Текст книги "Хороший парень"
Автор книги: Михаил Пархомов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Ребята сидели кружком. Подойдя к Чижику, Яшка положил ему руку на плечо и шепотом попросил:
– Подвинься...
Глава восьмая
Ты еще пожалеешь!..
На этот раз развиднелось поздно. Утро рождалось в муках. Было свежо. Редкий, рассеянный свет с трудом пробивался сквозь тучи, и земля холодно серела, сливаясь с низким небом.
И все-таки это был знаменательный день.
Первыми, как по команде, поднялись трактористы. Поеживаясь и фыркая, хлюпали холодной водой, тщательно скоблили притупившимися бритвами подбородки, прилизывали отросшие вихры, наводили глянец на порыжевшие сапоги. Со стороны могло показаться, будто ребята готовятся к параду.
Едва ли не больше всех старался Захар Гульчак. Пиджак застегнут, торжественно-строгое лицо, новая рубашка... Этот сонливый парень выглядел сейчас степенным и важным.
– Смотри, как вырядился! – Яшка подмигнул Чижику, сидевшему на соседней койке. – А Гульчак, оказывается, пижон... Спешит на свидание. Она уже дожидается...
– Кто она?
– Трактор, – не моргнув глазом, ответил Яшка. – Слушай, Гульчак! – Яшка схватил его за руку. – Ты человек рассудительный, хозяйственный. Я бы даже сказал, чуть-чуть скуповатый. А надел новую рубашку. Не пойму... Ведь вымажешься, как черт!..
– Ну и что? – Гульчак остановился, повернул голову.
Сказать Яшке и Чижику, что у них в селе спокон веку в поле выходили во всем чистом? Как в церковь. И дед и отец Захара Гульчака всегда в пояс кланялись кормилице-земле... Только Яшка и Чижик городские. Они не поймут. И Гульчак, пожав плечами, направился к выходу.
– Провожающих просят приготовить белые платочки, – тотчас отозвался Яшка.
Вместе с Чижиком он вышел из барака. Машины направлялись в степь. Они шли по четыре в ряд, грозные и спокойные. Слитно рокотали моторы. Шпоры гусениц оставляли глубокие вмятины в мягкой земле. И Яшка, не выдержав, побежал, скользя и оступаясь, за последним трактором.
Оказалось, что весь поселок высыпал за буерак. Теперь степь, высветленная оторвавшимся от земли небом, была как на ладони. Далеко впереди желтел малахай Барамбаева, трепыхалась на ветру шинелишка главного агронома. И когда какой-то тракторист (уж не Гульчак ли?) нетерпеливо вырвался вперед и острый лемех вывернул, сваливая набок, жирные, лоснящиеся пласты земли, Яшка, поддавшись общему порыву, сорвал с головы шапку и подбросил ее в воздух. А ровный металлический гул становился глуше, скатывался к горизонту.
Теперь нашлось дело и для шоферов: надо было развозить продукты и горючее по тракторным бригадам. Так что автомашины не застаивались под навесом. И мастерские, в которых, окончив ремонт машин, возился лишь механик с подручными, опустели. Поэтому у Яшки появилось еще больше пустого и ненужного времени, и, стараясь его убить, он забирался в кабину то к одному, то к другому приятелю и вместе с ними колесил по полям. Все-таки его помощь могла им пригодиться в дороге.
Особенно часто Яшка ездил вместе с Чижиком.
Машина мощно рассекала воздух, дрожа от нетерпения, буксовала в кислых лужах и снова неслась вперед. Не успеешь оглянуться, как впереди уже видны полевые вагончики.
В каждом таком вагончике было три окна, он отапливался котелком, а на нарах лежали полосатые матрацы, жидко набитые слежавшимся сеном.
Бархатным майским вечером Яшка и Чижик появились в полевом вагончике третьей бригады. Приехали, что называется, в самый раз, к ужину.
Сидели за столом. Жестяные кружки, наполненные кипятком, обжигали руки. Густо пахло тяжелым потом, на полу валялись окурки. Взопревший Кузя стянул через голову рубашку, положил брюки под матрац. И вдруг появилась Надя.
Остановившись в дверях, она осмотрелась.
– Персональный привет! – сказал Кузя. – Заходи, Грачева. Посмотришь, как живем.
