Текст книги "Кортес"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вой и плач наполнил воздух. Местные жрецы молились по-своему, в воздухе засвистели стрелы. В то же мгновение я приказал схватить касика, жрецов и множество людишек из знатных. Марина, воззвав к небесам, указала на разбитые обломки и вопросила местных – где же обещанная месть? Где наказание? Не будет его, ибо эти боги ложные, а касику она между делом напомнила, что сделает с ним и его народом Мотекухсома, если "кастилан" откажут ему в помощи.

Кое-как удалось успокоить народ. Жрецы с плачем и молитвами сожгли останки идолов, а на верху пирамиды был возведен алтарь и воздвигнут святой крест. Первыми привели в истинную веру подаренных нам девушек. Самую красивую, крещенную донной Франсиской, я отдал в жены Алонсо Пуэртокаррере. Мне же досталась дочь самого касика, донна Катилина, безобразная лицом и количеством жира превосходившая отца.

Жаль, что я не мог отказаться...

Между тем губернатор Кубы Диего Веласкес не оставлял попыток наложить лапу на все, чего мне удалось добиться за такое короткое время. Еще в Семпоале я узнал, что в Веракрус прибыл корабль с Кубы, который привез известие о том, что Веласкес стал наместником с правом основывать новые города. Все это сразу подняло дух его сторонников. Верные мне офицеры – в первую очередь Алонсо, Гонсало де Сандоваль, Альварадо, Хуан де Эскаланте стали призывать к немедленному выступлению в поход на Теночтитлан. Иначе, говорили они, войско выйдет из-под контроля. Признаки брожения были у всех на глазах, среди нижних чинов усиливаются настроения в пользу возвращения на Кубу.

К сожалению, они, кроме разве что сеньоры Марины, не понимали всей деликатности создавшегося положения. Собственно мне было плевать на любые угрозы и предписания Веласкеса, но он имел влиятельных покровителей в Испании. Прежде всего это председатель королевского совета по делам обеих Индий, архиепископ севильский Фонсека. Вот почему, задумываясь о последствиях победоносного похода на столицу Мехико, я отчетливо сознавал, что цена всем нашим успехам – грош, если мы заранее не позаботимся о поддержке более могущественных покровителей. Поражение я даже не брал в расчет – при таком исходе со мной было бы покончено раз и навсегда, и я лучше принял бы смерть в бою, чем вернулся на Кубу. Кто в подобной ситуации мог дать мне карт бланш на любые действия, как бы неблагородно, на первый взгляд, они не смотрелись. Хотя бы задним числом... Только его величество король испанский дон Карлос Y! К нему и следовало обратиться напрямую. Были у меня и достойные кандидатуры на роль посланников. Это прежде всего Алонсо и Франсиско де Монтехо. Оба были люди достойные, из знатных фамилий, у них были надежные связи при дворце.

Однако судьба распорядилась иначе. Спустя неделю после возвращения из Семпоалы в лагере открылся заговор. Как я и предполагал, зачинщиком оказался Эскудеро, рассудивший, что рано или поздно я разделаюсь с ним. Клянусь именем Господа, у меня и в мыслях не было ничего подобного, но разве человека, погрязшего в грехах, убедишь в безмерном милосердии Божьем, в возможность добрососедства с тем, кого ты когда-то предал!.. Я всегда искренне прощал своим врагам – поверьте, это не пустые слова, но те преступления, которые грозили общему делу, должны были пресекаться в корне.

Что надумали негодяи? Захватить судно и тайком бежать на Кубу! Мои люди едва успели снять с приготовленного корабля снасти, компас и руль. Утром дело открылось, злоумышленники были схвачены и я, скрепя сердце, подписал смертный приговор для двух главарей Педро Эскудеро и Хуана Карменьо. Кормчий Гонсало де Умбра был лишен ноги по щиколотку, остальные заговорщики получили каждый по двести розог.

