Текст книги "Тайну хранит пещера"

Автор книги: Михаил Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Подземелье

Печальная весть об упавшем в колодец Шарафе, которую принес Теплов, мигом сорвала всех с места. Путники бросились к злополучному темному зеву, на ходу развязывая рюкзаки и доставая веревки.

– Шараф! – громко крикнул Арменак. Теплов тоже присел у провала на корточки, сложил ладони рупором. – Шараф! Где ты? Шараф!

Ответа не было.

– С ним что-то случилось, – со слезами в голосе проговорил Арменак. – Спускайте меня туда!

– Нет! Зачем? Я сам полезу, – ответил Григорий. Привязал веревку к корням низкорослого дерева, вросшего в расщелину скалы, моток бросил в темноту и принялся спускаться. Напуганные происшествием старики не произносили ни слова. Через несколько минут услышали голос Григория.

– Шарафа здесь нет, куда он мог… – Голос неожиданно оборвался.

– Гриша! Почему молчишь? – срывающимся голосом закричал Азиз-ака.

– Гриша! – гаркнули все разом. Из глубины чуть слышно донеслось.

– Не беспокойтесь! Но веревка нужна длиннее! Эта коротка!

Теплов достал зажигалку, из блокнота вырвал несколько листков, зажег. При слабом свете осмотрел подземелье. Рядом с уступом, на котором он примостился, вырисовывалось черное пятно. Видно, что туда и свалился Шараф. Посветил ближе. Без веревки туда не опуститься. Григорий усмехнулся: «Вот и оказался в положении пассажира в лифте, застрявшего между этажами)

Веревка болтается высоко над головой, не достать.

– Веревку отвяжите и сбросьте сюда.

Арменак по-своему понял это приказание. Ни слова ни говоря, схватился за веревку, обжигая руки, заскользил вниз. Почувствовав опору, отбросил веревку.

Вглядываясь в полумрак колодца, опять крикнул:

– Гриша, Шараф! Где вы?

– Здесь, – послышалось откуда-то снизу. Арменак сделал шаг в сторону в направлении голоса и, оступившись, пополз вниз.

– Еду к вам, ловите!

– Ловлю! – отозвался Теплов.

– Где Шараф? – ничего не видя, кричал Арменак. – Где Шараф?

Встал на ноги. Григорий, держа его за руку, приказал не двигаться.

– Нет его здесь. Видно, дальше съехал. Рядом яма, осторожно.

Сверху что-то кричали. Не понять.

– Веревка нужна! Веревка! – отозвался Теплов. – Веревка! Затем все смолкло. Только сверху продолжала сыпаться мелкая галька.

– Что делать? Там Шараф, может, он разбился, – захныкал Арменак, показывая вниз. Его воображение нарисовало страшную картину: Шараф лежит с разбитой головой, истекая кровью…

– Я полезу наверх за веревкой, а ты стой, не двигайся, – сказал Григорий и, шаря руками, стал карабкаться вверх.

– Вот и я… Вот и веревка… – услышал рядом Арменак голос Теплова. – Теперь я пойду ниже, а ты пока жди. На, держи веревку! Если там внизу безопасно, я тебя встречу, смелее опускайся…

– Давай, Арменак, здесь спуск, как. на детской площадке! Прелесть! И пол ровный!

Арменак не заставил себя ждать.

– Что же будем делать, Гриша? – схватил он за рукав Теплова.

– Как что? Конечно, Шарафа искать! Ш-а-ар-а-а-ф! Подземелье заохало, застонало, на все лады повторяя

имя исчезнувшего мальчика.

– Гриша! – снова схватился Арменак за рукав. – Ты слышал? Шараф отозвался! Значит, он где-то здесь. Пошли скорей! Вон там, кажется, свет!

Теплов всмотрелся, куда показал Арменак. Впереди дрожало рыхлое мутное пятно.

– Пошли, – решительно произнес Григорий.

Они шли, осторожно ощупывая «пол» пещеры ногами, В такой темноте нетрудно и вниз сорваться. Открылся коридор, полого уходящий вниз. Тут опять откуда-то послышался голос,

– Слышишь? Опять кричит Шараф, – понизив голос до шепота, остановился Арменак.

Но как они ни вслушивались, вокруг была мертвая тишина.

Шли, изредка подсвечивая спичками.

