Текст книги "Плерома"

Автор книги: Михаил Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Антарктида! Вавилонская башня, 13.

– Давай, Антарктиду, – азартно прорычал Вадим. Еще пару часов назад он был неподалеку от северного полюса, теперь ехал на южный. Створки разошлись со знакомым вздохом. Открылись циклопические виды знаменитых строительных площадок. Железо-пластмассовые пилоны, возносящиеся на четырехкилометровую высоту. Арматурные леса. Горы грузовых шарообразных геликоптеров, как на картине «Апофеоз войны». Когда-то здесь всерьез старались возвести пирамидальное сооружение с целью проколоть пелену Плеромы. Но, уже через три года после начала работ даже самым узколобым оптимистам стало ясно, что дело это гиблое. Потом хотели ограничиться устройством высокомерной лаборатории, дабы наблюдать свойства Плеромы на значительном расстоянии от поверхности планеты. Очень скоро выяснилось, что свойства эти одинаковы и неизменны в любой точке в любой момент, так что никакой пищи для заброшенной в небеса аппаратуры не найдется. Тогда решили из всего этого антарктического строительства сделать музей под закрытым небом. Памятник самомненью человечества и наступающему рано или поздно отрезвлению.

Вадим успел изучить приемы спасающегося бегством человека, так что сразу же различил его неровно движущуюся фигуру среди обломков вещества и уродов техники. Кто же все-таки он такой? И почему убегает? Что, в конце концов, он, Вадим, ему может сделать, даже если поймает?!

Это не кто-то из знакомых, человека известного тебе узнаешь даже со спины. Вадиму ни разу не удалось приблизиться к этому плутающему типу ближе, чем на тридцать-сорок шагов. Но и ему ни разу не удалось оторваться дальше, чем на сто-сто десять. Интересно, сколько может продолжаться эта ерунда?! У Вадима крепла уверенность, что, в конечном счете, победа будет за ним. Убегающий явно старше годами, при этом еще и неизобретателен, его тактика уклонения от встречи строилась на одном единственном, давно уже разгаданном приеме: выскакивать из кабины в тех местах, где сравнительно недалеко расположена другая кабина, и попытаться скрыться в ней до того, как преследователь его заметит. Впрочем, какой другой прием он мог попробовать? Погоняться еще раз на мотоциклах? Или там, на геликоптерах, батискафах?

Вадим бежал, меся подошвами старинный, музейный гравий, огибая не менее музейные бетономешалки вавилонбашностроя. Понятно, он решил, раз ему не удалось затеряться среди людей, в устроенных поселеньях, попробуем спрятаться среди хаоса развалин. Ищет безлюдное, захламленное место. Запомнил, видимо, во время прошлого посещения, посетителей было немного. А для чего ему безлюдное место? Вадим чуть замедлил шаг. Вдруг этот тип решил, что загнан в угол, и чего теперь ждать от человека, который это решил? Хотя, что он может, вытащит из кучи мусора кусок арматуры… Нет, люди тут попадаются. Действительно, то там, то здесь мелькали парочки или одиноко задумчивые фигуры. Музей все-таки.

Исчез из виду. Пробежал между покосившейся кучей металлоконструкций и кучей грязных пластмассовых емкостей и резко свернул налево? Вадим тоже свернул налево. Ага, петляет. Опять налево, теперь вверх по полурассыпавшейся лестнице, направо, вдоль цементной исписанной любовными граффити стены, опять направо. И – исчез! Вадим растерянно покрутился на месте. Где тут можно было спрятаться? Старинный бульдозер с перекошенным щитом как будто получил от паровоза в челюсть. Обошел его кругом. Пусто! Из-за кучи строительного мусора вышла девушка. Огляделась и начала карабкаться в кабину бульдозера. А, черт!

– Девушка, а девушка, это не вы забыли часики, вон там, у большой трубы?

Девушка посмотрела на Вадима, как на ненормального, но это заставило ее остановиться, что было тому и надо. Он довольно грубо ее оттеснил, первым вскарабкался внутрь бульдозера. Где здесь клавиатура?