Кончался июль. Приближалась пора сбора урожая... В те дни у меня дня часа свободного не выпадало. Прежде всего на общей сходке было решено известить нашего короля о том, что дело со строительством Веракруса успешно движется. Уже построены церковь, арсенал, рынок, заложены фундаменты первых домов для переселенцев. Все в письме, составленном нотариусом Годоем было прописано до самых мелких подробностей, кое-какие, на мой взгляд, были лишними. Далее я взял слово и предложил к королевской пятине, которую должны были доставить в Испанию благородные господа Алонсо де Пуэртокаррера и Франсиско де Монтехо, не плохо бы к этой законной доле добавить наш общий добровольный дар. Тем самым мы, первые колонисты, показали бы непоколебимую верность короне и святому кресту, а также решимость довести дело до конца. Говорил я долго, здраво и, по-видимому, убедительно, если слова мои наполнили этих храбрых людей возвышенным чувством любви и преданности к нашему монарху. Даже инвалид, старик Эредиа из Бискайи, чье лицо было изрыто оспой, борода всклочена, одна нога короче другой, принес и положил в общий котел сережку из низкопробного золота, вмененную у туземцев. Этого инвалида я оставил смотрителем при алтаре в Семпоале.

Теперь сокровищ хватало, чтобы загрузить добрую каравеллу. 26 июля, с наказом ни в коем случае не заходить на Кубу, корабль отправился в путь. В тот же день донна Марина перебралась в мое жилище. Не знаю простилась ли она с Алонсо – тот собрал все свои пожитки и часть добычи, а также полученную в Семпоале индейскую "жену" и заранее погрузил их на корабль. Марину с утра Берналь Диас отвел ко мне домой. Шла она, с головы до ног укутавшись в бархатное покрывало. Уже на месте разместившись в предназначенной для неё комнате, сразу поставила на место донну Катилину объяснила, что по своему происхождению та обязана прислуживать ей за столом и помогать в купальне. Слуги, не зная, как себя вести с донной Мариной, словно мыши шушукались весь день.

Я проводил Алонсо на корабль – он даже немного растерялся, когда услышал, что я очень сожалею об его отъезде, и если он желает остаться, пусть только скажет слово. Потом добавил, что разделяющее нас обстоятельство всегда готов решить к нашему обоюдному согласию. Он слабо улыбнулся – видно, вспомнил прежнее свое восторженное отношение – обнял меня и пообещал по прибытию в Испанию сделать все, что в его силах, чтобы со стороны Диего Веласкеса нам больше не ставили препон. А насчет обстоятельств... Он был уклончив и сказал, что ни о чем не о жалеет, разве только о том, что лучше бы ему ослепнуть в тот миг, когда он встретил "это обстоятельство" и безрассудно поддался страсти. Оно с самого начала было предназначено мне, и он ни капельки не завидует. Скорее скорбит... Однако верит, что я с ней справлюсь. У тебя, Эранандо, добавил он, хватит сил. Потому что это не женщина, а дьявол! Уродилась ли она такой или такой её сделали скверные люди, только в её душе нет ничего, кроме жажды мщения и власти. Только ты в состоянии накинуть узду на эту тварь.

Ужин у нас получился странный. За столом я один вкушал еду – она прислуживала. Когда я пригласил её сесть за стол, Малинче отказалась и шепнула, что знает свое место. Придет срок, и она сядет рядом, тем более в компании господ офицеров. Но сегодня не тот день. Она желает быть мне верной женой...

– Это невозможно! – уверил я её. – Я женат.

– Тогда верной рабыней, – ни мало не смутившись, добавила она. – И не потому что желаю, чтобы восторжествовала справедливость и я смогла бы вернутся в родные края не девкой и не жертвой, а правительницей. Нет, сеньор Эрнандо, я не верю, что ваше святое воинство сможет одолеть армию Мотекухсомы, однако убеждена – попробовать стоит. У меня все равно другого пути нет. Даже предав вас, к чему меня упорно склоняли ацтекские послы, я не получу заслуженную награду и, как предательница, осквернившая местных богов, буду рано или поздно предана в жертву. Хорошенькое дело – погибнуть не покаявшись, не получив прощение грехов.

– Да, это страшное наказание, – после долгого молчания согласился я.

Ее слова озадачили меня – неужели она решила с первой же минуты взять надо мной верх?