– А мне и отсюда видно. – Надя продолжала стоять.
– Прошу прощения... Я, правда, без галстука... – рассмеялся Кузя.
– Перестань паясничать! – Надя поморщилась. – Подай лучше ведро и тряпку, живо! Где тут у вас горячая вода?
Не обращая внимания на ребят, она разулась и, шлепая босыми ногами, окатила пол вагончика кипятком. Трактористам пришлось взобраться на нары.
Молча следили они за тем, как Надя моет пол, проветривает вагончик, сметает крошки со стола. Потом она принялась за постели.
– Вот... – Она выпрямилась. – Теперь садитесь к столу. К вам и в барак зайти было совестно, а тут и вовсе разленились. И не думайте, что я к вам буду ездить для того, чтобы мыть полы! Показала раз, как это делается, и хватит! Теперь сами... Ничего, вас не убудет!
– Так мы же мужчины... – Кузя отвел глаза.
– Это ты-то мужчина? – Надя рассмеялась. – В таком случае бери-ка тряпку в руки. Да поживее...
Она вытолкнула Кузю на середину вагончика, сунула ему тряпку в руки. Что, чисто? Ничего, не мешает продраить пол еще раз. Пусть блестит, как зеркало.
– Давай, давай... – поддержал Чижик.
– А ты чего командуешь? – Надя повернулась к Чижику, – Становись рядом.
Под общий смех она заставила упиравшегося Чижика снять сапоги и засучить штаны. Кузя, растерянно улыбаясь, уже елозил по мокрым половицам.
– У тебя, Кузя, получается, – похвалил Яшка, которому хотелось, чтобы Надя обратила на него внимание. Однако Надя сделала вид, что не слышит.
– А теперь отожми тряпку! – приказала она Кузе. – Да не в ту сторону крутишь, надо к себе... И сильнее. Ты ведь, кажется, мужчина?
– Вот дает! – громко, не скрывая восхищения, произнес Захар Гульчак, пяливший на Надю глаза.
Он смотрел на нее так, будто видел впервые, и Яшка, перехвативший его взгляд, насупился. А когда Надя улыбнулась Захару, у Яшки сжалось сердце.
В МТС вернулись только утром. Чижик остался возле машины, чтобы заправить ее и подготовить к очередному рейсу, а Яшка направился к себе в барак. Стало жарко, и Яшка решил переодеться.
Возле домика, в котором жила Надя, он замешкался. Посмотрел в окно, надеясь хоть мельком увидеть Надю. Окно было закрыто, а тюлевая занавеска задернута до отказа.
Вздохнув, Яшка повернул за угол дома и, пройдя мимо кузницы, неожиданно столкнулся лицом к лицу с Костей – дружком Глеба Бояркова. У этого парня все еще была повязана щека.
– Где ты пропадаешь? – Костя остановился. – Мы тебя ищем. Ты нам нужен, понял? Зайдешь?
– Ладно, – ответил Яшка. – А по какому делу?
– Тебе Глеб скажет. Он дожидается, понял? Только молчок. Иди к Глебу, а я смотаюсь в контору за документами. Сейчас вернусь.
Быстро переодевшись, Яшка направился в соседний барак. Уже с порога увидел Глеба, который, положив длинные ноги на спинку железной кровати, дымил папиросой. Можно было подумать, будто он притомился и теперь отдыхает после праведных трудов.
– О чем задумался, детина? – спросил Яшка, подойдя к Бояркову.
– А, это ты... – не выпуская папиросы изо рта, сквозь зубы процедил Глеб. – Костю видал?
– Он сейчас придет, – сказал Яшка. – Я слышал, ты получил расчет. Верно?
Боярков кивнул.
– Напрасно. – Яшка присел на табурет рядом с кроватью Глеба. – Послушай, Боярков! – сказал он дружелюбно. – Ну, хватит тебе кантоваться. Пошумел – и довольно. Хочешь, я сам к Барамбаеву схожу? Уговорю его, чтобы принял тебя обратно. И Костю...
– Блеск! – процедил Боярков.
– Значит, согласен? – Яшка искрение обрадовался.
– Блеск!.. – повторил Боярков, и Яшка уловил оттенок презрения в его голосе. – Нашел кого агитировать! Сидеть на черством хлебе и концентратах? Нема дурных...