Место следующего прибытия было в лесу. Смешанном, хвойно-лиственном. Кабина прибытия располагалась в строении, напоминающем по виду деревенский сортир. Поляна, поросшая хорошей, упругой травой, и посреди нее одинокий дощатый сортир. Впрочем, не одинокий, прямо перед ним канцелярский стол, за ним пожилая женщина в очках, справа и слева по крупному мужчине. Стоят с таким видом, что они при деле. Впрочем, у Вадима не было времени к ним присматриваться, он шарил глазами по белым и сосновым стволам в поисках удаляющейся спины.

– Ну, будем регистрироваться? – спросила женщина в очках. Но Вадим, ничего ей не ответив, бросился влево, в просвет между древесными ротами, шатающаяся от усталости фигура, просматривалась там. Если он еще куда-нибудь перелетит, мне его уже не догнать, тяжело передвигая ноги, думал преследователь.

– Вам не удастся нас обмануть! – крикнула столоначальница ему вслед.

Бегать по траве тяжелее, чем даже по песку, и Вадим почти совсем уже отчаялся, уже шел почти пешком, когда, обогнув очередную липу, увидел, что беглец находится каких-нибудь шагах в десяти от него. Правда, дорога в гору. Под ногами полупроявленная тропа, круто ползущая вверх вдоль стены березняка. Слышно, как дыхание кипит в медленно двигающемся человеке впереди, и собственные легкие тоже вроде как разворочены колючим воздухом.

– Стой, – просипел Вадим. Беглец остановился, но не потому, что ему приказали. Стоило Вадиму приблизиться шага на три, он снова стал переставлять бессильные ноги и балансировать неловкими руками.

– Стой, надо поговорить, – в этот раз даже приличного сипения не получилось. Еще пару минут происходило медленное сближение, и в, конце концов, они оба остановились окончательно. В пределах тени одного дуба. Стояли, шумно кланяясь и дыша себе на обувь.

И тут из кроны древнего дерева на них сверху обрушились четыре растопыренных, воинственно вскрикнувших фигуры. И припечатали к земле.

Спустя какое-то время Вадим сидел на складном стуле в небольшой палатке, облизывал ободранные костяшки пальцев на правой руке, пострадавшей при «захвате», и отвечал на очень глупые, на его взгляд, вопросы. Их задавал серьезный лысый человек, набычившийся напротив.

– Итак, вы хотите меня убедить в том, что вы не знаете, как зовут человека, за которым вы гнались?

– Я вам уже десять раз сказал – не знаю.

– А почему вы за ним гнались?

– Я хочу, чтобы он ответил на несколько моих вопросов.

– Но вы не знаете, кто это такой?

– Не знаю.

– Почему же вы решили, что он знает ответы на ваши вопросы?

– Я чувствую это.

Лысый помолчал.

– Знаете, а он, тот за кем вы гнались, ваше имя знает.

– Вот видите.

– Что вот видите?

– Значит, я не зря за ним гнался.

– Вы меня все-таки не убедили.

– В чем?

– Пока ни в чем, я никак не могу придти к определенному выводу относительно вас.

Вадим вздохнул и недовольно пошевелился на стуле.

– Что вы должны решить относительно меня?

– Обманщик вы или сумасшедший, от этого будет зависеть отношение к вам в дальнейшем.

– Вы с ними по-разному обращаетесь?

– Разумеется.

– А он, ну тот, за кем я гнался, он к кому ближе, к обманщику или…

– Он к обманщику, а вы к сумасшедшему. И те, и другие опасны, только каждый по-своему. Различие в том, что первые еще могут быть полезны каким-нибудь особым образом, вторых просто жалко. Но в любом случае, вы должны приготовиться к очень длительному карантину. Вы ведь, будь вы даже трижды сумасшедшим, не мог ли рассчитывать, что в таком месте, как это, вы сумеете обойтись без больших затрат времени.

– Вы оставляете нас здесь?! – на лице Вадима проступил нешуточный испуг.

Лысый кивнул и даже, кажется, чуть улыбнулся.

– Не звери же мы. Раз уж вы решились на все эти дикие действия, было бы жестоко просто взять и отправить вас обратно.

Вадим усиленно морщил лоб, что-то он начинал понимать, а потом вдруг переставал.

– Маскировочка у вас, прямо скажем, жидкая, и даже не сплошная, странно, что всего лишь с этим вы на что-то рассчитывали, ну ладно уж.