– Нет, сеньор Эрнандо, – неожиданно продолжила она, – у меня и в мыслях ничего подобного не было. Признаваясь в том, что я не верю в победу, я имела в виду всего лишь явный расклад сил. Не думайте, сеньор, что я пытаюсь напугать вас Мотекухсомой – он как раз делает все, чтобы лишиться власти. Понимаете, сеньор Кортес, он из счастливчиков. Из тех, кто, как вы выражаетесь, рождаются в сорочке. Такие люди только в привычных обстоятельствах хороши, а стоит событиям пойти вкривь и вкось, они тут же выпускают руль из рук, с досужими молитвами обращаются к Богу, ждут знамений... Верят, будто святая сила исполнит за них предназначенное им на роду. Говоря о едва ли достижимой победе, я имею в виду неукротимую волю ацтеков, их воинственный дух, которые, дай Господь, проснулся бы как можно позже. Вот та главная тайна, позволившая им овладеть всем миром. Я молюсь, чтобы Мотекухсома ещё долго правил этим племенем убийц, ибо его поступки лишают их силы. Мы должны смотреть правде в глаза, господин, разве не так?

– Безусловно, – опять я был вынужден согласиться с этой чертовкой и, порядочно рассердившись, хотел было оборвать этот поток красноречия. В этот момент я вдруг с ужасом догадался, что она только этого и ждет. Она очень рассчитывает, что я прикажу ей поменьше говорить, потом навалюсь на неё в кровати, потом испытаю некоторые угрызения совести ( поверьте, я способен испытывать раскаяние). И постепенно, шаг за шагом, она одолеет меня в трудном сражении между мужчиной и женщиной. Это вечная история, кому быть головой, а кому шеей, способной повернуть голову в любую сторону. Теперь я начал понимать, какое ошеломляющее впечатление произвела на Алонсо эта женщина, в какое ошарашивающее положение она его поставила. Конечно, её можно было ударить и, может, действительно следовало хорошенько вздуть все-таки она не натуральная донна, но в том-то и заключалась линия её поведения. Сегодня хозяин поколотил, а завтра будет вынужден прийти и спросить у неё совета. Естественно, такое положение не может долго продолжаться, и либо её начинали колотить всерьез, либо попадали под её изящную, розовую пяточку. Только неразумный человек, враг самому себе, мог поднять на неё руку. Антитеза была впору только тонкому, способному увидеть последствия своих поступков человеку, поэтому я решил прямо с этой минуты, не прерывая, выслушивать её речи, тогда они скоро сами по себе укоротятся. Я обязан вести себя как любящий муж – что в общем, было совсем не трудно. Тем более теперь, когда она то и дело касалась меня своими маленькими грудями. Она ошеломляюще пахла, кожа её была смугла, в волосах была приколота густо-багряная роза – не иначе мавританская принцесса из волшебной сказки, вещающая о политике, о соотношении сил, о необходимости обязательно попасть в Тласкалу, потому что без союзников нам не обойтись.

"Нам, – невольно отметил я про себя. – Мне и ей!"

– Вы меня совсем не слушаете, сеньор? – спросила Марина.

– Да, – согласился я, – сегодня выдался трудный денек.

Она разложила постель, стащила сапоги. Омыла ноги прохладной водой, помогла раздеться...

Это было в первый и последний раз – после той ночи она повела себя как настоящая госпожа, однако в спесь, надменность и наглость фаворитки не впала. Она была очень умна, донна Марина...