Но вот отчетливо послышалось журчание воды. Еще поворот – сразу посветлело, подземный ход расширился, перерастая в пещеру. И рядом неслась река. Григорий и Арменак, жмурясь от света, увидели внизу «мраморную купальню».

– Вот здорово! Как близко до лагеря! А какой крюк наверху делали!

– Скорей в лагерь, Арменак! Фонари возьмем, веревки и быстрей назад. Шараф в подземных лабиринтах и заплутаться может! Пойдем скорей!

Спустились к реке и по знакомой тропинке направились к лагерю.

Нуритдин-ака что-то мастерил под навесом. Завидя идущих, бросился навстречу.

– Что случилось? Где Шараф, старики? Почему вы с этой стороны идете? Рассказывайте, что случилось?

Нуритдин-ака в упор глядел на Григория, с волнением ожидая ответа. Из палатки выбежал Саша с книжкой в руках.

– …Волноваться не нужно, дедушка, – закончил Теплов свои начальный, короткий рассказ. – Все в порядке будет, – снова повторил он.

– Что же вы стоите? Берите веревки, фонари! – бросился пасечник к палатке.

– Дедушка! Вы оставайтесь, – преградил ему дорогу Саша. – Ну, куда вы по горам пойдете… – замялся он, ища подходящее слово, чтобы – не обидеть инвалида, – и выпалил: – …на больной ноге.

– Оставайтесь, мы сами все сделаем, – поддержал Сашу Григорий.

Старик молча опустился на скамейку.

…Теплову не пришлось торопить мальчиков. Обеспокоенные судьбою своего Друга, они, словно горные козлы, скакали по камням.

«Того и гляди сорвутся», беспокоился Теплов, но одергивать их не мог: он понимал ребят.

Старики сидели у той же воронки, куда свалился Шараф, рядом лежала огромная, метра в два, кобра.

– Под руку подвернулась, вот Садык-ака и выместил на ней свое зло, – на молчаливый вопрос Теплова ответил Азиз-ака.

– Потом возьмем ее с собой… В школе пригодится, – шепнул Арменак Саше.

Первым в колодец спустился Теплов, за ним – Арменак. Сашу встретили уже вдвоем. Зажгли фонарь. Не задерживаясь, переправились ниже и остановились.

Где Шараф? По какому ходу он пошел?..

Оставшись один, Нуритдин-ака не находил себе места. Тревога о внуке ни на минуту не оставляла его. Хотя Шараф и отличный скалолаз, но мог упасть, разбиться. Да мало ли что может случиться в горах! Тем более, в пещерах. Без света и заблудишься в этих страшных подземных лабиринтах.

Деду Нуритдину, прожившему всю жизнь в горах, не раз приходилось лазать в подземелья, которые за тысячелетия выдолбила вода. Бывал в огромных подземных полостях, где могло разместиться стадо баранов в тысячу голов, где свободно стать современный, четырехэтажный жилой дом. А много ли места нужно, чтобы спрятать, навсегда спрятать юношу? Совсем еще мальчика…

Старик не видел кружащихся над годовой пчел, не слышал тяжелых вздохов выкипающего чайника.

Как помочь Шарафу? Поднялся, вбежал в палатку, вытащил из сундука сделанный в Ленинграде протез. Хороший был протез, берег его старик…

Азиз-ака ничуть не удивился, увидев друга, Пчеловод подошел к яме.

– Шараф там? – только и спросил он. Азиз-ака утвердительно кивнул головой.

– Садык тоже там… И ребята.

Он помог Нуритдину спуститься в каменную яму, а сам остался дежурить наверху.

Встреча в кромешной тьме

Ушибов Шараф не почувствовал, настолько он был напуган. А тут опять две светящиеся точки с шумом стали приближаться к нему. В лицо пахнуло легким ветерком, что-то больно ударило мальчика по голове. Совсем близко он увидел округлые, точно фонарики, глаза, услышал хлопанье крыльев. Из груди вырвался вздох облегчения. «Ох, да это только сова! А я, кто знает, что подумал! Вот так напугала проклятая. Но где я?»

