Текст книги "До третьей звезды"

Автор книги: Михаил Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Дважды разговаривал лично, один раз наблюдал за допросом. Виноват, за беседой с начальником второго оперотдела.

– Излагай впечатления.

Бурцев вспомнил долгую нескладную фигуру Василия Рымникова, имевшего обыкновение усаживать её за стол напротив без приглашения, спокойный усмешливый взгляд, граничащую с хамством иронию в ответах на самые простые официальные вопросы.

– Опасный. Очень.

– Почему? Что в корне: склад характера, нюансы биографии?

– Биография известная, обыкновенная для диссидентов. Перестроечный демократ, бывший депутат, антисталинист, публичный политик местного пошиба. После поражения либералов успокоился, ушёл в частную жизнь – обычная история для этих. Как он вдруг неожиданно выстрелил в интернете – ума не приложу. Недоглядели, вины с себя не снимаю.

– Вы что ж его, совсем не вели?

– Обижаете, Евгений Станиславович. У нас в Заречье заметных оппозиционеров по пальцам можно пересчитать. Работали по Рымникову, конечно. Но он же такой, знаете, раздолбай по жизни, несерьёзный человек, на любую встречу опаздывает, даже по повестке в управление. У него прозвище в городе Опоздайка всю жизнь было. Как его всерьёз воспринимать? Ни контактов с иноагентами, ничего.

– И вдруг за три месяца он стал оппозиционером федерального уровня, из-за которого мы с вами сейчас, в свой законный выходной, вынуждены решать эту проблему.

– Аналитики утверждают, что тут какое-то случайное совпадение алгоритмов настроения общества, срезонировавшее на плейбук Василия. Расследование про чёрный статус моментально дало взрывной эффект. Западные СМИ за неделю вывели его в топ противников режима. Дальше мы вынуждены были вести Рымникова по указаниям центрального аппарата.

– В итоге мы с вами, Сергей Пантелеевич, делим ответственность сейчас перед сами понимаете кем. И сами понимаете кто требует решения этой проблемы незамедлительно. Ваши предложения?

– Управление не имеет компетенции давать рекомендации центральному аппарату, – спокойно перешёл на канцелярит генерал Бурцев.

«Тёртый сучонок, – отметил про себя Артёмов. – Сразу соскочил. А кто бы не соскочил? Бурцев, конечно, прошляпил у себя этого Рымникова и готов понести соответствующее наказание – а хоть бы и на пенсию выйти по выслуге лет. Плохо ли?.. Нет, хрен ты у меня отправишься на трёхэтажную дачу в сосновом бору со своими блядьми в зимнем бассейне на пенсии плескаться, пока жена твоя Галина Сергеевна внуков Петю и Вову в Генте навещает. Послужишь ещё у меня Родине, сволочь».

– Да, это верно, Сергей Пантелеевич, – Артёмов налил из графина по финальной рюмке. – Будем здоровы.

Бурцев вежливо кивнул, выпил, аккуратно закусил бутербродом.

– Собственно, мы в лице вашего управления, – подчеркнул замминистра, – провели все предписанные мероприятия: подкуп, публичная дискредитация, идеологическое давление. Безрезультатно. Так?

– Так. Меры репрессивного характера – поражение в правах и исправработы – центральным аппаратом, как понимаю, были признаны неэффективными в условиях сложной международной обстановки.

– Правильно понимаете, Сергей Пантелеевич. Именно поэтому нам ничего не остаётся, кроме исключительного фактора воздействия. На мероприятие по ликвидации Рымникова вашему управлению отводится неделя. Группа усиления и контроля придаётся незамедлительно.

Генерал Бурцев заранее знал, что все его карты в Москве будут биты. Какая тут игра, когда на руках ни одного козыря. Потянулся за портфелем, встал.

– Задача ясна, разрешите идти?

– Один вопрос. Вы сказали, что клиент чрезвычайно опасен. Я так и не понял почему.

Начальник управления помолчал, глядя мимо генерал-полковника на летящую по веранде паутинку нежного подмосковного бабьего лета. Вздохнул.

– Он, кажется, не играл в детстве в прятки. Его никто не научил прятаться. Даже внутри себя.

Развернулся через левое плечо и спустился по ступеням веранды.

