сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Коварные пираты взорвали все орудия, направленные в сторону города. Те, что смотрели в сторону моря, из которого, как мечтал Мартин де Варгас, должна была вскоре появиться громадная испанская эскадра, были в полнейшей исправности.
Его новые подчиненные снова пали духом. Их можно было понять: объективно они были безоружны против любой, самой осторожной попытки сарацин вернуть остров под свое подчинение.
Лейтенант, само собой разумеется, сдаваться не собирался. Как это нет выхода?!
Есть!
Надо перетащить пушки внешнего форта на батареи внутреннего.
На перетаскивание каждой кулеврины уйдет как минимум день, резонно заметили ему.
День так день, бодро отвечал он. Будучи лейтенантом, он сумел настоять на своем. Испанские солдаты свято чтят своих офицеров, в этом вторая черта их своеобразного очарования.
Обливаясь потом, ломая ногти и обдирая ладони, проклиная судьбу и непреклонность своего начальника, испанцы сумели к середине дня перетащить громадную, неуклюжую толедскую пушку на то место, с которого она могла бы угрожать беспечному Алжиру.
Стоило им распрямиться и вытереть горючий пот, как выяснилось, что радоваться рано. От пристани отошел одномачтовый двадцативесельный галиот – такие использовались в те времена для плавания между городами в виду берега. Судя по поведению галиота, ни в какие другие города он плыть в данный момент не собирается, а намерен пристать к Пеньону и, не исключено, выгрузить на его поверхность с полсотни пиратов. То, что их на борту множество, было видно издалека.
Усталость испанских солдат как рукой сняло, но взамен явилась не готовность сражаться, как надеялся лейтенант де Варгас, а паника. Пришлось ему в который уже раз проявлять свою железную волю. Шестерых он погнал на внешний форт за каменными ядрами, еще шестерым велел сбегать в пороховые погреба и притащить бочонок пороха. Вместе с остальными он занялся установкой громадного орудия в положение, пригодное для немедленной стрельбы.
Галиот приближался. Пираты смеялись и балагурили. Это были в основном не абордажные рубаки, а артиллеристы. Им было велено привести укрепления в порядок после ночных взрывов. Харудж хотел, чтобы его город ни на один день не оставался без охраны.
Испанцы с истерической скоростью исполняли приказания своего лейтенанта, у них не было времени задать себе вопрос, за каким дьяволом они притащились на этот остров, когда можно было бы тихо и безопасно отсиживаться в кустах.
Галиот приближался. Можно было услышать доносившиеся с его борта приветственные крики.
Громогласным ответом на них прозвучал первый выстрел кулеврины.
Лейтенант целился сам.
В галиот он не попал. Но получилось намного лучше, чем если бы попадание состоялось.
Тяжелое стофунтовое ядро угодило в торчащий из воды известняковый выступ и превратило его в сноп острых каменных осколков, причем сноп этот хлестанул точно по палубе безмятежно плывущего мимо судна. На палубе, разумеется, сделался ад. Кровища, вопли и прочие кромешные радости. Те, кто остался цел, бросались в воду и плыли в разные стороны, спасая израненные жизни. Когда их впоследствии расспрашивали, все они в один голос утверждали, что галиот взорвался.
В момент, когда раздался первый и единственный выстрел пеньонского форта в этой скоротечной военной кампании, несчастное судно находилось в каких-то двухстах фугах от острова.
Лейтенант принял мгновенное решение. Выхватив шпагу, он крикнул:
– За мной!
И бросился в воду.
На мгновение подчиненные решили, что начальник рехнулся, мыслимое ли дело атаковать водную гладь залива. Но потом сообразили, что он решил взять на абордаж почти покинутое экипажем судно.
Решительность принесла свои результаты. Пока люди Харуджа на берегу соображали что к чему, пока они догадались, что их галиот захвачен врагами, пока они снарядили погоню, лейтенант де Варгас был уже далеко.
Победа эта доставила ему определенную славу, но не принесла никакого удовлетворения. Ему было обидно, что столько изобретательности, столько усилий, столько воли пришлось проявить всего лишь для того, чтобы спастись бегством от тех, кого он мечтал победить.
Именно об этой великолепной, но одновременно позорной истории думал он, стоя перед алтарем в церкви своего родного города Вуэлло рука об руку с красавицей Летисией. Он женился по страстной любви, но одновременно он женился и с горя.
