Текст книги "Марк Аврелий. Золотые сумерки"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 7

Как бы тщательно не готовились к вторжению германские князья, как бы долго не договаривались о совместных действиях, сколько бы не клялись в верности общему делу, каждый из них в душе и не думал связывать себя какими‑то жесткими обязательствами по отношению к царю квадов Ариогезу или к своим союзникам. На пирах было проще – обнявшись за плечи, пели боевые песни. Кое‑кто, слушая скальдов, повествующих о героических деяниях предков, пускал слезу, смачивал усы в пиве, и все гости, поддавшись единому чувству, провозглашали здравицы за родину, за Германию, которая превыше всего, за единение. Однако поутру, на свежую голову, каждый из вождей ясно сознавал, что на помощь соседа особенно надеяться не стоит. Самим придется решать, из каких средств платить дружинникам, в какую сторону податься за добычей. Предки учили – у каждого своя удача. Обязательства священны перед родом и кровными родственниками, в долгу ты и у племени, дело чести помочь побратиму, но в отношении чужаков хороши были все средства. Каждый из вождей, примкнувших к квадам, в общем‑то, не рассчитывал ни на разгром римлян, что казалось предприятием немыслимым, ни на проведение какой‑то общей созидательной стратегии, способной опрокинуть легионы. На словах договорившись об едином командовании, каждый из князей ревниво следил за Ариогезом, опасаясь, как бы тот, вдруг добившись успеха, не возомнил о себе более, чем о племенном короле (reg).

Желанной и вполне достижимой целью казалась сама возможность пограбить, насытиться добычей, расплатиться с дружинниками, нахватать как можно больше золота и серебра, чтобы вернувшись на свою сторону, набрать еще больше дружинников и, если Вотан улыбнется, короноваться властителем в собственном племени. Слава – обязательный спутник вождя. Где, в каких битвах против какого врага ее добывать, все равно. Конечно, в компании, при таком наплыве воинов воевать легче – римляне не сторуки. К тому же на глазах у десятков тысяч соотечественников, при одобрительных взглядах богов, о доброжелательности которых загодя известили жрецы, – и славу добыть легче, и звонче она будет, а без славы, добытой на полях сражений, о власти нельзя было и мечтать. Для того, чтобы твое имя прогремело от Вислы до Рейна, достаточно одного сражения, затем следовало как можно скорее набить мешки, повозки подвернувшимся под руку добром, взять двуногую добычу и спешно уходить за реку, а о том, как далее вести войну, пусть думает Ариогез.

Те из пришлых князей, кто поумнее, постарше, отдавали должное этому выскочке, свалившему Фурция, навязанного квадам римским цезарем, и оказавшимся пустым местом, когда смертельная угроза нависла над родным племенем. Северные князья родом из готов, ругиев, свевов, вандалов, гериев, а также пришлые родственные славянские вожди, бродившие со своими дружинами от Карпат до Рейна, и нанимавшиеся к любой, способной заплатить общине на время войны с соседями, даром времени не теряли. Они внимательно высматривали, какие из племен, родов, языков послабее. То и дело задирали местных, когда же обнаруживали слабину, давали знать сородичам, и тогда на слабейшего наваливались скопом. У всех перед глазами была незавидная участь маркоманов, которые едва спаслись от уничтожения, подписав с римлянами мир. С трудом они отстояли свои угодья от навалившихся на них хаттов, свевов и семнонов. От хаттов откупились, а также выделили полосу земли на границе с Римом, при этом дали слово, поддержать их, когда те полезут через Данувий. От свевов и семнонов отбились, те подались к квадам, там стали требовать доли, службы, платы за услуги. Эти, с побережья Свевского моря, были совсем дикие и нищие, терять им было нечего, а плодились они словно твари лесные. Если они всеми родами снимутся с родных мест, от них некуда будет спрятаться.

Ариогезу удалось в какой‑то мере объединить пришлых, указать им на противоположный берег великой реки, где добычи было не в пример больше, чем в лесах Богемии. На какое‑то время он спас квадов от неминуемого вторжения с севера, ведь тамошним князьям тоже надо было кормить и ублажать дружинников. Почему бы не сходить за реку, тем более, когда на левом берегу собралась такая силища, а царь римлян вместо того, чтобы переправиться через реку и разорить местные племена, решил отсидеться в крепостях и укрепленных лагерях. К тому времени германские князья уже поднакопили опыт, как одолевать такую оборону. Они делились на небольшие отряды, которые, словно половодье, растекались по чужим землям. Собирались вместе только, когда натыкались на запруду, но и в этом случае, в бою каждый действовал на свой страх и риск.