На Лубянскую площадь вечер наступал тихо и непреклонно, как самураи на границу у реки. Сержант ГСН Юрий Бродь заступил на точку контроля в 20.00 и уже десять минут занимался обычным для его подразделения развлечением – рассматривал в оптику снайперской винтовки симпатичных москвичек, идущих по своим делам в центре столицы. Девушек наблюдалось много, одеты они были большей частью ещё по-летнему – тёплый нынче октябрь, ласковый. Лучше бы, конечно, не в прицел с крыши высматривать женские фигурки, а внизу гулять с ними в сторону ночного клуба, но на то есть завтрашний день, воскресенье. Сегодня рабочая смена.

– Пятый, приём, – зазвучал в наушниках голос лейтенанта Фёдорова.

– Пятый, – нажал на тангету Юрий.

– Минивэн у Феликса наблюдаешь?

– На нём пропуск, товарищ лейтенант, и номера лимитные, – сержант сразу при заступлении на пост отметил нарушителя, но рассмотрев номерной знак, сообразил, что машина не рядовая и если стоит рядом с памятником, то значит стоять ей там положено.

– Всё верно. Ладно, отбой.

«Отбой так отбой. Не первый год на контракте в спецподразделении, службу знаем. Молодых учи жизни, лейтенант», – сержант Бродь навёл оптику на гордый лоб Феликса Дзержинского – посмотреть, гадят ли сегодня голуби на голову первого чекиста страны. Гадят, как не гадить. Птицам не прикажешь.

За рулём минивэна Артёмов-младший осматривал дислокацию вокруг памятника Дзержинскому.

– Китайцев сегодня здесь как в Шанхае, все с телефонами. Это хорошо, картинка сразу в интернет уйдёт. Как там Ксюха?

– Только что звонил, готова к стриму, – Гарик Привалов держал трубку у уха. – Тенгиз не отвечает.

– Ждём, десять минут ещё есть. Звони.

Глеб снова оглядел площадь: всё спокойно, к машине отца никто из службы охраны не сунется и ментам не позволит, несмотря на вызывающую парковку. В салоне Привалов ждал ответа Тенгиза, лихорадочно подрагивая правой коленкой. Люда, глядя в зеркало, спокойно подкрашивала губы. Женька подтягивал ремни броника, спецназовская каска уже была на голове. Галка разглаживала вынутые из тубуса плакаты.

– Тенгиз? – Гарик поднял большой палец. – На месте? Готов? Всё, по времени. Будь здоров.

Утверждающе кивнул Глебу. Тот перебрался к ребятам назад, а на водительское место сел полностью экипированный Женька Чернов.

– Начали, – Артёмов-младший выкатил в проход бухту с колючей проволокой, обмотал колючку вокруг туловища несколько раз, помог повторить ту же процедуру девушкам. – Жэка, ещё раз: фиксируешь нас регистратором 30 секунд, потом гонишь по Лубянке сколько сможешь. Время?

– Минута, – ответила Галка. – Ксюша уже должна начать трансляцию.

– Ну пошли, что ли.

– Люблю тебя, Глеб, – сказала главное Люда.

– И я тебя.

Троица неуклюже выбралась из машины. Гарик вытащил ведро, расчётливо плеснул вначале на Галку, потом на Людмилу. Остатки бензина вылил на Глеба. Как могли поспешили, вместе спутанные колючкой, к подножию монумента. Не добежали, Люда упала, потащила за собой. Кое-как поднялись, Галя отбросила в сторону самодельные плакаты. Тень Дзержинского лежала рядом. Егор стримил.

Глеб успел заметить многочисленные вспышки телефонов, бегущих к ним через площадь людей в чёрном. «Есть!» – крикнула Люда. На мрачном фасаде здания высветилась направленная Тенгизом надпись «Свобода. Freedom». «Светло ещё, плохо видно», – успел пожалеть Глеб. Обнял девчонок и чиркнул зажигалкой.

Сержант Бродь в напряжении наблюдал за тремя вспыхнувшими факелами. Крики с площади доносились до крыши глухо, как из сельского клуба, где по выходным крутили кино, а они с пацанами высматривали неясные кадры сквозь окна с неплотно задёрнутыми шторами. Хлопки близких выстрелов звучали отчётливее. Горящие фигурки дёрнулись от точных попаданий, упали. Снимавшего провокацию урода прижали к земле добежавшие от входа опера.