О местных богах она заговорила под утро. Помню, мне тогда совсем не хотелось спать. В теле, в мыслях ощущалась необыкновенная легкость. Я до сих пор благодарен судьбе за то, что в таком опасном, кровавом предприятии, как завоевание одного из самых могущественных государств на земле, мне то и дело попадались люди, слушать которых было одно удовольствие. Каждый из них стоил полка королевской гвардии, а эта индеанка вполне могла заменить Государственный совет. Даже коварство её отзванивало каким-то наивным детским бесстыдством – она, как бы играя, сплетала лиану интриги. Ей все было страшно интересно: и какова она, Великанша Хиральда (сноска: колоссальный флюгер в виде статуи Победы на главной башне Севильского собора.), и что представляют из себя Быки Гисандо (5 огромных мегалитических изваяний, расположенных в деревне Гисандо близ Мадрида.), кто такой Александр Македонский, Юлий Цезарь и что за язык такой – латынь? Что это за заведение такое – университет? Похож на их храмовые школы? В свою очередь изумлялся я – неужели у ацтеков тоже были школы? Конечно, в каждом городе, удивлялась Марина. Все ей казалось странным – оказывается, золото можно взвешивать, а не считать количество мер, и вообще, всякая вещь имеет свой вес и её можно взвесить и сравнить с другой. Открытием для неё была азбука – её тайны она так до конца и не освоила. Кое-как по необходимости наловчилась ставить две буквы "D" и "M" – так и подписывалась в документах. Но больше всего её интересовали другие страны. Город Париж привел её в восторг. Но это было потом, а в ту ночь, насытившись любовью, она вдруг заплакала у меня на груди.

Это было так неожиданно. Я даже сел в постели. Прикинул – может, слуг позвать? Вдруг она рассмеялась – признаться, до той поры я никогда не слыхал её смеха. Улыбку видеть доводилось, но чтобы она залилась как колокольчик. Счастливо, безмятежно, словно от порыва ветерка. Помню, тогда меня кольнула ревность – неужели и с Алонсо она также похохатывала? Марина внезапно посерьезнела и склонив голову, призналась.

– Никогда бы не подумала, что мужчина может быть не отвратителен...

Я невольно привлек её к себе – вот, значит, в чем заключалась причина её безудержной болтовни, попытка втянуть в обсуждение ненужных в такую пору серьезных вопросов. Как же она боялась меня, эта женщина, сразу из принцесс попавшая в рабыни и в отличие от сказочных царевен, так и не сумевшая сохранить девственность, прошедшая через столько рук, озлобившаяся, так и не сумевшая привыкнуть к насилию, которым только и занимались с ней мужчины, умная не по судьбе, грамотная, чувственная и чувствительная, как цветок; не впавшая в грех жажды удовольствий от постыдно частого использования её тела.

Выходит, я был у неё первый? Это была грустная мысль. Я только на мгновение представил, что испытывал Алонсо, когда она механически работала под ним, потом учила, как добиться должности коменданта города Веракрус – и все говорила, говорила, говорила... С ошибками, спотыкаясь, переспрашивая, хватаясь за чужой язык, как за соломинку. Этот стебелек не подвел её значит, она из той же породы, что и я. Мы никогда не сдаемся и упрямо, как слепые щенки, лезем из коробки наружу. Пытаемся познать мир, подмять его под себя. На худой конец устроиться в нем поудобнее... Для этого приходится толкать локтями, работать шпагой и языком, пинать ногами, уметь заранее почуять опасность... Мы были одной крови – она и я.

На исходе первой ночи Малинче рассказала первую сказку, в которой повествовалось о зачинателе всех богов, прародителе дня и ночи, земли и моря, верха и низа Тлоке Науке, "Владыке близкого соседства".

...Да, я занимался богохульством, впадал в грех язычества. Если бы святая инквизиция пронюхала, о чем мы беседовали с Мариной по ночам, не миновать бы мне жестокого наказания. Но об этом никто не узнает – за все время пребывания в Испании я словом не обмолвился о тех древних чудищах, об их именах, которые сообщила мне индейская наложница Малинче. Этот грех давным-давно отпущен мне духовным наставником, падре Гомарой. То, что я время от времени вспоминаю о них, так это только радуясь силе Господа, позволившему мне сокрушить языческие твердыни. Не думаю, что без этих сведений, в которые также были посвящены отцы Ольмедо и Хуан Диас, нам удалось бы осилить Теночтитлан.