Правда, последние три года, этот умник из римлян сумел‑таки выдавить пришлые племена на левый берег.

– И что? – негодующе вопрошал Ариогез. – Это победа? Что же он остановился? Почему сробел переправиться через реку и сразиться с нами здесь, на наших землях. Марк мудрствует, ищет истину.

– Зачем? – спросил один знатных, пришедший с готами.

– Как мне объяснили в Риме, чтобы устроить все по правилам. Чтобы каждый поступал так, как записано в их книгах, имел только то, что нажил «честным трудом». Чтобы никто из сильных не имел права брать у слабых то, что ему понравилось.

Все захохотали, но тот, кто поумнее, постарше, невольно задумался. Добыча добычей, но было бы неплохо перебраться на римскую территорию со своим родом, и поселиться там, отгородившись от северных кровожадных собратьев стеной римских легионов и установлениями того, кто мудрствует, но о котором до сих пор никто слова худого не сказал. Тем, кто всерьез прикидывал такую возможность, хватало ума понять – лучший способ понравиться Марку и добиться цели, это принять участие во вторжении, а затем запросить мира, предложить ему свои услуги. Возможность заключить надежный договор с властителем Рима казалось золотой мечтой для тех, кто чувствовал, каким тягостным становился напор со стороны племен морского побережья.

Сама переправа прошла без особых хлопот. Приграничные когорты после первых же наскоков германского ополчения отступили от Карнунта. Город замкнул ворота, вновь сел в осаду, хотя никому из германцев и в голову не приходило лезть на стены. Ранее Карнунт уже два года отсиживался за стенами. Правда, это была странная осада. Горожане охотно скупали все, что германцам удавалось награбить в провинциях, но до этого доходного торга еще было далеко. Спустя день после вторжения сарматов Ариогез неожиданно потерял армию Марка из вида. Три легиона вроде бы направились в сторону Аквинка и вдруг растворились в лесах.

Неизвестность пока заставляла князей держаться вместе и действовать по ранее достигнутой договоренности. Еще в начале июля было решено первым делом опрокинуть Двадцать первый легион и распахнуть ворота вглубь провинции. При таком многократном перевесе в силах задача казалась легко выполнимой. Далее попытаться разгромить императора, но об этом князья, участвовавшие во вторжении, старались не задумываться. Это бремя должно было пасть на квадов, шедших во втором эшелоне. Конечно, соображали союзники, они помогут квадам, но главное, взять добычу, в противном случае им нечего было делать на чужой территории.

Превосходство в силах было очевидно. Против одного легиона и сопутствующих ему союзных когорт – численность этого заслона вряд ли превышала десять–двенадцать тысяч человек – на стороне германцев собралось более пятидесяти тысяч воинов. Им было в охотку совместно навалиться на страшных, безжалостных в своих требованиях римлян, доказать им, что на всякую силу всегда найдется другая сила.

Более суток дружины германцев просидели в виду возвышавшихся между холмами башен, и никому из вождей в голову не пришло окопаться, обезопасить себя с флангов. Штурм лагеря решили начать с утра. Сначала необходимо опрокинуть выдвинутые вперед когорты, затем сжечь деревянные башни и попытаться ворваться в лагерь. С восходом солнца Ариогез, взявший в тот день начальство над войском, двинул против них конницу, однако первый наскок римляне отбили. Однако скоро удара всей массой они не выдержали и отступили в лагерь.

* * *

Поздним утром того же дня римское войско, скрытно продвинувшееся вперед, передовыми отрядами добралось до гряды лесистых холмов, ограничивающих равнину с востока, и оседлало их. Марк вышел на опушку и, прячась за стволами деревьев, оглядел поле битвы.

Германцы построившись по–дружинно, клиньями, не спеша подбирались к земляному валу с плетнями наверху, охранявшему лагерь. У них в тылу, в легкой дымке едва угадывался возвышавшийся над пологой равниной абрис стен Карнунта. С той же стороны доносилось исступленное мычание, блеяние овец, ржание коней, перекрываемое многоголосым мощным гудением или, скорее пением. С опушки было видно, но куда лучше слышно, как, приставив щиты к губам, германцы изо всех сил выводили однообразную заунывную мелодию. Множество глоток придавали их пению наводящую страх силу, а монотонность мелодии можно было сравнить с песнопением чудовищ.