– Что?

Лысый достал из кармана старинную авторучку и что-то черкнул на бумажном квадратике, что лежал перед ним на столе. Потом встал, торжественно одернул полы кителя и протянул бумажный квадратик Вадиму.

– Ладно, оставайтесь!

Облизывая ставшие вдруг горькими губы, Вадим тоже поднялся и тихо сказал:

– Извините, а нельзя ли со мной поступить жестоко?

Лысый не сразу понял, несмотря на явно громадный ум, скрывавшийся в отлично выбритой голове.

– Я имею в виду, нельзя ли меня просто прогнать отсюда. Можно даже с позором. Я потерплю.

– Вы хотите уйти?

Вадим несколько раз энергично кивнул.

– Почему?

– Я не хочу длительного карантина.

– Но вас могут после карантина занести в реальный список.

– Я не хочу в реальный список.

– Но это же шанс дождаться.

– Я не хочу ничего ждать. Здесь. У меня дома дела.

– Какие могут быть дела в сравнении с тем, что вы можете сделать для себя здесь!

Вадим потупился и снова попросил:

– Поступите со мной жестоко.

Лысый помрачнел и насупился.

– Это такая шутка?

– Нет-нет, это не шутка, это… Мне нужно домой!

Рука лысого медленно комкала «вид на жительство». На голове, как на солнце, появились пятна.

– Сказать по правде, с таким мне еще не приходилось сталкиваться. Чтобы человек ради шутки явился сюда. Да вы хоть понимаете, где находитесь?!

– Ни малейшего…

– Вон!!!

Повалив стул, Вадим выкатился из палатки. Он прищурился на один глаз, опасаясь, что ему вслед чем-нибудь запустят. Обошлось Он огляделся. Палаточный лагерь на опушке. В трех местах поднимаются столбы редкого дыма, там-сям мелькают сосредоточенные фигуры. Мужчины, женщины. Геликоптер садится на холмик неподалеку. Лагерь как лагерь. Надо бы вспомнить, как вернуться к «сортиру». Сориентироваться в пространстве.

В этот момент раздался крик в соседней палатке, и из нее выбежал на четвереньках какой-то человек. Когда он поднял голову, оглядываясь, Вадим сразу его узнал. Инвалид, Любин сосед.

– Жора?!

– Так почему ты от меня убегал?

Они полулежали в большой круглой ванне, только головы торчали над поверхностью золотистой жидкости. Это была необходимая процедура после нескольких, проделанных за короткое время, перемещений с разуплотнением. Золотистая жидкость представляла собою биоэнергетический раствор, возвращающий клеточным структурам организма положенный уровень устойчивости. Теоретически существовала возможность того, что после сотого, или больше, разуплотнения, клетки никогда уже больше будут не в состоянии соединиться в виде прежнего организма. Бродили упорные слухи, что в первые годы функционирования системы мгновенных перемещений, было совершено несколько самоубийств с помощью коммуникационных кабин. Вероятнее всего, сказки. Кто бы выпустил в эксплуатацию столь опасную для жизни вещь. В любом случае, теперь существовала | профилактическая система, съездил десяток разков – иди полежи в ванночке.

– Так почему ты от меня убегал?

Десантник поморщился, не открывая глаз.

– Неужели непонятно?

– Ты не хотел, чтобы я догадался, что ты замешан в этой истории?

– Что-то в этом роде.

Вадим тихонько выдохнул, подняв небольшие буруны у губ.

– Но ты так мчался, как будто ты сильно замешан.

Десантник на мгновение опустился под воду с головой.

Потом-медленно появился обратно.

– Такое впечатление, что ты ее ищешь. Я имею в виду Любу, – продолжал Вадим.

Собеседник всего лишь кратко кашлянул в ответ.

– Но ты ведь только сосед. Я понимаю, иногда старые соседи, бывает, что очень даже дружат…

– Знаешь, ты мне очень надоел.

– Я просто хочу найти Любу.

Сердитый смешок.

– Я тоже хочу.

– Зачем? Нет, ты, кажется, не хочешь об этом говорить. Тогда скажи хотя бы, почему ты притащился именно на то место, на то самое место? Я имею в виду мост над родником.

– Что, сам не можешь сообразить, тупой?