«Пятый, машина!» – прохрипел в наушниках голос лейтенанта. Сержант уложил в прицел набирающий скорость чёрный минивэн, автоматически сделал поправку, выстрелил три раза бегло.

Вторая пуля попала Женьке Чернову точно в позвонок между каской и бронежилетом.

«Мерседес» докатился до тротуара, ткнулся в бордюр, остановился. Двое китайских туристов успели снять на свои телефоны мёртвые глаза совсем юного паренька, пока их грубо не оттеснили от машины русские полисмены.

Из докладной записки старшего оперуполномоченного службы опеки МГИМО капитана Шмырова.

«Неформальным лидером группы либерал-анархистов в составе Артёмова, Гверия, Малышевой, Примаковой, Привалова, Сорокиной, Чернова безусловно является Глеб Артёмов. Потенциально склонен к активным протестным действиям. Требует срочного изъятия с направлением на исправительные работы. Рекомендуемый статус – чёрный».

Часть вторая

Сквозняк

Кружит Земля, как в детстве карусель,

а над Землей кружат ветра потерь.

Ветра потерь, разлук, обид и зла, им нет числа.

Наум Олев. Ветер перемен

Глава 1

Лечинская

Московский снег всегда вызывал у Нины лёгкую брезгливость. В Зареченске зима была зимой даже в ноябре. Снег носился по улицам колючий, режущий глаза и лицо, ложился на землю чистым белым ватманским листом, который разрисовывали следы прохожих. Это был честный рисунок. А здесь какая-то пошлая подделка: крупные хлопья летят по тёмному фону зданий, но затем расползаются в скользкую мокрую кашу на асфальте. И нет ноябрьской снежной чистоты, а есть ноябрьская холодная грязь. Даже ранняя зима на Звезде-2 так не раздражала, как вот такой столичный ноябрь. Даже там.

Лечинская отошла от окна, включила чайник. Только налила себе кружку свежезаваренного краснодарского – услышала, как открывается входная дверь. Геша снимал с себя мокрый пуховик, глядел весело, хлюпал отсыревшим носом.

– Здравствуй, матушка свет-Яковлевна! Вижу, чаем тут свежим в тереме пробавляются. Угощай же меня, красна девица, пирогами домашними, наливай путнику горячего али там горячительного, ибо продрог я нынче подобно псине бездомной, йоркширской. Вот пакет тебе с провиантом московским.

Геша и впрямь напоминал мокрого йоркширского терьера: маленький, мохнатый, слипшийся от погоды, но с весёлыми глазками-бусинками и ярко-красной бабочкой над зеленой атласной жилеткой.

– Натворила чего за день ненастный? Давай показывай. Нет, вначале корми меня, обиходь как-нибудь благодетеля.

– Руки мой, благодетель, – Нина забрала пакет из рук хозяина квартиры и направилась в кухню.

Пока Геша переодевался в домашнее, разогрела приготовленное ещё с утра жаркое, переложила в человеческую посуду салаты из универсамовских контейнеров, открыла бутылку красного сухого из того же пакета с провиантом.

Геша вошёл на кухню в смешном красном халате до пят с кистями, оценил благолепие накрытого стола, сел, налил в бокалы крымское вино.

– Будем здоровы.

– Будем.

Ел как Тёркин – много, но не жадно. Изголодался, голубчик, по присутствиям бегавши.

– На улицу не выходила сегодня?

– Нет. Погода-то.

– Погода ладно. Там и без неё черт-те что творится.

– Как вчера?

– Если бы. Танки уже.

– А ты чего ожидал?

– Ну не танков же. И от кольцевой все магистрали в город перекрывают: колючка, блокпосты, овчарки.

– Так и должно быть. Режим ЧП. А в центре что?

– Стоят вроде бы. Поужинаем, плейбук полистаем.

– Ешь, остывает. Пойду покурю.