До боли в глазах вглядывался по сторонам. Как на проявляемой фотопленке появилась галерея с изломанным высоким потолком, изрытыми стенами. «Типичное подземное русло временных потоков. И Жучки нет… Неужели погибла? Или не рискнула броситься за хозяином и осталась там, выше?.. А этот неведомый пещерный обитатель бросился в ту сторону, значит, там выход», – подумал Шараф:

«И еще… Он бросился от меня, а не на меня… Значит, боится человека, значит, он, этот пещерник, слабее… Так чего же мне бояться его? Тем более, скоро друзья придут на выручку. А там…»

Что там – Шараф не успел додумать. Кто-то большой, тяжелый сзади навалился на него, стиснул горло, с силой швырнул на землю. Пришел он в себя от света, больно ударившего по глазам. Хотел встать – веревки на руках и ногах впились в тело. Он связан. Пленник. А кто же схватил его? Кто это там сидит с кальяном в руках? Цветастый халат… Чалма… Только почему зеленая?

– Дедушка! Вы меня знаете! Зачем связали? Я же с пасеки! Вы у нас были! Я внук Нуритдина-ака!

Старик молчал, с ненавистью глядя на пленника. Веки сошлись в прищуре. Подошел к очагу. Из коробочки от чая что-то насыпал на ладонь, несколько раз перебросил из руки в руку над огнем, потом старательно прилепил изнутри к медной чашечке трубки. Поднес уголек, жадно затянулся, еще, еще… Опустился на землю, откинувшись к стене, так что борода копьем нацелилась на Шарафа.

И в это время вдали послышался чей-то призывный крик. «Кажется, Григорий..» Значит, друзья недалеко… Может, старик заснет… Он же анашу, наверное, курит…»

Но старик отбросил трубку, совсем по-молодому поднялся, схватил Шарафа за ногу.

– Сюда! Сюда! Гриша, Арменак! – Шарафу казалось, что он очень громко крикнул.

Старик орлом на ягненка навалился на мальчика, затолкал ему в рот какую-то тряпку и опять потащил дальше. Протиснувшись в боковое отверстие, протащил за собою Шарафа, камнями завалил проход. Затылок у Шарафа саднило, видно, была содрана кожа, хозяин страшного подземелья с хрипом продолжал тащить его. Наконец, старик отпустил ногу пленника. Мальчик открыл глаза. Огромный светлый грот, напоминающий цирк. Это сходство еще усиливали почти правильной геометрической формы сталактиты. Откуда-то с силой бил солнечный свет. На деревянных кольях, вбитых в щели, снопиками висели высушенные травы, рядом – чучела птиц, зверей. На металлической треноге подвешен закопченный котел, у стены, на камнях – магнитофон, радиоприемник. «Современный колдун! Сказать кому – не поверят!»

Старик метался по своей «лаборатории», что-то бормоча.

Совсем рядом послышалось призывное, тревожное: «Ша-а-р-а-ф! Шараф!».

Старик бросился в тоннель. Шараф остался один. Голоса друзей придали Шарафу силу, уверенность. Только бы освободиться от кляпа, сорвать веревки, врезавшиеся в тело! Царапая лицо о шершавый камень, Шараф что есть сил работал языком, челюстями и, наконец, освободился от тряпки. Теперь бы снять путы! До узлов не дотянуться, они – на спине. Может быть, удастся перетереть о камень? Нет, не получится, только в кровь изодрал запястья рук. Перевернулся на бок, с методичностью маятника стал напрягать и расслаблять мускулы. Кажется, поддается веревка!

Сколько времени прошло, он не знал.

Только увидел перед глазами окровавленные, казавшиеся чужими руки.

«…Пусть чужие… Они тоже могут освободить… затекшие ноги… Тогда он уйдет от страшного старика… Нет, не уйдет! Они схватят его с друзьями! Кто ему дал право мучить советского школьника?» – словно в бреду шептал Шараф.

И словно в ответ на его вопрос, раздался хриплый крик, в пещеру с кривым ножом в руках вбежал старик. Увидев Шарафа, стоящего на ногах, он зарычал, как пещерный медведь, и бросился на пленника…

Григорий прокладывал дорогу, за ним, держась за веревку, осторожно переставляли ноги Садык-ака, Саша и Арменак. Вдруг Теплов негромко крикнул, что видит свет. Все остановились, осмотрелись. Вдали, точно в дымке, белел проем. Никто не видел, откуда неожиданно выскочила Жучка, с радостным визгом бросившаяся в ноги Арменаку. Она принялась прыгать, ластиться к людям, то убегая вперед, то возвращаясь.