Сам Тлоке Науке, невидимый, как ночь, и неощутимый, как ветер, своими ипостасями имел Тонакатекутли – владыку всего сущего, и Тонакасуатл владычицу нашей жизни, а также властителя двойственности или Ометекутли. Патер Ольмедо заметил по поводу подобного описания Тлоке, что оно недалеко стоит от христианского понимания Бога-отца, Бога-сына и Святого духа. Если, конечно, мы правильно поняли Малинче... Правда, сущее виделось индейцами не как единое и неделимое детище Творца, но как поле битвы двух грандиозных начал. Все в окружающем мире обладало своей противоположностью: верх лежал повыше низа, день сменял ночь...

– Четыре сына было у "Отца богов", "Матери богов", все они сливались в одном – в могучем Тескатлипоке, божестве "курящегося зеркала".

Был красный Тескатлипока, владел он западом и принял имя Шипе или Камашитли. Этот Тескатлипока нынче покровительствует Тласкале.

Был синий, по имени Уицилопочтли, владетель юга, повелитель ацтеков.

Был белый, названный Кецалькоатль, что переводится как "Пернатый змей", чьей землей был определен восток.

Был черный бог – его до сих пор зовут Тескатлипока, хозяин севера, враг Уицилопочтли.

Теперь послушай о том, что было на земле в давние времена.

Четыре эпохи было на земле, четыре раза погибал мир.

Первой эпохе было имя "Науи Оселотль", что значит "Четыре оцелота". В ней явил себя в небе могучий Тескатлипока. В конце её оцелоты или дикие коты истребили племя гигантов-кеноме и населявших тогда землю людей.

Имя второй эпохи было "Науи Ээкатл", что значит "Четыре ветра". В это время солнцем стал светлый Кецалькоатль или, как его ещё называют, Уэмак. Страшные ураганы принесли гибель этому миру. Люди в ту пору выродились в обезьян.

Третьим солнцем стал обильный Тлалок, а время его стали называть "Науи Киауитл" или по-вашему "Четыре дождя". Этот мир погиб в исполинском пожаре, погубившем землю.

В четвертую эпоху солнцем стала богиня Чалчиуитликуэ. Этот мир получил имя "Науи Атл" или "Четыре воды". Завершилась она всемирным потопом, а люди оказались превращенными в рыб.

Пятая эпоха – нынешняя, солнцем в ней стал Тонатиу, воплощение Уицилопочтли. Именуется она "Четыре движения".

На следующую ночь, испросив позволения продолжать, Малинцин начала так:

– Теперь, о, повелитель, послушай сказ о двух великих богах. Их рождении и славных деяниях, изменивших мир, приведших ацтеков или теночков к власти, а древнее племя тольтеков или иначе строителей, низвергло в прах забвения. Я уже позволила себе поделиться этой тайной с падре Ольмедо и отцом Хуаном, однако им не удалось проникнуть в смысл сказанного мной. Так что, дон Эрнандо, слушай внимательно. Не закрывай глаза, борись с усталостью и сном. И любовные утехи не возместят того, что ты упустишь в моем рассказе.

Имя могучего Уицилопочтли можно перевести так – "колдун-колибри". В таком образе он и предстал перед старейшинами теночков, когда те отправились на поиски лучшей доли из любимой страны своей, называемой "краем семи пещер". Шли они долго, пока однажды в горах, в каменной нише, не нашли маленькую птичку, разноцветную и обладающую человеческим голосом, которая возвестила им, что путь их скоро будет окончен, и место, где они заметят орла, терзающего змею, будет их землей обетованной. Там они восславятся, там построят город, равного которому не будет на земле.

Эта птичка – самая маленькая в наших низменных лесах, величиной с ноготок – была самим Уицилопочтли.

Мать его, богиня Коатликуэ или, по-вашему, "Змеиное платье", обитала на Змеиной горе. Матерью она была четырем сотням звезд, именуемых Уицнауа или Боги юга, а также воплощению луны Койалшауки. По-кастильски Койалшауки переводится как "Та, чье лицо разрисовано гремучими змеями". (сноска: Или "Та, которую рисуют с колокольчиками". – прим. ав.). Однажды Коатликуэ прибирала в своем храме, и вдруг на неё упал шар из прекрасных птичьих перьев, тончайщих как свет. Собрала она волшебные перья, положила их себе за пазуху, а когда закончила уборку, обнаружила, что перья исчезли. Догадалась богиня, что зачала ребенка.