Между тем первые толпы пехотинцев, вооруженных ярко раскрашенными щитами и фрамеями, достигли рва и с разбегу, отдельными группами начали взбираться на земляной вал. Римляне с помощью длинных копий легко скидывали добравшихся до верха. Рубить пришлось немногих – тех, кто сумел продраться сквозь плетень. Следом по звуку туб ворота лагеря распахнулись, и ровные квадраты легионеров выбежали на наружу. Тут же строй рассыпался, солдаты образовали переднюю линию, которая, сомкнувшись, начала оттеснять германцев от стен и рва. Те же из солдат, кто оказался на задней линии, принялись избивать оказавшихся в окружении германцев. Те завыли еще громче, в ответ со стороны стоявших поодаль дружин усилилось гудение, однако уже через несколько минут все было кончено.

Германцы отхлынули. Римляне по звуку туб вновь собрались в колонны и вернулись в лагерь. Ворота захлопнулись.

Песнопение со стороны германцев стихло. В пределах лагеря замерли трубы и барабаны, на какое‑то мгновение над полем боя обвисла тишина, в которой слышно было пение птиц в лесу и многоречивое мычание в обозе германцев. На валу летнего лагеря за плетнями были заметны шлемы пехотинцев, торчали знаки когорт – копья с раскрытыми ладонями или резными фигурками зверей наверху. Между ними алыми и белыми пятнами выделялись номерные штандарты центурий. За дорогой угадывались белые известковые откосы, ограничивающие долину с запада.

Марк собрал преторий в пологой балке, на ее обратном скате. Глянул на легатов, коротко спросил:

– Ну?

Септимий Север начал первым.

– Цезарь, выгоднее всего ударить во фланг, прижать к лагерю и реке, что протекает по противоположной стороне долины. Лес на нашей стороне редкий, есть возможность выстроить боевые порядки за пределами видимости варваров. На противоположных скатах холмов.

Фульв добавил.

– Но прежде надо, чтобы Двадцать первый атаковал варваров, заставил их ввязаться в бой.

Все остальные военачальники поддержали эти предложения.

– Ждем приказа, цезарь! – в конце воскликнул легат Пятого легиона.

– Нет, граждане! – решительно заявил принцепс. – Поступим по древнему и разумному обычаю. Я свое дело сделал, вы сделайте свое и сделайте его хорошо. Начальником на сегодня с полномочиями начать сражение назначаю Септимия Севера.

Есть возражения?

Нет?

Вот и хорошо. Приступай, Север.

* * *

Через час вернулся посланный к Клувию Сабину гонец и доложил, что Двадцать первый Стремительный скоро выйдет из лагеря и примет удар на себя.

Известие о том, что император с армией находится в лесу, в полумиле от места сражения, произвело на легионеров, союзные когорты и конницу, засевшие в лагере, ошеломляюще бодрящее впечатление. Теперь солдаты сами рвались в бой. Их можно было понять – большинство Двадцать первого легиона было набрано в обеих Паннониях, и людям не надо было рассказывать, над каким именно местечком вставали дымы.

Солдаты жаждали возмездия, тем не менее, вид наполнившей равнину массы голых до пояса, одетых в штаны, покрытых плащами врагов, их жуткое гудение, зверские раскрашенные лица, кого угодно могли заставить задуматься о своем последнем часе. Оборону легион и приданные ему отряды союзников собирались держать до последнего, но все‑таки мечталось о жизни, о частом, сытном пребывании в кругу семьи. Домашние заботы – непочиненный забор, недовыкопанный подпол, не выкупленная у соседа отличная, в человеческий рост амфора для вина, – вспоминались навсегда утраченными, нагоняющими тоску прелестями. Все, что откладывалось на потом, что казалось пустяшной и сиюминутной суетой, теперь обрело неслыханную ранее ценность. Кто‑то мысленно обращался к жене, просил богов сохранить ее, теплую, любимую. Если не повезет, пусть боги помогут ей найти порядочного человека, который не выбросит детей на улицу, воспитает их. Были и такие, кто все свои надежды связывал с приходом мессии. Явится Христос, поднимет мертвых из гробов, приставит отрубленные руки, ноги, головы, взвесит деяния каждого, и по грехам будет расплата. Таких в легионе, особенно среди союзников, было много. Они, не стесняясь начальства осеняли себя крестным знамением, затем покрепче брались за древки дротиков, за тетивы луков, налаживали стрелы, ждали команды, и, наконец, с криком: «С нами Бог!» пускали их во врага.