На балконе Нина равнодушно вытряхнула полную пепельницу вниз, в снежную слякоть: сгорел сарай – гори и хата. Повезло же приехать в Москву буквально за день до начала беспорядков. Теперь неизвестно когда выберешься. Геша не выгонит на улицу, понятно, но неловко же. С другой стороны, сам позвал, сам сказал «жить будешь у меня сколько нужно». Вот и не нужно уже вроде, а деваться некуда: столица блокирована, чрезвычайное положение. Танки вот теперь. Нет, в Москве жить хорошо в стабильность, а при восстаниях всяких лучше оставаться в провинции, целее будешь. Опять же, получается, только не в Зареченске. Да кто же его, это восстание, представить себе мог.

Жили себе не тужили. Кто-то исправлялся, кто-то на поражении, а в основной массе народ доволен был, если уж честно. Вторую Пандемию прошли лучше других, Третья вошла в жизнь уже как неизбежность, как нынешняя осень. Земсков вон бизнес поддержал деньгами так, что Геша собрался галерею открыть. Написал по старой дружбе, попросил проект дизайна исполнить – понимал, что Нине хватит и четверти от стоимости заказа сопливых московских криэйтеров, а продукт получит качественнее.

Собственно, проект готов был уже неделю назад и заказчиком одобрен. Геша сделал несколько мелких дополнительных замечаний, Нина их добросовестно отрисовывала. Похоже, что старому институтскому приятелю просто было неловко оставлять Лечинскую без работы, по сути предлагая ей освобождать жилплощадь. Деньги за исполненный проект Геша отдал сразу. Кэшем, понятно.

– Старая, пошли, – Геша приоткрыл балконную дверь. – Там трансляция в плейбуке из центра.

Нина затушила сигарету, вернулась в комнату. Геша сидел на диване перед большим монитором, похлопал ладонью рядом: «Садись».

На экране действительно шла трансляция из центра столичных событий сразу с двух точек – из толпы и с обзорной сверху. Кто-то опять рискнул: стримеров Росгвардия вязала жёстко, проводя целые локальные операции по извлечению из мятежной толпы осветителей массовых беспорядков. Тех, кто снимал протест с крыш и верхних этажей, отстреливали снайперы ГСН. По крайней мере, так утверждали очевидцы в плейбуке. Официальный интернет уверенно обозначал такие слухи фейком и провокацией. Телевизора у Геши по старомосковской традиции, понятно, не было.

Стрим вёлся на английском. Западные медийные платформы платили бешеные деньги за картинку очередной red revolution, оттого совсем уж отмороженные стрингеры со всей Европы стремились попасть на Лубянскую площадь и её забаррикадированные окрестности. Некоторым удавалось.

Площадь была полна. Плейбук вторую неделю издевался как мог над цифрами московской полиции, оценивающими численность мятежной молодежи в 30–40 тысяч человек. Интернет-источники сходились на 150–200 тысячах. Ясное дело, что даже 50 тысяч режим бы раздавил в течение часа, но никто не мог предположить, что на следующий день после самосожжения группы студентов МГИМО на Лубянку по призыву Рымникова прорвётся пол-Москвы. Ну, полмиллиона точно.

И ГСН растерялась. А растерявшись, не дала должного отпора мятежникам. И протестующие захватили Главное управление Государственной службы надзора. В выходной воскресный день сотрудников в здании было немного – их обезоружили и со свистом, улюлюканьем и пинками прогнали с площади вон. Могли и убить – сквозь заплывший глаз сержант Бродь видел, с какой ненавистью тянули к нему руки обычные москвичи, чей покой по мере возможности он охранял всю свою службу, и выл он им в последней панике, выл по-звериному: «Простите, люди добрые!» Злые люди на площади простили, но запустили картинку с его мольбой в интернет. А добрые люди из ГСН не простили и после трехдневного внутреннего расследования расстреляли за измену бывшего сержанта Сергея Бродя перед строем сотрудников во внутреннем дворе управления Госнадзора по Калужской области.

Средоточие чекистской тьмы лениво выбрасывало языки пламени из нескольких окон третьего этажа – чистый Мордор. Феликс Дзержинский безучастно возвышался над кострами и палатками москвичей и гостей столицы с разрисованного цветными непотребностями постамента, облитый с ног до головы разбитыми куриными яйцами. На камеру несколько десятков протестующих скандировали: «За-ре-ченск! За-ре-ченск!» Под баррикадой три девушки разливали по бутылкам коктейль Молотова, улыбались, показывали оператору знак «виктори». У палатки с флагом Красного Креста ждали перевязки ветераны локальных конфликтов сегодняшнего дня.