Дети Коатликуэ, заметив, что мать беременна, вспомнили древнее пророчество, что не будет им славы и власти, если мать их родит невиданное дитя. Все разом подступили к ней, но маленький Уицилопочтли, находясь в материнском чреве, успокоил Коатликуэ. Когда же пришел срок рожать, все Уицнауа во главе с "Той, чье лицо разрисовано гремучими змеями" напали на мать, но в этот момент крошечный Уицилопочтли появился на свет. Он уже был облачен в доспехи и вооружен огромным мечом. Младший сын защитил мать, а сестру свою – богиню Луны, и братьев-зв(зды обезглавил. Но по ночам враги Уицилопочтли оживают, строятся на небе в боевой порядок, и каждое утро Тонатиу приходится вновь выходить на бой. Для этого надо много сил. Пищей Уицилопочтли служит человеческая кровь – вот и льют её ацтеки обильно, часто и повсеместно.

Другой сказ последует теперь – о мудром повелителе ветров, чьей любимицей является Вечерняя звезда (сноска: Венера.) и о древнем народе тольтеков, канувшем в небытие.

Есть бог Кецалькоатль – "Пернатый змей" – исполненный безграничной мудрости. Он дал начало и облик тому миру, в котором мы живем. Он указал путь, с помощью которого люди могут взойти на небеса – это размышления и принесение жертв. Землю он положил в середину мира и окружил её безбрежными водами, которые удаляясь от середины в конце концов сливаются с небом...

– Ну, это уже слишком, – перебил я её. – Не буду спорить с тем, что земля плоская, хотя некоторые утверждают, что она кругла как ядро, но чтобы воды сами по себе перешли в небо?..

Марина хитро прищурилась и спросила:

– Из каких же источников возникают дожди, которые сыплются нам на головы? Как иначе могут хлынуть ливни, если воды и небо отделены друг от друга? Где же в там, – она указала на потолок, – хранятся влага?

Я призадумался – действительно, каким же образом вода из рек, озер и морей попадает на небо, чтобы пролиться дождем. Хотя из морей она вверх не поступает – дождевые капли пресные... Все равно не понятно.

Между тем Марина продолжила.

– Пришел срок, и на землю пришел человек, который назвал себя Кецалькоатлем. Тольтеки не сразу поверили ему, однако, когда он научил их сеять кукурузу, резать камень, возводить дома, плавить металлы, обжигать глину, они склонились перед ним. Это была счастливая пора – тольтеки ни в чем не испытывали нужды, среди них не было несчастных и бедных. "Они говорили, – индеанка принялась заунывно декламировать, – что кукурузные початки были такой же длины и толщины, как пестики каменных ступок для зерна. Они говорили, что у них произрастал хлопок, на корню имевший различные цвета: красный, желтый, розовый, белый, пурпурный и зеленый. Эти цвета он имел сам по себе. Так он произрастал из земли. Никто его не красил".

Этот великий волшебник и мудрец много времени уделял "мотеотиа", что значит размышления. Он искал бога и учил всех тольтеков, что есть единый и вездесущий и все, что мы видим, лишь смена его обликов...

Тут я не выдержал.

– Этому тебя патер Ольмедо научил? Или лиценциат Диас, этот трусливый заговорщик? Теми же словами мне объясняли сущность Всевышнего в Саламанке!

– Нет, Эрнандо, никто меня не учил. Вот послушай гимн, который читал в нашем доме в Коацкуалько приходящий жрец. В нашем краю не очень жаловали Уицилопочтли за его ненасытную жесткость. Мы верили и ждали возвращения Кецалькоатля, которого иначе называют Уэмаком.

У них (сноска: У тольтеков.) был лишь один бог,

и они считали его единственным.

они взывали к нему,

они молили его;

Его имя было Кецалькоатль.

Верховный хранитель их бога,

его жрец

его имя тоже было Кецалькоатль...

Он говорил им, он проповедовал им:

"Один этот бог,

его имя – Кецалькоатль.