– Она дорогу показывает. Видите, как торопит! – заметил Теплов. – Давайте прибавим ходу!

– Ив правду она волнуется, – поддакнул Арменак.

– Шарафа чует. Хорошая собака никогда не ошибается, – шепнул Садык-ака.

Теплов остановился, поднес ладони ко рту.

– Ш-а-р-а-ф! Ш-а-р-а-ф!

Будто не доверяя голосу человека, громко залаяла Жучка, снова бросившись вперед. Группа едва успевала за ней, боясь отстать и в то же время рискуя встретиться с новыми неожиданностями таинственного подземелья.

Еще несколько шагов, и они очутились на балконе. Этот естественный скальный выступ природа расположила на недоступном утесе и замаскировала его густым ковром шиповника. Многометровая поросль упрямо тянулась вверх, водопадом низвергалась вниз. Раздвинув живой занавес, ребята увидели и свою мраморную ванну-«купалку», заводь и перекат, где ловили рыбу. На той стороне видна и тропка, ведущая от реки. Отсюда она совсем не кажется крутой. И даже стремительная река, огибающая каменные исполины, на этот раз не так сердито трясла белой пышной гривой.

Собачонка продолжала метаться у завала. Просяще поглядывая умными глазками на людей, она царапала лапками стену, тявкала, словно просила помочь ей отбросить камни и открыть проход. «Зря она не будет так беситься», – подумал Григорий и подошел к завалу.

– Посмотрим, что здесь такое… Посмотрим, куда ты просишься… – проговорил он и принялся отбрасывать камни.

– Ребята, крикнем Шарафу. Он должен быть где-то рядом: собака чувствует что-то, – обратился Теплов к товарищам.

По счету «три» все хором крикнули:

– Ш-а-р-а-ф!

Многоголосое эхо ринулось в ущелье.

Принялись разбрасывать завал, Жучка тоже с остервенением скребла когтями камни. Вот показалась небольшая лазейка, собака нырнула в черную дыру, и ее звонкий лай тут же послышался за стеной.

– Там пустота. Слышите, какой резонанс? – сказал Григорий. – Поднажмем, ребята! Наверняка, Шараф там.

Работа закипела с новой силой. Камни, словно из катапульты, летели от стены, все больше и больше обнажая проход.

Несколько метров пришлось преодолеть на четвереньках. И глазам друзей открылся подземный замок старика, где совсем недавно лежал связанный Шараф. Но где же он? Чучела птиц, высушенные змеи молча смотрели на пришельцев. Они были свидетелями развернувшейся здесь трагедии, но продолжали хранить тайну… Где Шараф? Григорий, схватив большой камень, принялся обстукивать стены. В самом темном углу гранит отозвался пустотой. Теплов стал прощупывать каждый сантиметр глыбы, и она послушно повернулась, будто приглашая его войти.

Почти правильной формы пещера. Откуда-то сверху, длинными нитями, просачивается дневной свет. Прислоненные к стене стоят запыленные винтовки, рядом сложены клинки, конская сбруя. На вбитых крючьях – расшитые, с пожелтевшим золотом халаты, на массивных сундуках – пудовые замки.

Друзья и не подозревали, что стоят в том самом гроте, где почти пятьдесят лет назад верные эмиру Бухары Сейид-Алим-хану люди спрятали секретную канцелярию эмирата и часть сокровищ…

Даже хороший протез – в горах плохой помощник. Старый пасечник с большим трудом спустился вниз к реке, и в отчаянии остановился. Раньше он и не подумал совсем: как будет переправляться через бурную реку? Лодки нет, а если бы и была, здесь она своей службы сослужить не может. А что нужно искать внука на той стороне, дедушка почти не сомневался. Недаром же тот незнакомый и странный старик переправился туда. «Попался бы только он мне в руки!» – заскрипел крепкими зубами Нуритдин-ака и увидел… таинственного горца, сидящего у самой воды. Тот делал ему жесты рукой, подзывая к себе.

– Вот, мулла-ака, возьмите, – протянул старик надутый турсук. – Держитесь за верблюжий горб, вылезайте там, куда вынесет.