Камера крупно выхватила немолодого уже мужчину с седоватой бородой и портупеей на поясе.

– Позволить?

– Валяй.

– Можетье, кто вы сказать?

– Илья Прегер, командир третьего отряда обороны Лубянки.

– Трофей? – камера берет в объектив пистолет.

– Свой. Газовый, к сожалению.

– Здесь новый ноябрьский революций?

– Понимаешь. Пожалуй, да, революция. Если бы только Москва выступила, то, как обычно, проиграла бы. А посмотри, что в Зареченске творится, на Урале начинается… Так что революция, точно.

– Что вы ждать от завтрашний день?

– Не знаю. как про завтрашний, а все мы тут ждём Рымникова. Как приедет, сразу всё закончится. Как у него там, в Зареченске.

Стример не успел перевести на английский последнюю фразу. Раздался взрыв, камера упала на землю и транслировала бегущие вверх по хлюпающему грязному снегу ноги. Повернуть её никто не спешил.

– Штурм, – сказала Нина. – Пойду покурю.

– Кури здесь, – Геша достал с полки изящную пепельницу тонкого фарфора. Кажется, настоящего китайского. Помолчал.

– Мы же с тобой зареченские, старая.

– Даже не думай, – жестко бросила Лечинская. – Комендантский час.

– Да тут полчаса дворами.

– Геша, не надо. Ты не герой, Геша.

Новоявленный галерист усмехнулся, погладил Нину по руке.

– Да, я не герой, я гей. Но я зареченский гей, с меня сейчас другой спрос. Мне стыдно не пойти. Я, художник Георгий Смушкевич, не могу не пойти.

Монитор квакнул, открыл окно видеосвязи: Юрий, партнер Геши по бизнесу и личной жизни.

– Привет, Нина.

– Здравствуй, Юра.

– Отпустишь его?

– Нет.

– Эй, я вообще-то здесь, – возмутился Геша.

– А почему ты ещё здесь?

– Да уже одеваюсь, Юра. У «Бургера» через двадцать минут.

– Договорились.

Юра отключился. Геша, снимая халат, пошёл в другую комнату. Стрим на плейбуке прервался.

– Меня возьмёшь? – спросила Нина на всякий случай.

– Сама же, старая, понимаешь, – ответил одевающийся в ночь Геша. – Тебя же до первого патруля – и обратно на исправление.

Вышел экипированный по первому классу: модный горнолыжный костюм, яркий берет, желтые сапоги, японский мощный фонарь.

– Сиди здесь, кури от вольного. Деньги у тебя есть. Утром загляну. Надеюсь.

– Подожди, не на вечеринку идёшь, – Нина поспешила на кухню. – Рюкзак сюда давай.

Достала из холодильника две бутылки минералки, колбасу, выгребла в контейнер остатки жаркого. Больше ничего не нашла. Засунула в кармашек три ложки. Вышла в коридор, подала нагруженный рюкзак.

– У тебя термос есть? Я бы кофе быстро сварила.

– Нет у меня термоса. Всё, Нина, спасибо, пойду. Будь здорова.

– И ты.

Геша залихватски подмигнул, поддёрнул рюкзак и шагнул в пошлый мокрый столичный ноябрь.

Лечинская курила на диване, смотрела в пустой монитор. Вспоминала. Геша учился на курс старше, и ещё в институте сокурсники не очень прилично улыбались в сторону студента Смушкевича. Тому, казалось, было наплевать. Тогда ещё можно было, во времена равнения на западную толерантность.

Потом всё накрылось духовностью. Ею можно было восторгаться, писать доносы, воспитывать подрастающее поколение – только дышать духовностью было невозможно. У Геши отобрали мастерскую, убрали часы и лекции. И вежливо, но настойчиво порекомендовали покинуть Зареченск. От греха и вообще.

Он уехал. Уж глупым Жора, он же Гога, он же Геша Смушкевич, никогда не был. В столице духовность была ещё не столь духовита, как в провинции, и здесь Геша временно закрепился, чтобы, передохнув, потянуться осенью на запад или юг. Ему было всё равно куда, лишь бы подальше. Но его заметили – не без влияния специфического художественного лобби, и тем не менее. Геша стал аккуратнее, миролюбивее и, при наличии небольшого, но таланта, постепенно вписался в московскую культуру, как она есть. Потом встретил Юру.