Не парадокс ли это?..
Дело в том, что, прибыв после всех своих невероятных странствий и приключений в Мадрид, он составил подробный доклад о тех событиях, участником которых сделала его военная судьба. Кроме того, он изложил в сей записке интересный план возвращения мятежного Алжира под власть его католического величества.
Блеск этого отчета и разумность и продуманность аргументов лейтенантского плана пошли, разумеется, во вред Мартину де Варгасу. В коридорах королевского дворца и военного министерства он сделался посмешищем. Считалось хорошим тоном хохотать при упоминании «плана господина лейтенанта».
Особенно неприятным в этой истории было то, что начало травле положил сам Педро Наварро – герой всех последних магрибских войн, генерал, чей авторитет был непререкаем. Пробежав пергамент, составленный Мартином де Варгасом, он не просто усомнился, он пришел в бешенство. За все двадцать лет его войн с сарацинами, берберами, арабами, кабилами он не видел столько подвигов и приключений, сколько выпало этому молокососу за два дня и одну ночь.
До лейтенанта дошло эхо смешков, пару раз, когда ему пытались выразить свое недоверие открыто, он вызывал обидчиков на дуэль, обоих покалечил, но изменить военно-общественное мнение в свою пользу не сумел.
Когда очередной начальник отказался принять его план возвращения Алжира всерьез, он вспылил, подал в отставку и убыл на родину, в небольшой гранадский городок Вуэлло, где его отец занимал должность алькальда.
И вот свадьба.
Летисия Аравело, милая, черноглазая, очаровательно скуластая девушка, была дочерью местного землевладельца и поставщика винограда на все окрестные рынки. С молодым офицером она была обручена еще в детстве. Говоря честно, она, зная нрав своего суженого, всерьез не рассчитывала на этот брак. Летисия ждала не Мартина, а известия о его гибели. Могло случиться и хуже, он мог вернуться изувеченным, калекой или пропасть навсегда без вести. В этом случае ей предстояло до конца дней оставаться сиделкой или старой девой.
Но, благодарение святой Бригитте, повезло.
Вот он стоит рядом, высокий, красивый, целый и, главное, уже не военный!
Но почему-то в глазах его туман непонятной печали! Это пройдет, это пройдет, Мартин де Варгас!
Все будет хорошо.
Отставной лейтенант в этот момент думал не о невесте, постепенно становящейся его женой, не об отце, не о доме, не о будущей мирной жизни, он вспоминал свой последний разговор в Мадриде перед отъездом в Вуэлло. Его вызвал к себе сам кардинал Хименес де Сиснерос, фактический управитель делами королевства при молодом, еще не оперившемся монархе.
Кардинал вел себя странно. Выслушав подробный, уже навязший в зубах у лейтенанта, сделавшийся ненавистным рассказ о событиях того рокового дня, когда шейх Алжира совершил свое черное предательство, он не стал недоверчиво хмыкать и кривить щеку в ухмылке.
Кардинал остался серьезен, это первое, что поразило тогда лейтенанта.
Второе, что запомнилось,– это особый интерес к судьбе генерала де Тобареса. Он просил вспомнить все приказы, которые отдавал генерал в тот день, он подробно расспрашивал о том, как он, Мартин де Варгас, истолковывал для себя эти приказы. Он снизошел даже до того, что предложил лейтенанту высказать свое мнение о причинах случившегося.
Выслушал опять-таки самым внимательным образом.
Единственное, о чем говорить не стал, так это о планах возвращения Алжира. Начал, правда, слушать, но тут же стал зевать от скуки.
Ему было неинтересно, каким образом Мартин де Варгас предлагает вернуть город. Более того, могло показаться, что его вообще мало волнует, будет когда-нибудь этот несчастный Алжир возвращен или нет.
И ничего не сказал напоследок.
Ни слова.
Пришлось ехать в Вуэлло.
Пришлось жениться.
Поцелуй. Сияющие глаза жены. Бурные восторги родни.
Какая досада!
В тот самый момент, когда праздничная процессия вышла на площадь перед церковью и новобрачных начали посыпать лепестками белой гранадской розы, отец Хавьер вышел в мрачный двор своего унылого, старинного, построенного еще в доарабские времена дома. Дома, скорее напоминающего маленькую крепость, чем жилище одинокого, нищего служителя церкви.