Нуритдин-ака взглянул на противоположный берег, чуть ниже по течению увидел причудливое нагромождение скал, действительно напоминающее собой верблюда, и, не задумываясь, шагнул в воду…

Увидев над собой занесенный нож, Шараф, с испуганным криком метнулся в проход, откуда только что вбежал старик. Ударившись головой о низкий свод, он упал на руки. По лбу поползло что-то живое, горячее…

«Только бы не потерять сознания! Только бы не потерять сознания… – настойчиво сверлила мозг одна и та же мысль. – Тогда… конец…»

В следующее мгновение Шараф уже мчался вперед. За собой он слышал совсем близкий топот и шумное дыхание, почти физически ощущая между лопатками холодное жало ножа, Шараф бежал на свет, но все равно, когда перед ним нестерпимо ярко сверкнуло солнце, он остановился как вкопанный, будто ударившись грудью о невидимую преграду. Но избавление от подземелья не избавляло его от неминуемой опасности: дальше бежать было некуда – небольшой балкон, длинные лапы-щупальца шиповника, а там, внизу, пропасть, острые камни, беснующаяся река… Там – смерть! И здесь – тоже смерть!

Торжественный победный крик, блеск стали над головой, бешеные, налившиеся кровью глаза старика, размотавшаяся зеленая чалма…

Даже не думая, что он делает, Шараф прыгнул в сторону, протянул руки шиповнику, будто моля его о помощи, и почувствовал под ногами пустоту. В руки впились десятки острых ножей, кованые каблуки выплясывали на боках, спине, груди мальчика. С диким, леденящим душу воем мимо пронеслась зеленая птица…

И все стихло.

– Не выберусь… Не выберусь… Зацепиться не за что… Унесет сумасшедшая река, и внучонку не помогу… – обескровленными губами шептал пасечник, совсем явственно ощущая, как застывает кровь в жилах: вода в горной реке только что льдом не покрывается. Дедушка, выбиваясь из сил, перебирал руками под водой, в надежде хоть за что-нибудь зацепиться, не дать реке унести себя. туда, откуда никто не возвращается. И руки сами на что-то наткнулись – гладкое, отполированное. Река не хотела расставаться с облюбованной жертвой, упорно тянула за собой. Но под ногами оказались вырубленные в скале ступеньки. Усилие, еще – и, уже когда казалось, что совсем не осталось сил бороться с не знающей пощады рекой, дед почувствовал грудью горячую, желанную землю.

«…А это что такое блестит прямо перед глазами?» – протянул руку, подтащил к себе блестящий предмет. Кривой нож, турецкий ятаган. На нем капельки запекшейся крови… «Чьей? Уж не Шарафа ли?»

Вскинул вверх к скалам глаза. Метрах в десяти-пятнадцати над землей, чудом зацепившись за вывороченные корни давно отжившего дерева, висело безжизненное тело.

Не узнав, но сердцем почувствовав, что это его внук, старик закричал что было сил и не услышал своего голоса…

«Это он. Он!»

Пчелы старательно выводили свою привычную мелодию.

«Почему пчелы? Откуда пчелы? Где я? Что со мной? Где старик с ножом?..» – Шараф открыл глаза. Над ним знакомый навес, чуть поодаль зеленеет палатка. А рядом… Рядом– дедушка… Ребята, Теплов… – «Как они здесь очутились? Метнет… Как сам Шараф здесь очутился?»

Лучом света в кромешной тьме промелькнуло все недавнее, страшное. Только теперь Шараф понял, какая зеленая птица тогда пронеслась рядом. И он заговорил, мучительно напрягая мысль, глотая с огромным трудом подобранные слова.

– Там… в реку упал старик. Он гнался за мной… с ножом… Это… он… был… был зеленой птицей…

Дедушка тихонько сжал руку внуку.

– Не надо говорить, не надо! Потом все расскажешь. Потом

Уж кто-кто, а он знал, что эта река никогда не отдает своих жертв…

Теплов отошел, сел за деревом, рассматривая найденный пасечником клинок. Эфес инкрустирован платиной, золотом, драгоценными камнями, на стальном полотне – высеченные арабские письмена.

«Немало лет ему… Но как он попал сюда, в горы, вместе со своими собратьями?»