– Как знаешь! – Яшка пожал плечами. – Я просто хотел тебе помочь.
– Помочь? – Боярков оживился, на его тусклом лице появились пятна. Он приподнялся на локте и опустил ноги на пол. – Слушай... – Глеб жарко и прерывисто задышал у Яшки над ухом. – Слушай, подкинешь нас на станцию, а?
– Отчего ж, я бы, конечно, подкинул. Только, сам знаешь, у меня машины нету, – ответил Яшка.
– А ты Надину возьми. Костя! – Боярков повернулся к двери. – Мы тут без тебя начали...
– Договорились? – спросил Костя.
– Нет еще. Я ему говорю, чтобы он взял машину у Нади Грачевой. Знаешь ее?
– Сказанул тоже!.. – Яшка откинулся. – Надя машину никому не доверит. Обязательно спросит, зачем мне машина. Что я скажу тогда?
– Мало ли что... К врачу съездить надо...
– Не поверит. И потом я Надю обманывать не стану! – решительно сказал Яшка.
– Тогда у Чижика попроси. Он тебе не откажет.
– Пожалуй... – Яшка все еще колебался. – А почему ты сам не попросишь? Чижик бы вас отвез.
– Нельзя, Барамбаев запретил. Сказал: добирайтесь на станцию как хотите, не моя забота. У него на нас знаешь какой зуб!
– Понятно, – сказал Яшка.
– Так попросишь? Будь другом...
– На тебя вся надежда, – поддержал парень с повязанной щекой. – Когда-нибудь мы тебя тоже выручим.
– Знаю... – ответил Яшка.
– А я? – Боярков положил руку на Яшкино колено. – Кто тебе дрова завозил? Помнишь, для хозяйки, у которой ты жил?..
– Гора с горой не сходится, а человек с человеком... – Костя наседал на Яшку с другой стороны.
И Яшка не устоял.
– Так и быть, попрошу! – сказал он, вставая. – Вернется Чижик, я у него машину возьму. Только учтите: ночью придется ехать. А дорога, видели, какая? Не знаю, успею ли обернуться до утра.
– Успеешь. Чтобы ты да не успел! – польстил Боярков. – Значит, договорились? У нас все готово. Будем ждать сигнала. Сразу, как стемнеет.
– А мы в долгу не останемся, понял? – вставил парень. – За мной не пропадет!..
Подмигнув Яшке, он полез под кровать за очередной бутылкой. Но на этот раз Яшка от водки отказался наотрез, заявив, что не сядет за руль в нетрезвом виде.
Соглашаясь втихомолку отвезти Глеба и Костю на железнодорожную станцию, Яшка был уверен, что поступает по-товарищески. Как не помочь своему брату шоферу? Он проведет ночь за рулем, только и всего.
Правда, ему предстояло еще раздобыть бензин для поездки, но Яшка считал, что Барамбаев не обеднеет, если они нацедят из бочки лишнюю канистру. В крайнем случае придется потом перекрыть недостачу горючего за счет экономии, к этому не привыкать.
После обеда, дождавшись Чижика, Яшка отозвал его в сторону и сказал, что ему необходимо сегодня ночью съездить в Атбасар. У него есть дело, о котором он не хочет распространяться. А машину он вернет в полном порядке, на этот счет Чижик может быть спокоен.
– Мне машина нужна к десяти часам, – сказал Яшка. Он был уверен, что Чижик ему не откажет, Впервые он, Яшка, обращается к Чижику с просьбой. Как к равному. Конечно, передавать машины кому бы то ни было не разрешается, но в данном случае... Ведь это сущий пустяк.
– Нет, машину я тебе дать не могу... – виновато произнес Чижик– Все отдам, только не машину. Даже не проси.
Что он сказал? Яшке показалось, будто он ослышался. Не хочет дать машину? Но ведь Яшка обещал, он дал слово, которого не вернешь. Если он скажет Глебу, что Чижик отказался дать машину, Боярков его засмеет.
– Но ты пойми...
– Нет! – Глаза Чижика смотрели твердо, решительно. Яшка его таким еще не видел.
Упрашивать Чижика было ниже его достоинства. «Ну хорошо же, ты еще пожалеешь!» – подумал он со злостью. И тут же решил, что если Чижик не дает машину, то он, Яшка, возьмет ее без спроса. В эту минуту он не предполагал даже, что пожалеет не Чижик, а он сам.