С Ниной у них сложилась взаимная симпатия ещё с первых институтских отчётных выставок, с разносов дряхлых мэтров соцреализма, чьё время быстро прошло и ещё быстрее вернулось назад.

И вот Геша, маленький умный негеройский Геша сейчас идёт на Лубянку, где начался штурм площади, потому что не идти не может. А опытная, битая Звездой-2 и Звездой-3 Нина сидит и курит в уютной Гешиной квартире на Стромынке. «Мы зареченские», – сказал московский художник Георгий Смушкевич и пошёл. «Значит, пора и мне», – Лечинская вдавила в нарядную пепельницу только что прикуренную сигарету и пошла одеваться по столичной ноябрьской погоде.

Напоследок подошла к рабочему компьютеру, где набросала сегодня эскиз декора ресепшена Гошиной галереи. Написала записку, приклеила на монитор. Открыла форточку на проветривание прокуренной квартиры. Снег на улице летел параллельно земле. «Сволочь, а не погода», – вновь отметила про себя Нина и вышла на площадку к лифту.

Сквозняк потянул на себя открытую дверь квартиры и захлопнул её надменно-обиженно, по-московски.

Записка Лечинской.

«Тут всё неправильно спланировано, Геша. Ресепшен должен размещаться не у входа, а ближе к центру галереи. Там очень неорганизованное пространство. Ну сам подумай.

Да, я тоже тебя люблю. Чмок».

Глава 2

Стольников

Барабинская степь – едва ли не самое унылое место на всём Транссибе. За долгую журналистскую карьеру Стольников изъездил Сибирь вдоль и поперёк. Поперёк случалось не часто – больше на самолётах да по Оби с Енисеем на теплоходе, а повдоль дорога одна – Транссибирская магистраль. За Новосибирском к ней вплотную подступает тайга, горные склоны Кузнецкого Алатау, Саяны, затем Байкал, забайкальские сопки. Или, если от Тайшета ехать по БАМу, – тоннели у Северобайкальска, близкие вершины Южно-Муйского хребта, горы Кодар, мосты через Лену, Витим, Олёкму. Можно весь день смотреть на изменчивый пейзаж из окна поезда – и не устанешь.

А дорога на запад скучна и сонлива. Ровная степь до горизонта с редкими берёзовыми колками и чёрными сейчас пятнами озёр, лежащими чернильными круглыми кляксами на белом полотне свежевыпавшего снега. И так до самого Урала. По привычке, а больше от скуки Стольников черкал в блокноте всякую ерунду, сидя на свободном месте боковушки плацкартного вагона скорого поезда Чита – Москва. Народу в вагоне было немного: ноябрь, не сезон для путешествующих.

У туалета хлопнула дверь – в вагон зашёл наряд из двух полицейских, присматривающих за нарушающими запрет на алкогольную поездную зависимость. Нарушающих не наблюдалось, публика в плацкарте ехала скучная, штрафами делиться не намеренная. Приданные поезду полисмены протиснулись мимо вытянутых в проход длинных ног Васи, лениво скользнули взглядом по блокноту Стольникова, прошли в следующий вагон.

Ноги Василия исчезли из прохода, нащупали тапочки и подняли в вертикальное положение фигуру Рымникова.

– Где едем?

– Называевск проехали.

– Чай будешь?

– Давай. А я Виктора подниму.

Вождь оппозиции забрал со столика три кружки, кинул в каждую чайный пакетик, отправился за кипятком. С верхней полки спрыгнул Витя. Стольников отвлёкся от исследования недр продуктовой сумки, спросил:

– Ты нож не забирал вчера?

– А как же.

Виктор отстегнул от пояса свой ладный туристический нож. Ну как туристический – в принципе, его могли бы использовать и туристы, а не только бравые спецназовцы. Ловко застелил стол бумажными полотенцами, порезал поданную Стольниковым колбасу, огурцы, открыл банку кабачковой икры. В купе втиснулся Рымников с чаем.

– Где у нас кока-кола?

– Логично, – согласился Виктор и полез в клапан своего рюкзака на багажной полке. Достал литровую бутылку, поставил на стол.