Дедушка промыл царапины, густо покрывшие все тело Шарафа, какими-то настоями из трав, перевязал его, предварительно приложив к ранам «самое лучшее лекарство» – майский горный мед.

– Слава аллаху, переломов нет, – только и повторял он, вспомнив давно забытого аллаха, – ас этим мы быстро справимся.

Уже к утру Шараф настолько хорошо почувствовал себя, что хоть снова отправляйся в горы.

Друзья, спрятавшись за палаткой, давно уже поджидали, когда проснется Шараф. И, увидев, что он ворочается, мигом оказались рядом.

– Вот молодец, Шараф, что быстро поправился, – осторожно обнимая друга, ликовал Саша. А Арменак только пыхтел и протягивал Шарафу огромную кобру.

– С собой возьмем… в школу… в биологический кабинет… Вот как только сохранить ее, чтобы не испортилась? – И Арменак растерянно похлопал глазами.

Шараф улыбнулся.

– А мед зачем? Это же самое лучшее средство! Так забальзамируем твою кобру, тыщи лет пролежит.

– А дедушка даст мед?

– И мед даст, и флягу… Он же добрый! А для такого экземпляра ничего нельзя пожалеть. Такие кобры встречаются редко и водятся, в основном, только в Индии. Их называют «королевскими»…

К радости школьников, Нуритдин-ака разрешил взять и мед, и бракованную флягу.

– Раз нужно для науки, для пионеров и комсомольцев, берите. Давайте я вам помогу…

– А теперь пишите письмо в школу, что с ней там делать… – приказал он ребятам, когда змея очутилась во фляге. – Мы ее с первой же оказией отправим в город.

Письмо Ивану Степановичу – преподавателю биологии, сочиняли все вместе. Просили змею положить в пустой аквариум, что стоит в углу, заспиртовать ее, мед выбросить, флягу сдать в металлолом.

Вечером, по обыкновению, все собрались у костра, договорившись, что про события последних дней не будет сказано ни слова, пока Шараф окончательно не поправится. Тем более, о гибели страшного старика.

А говорить больше ни о чем другом не могли. И сидели молча, наблюдая за жадными языками пламени, с треском и хрустом пожиравшими сухой хворост.

Вдруг Жучка сердито заворчала, шерсть у нее дыбом поднялась на загривке, и со злобным лаем собака бросилась в темноту. И в тот же миг в отблесках костра, как из-под земли, появился старик. Он в неизменном халате и белой чалме, в руках – большой и, видно, тяжелый узел.

– Это он! Он! – в ужасе закричал Шараф. – Хватайте его! Он хотел убить меня!

Словно подкинутый пружинами, Теплов вскочил, сунул руку в карман и сделал шаг к неожиданному пришельцу. Тот спокойно поднял руку, останавливая его.

– Я – не он, – тихим голосом произнес старик и опустил узел на землю.

Нуритдин-ака молча показал гостю на кошму, протянул пиалу с чаем. «Как же так? Упасть со скалы в реку, значит побывать на том свете. A с того света не возвращаются…»

Но гостю вопросов не задавали. Ждали, что сам скажет. Было тихо. Только потрескивал костер, да с гор доносилось уханье филина.

– Бисмилля-ар-рахман-ар-рахим– во имя бога милостивейшего милосердного! – прошептал загадочный горец. Нуритдин-ака опять протянул ему наполненную до половины пиалу. Старик молча принял ее, сделал маленький глоток, оглядел всех отсутствующим взглядом, поставил пиалу перед собой, опустил низко голову, закрыл глаза.

Казалось, что он так и заснул, сидя. Но старик вдруг заговорил, не поднимая глаз, будто не кому-то он рассказывал пережитое и прожитое, а для себя перелистывает страницы долгой жизни.

…Февраль был теплым, а в начале марта в диких горах Восточной Бухары вдруг круто похолодало. Над горами плыли низкие тучи, высеивая крупный снег. Тропы занесло. Хребет Сарсорьяк, горы Ак-Тау спрятались за плотной белой пеленой. Полновластным хозяином по земле носился пронзительный, холодный ветер.

Измученный долгим и трудным переходом, непогодой караван Сейид-Алим-хана, растянувшись на узкой тропе, продвигался очень медленно. И люди, и кони шли, что называется, на пределе.

Привыкшие к горам вьючные животные выбились из сил на обледеневших каменистых тропах.