Как только Чижик, который умаялся за день, заснул мертвым сном, Яшка сбросил с себя одеяло и быстро оделся. Никем не замеченный, пробрался к навесу и отыскал знакомую машину.
Ждать не пришлось. Отъехав километра полтора, Яшка затормозил. И тотчас из темноты вынырнул долговязый Боярков. За ним, спотыкаясь под тяжестью какого-то тюка, брел Костя.
Яшка открыл дверцу кабины.
– Мы здесь больше часа протоптались...
– Знаю, – отозвался Яшка. – Пришлось подождать, пока Чижик заснет.
Тяжело дыша, Костя забросил через борт трехтонки свой огромный тюк и, выпрямившись, вскочил на подножку.
– Жми!..
Яшка дал газ.
В кабине, рассчитанной на двоих, было тесно и неудобно. Справа от Яшки сутулился Боярков, за ним, нервно оглядываясь и ерзая, боком примостился Костя. Его, видимо, тревожило, нет ли за ними погони.
Машину трясло и перекашивало. Яшка то и дело чувствовал на своем плече тяжесть Бояркова, слышал его учащенное дыхание.
Так, в молчании, проехали километров пятнадцать. Пусто. Темно. Яшка включил фары, проверил, не сбился ли с дороги. Откинулся: все в порядке. Пожалуй, можно и закурить.
И вдруг услышал, как Боярков хохочет.
– Ты чего? – не поворачивая головы, спросил Яшка.
– Номер... откололи... – ответил сквозь смех Боярков. – Завтра Барамбаев хватится, но поздно. Тютю... Ищи ветра в поле.
– А что, ты ему любовную записку оставил? – спросил Яшка.
– Не... – Боярков давился булькающим смехом. – Понимаешь, мы дюжину одеял прихватили. Толкнем по дороге. Сгодятся.
– Казенные? – не веря своим ушам, спросил Яшка.
– А то не знаешь! Бабушкины одеяла, – захохотал Костя, у которого все еще была повязана щека. Высвободив левую руку, он снял марлевую повязку и выбросил ее. – Между прочим, мы и на твою долю взяли три штуки. Доволен?
И тут Яшка понял все. Интересно получается! Вот верь после этого людям!.. А он еще, чудак, жалел Бояркова и Костю. Сам вызвался им помочь. И кому – барахольщикам, шпане, которая позарилась на казенные одеяла! И не для того они прихватили эти одеяла, чтобы досадить Барамбаеву, не шутки ради – такое Яшка еще мог понять, – они их просто-напросто украли, чтобы «толкнуть» по дороге.
Не сразу Яшка пришел в себя. Ему стало противно. С брезгливостью посмотрев на Бояркова и Костю, продолжавших хохотать, он резко остановил машину.
– Чего стал? – спросил Боярков.
– Надо! – Яшка перегнулся, открыл правую дверцу и громко сказал: – Выматывайтесь!..
Боярков вытаращил глаза.
– Вылезай!.. Ну, я кому говорю!.. – Яшка толкнул Глеба плечом.
– Ты что, шутишь?
– Выматывайтесь! – повторил Яшка. – Оба. А то я вас выкину. Ну, поживее!..
– Сам выматывайся, пока цел!.. – Костя приблизил к Яшке свое лицо, дохнув на него водочным перегаром. – Ты с нами не шути, понял? Не таких видали! Погоняй...
Двое на одного! Яшка в мгновение ока оценил обстановку. Боярков не в счет: труслив, как курица. Зато Костя, видать, не раз бывал в переделках и похуже этой. Недаром он нагибается и вытаскивает из-за голенища сапога складной нож.
Это был тот самый нож с наборной плексигласовой рукояткой, которым Костя недавно открывал рыбные консервы.
Медлить нельзя.
Мотор, нетерпеливо пофыркивая, все еще работал на малых оборотах. Машина! Вот его союзник и друг! Яшка рванул ее вперед с такой силой, что его самого откинуло к задней стенке кабины. И тут же, выпустив баранку, наотмашь ударил Бояркова в грудь.
Второй удар, последовавший за первым, угодил в челюсть Косте.