Весть о том, что «философ» рядом, что умник не подвел и во время явился с войском, окрылила не только тех, кто готовился умереть в лагере, но и те три легиона, что укрылись в лесу. За этот срок они успели по–когортно развернуться в сплошную линию, глубиной в шесть рядов. Выстроились под острым углом к боевым порядкам Двадцать первого легиона, намереваясь сжать германцев на узком пространстве и оттеснить к обрывистым холмам на противоположной стороне долины. Самый ближний к вспомогательному лагерю фланг боевой линии заняли наиболее опытные когорты Пятого легиона, которым командовал Корнелий Пет. Их задачей было соединить строй с правым флангом Клувия Сабина. В стык с Пятым легионом размещался Четырнадцатый Марсов Победоносный, далее Двенадцатый Молниеносный, которому также были приданы несколько ал конницы и завершали строй союзники – котины и маркоманы. От них Септимий потребовал замкнуть кольцо и перекрыть пути отхода противника. Бóльшая часть конницы, а также преторианские когорты, были отведены в резерв – их выстроили в лесу ближе к союзникам. Распределив и заняв места, войска ждали сигнала.

Подобное построение сразу оставляло не у дел германские конные дружины. Дело в том, что варвары не учили своих коней поворачивать, как это было принято в римской армии. Они либо гнали их прямо вперед, любо с уклоном вправо, стараясь образовать замкнутый круг, чтобы ни один всадник не оказался последним, причем в этом случае левый бок всадника, прикрытый щитом, был защищен от стрел и копий противника. Когда же этот маневр не удавался, варвары терялись и становились легкой добычей умелых римских солдат. В стесненных условиях было неловко сражаться и пешим германцам, составлявшим главную ударную силу варварского войска. Чтобы пустить в ход короткую фрамею (копье с остро отточенным с обоих боков длинным наконечником) германцу для замаха и удара необходимо было куда больше свободного места, чем вооруженному коротким иберийским мечом легионеру.

Стоя на опушке, Марк Аврелий невольно попытался отыскать в глубине вражеских порядков вымпел Ариогеза. Римлян ждал жестокий бой с превосходящим по численности противником, который при умелом командовании мог прорвать фронт или, своевременно сманеврировав, зайти во фланг наступавших легионов.

Сумеет ли царь квадов вовремя почувствовать опасность и дать команду на прорыв боевой линии римлян? Дано ли ему мгновенно оценить положение и найти верное решение? Или, как утверждали опытные, имевшие дело с германцами военачальники, с началом битвы каждый из князей начинает действовать на свой страх и риск. Каким бы чутьем не обладал Ариогез, с началом схватки ему уже не удержать бразды управления боем в своих руках. Рассчитывать он может только на своих квадов – на собственные дружины и племенное ополчение, но при стесненности рядов ему вряд ли удастся развернуть, тем более повернуть боевой порядок.

Хотелось в это верить, вздохнул Марк.

В следующее мгновение зазвучали тубы, заиграли корницины, и Двадцать первый легион Сабина начал выдвигаться из лагеря.

Общий настрой, нетерпение, жажда померяться силами с теми, кого не звали на этот берег, передались и юному Бебию Лонгу. Мечом его владеть научили, но до той минуты упражнялся только на чучелах, пилум метал в деревянную мишень – пробивал три доски насквозь, боролся исключительно со сверстниками, с ними же бегал на перегонки. Теперь на его глазах начиналось настоящее дело. Ему бы в строй, но он уже ходил в начальниках, пусть квестор – должность тыловая, интендантская, но все же это был первый офицерский чин, вполне соответствующий его достоинству всадника. К тому же он был приписан к окружению Септимия Севера и не мог покинуть его без приказа командующего войском.

Он стоял в толпе трибунов, толпившихся возле легата, который, сняв шлем, поминутно вытирая лицо, наблюдал за происходящим на поле брани. Двадцать первый легион сомкнул когорты в четырехрядную фалангу. Впереди первые, наиболее опытные центурии и самые храбрые офицеры.

Германцы, ожидавшие вылазки, и по этой причине оттянувшие своих воинов подальше от предмостных укреплений, никак не ожидали, что Двадцать первый в полном составе выйдет в поле. Они яростно взревели, приставили щиты, и над полем битвы вновь разнесся вибрирующий, доводящий до исступления гул. Спустя несколько мгновений дружины северных варваров, составлявших первые ряды, ринулись в атаку. Редкие конные отряды попытались обойти правый фланг легиона, но угодили в волчьи ямы и попали под решительный обстрел лучников и пращников, после чего отхлынули. Пехота, не отставая от всадников, бегом мчалась в атаку. Первые ряды римлян метнули в них копья и, по команде обнажив мечи, вступили в схватку.