– Коля, ты у нас старший по кухне, – напомнил Василий. – Делай уже что-нибудь.

Стольников плеснул каждому в чай из бутылки, где, понятно, вместо гордости американского пищепрома хранился коньяк. За поздним завтраком говорили мало, в чай доливали много – «сокращали расстояние», по выражению Рымникова. Потом вышли покурить в тамбур: в смысле, покурить – Василий с Николаем, а некурящий Виктор за компанию и на всякий случай. Стоял, терпел сигаретный дым, отсвечивал наколкой «За ВДВ» на плече. Сообщил:

– Час назад в соседний вагон хоккейные фанаты заехали. Шумные. Менты напряглись.

– Все чёрненькие, все прыгают, – философски заметил Стольников.

– Да там одни русские вроде, – не считал цитату Витя. Молодой, ему и не положено считывать.

В купе Виктор положил перед Васей пару газет, купленных на станции с фанатами.

– Вчерашние, свежих не было.

– Ага, спасибо.

Рымников погрузился в периодику, Виктор отсел за столик боковушки смотреть на заоконный унылый пейзаж. Стольников улёгся с ридером, нашёл чеховскую «Степь», под которую, помнил, в поезде всегда хорошо спится.

– Пятеро убитых на Лубянке, – сообщил из газеты Вася.

– Фамилии есть?

– Есть. Аспирант МГУ Евгений Строгин, студентка Елена Зайцева, таксист Бохадыр Ураков, пенсионер Валерий Бучнюк, художник Георгий Смушкевич. И полтора десятка раненых.

– Значит, вдвое больше.

– Наверное.

Стольников глядел в электронную книгу, но буквы никак не складывались в Чехова. Почему-то вспомнилась последняя встреча с Рымниковым и Куницыным. Сидели на веранде после бани, пили спирт. Мирно, спокойно, как в прежние времена. Вася опять мечтал о жизни после Земскова.

Неожиданно взорвался Лёшка: «Вам не надоело? Нормально же люди живут без вашей дебильной политики. Слушать тошно: то не так, это не эдак. Чего ты добиваешься своими разоблачениями, Васенька? Революции новой? А ты спросил у меня, нужна мне твоя революция? Да пусть Земсков хоть трижды мудак, но Вторую пандемию победил, ставку по кредитам снизил, дороги с мостами строит, пенсии растут. Ты спроси у моих работников: пойдут они за тобой, готовы они ради какой-то там свободы отказаться от стабильной работы, ипотеки, кредитов? Да они первые вас, прекраснодушных, в клочки порвут. Я не стану. Я в сторону отойду, чисто посмотреть».

Куницын ожесточённо рвал руками остывшую после мангала курицу, Рымников как-то сник, попытался нейтрально отшутиться, Стольников перевёл разговор на футбол. Гости уехали в город быстро, но мирно. Куницын потом звонил пару раз, но больше уже не встречались.

Николай, в общем, понимал Лёшку, которого власть год назад вдруг выписала из пораженцев, частично вернула бизнес, отправив на зону тех, кто торговую сеть у него в своё время отжал. Тут любой решит, что товарищем Земсковым исправлена чудовищная ошибка и справедливость восторжествовала. А восторжествовала она по своей имманентной природе или же по случаю занесения в нужный кабинет денег конкурирующей с обидчиками Куницына другой финансово-силовой группировкой, уже не важно. Важно возвращение из касты неприкасаемых в статус нормального человека и гражданина.

Возможно, верни сейчас власть домой с исправления Лену, Стольников тоже уверовал бы в конечную справедливость коллективного Земскова. Но дочь продолжала отбывать исправительный срок в присвоенном ей государством общем статусе. По крайней мере, так информировал сайт Госнадзора: ответ на запрос аккуратно приходил в тот же день, вежливо сообщая, что в случае изменения статуса Елены Стольниковой ему сообщат о том незамедлительно. Хороший сайт – оперативный, корректный, удобный в навигации. Такой бы сайт да Анне Андреевне в руки, вместо долгих очередей у дверей пункта приёма передач Льву Гумилёву. Впрочем, тогда чекисты хоть передачи принимали, нынешние от этой нелепой практики отказались. Государство в состоянии само обеспечить достойный рацион и форму одежды оступившимся членам общества. Не сталинские времена, чай.