Всю свою злость, все свое отчаяние вложил Яшка в эти удары. И он не почувствовал, когда по его ватнику скользнул нож. На Яшкино счастье, дверца была открыта, и Костя полоснул его ножом, уже вываливаясь из кабины под тяжестью Бояркова, которого Яшка ударил ногой.
Мимо просвистел камень. Яшка пригнулся и быстро захлопнул дверцу. Машина, послушная ему, взревела. Яшка успел еще увидеть, как вскочил на ноги дружок Глеба, увидел острый блеск ножа, но в следующую секунду был уже далеко.
Его выручила машина. Ее колеса обдали Костю липкой грязью, и тот оступился, заслонил локтем глаза. А когда он отнял руку от лица, было уже поздно.
И тут, поняв, что машину, увозящую одеяла и вещи, ему не догнать, Костя оборотился к хнычущему Бояркову и, сказав: «Дура, это ты виноват!» – ударил его в лицо.
Глава девятая
Кровь на земле
Только теперь, когда, сделав изрядный крюк, Яшка повернул в МТС по другой дороге, он с невольной дрожью подумал о том, что могло произойти, замешкайся он хоть на секунду. С такими, как Костя, шутки плохи. Промедлишь – пеняй на себя. Если бы он, Яшка, оплошал, то наверняка валялся бы сейчас в канаве, тогда как Костя и Глеб, посмеиваясь, уже подъезжали к Атбасару. А там – поминай, как звали...
От одной мысли об этом Яшку прошиб пот. Крупный, горячий, он катился по лбу и разъедал глаза. Было душно. Сердце тревожно колотилось. Оно, казалось, то подступало к горлу, то проваливалось куда-то вниз.
Яшка опустил стекло, и в кабину ворвался ветер. Он остудил лицо, проник под ватник, под гимнастерку, прохладно лаская тело. И сразу стало зябко – по спине прошли струйки холода. Но сердце по-прежнему билось в густой и липкой теплоте.
Машина неслась, задрав над передними колесами широкие сильные крылья. Ее швыряло из стороны в сторону, но Яшка не замечал этого. Скорее, скорее! Он сам не знал, зачем летит как на пожар.
Меньше всего он думал о том, что его могли хватиться. Не задумывался он и над тем, куда девать одеяла, уворованные Костей и Глебом. Это не так важно. Ему хотелось лишь одного: привести машину на место и очутиться среди друзей. А потом – будь, что будет. То ли оттого, что он полностью «выложился» во время драки, то ли по какой другой причине, но Яшка совсем обессилел, и его почему-то стало клонить ко сну.
Ночь была обрызгана звездами. В темноте скреблись робкие огоньки. Потом они окрепли, стали ярче, почти вплотную к дороге придвинулся длинный неосвещенный барак, который с тех пор, как Яшка покинул его, словно еще больше врос в землю, и Яшка, чувствуя в себе непонятную вялость и пустоту, последним усилием заглушил мотор.
Его не удивило, что со всех сторон к машине бегут люди. Яшка узнал директора, размахивавшего руками, старичка-механика, Надю, Чижика... У Чижика было встревоженное лицо – еще бы, у него увели машину! – и, подбежав к трехтонке, он рванул дверцу.
– Ты?! – Чижик разглядел Яшку. – Я так и знал, что это твоя работа!
Яшке хотелось сказать: «Чего кричишь?» Собрав остатки сил, он выбрался из кабины и, опускаясь на подножку, с трудом произнес глухим голосом:
– Снимите тюк. Там одеяла... В кузове...
Папиросы – Яшка помнил это – он впопыхах засунул в нагрудный карман гимнастерки. Почти целую пачку. Дрожащими пальцами отыскал пуговку, отстегнул клапан. Вытащив папиросу, сунул ее в рот.
– Прикурить...
Кто-то услужливо чиркнул спичкой, поднес ее к Яшкиному лицу и отшатнулся, увидев кровь.
Пропажу машины обнаружила Надя. Обычно трехтонка Чижика стояла рядом с ее машиной. А теперь ее не было, и Надя решила, что Чижик снова заночевал в поле, у трактористов. Поэтому она удивилась, когда девчата, с которыми она жила в одной комнате, сказали ей, что заходил Чижик.
– Ко мне приходил? Давно? – спросила Надя, принимаясь стелить постель.
– С полчаса тому... А может, и больше. Вернулся, поставил машину – и сразу сюда. Даже не присел. Сказал, что ты ему очень нужна.