Ничего не требует он, кроме змей, кроме бабочек,

чтобы ты приносил ему,

чтобы ты жертвовал ему". (сноска: Из книги "Мифологии древнего мира. Пер. с английского. М., "Наука", 1977. С.442).

Так учил воплотившийся в мудреца бог. Жил он в Туле, предавался "мотеотиа". Однажды в священный город явились колдуны. Страшными темными силами повелевали они. Колдуны пытались убедить Кецалькоатля, что боги питаются кровью и без жертв им никак нельзя. Однако мудрец очень любил свой народ и воспротивился колдунам.

Те замыслили недоброе. Ничего не могли они поделать с Кецалькоатлем, тогда решили обесчестить его. Долго уговаривали они великого жреца выпить опьяняющее зелье, наконец искатель бога, всю жизнь проживший в целомудрии и воздержании, согласился. Чем больше он пил колдовской сок, тем сильнее жажда мучила его. Скоро он забылся, а проклятые колдуны привели к нему принцессу Кецальпетатль. Великий жрец уединился с ней. Колдуны же, почуяв брешь в святой силе, защищавшей город Тулу, обратили на жителей всевозможные беды.

Поутру очнувшийся Кецалькоатль почувствовал великую скорбь. Он решил удалиться на восток в область света...

В этот момент Малинцин замолчала, подняла указательный палец и добавила.

– Этот слово можно перевести как "удалился", а можно и как "возвратился". Дошел он до побережья и здесь – так утверждают знающие люди – обратился в огромный пылающий костер. Другие же говорят, что он не вспыхнул, а на чудесном плоту, сооруженном из змей, отправился за море.

Теперь послушай гимн, ради исполнения которого, я так долго рассказывала тебе предания:

Так говорили

старцы в древние времена:

"Воистину все тот же Кецалькоатль живет и ныне,

и поныне он не умер;

он придет, чтобы властвовать". (сноска: Там же, С.444.).

– Ты хочешь сказать... удивился я. – Раз мы появились с востока, то...

– Да, повелитель мой! – глаза её горели, на лице обнажилось вдохновение.

Все, что подспудно вызревало в душе, чем жила эта женщина в трудную пору, на что надеялась, – теперь ясно читалось в её очах.

– Все, кто говорит на языке науа, – продолжила она, – и даже те, кто живет на самом юге, во влажных лесах и называют себя майя, – верят, что придет срок, и Кецалькоатль вернется и будет править нашими землями. Тогда вновь начнутся благословенные времена. Каждому достанется кукурузная лепешка, не будет больше литься кровь, а в дар богам, как и завещал Кецалькоатль, будут приносить бабочек и змей!

Я не знал, что сказать. Индеанка же молча соскочила с кровати, удалилась из комнаты. Вернулась быстро, легкими шагами подошла к кровати я невольно сел. Она поклонилась и положила к моим ногам спящую, сложившую огромные крылья местную бабочку.

У меня дыхание перехватило. "Боже милосердный! – молча возопил я. Прости новообращенной великий грех сотворения кумира!.. Пожалей ее! Пожалей меня, не дай впасть в гордыню!.. Этот дар, принесенный ею, в твою честь..."

Наконец я взял себя в руки.

– Встань, – обратился я к коленопреклоненной женщине. – И больше никогда так не делай.

– Не буду, – неожиданно легко согласилась она. – Я знаю истину. Я знаю, кто ты...

– Замолчи! – воскликнул я. – Не навлекай на себя гнев небес. За такие слова гореть тебе в аду. А то и где-нибудь поближе...

Она улыбнулась.

– Я знаю, кто ты – этого мне вполне достаточно. Я буду помогать тебе, и все грехи отпадут, как шелуха. Мы будем лить кровь во славу Божию. Мы упьемся ею – черной, настоянной на яде гремучей змеи, – кровью ацтеков. Для этого ты и послан сюда. Смотри, чтобы рука твоя не дрогнула, чтобы не поддался ты ощущению ложного превосходства над врагом. Наше племя всегда жило по заветам тольтеков. До той поры, пока в наш город не пожаловал дед Мотекухсомы Ашайякатл, не увлек пленных, которых потом принесли в жертву жадному до крови Уицилопочтли.