Еще не время, еще рано…

Септимий неожиданно обернулся, поискал взглядом в толпе помощников подходящего офицера и, остановив взгляд на Бебии – все‑таки любимчик императора, – подозвал его.

– Доложи принцепсу, что еще рано. Пусть варвары увязнут. У нас все готово, скоро начнем. Вот еще что, передай командиру Двенадцатого Молниеносного Плавту, чтобы его первая когорта еще более сместились на правый фланг. Еще ближе подошла к союзникам. Затем скачи к префекту претория и Фульву. Передай приказ, пусть преторианцы встанут за первой когортой Двенадцатого.

Север вдруг помягчел лицом, усмехнулся и добавил.

– Можешь остаться с преторианцами. Скачи.

Корнелий Лонг первым делом отыскал Плавта, затем добрался до боевого расположения преторианцев и передал Приску и стоявшему рядом префекту гвардейской конницы Фульву приказ Севера. В следующий момент с опушки леса долетел пронзительный разноголосый рев боевых туб. Этот сигнал, подхваченный свернутыми в спирали корницинами, был передан по всему длинному, в несколько тысяч шагов строю. Приск отдал распоряжение, Корнелий Лонг вызвался передать его и после кивка префекта претория бросился к коню. Возле центурий, которым следовало переместиться еще правее, спешился, отдал приказание. Центурион Двенадцатого Молниеносного легиона Гай Фрукт окинул юношу недобрым взглядом, сплюнул и отдал команду.

Появление первых когорт, выдвинувшихся из леса неподалеку от лагеря, казалось, не произвело никакого впечатления на уже почуявших запах победы германцев, однако каждая новая центурия, рысцой выбегавшая из леса и с ходу вступавшая в сражение, все более и более вразумляла варваров. Сначала враги остановились, ослабили напор на Двадцать первый легион, кое–где германцы начали поворачиваться лицом к набегавшим легионерам, но те толпы, которые внезапно оказались в вершине острого, очень быстро сомкнувшего вершину угла, дрогнули, подались назад, смешали ряды. В скоплении вражеского войска закружил водоворот, и если бы не резерв, припасенный Ариогезом, а также десятитысячный отряд готов, оказавшихся напротив союзников, очень скоро сражение превратилось бы в постыдное избиение и резню.

Готы еще не успели вступить в битву. Они держались особняком, возле своих повозок. По сравнению с другими германцами это было особенно рослый и крепкий народ. Держались они кучками по три, четыре, пять человек, редко десяток – вероятно, все они были родственники. Сражались длинными двуручными мечами. Мало кто из северян был облачен в броню или кольчугу, в большинстве своем они были полуголы, в широких штанах, за плечами короткие накидки, головы не прикрыты. Только вожди и воины из знатных родов отличались роскошной броней и рогатыми шлемами. Их толпа, образовывавшая неправильный квадрат менее всех других союзников обнаружила страх и растерянность. Издали было видно как их отряды перестроились клиньями и умело развернулись против подступивших к ним маркоманов и котинов. Обнаружив, что они атакованы соотечественниками, взвывавшими к Вотану и Донару, призывавшими на помощь валькирий, проклинавшими противников теми же заклятьями, что и они сами, – готы вмиг пришли в бешенство. Рубились они крепко, теми же тройками, четверками, пятерками, где каждый прикрывал соседа со спины. Их напор буквально смял передние ряды маркоманов. Еще несколько усилий, и готам удалось бы прорвать строй римского войска и, вырвавшись на свободное пространство, где их длинные двуручные мечи превращались в грозное оружие, ударить римлянам в тыл.

Преторианцы поспели вовремя. Раздался зычный голос Фрукта, его окрик поддержали звуки сигнальных рожков–корнов, воины на ходу перестроились и бегом, нарушая порядок, бросились к угрожаемому участку. Лонг пристроился рядом с Сегестием, тот крикнул юнцу: «Держись сзади!» – и на ходу, опять же по команде Фрукта и по звуку рожков, вперед выдвинулось с десяток преторианцев. К каждому из них был приставлено по два помощника, тащивших связки тяжелых, с длинными железными наконечниками дротиков. При виде набегавших клинообразной колонной преторианцев, союзники расступились. Место прорыва совершенно обнажилось.