«Странно, – подумала Надя. – Может, Саня еще не спит?» И, думая о том, что Чижик, вероятно, заходил неспроста, она сняла с гвоздя ватник и набросила его на плечи.
– Чижов? – Парень, с которым Надя столкнулась в дверях барака, остановился. – Есть такой! Дрыхнет... Разбудить, что ли?
– Не надо... – Надя отступила на шаг. – Хотя... – И, вспомнив о машине Чижика, сказала уже решительно: – Буди!
Заспанный, взъерошенный Чижик хлопал добрыми глазами. Никак не мог понять, о чем толкует Надя. И вдруг сорвался с места, оставив Надю в темных сенях.
– Нет его... – сказал он, вернувшись. Дышал тяжело, прерывисто.
– Ты о ком?
Яшка! Ну конечно же, пока Чижик спал, Яшка забрал ключи от машины и укатил.
– Не может быть! – Надя боялась поверить. – Уехал? Совсем?
– Почему совсем? Он у меня машину просил. А я не дал. Тогда он сам...
– Идем! – сказала Надя. С ее лица медленно сходило выражение растерянности и отчаяния, появившееся в то мгновение, когда она решила, что Яшка позорно бежал. – Идем! – повторила она, поторапливая Чижика. – Довольно терпеть! Хватит! Этот номер ему не пройдет!
Она говорила о Яшке.
Заставив Чижика одеться, она вместе с ним отправилась на розыски директора. Затем подняла с постели главного механика. Пусть посмотрят, что у них творится под носом. Пусть убедятся! Вот до чего доходит, когда люди слоняются без дела...
Крупное темное лицо Барамбаева хранило спокойствие. Только сузившиеся глаза смотрели остро и зло. Убедившись, что одной машины не хватает, Барамбаев сказал:
– Ну, пусть вернется! Я с него семь шкур спущу!
– И поделом! – поддержал механик. – Надо его разделать, как бог черепаху. А вот, кажись, и он...
Прямо на них на бешеной скорости неслась темная машина. Механику пришлось отскочить в сторону. «Нализался, шельмец! – подумал он, прижимаясь спиной к столбу. – Должно быть, здорово накуролесил».
По правде говоря, Наде тоже показалось, что Яшка вдребезги пьян. И когда она увидела, как он медленно, лениво вылезает из кабины, как, усевшись на подножку, закуривает, ее взорвало. Хорош, нечего сказать!.. А она, дуреха, еще сохла по нем! Ревела белугой, уткнувшись лицом в подушку...
Никого в жизни Надя не презирала так, как Яшку, который спокойно, словно ничего не случилось, подносил папиросу ко рту. Он был ей ненавистен в эту минуту. Впервые она испытывала такое глубокое чувство презрения и ненависти. И, прислушиваясь к тому, что творилось у нее в душе, она не сразу поняла, почему кто-то произнес слово «кровь».
– Смотрите, он весь в крови!.. Что с тобой?
– Яшка!.. – с отчаянием вскрикнула Надя.
Видя, как Яшка кренится набок, она рванулась к нему, прижала его голову к своей груди. Без конца твердила она его имя: «Яшка, Яшка...» – и, плача от нежности, жалости, тревоги и стыда, только то и делала, что гладила его волосы.
– Сестру! Быстрее!.. – приказал Барамбаев.
Чувства изменчивы. Горе сменяется радостью, отчаяние – надеждой. И почти всегда неожиданно, со стремительностью горного потока, который, нахлынув, сметает все на своем пути, становясь с каждой минутой все мощнее и бурливее.
Так было и с Надей. Жаркая, гневная ненависть, клокотавшая в ней до того, как она увидела окровавленного Яшку, сменилась тревогой и нежностью. И это новое чувство было так ярко и полно, что Надя ни о чем другом думать уже не могла. Теперь она знала, что любит. Знала и не стыдилась этого.
Запыхавшись, прибежала медицинская сестра – подвижная, болтливая толстуха с черными усиками над обиженно вздернутой губой и с мягкими проворными руками. При свете фонарей она опустила на землю свою брезентовую сумку с красным крестом и наклонилась над Яшкой. Ее ловкие пальцы бережно прикоснулись к его груди.
Тихо застонав, Яшка открыл глаза.