На сером в яблоках жеребце, покрытом тигровой шкурой, ехал Сейид-Алим-хан. Конь – сильный громадный красавец легко нее хозяина, одетого поверх обычной одежды в соболевый тулуп.

Впереди, сзади бухарского владыки сотни отборных конников-джигитов – охрана эмира. Свирепые телохранители на чистокровных карабаирах и кашгарских иноходцах прокладывали повелителю дорогу.

Сквозь дикое завывание слепящей метели донеслись громкие, встревоженные голоса.

Эмир Сейид придержал повод, чуть повернул голову. Подлетел юзбаши, доложил:

– В пропасть сорвалась лошадь с продовольствием и два человека.

Повелитель сурово свел брови, глаза сузились, шпоры впились в запавшие бока коня.

– Вперед! Никаких остановок! Только вперед! – властно крикнул он.

Юзбаши так перевел для себя эмирский приказ: сорвавшихся с тропы, отставших, замерзающих оставлять на волю аллаха.

– В-пе-е-ред! – пронесся приказ по колонне.

Беглецы безжалостно гнали животных. Красные шли по следу. Где-то с грохотом сорвалась снежная лавина, точно гром прогремел в суровых горах.

Дозорные миновали шаткий мост. Прядая ушами, прикусывая удила, прошел и конь эмира. Уже добрая треть каравана миновала переправу, как за пеленою снега раздались выстрелы. И тут же горы задрожали от грозною– «У-р-а-а!». Казалось, сами скалы шли в бой на остатки когда-то могучего воинства эмира.

На мосту – пробка, давка, вопли. В пучину, рычащую стоглавым зверем, падали яки, лошади, люди. Их тут же уносил ледяной поток.

Эмир, чувствуя свое бессилие, и не пытался организовать оборону. Отдав приказ уничтожить мост, он, бешено нахлестывая плеткой коня, не оглядываясь, умчался вперед.

Позади ухнул взрыв. Люди, кони, остатки моста взлетели в воздух.

За яростным воем ветра предсмертный вопль сотни людей почти не был слышен. Ветер и оплакал их, и сотворил прощальную молитву. Его слышали одни каменные исполины в накинутых на плечи снежных саванах.

Памятуя приказ повелителя: умереть, но сохранить секретные документы эмирата, начальник канцелярии домулло Хасан-хан в суматохе на мосту незаметно увел с десяток навьюченных яков за скалы. Следы их укрыла густая завеса снега.

Под вечер снегопад прекратился. Выбрав защищенную скалами площадку, беглецы решили заночевать. Слева – отвесные суровые скалы тонули в облаках, справа – мрачное ущелье. Там глубоко внизу несся свирепый Вахт. Голодные, уставшие животные жались к скалам. Люди промерзшие, голодные, злые сидели в укрытии, прижавшись друг к другу.

Хасан-хан – в волчьем тулупе, на голове теплый киргизский малахай.

Брат его – точная копия, и одет так же. Даже хорошо знавшие их приближенные эмира и те путали близнецов. Помимо внешности, и судьбы у братьев были схожи во многом.

Мать их – одна из многочисленных наложниц эмира.

Но эти близнецы, видимо, родились под счастливой звездой, хотя их и воспитывали не при дворе.

Семи лет братья-близнецы начали учиться в мужской гимназии Самарканда, а потом они продолжали учебу в Санкт-Петербургской Военно-медицинской Академии. Окончили они ее вскоре после смерти отца – эмира Абдуллы-хана.

Новый эмир Бухары Сейид-Алим-хан встретил кровных братьев с распростертыми объятиями, что называется, с толовой окунул их в заполненную оргиями жизнь эмиратского двора.

Но недолго она была такой.

Война, революция, падение Бухары, побег… И вот – почти итог: ночь, дикая стужа, голод, горы, бесноватый Вахш, в ушах – дикие вопли летящих в бездну вместе с мостом людей.

За долгую зимнюю ночь братья так и не обмолвились ни словом. С рассветом двинулись в глубь Сарсорьякских гор.

В поисках тайника вперед были высланы верные люди. Из пятерых вернулись только двое, остальные вместе с лошадьми сорвались в пропасть.

Но место найдено. Обнаружить его чужому глазу невозможно.