Готы теснее сомкнули ряды и, взревывая и торжествуя, скорым шагом атаковали преторианцев. В следующее мгновение отобранные из римлян легионеры по команде метнули первые тяжелые дротики. Те из маркоманов, кто не успел отбежать в сторону, были буквально отброшены угодившими в них метательными снарядами. Первый ряд готов почти полностью повалился на землю, однако это не остановило германцев. Они надвигались по–прежнему грозно, словно боги войны. В какое‑то мгновение все разом замолчали, и в этой тишине особенно жутко раздавался посвист поражающих их пилумов. После каждой команды Фрукта и каждой порции дротиков, готы ложились десятками.

В следующее мгновение готы запели боевую песню и, ускорив шаг до бега, навалились на римлян. Их встретили мгновенно сомкнувшие ряды копейщики. Германцы, пытаясь смять вражеский строй, телами навалились на острия, хватали их руками, рубили мечами, но римляне тут же добавили копий, уперли их тупыми концами в землю. Сегестий и другие мастера метать пилумы отошли в задние ряды, откуда продолжали поражать врагов. Копья насквозь пронзали обнаженные груди готов, порой сила удара была такова, что на острие оказывались насажанными по два германца. Те же, кто успевал прикрыться круглыми щитами, под тяжестью угодивших в них пилумов вынуждены были бросать их. Бебий не мог оторвать взгляда от Сегестия. Преторианец, на первый взгляд, действовал неторопливо – плотно захватывал древко, откидывал корпус назад, потом с силой подавал плечи вперед. Темп метаний был ужасающим, только успевай подавать дротики. Снаряд на лету издавал низкий, едва слышный гуд.

Готам наконец удалось прорвать линию копейщиков, тогда преторианцы и пришедшие в себя маркоманы бросились в мечи. Воинов с севера вновь стеснили, и теперь резали на выбор, ибо работать в толчее коротким римским мечом, было куда легче, чем рубить с размаха. В подобной сутолоке преимущество получал тот, кто использовал колющий удар. При этом преторианцы, более подвижные и искусные, чем золотоволосые великаны, успевали подставлять щиты под германские мечи. Отведя удар, они вспарывали врагам животы.

Бебий, державшийся поближе к Сегестию, едва удержался на ногах, когда рослый длинноусый варвар, успел вскользь рубануть Сегестия по каске. Длинный меч соскользнул и обрушился на Бебия. Юноша успел сделать выпад и попытался достать напавшего на Сегестия германца. Гот резво отскочил в сторону, набросился на Бебия. Трудно сказать, сумел бы юноша отбиться, если бы его громадный противник не был ранен в левое плечо. Кровоточащая рана была глубока, оттуда торчала перерубленная ключица. Тяжелый двуручный меч варвар сжимал в одной правой руке, при этом напирал мощно, рубился страшно. При новом замахе Бебий, как учили в военной школе, резво подкатился под ноги противника. Варвар споткнулся, рухнул на землю, в следующее мгновение Лонг рубанул его по шее. Обнажившаяся глубокая прорезь на теле тут же заполнилась кровью. Алая влага хлынула обильно, ударила струей, оросила подол туники Бебия.

В следующее мгновение его окликнул Сегестий.

– Бебий! Справа!..

Лонг едва успел повернуться и подставить щит под громовой потрясший его до основания удар молота. В голове трубно загудело, окружающее его мельтешение разъяренных, окровавленных, повергающих один другого людей, на миг потеряло резкость, расплылось, однако юноше хватило разума и навыка, чтобы отпрыгнуть в сторону и перевести дух. Такого он не видывал – против него, а также против обступивших его с трех сторон римлян сражался двухметровый гигант, вооруженный насажанным на длинную толстую дубину молотом. Гот с легкостью вздымал свое оружие, с хаканьем крушил все подряд: щиты, шлемы, головы, кости, пока два коротких пилума не пронзили его грудь. Даже умирая, он все‑таки устоял на ногах, попытался еще раз взгромоздить оружие, но вонзившееся в сердце следующее копье повергло его наземь.

Уже к полудню сеча превратилась в избиение полуокруженных и прижатых к меловым откосам западной гряды холмов германцев. После того, как Ариогез увел квадов с поле сражения, избиение продолжалось недолго – германцы начали сдаваться в плен. На тех, кто продолжал сражаться, накидывали сети, их опутывали веревками, валили на землю, вязали по рукам и ногам.