– Болит? – с материнской участливостью спросила толстуха. – Лежи, лежи, милый... Сейчас мы промоем ранку и перевяжем тебя...
– Нет, ничего, – ответил Яшка.
– Вот и готово!.. – Толстуха поднялась, отряхнула с колен землю.
По ее словам, Яшке не угрожала опасность. Ему повезло: нож скользнул по ребру. Ничего серьезного.
Только крови Яшка потерял много.
– Надо его отвезти в больницу, – сказала сестра. – Там опытные врачи, рентген...
– Я поеду, – предложил Чижик.
– Разрешите мне, товарищ директор. – Надя прикоснулась к руке Барамбаева.
Тонкие губы Барамбаева были плотно сжаты. Он раздумывал. Медленно ответил:
– Хорошо. Поезжай, Грачева. Только осторожно. У тебя рука легкая...
Надя кивнула: понимаю.
– Смотри... – Барамбаев уставился в землю. – Я сестру послать не могу. Видишь ли, у нас тут женщина... жена бухгалтера вот-вот родит...
– Хорошо, – сказала Надя.
– Впрочем, если хочешь, возьми в помощь какого-нибудь парня, Чижов...
– Не надо. Я сама. – Надя пошла к своей трехтонке.
И вот они сидят рядом в кабине грузовика. Яшка откинулся к стенке, дышит глубоко и трудно. Глаза закрыты. Отдыхает. В кабину он поднялся сам, без посторонней помощи.
Можно ехать. Надя повернула ключ, опустила ногу на педаль, и машина медленно, словно нехотя, тронулась с места.
Все так же медленно она обогнула голый взлобок и, недовольно урча, брызнула желтым светом на мокрую землю.
Надя и Яшка молчали.
Что он мог сказать? Ему казалось, что Надя все еще сердится на него, что она не поверит ему и встретит его слова насмешкой. Пьянка, угон чужой машины, драка... Отличился, Яков Ефимович! Вот и пеняй на себя!
А Надя, которая только смутно догадывалась о том, что творилось у Яшки на душе, и которая тревожилась о нем, молчала потому, что боялась нарушить его покой и причинить ему боль.
Между тем машина, кренясь с борта на борт, плавно шла по дороге. И неслышно сеялся мелкий, колючий дождичек. И заглохшая ночь мягко стлалась по степи.
Было тихо и муторно.
Затаив дыхание, вела Надя трехтонку по незнакомой дороге. От напряжения у нее онемела правая рука. Но она боялась пошевелиться, чтобы не потревожить Яшку.
И вдруг что-то громко треснуло. Канава! Надя с такой силой нажала на тормоза, что они заскрипели, а Яшка, который стукнулся лбом о железо, снова на какое-то мгновение потерял сознание.
Пришел он в себя от бережного, трепетного прикосновения Надиных пальцев. Ее глаза были близко, почти вровень с его глазами, и Яшке показалось, что она испугана.
– Тебе не больно? – спросила она шепотом.
Он поморщился.
– Не двигайся, не надо, – сказала она поспешно. – Это я виновата...
Слезы стояли в ее расширенных темных глазах. Или, быть может, в них отражались звезды? Дождь уже угомонился, и Млечный Путь рассеянно мерцал над степью.
– Подожди...
Соскочив на землю, Надя нагнулась, намочила в луже носовой платок и приложила его к Яшкиному лбу.
Но тут Яшка снова потерял сознание.
А когда он смог открыть глаза, то увидел, что Надя, положив руки на баранку, плачет. Ее плечи, дрожали, как в ознобе.
– Не надо, Надюша... – произнес он стесненным голосом, которого почти не услышал. – Ну, что ты, Надюша... Зачем?
Надя оторвала голову от рук, подняла на Яшку свои влажные глаза. Они были такими беспомощными, что Яшке стало горько и больно. Нет, прежней режущей боли он теперь не чувствовал. Но еще сильнее ее оказалась эта новая, другая боль, ровно и настойчиво сжимавшая его сердце.
– Я осторожно... – сказала Надя. – Тебе лучше?
– Да...
– Нет, ты скажи... Если больно, я не поеду.
– Ничего...
– Нет, – сказала она решительно. – Темно, и мы опять свалимся в канаву. Лучше подождем до утра. Уже скоро...
– Но мне совсем хорошо. Слово!..