На широких, неровно уложенных, истертых тысячами подошв плитах стояло широким полукругом десятка три монахов в поднятых капюшонах. По их облачению было невозможно определить, к какому ордену они принадлежат. Подпоясанные простым вервием, в растоптанных сандалиях на босу ногу.
Только у отца Хавьера капюшон был опущен, только он смотрел то прямо, и то опускал взгляд долу. Он довольно долго рассматривал собравшихся и, кажется, остался доволен их выправкой. Некоторое неудовольствие вызывала у него погода. Туча слишком медленно затягивала небо и медлила с тем, чтобы окончательно поглотить солнце.
Наконец это произошло.
Погода пришла в соответствие с замыслом отца Хавьера. Даже порыв холодного ветра пролетел над двором-колодцем.
– Вы все знаете, зачем я собрал вас.
Стоящие хором кивнули.
– Каждому из вас предстоит выполнить определенное задание. Какое из них окажется опасным, никто сейчас сказать не может. Погибнуть может каждый. И если такое случится, то гибель эта будет во славу Господа.
Наверху в небесах возникло грозовое ворчание. Нельзя было определить, соглашаются силы небесные с тем, что было сказано, или, наоборот, возражают.
– Вы теперь не просто слуги Божьи, вы теперь воины его. В том сражении, которое сейчас начинается, от вас скорее можно будет ждать победы, чем от воинов короля.
Порывы ветра трепали капюшоны стоящих, но, несмотря на все эти усилия, лица монахов рассмотреть не удалось бы даже тому, кто сумел бы прокрасться во двор и встать за спиной отца Хавьера. Ветру оказалось не под силу открыть тайну этого собрания.
– Знаю, многим из вас полученные задания кажутся странными или даже бессмысленными, но помните, чем они страннее, чем они удивительнее, тем с большим рвением их надлежит выполнять.
На головы монахов упали первые капли дождя. Это задело их даже меньше приставаний ветра.
– И помните, вы свободны в выборе средств, которые будут потребны для достижения цели. Понадобится убить – убивайте, понадобится солгать – лгите. Понадобится отказаться от креста – отказывайтесь. Я заранее отпускаю вам все грехи. Все, кроме тех, что вы совершите себе в угоду, а не во славу порученного дела.
По силе выразительности словам отца Хавьера могла соответствовать только молния, и она возникла, сверкнула, ослепила, исчезла.
– Теперь о предательстве.
Раскат грома. Другой. Третий.
– Помимо обычных слов, произносимых в подобном случае, я должен заметить вам, что самим характером этого дела вы лишены возможности предать. Что бы вы ни рассказали обо мне, о моих приказаниях, это ни одного моего врага не приблизит к пониманию общего замысла. Более того, даже если вы сговоритесь все вместе меня предать, то и в этом случае у вас ничего не выйдет. Вы не найдете человека, которому рассказанное было бы интересно.
Волна ливня прошла слева направо через колодезный двор.
– Я верю вам, ибо каждого отбирал сам. Но и то, что сказал вам о предательстве, сказать было необходимо. Все меня поняли? Все ли?!
Снова последовал совместный кивок.
– Теперь помолимся, братья!
И хлынул тяжелый, мрачный, шумный ливень, как будто слова молитвы были тем самым, что следовало обязательно скрыть от постороннего слуха.
Глава восьмая
ЛЕЙТЕНАНТ
Через каких-нибудь два месяца счастливый супруг сделался пугалом для всей округи. Целые дни он проводил на охоте, и охотился таким образом, словно вел военные действия против крестьян всех соседних деревень. Алькальд Вуэлло, справедливый и добродушный дон Антонио де Варгас, каждый день начинал с выслушивания жалоб мелких арендаторов и деревенских альгвасилов [36] на потравы посевов и разорение виноградников собаками и лошадьми дона Мартина.
Поселяне понимали, что молодой человек как бы слегка не в себе, что привез он с королевской службы какую-то незаживающую, хоть и невидимую рану, но никак не могли взять в толк, почему расплачиваться за его переживания должны они.