– Но все-таки?

Недавний беглец молчал, закрыв глаза, но было понятно, что в разговоре он участвует, и сейчас прозвучат какие-то объяснения.

– До меня добрался твой «джинн», как он ни вилял, я догадался – Любаша исчезла, скажем точнее, удрала от тебя. И тогда я понял, что у меня появился шанс.

– Шанс на что?

Этот вопрос десантник проигнорировал.

– Найти человека сейчас, если он не хочет, чтобы его нашли, или если нет решения властей, что он должен быть найден, очень трудно. Капля в море. Но есть несколько моментов. Долго растолковывать. Через тебя был шанс это сделать. Поэтому я стал за тобой следить. Думал, ты наведешь меня, хотя бы случайно. Понимаешь?

Вадим опустился в золотистую жидкость до уровня глаз. Думать-то он думал, да только ничего не придумалось.

– Нет, не понимаю.

– Все знают, что преступников тянет на место преступления, но мало кто знает, что и жертв тянет на место, где они стали жертвами. Непосредственный момент смерти им знать не дано, и они, не имея возможности добраться до нужного места в своей памяти, начинают появляться в тех местах, где все и случилось. Ничто больше их не занимает, ускользают от знакомых и родственников, иногда их приходится возвращать в Лазарет, чтобы повторно отбить память. И вот когда я узнал, что Люба сбежала, я решил – надо следить за тобой. Ты рано или поздно забредешь на место преступления, а значит, и невольно покажешь, где можно надеяться увидеть и Любу. Наводка, конечно, еще та, но лучше, чем ничего. И уж конечно это следовало делать тайком. Не обсуждать же с тобой же мне было свои планы.

Вадиму вдруг стало неуютно лежать, он поерзал спиной по гладкому, ласковому дну, но уютнее не стало. Надо бы выбираться из этого профилактория. Скорей всего, он ничего приятного от господина десантника не услышит. Но сами собой продолжали задаваться вопросы.

– А что ты имеешь в виду под словом «перехватить»? Ты ее, что ли, хотел как-то забрать себе?

– Ты как-то очень глупо выражаешься. «Забрать». А может быть, и забрать! По крайней мере, я имею прав на нее больше, чем ты. Настоящих прав!

– Что это значит? – Вадим почувствовал вдруг, что паникует.

Десантник мощно пошевелился в золотистой воде.

– Неужели до сих пор ничего не понял? Моя это баба, моя, понимаешь?!

– А-а.

– Что акаешь?! Да, я был сосед по площадке, да, безногий. Но зато во всех остальных отношениях полноценный мужик. Да, еще и герой. Уж поверь! Да, заходила она ко мне по-соседски. Приготовить там, пыль вытереть. Жалела, видимо, как это у них по-бабьи заведено. Я бил, конечно, сильно на жалость. Постепенно, помаленьку, приручал… дай за коленку подержаться и так далее. Судя по всему, с парнями у нее не клеилось, то ли боялась она их, не знаю. А я неопасный, безногий. Со мной все как бы все это не всерьез, понимаешь?

Некоторое время молчали. Потом Вадим сказал очень тихо:

– Понимаю.

Еще помолчали.

– Ну, теперь ты сообразил, что ты можешь больше ее не искать?

– Почему это?

– Да я ведь только что тебе все объяснил. Моя это женщина, моя. Я как узнал, что ее воскресили… а у меня и ноги, и все остальное… а тут ты влезть хочешь. И закон, к черту, на твоей стороне. А как ты думаешь, я должен к тебе относиться?

– Так ты что – спал с ней? Тогда?

– А о чем я тебе здесь талдычу. Спал. Часто. Женился бы на ней, если бы не они… – десантник мощно шуранул руками под водой, видимо пытаясь ударить себя по ногам. – А когда я узнал, что ты с ней сделал…

– А ты все знаешь?

Жора насупился.

– Меня уже в то время в городе не было. Уехал к родичам. Но раз ты теперь к ней официально приставлен, значит, между вами тогда произошло что-то этакое. Расскажи.

Вадим дернулся и чуть не глотнул золотистого раствора.

– Но ты же знаешь, что мне она тоже нужна.