– Нет. – Она покачала головой.
– Первое ранение на трудовом фронте... – Он попробовал пошутить.
– Молчи! – приказала Надя. – Тебе нельзя.
– Хорошо...
Яшка подчинился.
Он был даже рад тому, что Надя отказалась вести машину. Значит, они еще долго пробудут вместе, вдвоем. Надя все время будет рядом, и ее руки еще много раз прикоснутся к его лбу. О боли и о своей ране он уже не думал.
Пожалуй, он охотно дал бы себя вторично поранить, лишь бы Надя была рядом и не отходила от него ни на шаг. Если он о чем-нибудь жалел, так только о том, что короткая майская ночь уже на исходе.
– Ты о чем думаешь?
– Молчи! – Ее теплая ладонь прикоснулась к его губам.
– Молчу. Хэнде хох! – Он снова попытался пошутить.
– Какой ты, право...
– Какой же?
Надя не ответила. Закрыла глаза, притворилась, что спит. «Так будет лучше, – думала она, сдерживая сердцебиение. – Иначе я не выдержу и сама...»
Она прислушалась. Ровное Яшкино дыхание успокоило ее. «Заснул», – решила она и отважилась открыть глаза. Уже посерело. Из-за туч на землю прокрался прохладный рассвет. Яшка спал, привалясь плечом к закрытой дверце кабины.
Недели, проведенные в больнице, казались Яшке безвозвратно потерянными. Осмотры, процедуры, тампоны... Вот она, забота о человеке, – ни минуты покоя! И, главное, в палате не разрешается курить. Ни под каким видом.
Лишь посещения друзей скрашивали его существование. Дважды к нему приезжал Чижик, наведывалась Надя, которой якобы было «по пути». Рассказывали о новостях, просили не тревожиться, желали скорого выздоровления. А Чижик, так тот, получив от матери посылку, приволок Яшке кулек домашних коржиков с маком, сказав при этом: «Питайся, тебе поправиться нужно».
Звонкое голубое небо, просторные дали... Яшка по целым дням просиживал возле окна. Вспоминал прошлое, с нежностью думал о Наде, и будущее рисовалось ему таким светлым, как те пронизанные солнцем фантастические облачные города, которые громоздились над горизонтом. Казалось, стоит лишь захотеть – и влетишь туда на трехтонке по стремительному прямику степных дорог.
Мало-помалу к нему вернулась веселость, и его карие глаза насмешливо щурились. Он снова шутил и балагурил, не без умысла «разыгрывал» сиделок и докторов. И все это с таким невинным видом, что на него нельзя было сердиться.
– Ну что мне с вами делать! – Главврач районной больницы, немолодая женщина с близорукими глазами, пряча улыбку, смотрела на Яшку.
– Выписать! – быстро подсказал Яшка. – Иначе вы от меня не избавитесь.
– Кажется, это действительно выход.
– Единственный.
– Быть по сему. – Она поднялась, отпустив Яшкину руку. – Пульс у вас нормальный, состояние...
– Удовлетворительное...
– Вот именно... – Она рассмеялась. – Что ж, посмотрим, посмотрим... – И, сделав серьезное лицо, добавила: – Только обещайте, что через десять дней приедете.
– Обязательно! – Яшка приложил руку к сердцу. Сейчас он был готов обещать что угодно. – Разве я себе враг?
В приемном покое ему выдали на руки больничный лист. Дежурная сестра принесла его вещи: ушанку, ватник, выстиранную гимнастерку... И Яшка, сняв с себя больничную пижаму, снова, по его словам, «стал человеком».
Когда Яшка уезжал в больницу, была распутица. А теперь стояло душное и пыльное лето. Солнце палило прямой наводкой, земля даже по ночам не успевала остыть, и тяжелая духота неподвижно лежала над степью.
Зато хлеба пошли в рост. По ним скользили легкие, совсем прозрачные и невесомые тени облаков, в густом зное, распластав крылья, дремали ястребы, и уже близился тот день, когда главный агроном МТС, помяв заскорузлыми пальцами колос и сдув с ладони жесткую шелуху, на виду у всех осторожно попробует зерно на зуб и заявит, что можно начинать уборку.
Этот день Яшке суждено было встретить среди друзей на новенькой трехтонке, поблескивавшей стеклом и лаком.