Где-то сейчас Лёшка Куницын – драматург, бизнесмен, потом пораженец, волею случая превратившийся в правоверного слугу режима? Вернулся в первобытное состояние изящного балагура, свободолюбца, женского любимца или остался верен благоприобретённой угрюмости правильного текущего бытия? Хотелось бы посмотреть. Жаль, события последних недель неслись вскачь, не позволяя остановиться, оглянуться, как в популярном в их студенчестве одноимённом романе Леонида Жуховицкого.

Николая взяли прямо в очереди к кассе «Пятёрочки». Двое подошли сзади, сказали «позвольте», один принял из рук Стольникова корзину с продуктами, улыбнулся кассирше и поставил неоплаченную снедь перед терминалом. Очередь расступилась, и двое мужчин, крепко державших за плечи третьего, целеустремлённо прошагали мимо вытянувшегося в струнку охранника на автостоянку к бежевому праворульному «ниссану». Никто не надевал на голову Николая никакого мешка, не было сопровождающего спецназа Росгвардии в балаклавах. Наручники, правда, умело застегнули. Стольников даже успел подумать, что весь этот показной антураж задержания злоумышленников используется исключительно по просьбам телевизионщиков, которым всегда нужна весёлая картинка к динамичному сюжету.

Из внутреннего двора управления ГСН Николая по затейливым подземным коридорам провели в помещение, которое можно было бы по аналогии с больницей назвать приёмным покоем. Там его обыскали, сфотографировали, занесли паспортные данные в компьютер, выдали матрац с постельным бельём и отправили под конвоем в двухместную камеру, в которую впоследствии так никого и не подселили.

На третий день (или, скорее, ночь) Стольникова отвели к следователю. Тот был официален, скучен, пугал всяким разным. За что задержали, не говорил. Через полчаса невнятного допроса чекист вызвал конвой, который доставил арестанта к самому генералу Бурцеву. Начальник управления Госнадзора тоже не задержал Николая надолго. Поговорили, ясен конь, о Василии: где живёт, когда последний раз встречались, в каких выражениях Рымников отзывался о президенте Земскове. Выражения Стольников с удовольствием процитировал, на другие вопросы тоже отвечал обстоятельно – Вася никогда не скрывался от властей, только про студию, где тот снимал свои ролики для плейбука, Николай ничего не знал, это была единственная табуированная тема в их с Рымниковым разговорах.

Ещё неделю Стольников просто скучал в камере – на прогулку не выводили, но кормили вполне сносно и спать разрешали сколько хочешь. А затем лязгнул засов и в камеру запустили Василия. Он был почему-то без матраца. Сел на соседнюю койку, спросил:

– Ну, как тут?

– Нормально, – ответил Николай. – Жить можно, сам увидишь.

– Не увижу, – ухмыльнулся Вася. – Пошли.

Коротко стукнул в дверь, которую открыл незнакомый весёлый сотрудник в штатском, и сам, без конвоя, уверенно повёл Николая к лифту. На четвёртом этаже они вышли, прошли по мягким красным ковровым дорожкам к уже знакомому кабинету генерала Бурцева. Василий прошёл через приёмную, без стука открыл дверь, пропустил вперёд задержанного.

Кабинет был пуст. На отдельном столе между двух кожаных зелёных кресел стояла бутылка коньяка, две рюмки, шоколадка и порезанный лимон. Рымников подвёл Николая к креслу, нажал на плечи.

– Садись, – разлил коньяк по рюмкам. – Ну, за свободу.

Опоздайка всегда любил красивые жесты. Позёрства у Васи не смог бы отнять ни господь бог, ни даже Фёдор Земсков.

В ближайший час Николай в отдельной генеральской комнате отдыха сидел на диване, курил, пил коньяк и смотрел главный местный телеканал, из которого узнал всё. Телевизор без передышки гнал хронику последних событий. О самосожжении столичных мажоров на Лубянской площади, о выступлении в тот же вечер Рымникова в плейбуке, о реакции мировой общественности, о неожиданной массовости протеста в Москве и мятежном Зареченске, о коротком кровавом противостоянии митингующих и силовиков, о том, как неожиданно зареченская десантная дивизия блокировала в городе базу дислокации ОМОНа, дом правительства и управление ГСН.