Я отер пот со лба. Теперь я как никогда, до самых печенок понял Пуэртокарреру. Всего в этой женщине было вдосталь – и красоты, и дьявольщины, и святой – ангельской! – веры в торжество справедливости, и коварства. С унынием я осознал, что мне не дано, как Пуэртокаррере, сбежать в Испанию. Ясно, что везти туда сеньору Марину было сущим безумием! Даже если он был без ума от её прелестей, а он не был без ума – я теперь напрочь был уверен в этом, – сущим безумием было бы самому доставить её прямо в руки святой инквизиции. Рядом со мной лежала женщина, которую я с большой опаской назвал бы человеком. Скорее она из этих... своих богинь "в змеиных платьях, звенящих, как колокольчики". Мало было оседлать её в постели, следовало каждое мгновение быть чуточку умнее её, дальновиднее, щедрее, жестче, коварнее... То есть не быть самим собой? Уже не служить "мерой всех вещей"?

В этот миг меня озарило – как раз наоборот! Стать самим собой, надеяться только на самого себя, не верить ни в какие байки, рассказанные этой принцессой. Да и не в какие байки вообще не верить!.. Действовать смело, решительно, без колебаний. Казнить и миловать без всякого колебания, по мере необходимости. Чтобы ни одна мерзкая пасть больше не произнесла в моем присутствии имя ненавистного Веласкеса, немедленно уничтожить корабли! Отрезать всякие пути к отступлению. Держать курс на Теночтитлан. Первым дело арестовать Мотекухсому – тогда дело пойдет...

Помню в благодарность я набросился на сеньору Марину – терзал её долго, как душе угодно, как учили в гаремах у мавров – пока она не разъярилась, не начала кричать... Ее крики были подобны рыку, какие издает самка дикого кота. Потом она не отпускала меня... С первыми лучами солнца я уже был на ногах и во исполнение задуманного отправился в Семпоалу. Донна Марина решительно воспротивилась поездке в паланкине и взгромоздилась на коня. Ей подобрали самую спокойную кобылу, хотя совсем смирных у нас не было, и она молча тряслась весь путь до индейского города. Сопровождавший нас Гонсало де Сандоваль, глядя на нас, тоже помалкивал. Всю необходимую подготовку в лагере он уже провел.

Глава 10

– Deo gratias, (сноска: "Благодарение господу", приветствие.) – сказал падре Гомара, входя в мой кабинет. – Как чувствуете себя, дон Эрнандо?

– Сегодня сносно. Разве что под вечер сердце разбушевалось.

– Есть что вспомнить, сеньор Кортес, есть что вспомнить. Деяния ваши останутся в веках, как светоч и пример для каждого благонравного христианина.

– Ах, чтоб вас, падре! Оставьте этот тон. "Деяния", "для каждого христианина", да ещё "благонравного"!.. К чему это между старыми друзьями? Задачу свою вижу не в том, чтобы служить примером, а в том, чтобы добросовестно воссоздать историю покорения Мексики. Не желая выпячивать собственную роль в этом предприятии, все-таки хочу заметить, что мы имели дело с силой, не имеющей себе равных в Новом Свете. Братьям Писарро, Бальбоа, тому же Монтехо далеко до тех славных дел, которыми я прославил святую веру и его величество короля. Хотелось бы, чтобы именно в таком духе будущие поколения читали о нашем походе на Теночтитлан. Началом его можно считать уничтожение кораблей. На эту меру я пошел вынужденно, так как за почти годичный срок пребывания в теплых морях деревянная обшивка износилась до такой степени, что мореплавание на этих посудинах стало представлять серьезную угрозу для людей. Поработал и жук-древоточец. Поверьте, падре, это был трудный выбор... Либо вернуться на благословенные берега Кубы под сень рассудительного губернатора Диего де Веласкеса. Посоветоваться с этим достойным человеком, поговорить с ним по душам... Жаль, что он невзлюбил меня – по-видимому, поверил наветам злых людей, которые мечтали поссорить нас...