Дон Антонио пытался поговорить с сыном, а потом и перестал пытаться. Уж больно непочтителен и загадочен был сын во время этих бесед.
– Что тебя мучает, мой сын? – спрашивала мать.
– Что тебя мучает, милый? – шептала жена.
Отставной лейтенант только загадочно улыбался.
В общении с местной знатью он принял совершенно невозможный тон. Он никому не хамил, но все считали себя задетыми; он никому не переходил дорогу, но все чувствовали себя обойденными. Он никого не приглашал в гости и не принимал никаких приглашений. Трудно было понять, первое или второе возмущает дворян Вуэлло сильнее.
Вместе с тем он был так далек от окружавшей его жизни, что не возникало реальных поводов для нормальной дуэли. Все считали такое его поведение сознательным приемом, освоенным где-то в столичных гостиных. Никто не мог себе представить, что у Мартина де Варгаса все получалось само собой.
Иногда он вообще на какое-то время исчезал из поля зрения. В городе думали, что он уезжает, однако ошибались. Отставной лейтенант сидел в задней комнате отцовского дома и на широком столярном столе строил макет Алжирского порта и городских укреплений, Выстругивал кухонным ножом из щепок галеры, пушки, насыпал горы песка и устанавливал вылепленные из глины укрепления.
Попытка кого-либо из домашних войти в этот период в комнату вызывала у него приступ тихого бешенства. Отцу не нравились эти непонятные забавы, но он их терпел, ибо они обходились ему значительно дешевле, чем охотничьи развлечения сына.
Жена очень быстро поняла, что не имеет никакой власти над душою мужа, и утешилась тем, что ей удалось от него забеременеть. Временами в ее душе всплывали воспоминания из времен их юности, какие-то цветущие рощи, венки из полевых цветов, поцелуи украдкой, прочая милая дребедень. Она тихо плакала в подушку, когда Мартин по нескольку дней не появлялся дома, но никогда бы не призналась в этом. В том, что Мартин из смешливого и одновременно мечтательного юноши превратился в хмурого, пахнущего псиной мужчину, ей не виделось ничего необычного или печального. Она была готова к тому, что через какое-то количество лет он станет толстым, одышливым, краснощеким пьяницей, как и все пожилые мужчины в их виноградарском городке. Более того, она неплохо представляла себе его похороны и свой траур по нему. Они, и похороны и траур, уже жили вместе с нею и Мартином в этом доме, и в этом, если вдуматься, нет ничего странного или страшного.
Ничуть не смущал ее и детский макет в задней комнате. У мужчины должна быть какая-то глубокомысленная придурь, немного невразумительная прихоть. Без нее мужчина кажется как бы не вполне созревшим, не окончательно остепенившимся. Глупости, свойственные всем мужчинам, как-то: пьянство, охота, девки, не считаются. Пусть ищет философский камень, размышляет над движением планет, если ему угодно.
Постепенно и общественное мнение стало смягчаться, и, наверно, с манерой поведения лейтенанта все смирились бы окончательно, когда бы не один прискорбный и нелепый случай. Совпадение, стечение обстоятельств.
Мартин де Варгас проезжал мимо одного из городских трактиров и вдруг услышал взрыв хохота. На протяжении многих месяцев он не обращал внимания на то, что происходит вокруг, хохот же его задел. Чем?
Скорей всего, что чем-то напомнил атмосферу Мадрида в период его там пребывания. Ощущение, что все над ним тайно насмехаются и здесь, взбесило лейтенанта. Он слез с лошади и вошел внутрь веселого трактира. В углу за столом, уставленным бутылками и заваленным костями, сидело пятеро подвыпивших сеньоров. Они слушали шестого, тоже подвыпившего. На свою беду, этот шестой высмеивал какого-то из своих знакомых, некогда участвовавшего в походах Педро Наварро в Магриб и любившего об этом рассказывать, причем рассказывать слишком хвастливо.
Мартин де Варгас принял эти насмешки на свой счет. Не долго думая, он подошел к веселящемуся столу и сказал главному весельчаку:
– Я думаю, вам не следует смеяться.
Трудно было представить себе оскорбление сильнее. Никто не может запретить дворянину смеяться там, где он захочет, и столько, сколько он пожелает. Вспыхнула ссора, закончилась она дуэлью, дуэль – гибелью неосторожного рассказчика.
