит на нее издали, сложив ладони подзорной трубой. Мариша дует губы, сердится. Юра крутит ладони, наводит фокус. Ах так! Мариша бросает материю и бежит за ним.

Воскресный день. Дачное место Лось. Мариша в свитере и в спортивных брюках – худенький мальчишка с золотистыми глазами. Откинула голову и хохочет: Юра загляделся на встречную девушку и вместе с велосипедом свалился в канаву.

Весна. Пора генеральных уборок. Мариша в ситцевой косынке, в больших Юриных шлепанцах и с веником, привязанным к длинной палке. Гоняется за пауком, вздумавшим, на свою беду, поселиться в комнате.

Сухуми. Пляж. Мариша клеит фунтик и закрывает от солнца нос. Девочка-утенок! В резиновой шапке лежат черешни, они солоноватые: их мыли в море. Девочка-утенок ест черешни, а косточками стреляет в Юру.

Часами Мариша может стоять у зеркала – растянет пальцами глаза, сделает продолговатыми, модными, приподнимет концы бровей, начешет или уберет со лба волосы. Из старенького халата смастерит открытое вечернее платье.

Положила колено на стул – разговаривает по телефону. С ноги свесилась туфелька, упадет. Мариша ловит за каблук и надевает.

Трет пальцы, чтобы нагрелись и скорее подсох свежий лак на ногтях…

Не думалось тогда, что в этих мелочах было столько молодости, поэзии. За нестихающей работой в институте Юра мало что замечал. Память возвращала ему эти мелочи.

5

В лаборатории на монтажном столе лежит листок бумаги – только что его принесла Настя.

На листке Юриной рукой перечислены пункты запуска генератора:

«1. Подогреть кислородной горелкой и зажечь, как ртутную лампу высокого давления.

2. Установить инфракрасные фильтры, термостолбик и рефлектор.

3. Повышать мощность, пока не наступит неустойчивый режим. Управлять с помощью струи азота. Если такое управление будет достигнуто, то дело почти сделано.

4. Подавать импульсы, постепенно повышая мощность. В этом рабочем режиме генератор может почти не давать световых вспышек. Тогда и нужно искать излучение в области волн длиной в сотую и десятую миллиметра».

Последняя фраза была дважды подчеркнута.

Юра неподвижен – шевелятся еще пальцы на правой руке, и он может поворачивать голову.

Фанерку с листком бумаги, на котором он перечислил пункты запуска генератора, перед ним держала Мариша. Написать эти пункты он хотел сам, своей рукой.

Боль постоянна и неотвратима.

Стучать пальцами по доске – трудно, дышать – трудно, думать – трудно, разговаривать – трудно. Силы есть только ждать.

Ночь.

Возле него Мариша. Лампа прикрыта газетой. За окном вдалеке бродят паровозы, шумят свежие ветры, рождается утро.

В лаборатории заканчивается сборка генератора. Стибун, Мами, Ильичев, Григорьян, Алехин, Иркутов, Шебанов. Не ушли даже рабочие из мастерских – все ждут. Ждут и знают, что больше их всех ждет человек, который, теряя силы, не уступает, борется за себя и за свой путь в науке.

Но если с генератором опять ошибка? Что тогда?

Одним проселком станет меньше для тех, кому идти дальше. Метод вычеркивания – это в науке движение вперед.