– Что значит нужна? Это мне она нужна. Во как нужна. Я ведь тогда фактически ее не пережил. Спился у дядьев. Даже не знал, что погибла, а как будто чувствовал. Сгорел за полтора года. То в церковь, то за бутылку. И вокруг одни вопросы без ответов. Почему все так? Почему именно со мной все это?! А тут такой поворот в Новом Свете. Я ведь когда узнал, что ее воскресили, только пока без души, соглашался – отдайте так. Все равно люблю, я ей все напомню, заживем. Нельзя, говорят. А, оказывается, готовили для тебя. Только ты свой шанс просвистел, парень. Поскольку она сама от тебя, сдунула, никаких особых прав у тебя на нее нет.

– Да мне и не надо, мне же только объясниться.

Десантник покачал головой.

– Упустил, упустил ты свой момент. Лучше тебе к ней не приближаться. Я сам ей все расскажу и объясню. Когда женщина счастлива, она легко прощает.

Теперь головой покачал Вадим.

– Ты же знаешь, что так нельзя. Никаких заочных прощений. Глаза в глаза – вот закон. А если ты попробуешь сам…

Десантник внезапно выпростал руки и хлопнул ими по поверхности раствора.

– Вот гадство!

Закон о тайне личной смерти. С ним шутки плохи. Никто не имеет права вмешиваться в отношения между жертвой и преступником, какими бы он ни руководствовался соображениями и душевными движениями. Вадим вспомнил об отце, Александр Александрович даже в порыве родственного чувства не посмел преступить.

Ванна, словно восприняв движение десантника за команду, начала мелеть. И скоро два голых мужика сидели в пустой белой емкости. Сидели с задумчивым видом.

– У меня такое впечатление, что нам лучше держаться вместе, – робко сказал Вадим.

– Зачем?

– Мы так быстрее ее найдем. Я с ней поговорю, а ты уж действуй там дальше.

Десантник неприязненно вздохнул.

– Вот только такой расклад, как ты сейчас сказал. Если ты попробуешь…

Вадим замахал руками, даже точно себе не представляя, что именно он обещает не делать.

Когда они уже вытирались большими синими полотенцами в просторном предбаннике, молодой человек спросил у своего более бывалого собеседника:

– Послушай, а где это мы были с тобой?

– Что ты имеешь в виду?

– Платочный городок, следователей.

– Это не следователи. Не официальные следователи. Ни на какой госслужбе они не состоят. Самодеятельность, понимаешь?

– Нет.

Жора старательно расчесывал перед зеркалом свою единую бровь.

– Началось с того, что у меня соскользнул палец.

Понятнее Вадиму не стало, он терпеливо ждал.

– Шифр я набрал по инерции, я ведь и все предыдущие набирал автоматически, чтобы попасть в то место, которое хорошо знаю. Сиракузы, Антарктида. Я уже бывал в этом лагере, живал. И довольно долго. Искал ответы на вопросы. Думал, что прорвусь, а ОН там.

– Кто?

– Об этом потом. Так что оказались мы в «олимпийской» зоне случайно. На планете несколько таких мест. Там за специальной оградой, кажется, в виде силового поля, живут знаменитости, только не какие попало.

– А какие? Великие целители или…

Жора зевнул.

– Глупости! Никому теперь никакие целители не нужны. Все, что умел сделать какой-нибудь Гиппократ, или Парацельс, в сто раз лучше выполнит самый обыкновенный лаборант из провинциального Лазарета. Я почему так точно знаю – помотался, повидал. Поверишь ли, к Авиценне однажды забрел – два посетителя. Да и то не с болезнями, а составители энциклопедии комических смертей. Авиценна же умел во время полового акта, каково почтенному старику ему было принимать этих веселых гаденышей? Пастер позабыт, позаброшен. Глазник Федоров работает в геликоптерном гараже. Да что там говорить.

– Может быть, там Гитлеры и Пол Поты?

– Чуть теплее. Но на самом деле к таким массовым убийцам и насильникам попасть с целью мести давно уже стремятся не слишком многие. Цинь Шихуан, герцог Альба, Синаххериб, Чикатило, Саддам Хуссейн, Самоса, Иди Амин, они рее существуют в достаточно спокойном режиме. То ли до сих их побаиваются, то ли брезгуют, но родственники жертв давно уже не стоят толпами возле их дверей. Их, конечно, продолжают ненавидеть и все такое, но как бы издалека, не глаза в глаза. Хуже другим.