…Весну того безжалостного к эмиру 1921 года в горах, у тайника, встретили только братья-близнецы. «Никаких лишних глаз, никаких лишних ушей» – таков был приказ эмира. И их спутники во славу аллаха и эмира «отошли в лучший мир». От голодной смерти братьев спасли яки, доставившие к тайнику сокровища эмира. С наступлением весны однообразный стол их пополнился съедобными травами, корнями.

Надежно спрятав эмирское имущество, они стали ожидать, когда повелитель вспомнит о своих кровных братьях и соратниках. Оружия, боеприпасов было вдоволь, промышляли охотой.

Но среди имущества владыки оказался и гашиш. Один из братьев и пристрастился к нему. И особенно заметна была эта новая страсть после того как он несколько раз побывал там, внизу, где жили люди, давно забывшие и про эмира, и про старую Бухару и никогда не знавшие двух его братьев…

Старик замолчал, видимо, переворачивая в памяти стершиеся, пожелтевшие страницы прошлого.

Протянутая Нуритдином-ака пиала, по которой он несколько раз щелкнул ногтем, вернула на землю старика из заоблачных вершин воспоминаний.

– О аллах всемогущий! О люди, нет бога, кроме бога, а Мухаммед – пророк его! Разбился и утонул мой брат! Этот человек и был эмирским начальником канцелярии, грозным Хасан-ханом. – Старик передохнул и продолжал:

– Близнецы мы, и были настолько похожи, что нас всегда путали. Сейид-Алим-хан, бывший эмир Бухары, нам родной брат по отцу. Многих отправил к аллаху мой брат. А теперь сам разбился и утонул. Да, утонул, – повторил он, оглядев сидящих. – Видел, как он упал в воду… И он видел, – показал старик на Шарафа. – Больше никто. Искал я брата, вниз по реке ходил. Хотел земле предать его, как подобает настоящим мусульманам. Нет его, значит, так аллах принял…

Только теперь Шараф понял: тот старик, в подземелье, был другой человек. Но какое сходство! Рост, черты лица, цветастый халат, пышная чалма. Но на том старике чалма была зеленого цвета. Шараф смотрел, не отрывая глаз, смотрел на гостя, внимательно слушая его рассказ-исповедь.

– Были здесь мои старые дружки Ибрагим-бек, Энвер-паша и другие, – продолжал рассказывать старик. – Только какие они дружки оказались! Я – врач, хоть и зарывший свой талант в землю. А они – хищники, точно гиены, всегда скалили зубы, готовы были разорвать и проглотить самого Сейид-Алим-хана с его сокровищами, не то что друг друга!

Несмотря на поздний час, никто из сидящих у костра и не помышлял об отдыхе.

– Я это берег, – гость пододвинул свой узел, развязал его – Смотрите. Это собственность бывшего эмира Бухары. Но это неточная формулировка. Это – собственность народа. Повелитель велел сохранить и передать все только ему. Я хранил сокровища много лет. Теперь передаю народу. Не задавайте вопросов, почему я «перековался», как у вас говорят. Я все понимаю: я хан, брат эмира, у меня в крови сидит ненависть к простому народу… Нет, не быстро я «перековался», поверил я народу, полюбил его. Почти жизнь человеческая мне понадобилась для этого…

Даже в скупом отблеске затухающего костра всеми цветами радуги замигали, заискрились перстни, украшенные драгоценными камнями, женские украшения, часы, портсигары, брелоки, золотые монеты…

– Никому не давал, даже тем, кто именовал себя посланцем эмира. Хранил, а теперь отдаю. Это все было отнято у народа, оно и должно ему принадлежать. Постройте горцам больницу на эти деньги. Не смотрите, пожалуйста, на меня такими удивленными глазами, я здоров. Но я врач и знаю, что значит для людей медицина. Постройте здесь в горах для Нуритдина дом, какой он захочет. Дорогу сюда проложите. И я буду жить здесь, туда, в свой волчий дом, не пойду. Если, конечно, вы оставите меня… В гроте есть горячие источники, нужно курорт создать для народа. Доберемся и до лабиринтов подземелья, где в тайных пещерах, как говорят легенды, и поныне покоятся сокровища. Здесь, в горах, много дел, есть где разгуляться смелым и пытливым, вот таким, как вы, мальчики!

Его глаза близоруко сощурились, подобрели.