– Кому?

– Хуже всего всяким учителям, гуру, обещавшим рай или что-нибудь в этом роде своим последователям после смерти. Ведь то, что они представляли в своих мечтах, когда слушали учителя, никогда не совпадает с тем, что мы реально имеем в Новом Свете.

– А какие учителя?

– Самые разные. Например, Ганди. Масса народу к его убежищу собирается с разными претензиями, говорят, что он их обманул, учил, мол, одному, а имеем вот что, – Жора развел руками, полотенце съехало по телу, и он схватился за причинное место.

– Ганди же был хороший.

– А, может, и не Ганди. Я, по правде, их путаю, потому что – много. Но вот про одного точно знаю, что ему нельзя без сильной охраны – Аллан Кардек.

– Кто?

– Ну, Ривайль, в общем, мистический такой философ, про перерождение душ что-то учил, так вокруг его убежища просто скрежет зубовный стоит. Отдайте, мол, на растерзание обманщика! Манифестируют. Требование не прерывных пыток и кое-что похуже.

– Что похуже?

– Не знаю, но хотят. Запомнился мне один лозунг: «Смерть безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Много ненавистников у Платона, требуют замуровать его в пещере почему-то. Короче говоря, всем, кто так или иначе учил о посмертном приключении душ, вообще всякой духовности, медитации и прочей штуке по этой части, а главное – приобрел многочисленных сторонников и последователей, приходится худо. Я, конечно, не всех запомнил. Мун, Бах.

– Композитор? – спросил Вадим, честно говоря, только для того, чтобы показать, что он не совсем чужд культуре.

– Нет, не композитор, про чаек писал. Еще какой-то Ошо, Вивекананда, Блаватская, Рерих, Сведенборг, Федоров, Николай, кажется, Муди, тот, что жизнь после смерти, или жизнь после жизни, не помню. Тех, кто проповедовал про летающие тарелки, про иные планеты, теперь требуют запаять в ракеты и шугануть в Плерому, пусть обнимаются со своими братьями.

– Может, это и справедливо, – попробовал рассуждать Вадим. – Если человек при жизни кому-то одному или двум-трем знакомым запудрил мозги, то, оказавшись тут, он в силах все уладить. Извиниться. Мол, так и так, дурь была в голове. А если таких миллионы?

Десантник кивнул умным лицом.

– Знаешь еще, что мне запомнилось из разговоров, когда я болтался по этим «олимпийским» лагерям? Нет ни какой разницы.

– Какой разницы?

– Никакой. Кто-то считался в той жизни великим ученым, как Гегель, кто-то шарлатаном, как Блаватская, а здесь их участь одна – сидят за силовым полем и встречаются только с теми, кто проверен, перепроверен или со связанными руками. Сколько брани, сколько проклятий, и это ведь, говоря человеческим языком, веками. И все время под угрозой расправы. Ведь бывали случаи, бывали, прорывались толпы сквозь защитное поле, пытали, сжигали.

Вадим, чтобы показать, что он находится на уровне понимания проблемы, выдал сентенцию:

– Да, опасно быть учителем.

И подумал про Аллу Михайловну. Десантник отрицательно помотал головой.

– Не всяким. Есть такие, которых убить-судить никто не собирается. Просто презирают и не замечают. Мне про одного рассказывали, зовут Шопенгауэр. Может жить на свободе, почти как частное лицо, в своем саду розы нюхать. Но все равно скрывается. Говорят, он утверждал, что после смерти ничего не будет, а вышла лажа, все есть, только по-другому. Ему неудобно. И таких много. Некоторые даже упираются, говорят, что, несмотря на Плерому, все равно правы. Жизнь, мол, все равно есть бытие к смерти. Только длинное очень бытие.

– Бытие определяет сознание.

Жора уверенно помотал головой.

– Мне сказали, что теперь уже нет. Знаешь, какие мужики собираются вокруг этих «олимпийских» объектов. Палец в рот не клади. Я ведь таскался по всей планете, все надеялся, что мне объяснят, как и что. В чем смысл теперешней жизни. Душа-то горит. Это еще до Любиного воскресения. Был даже в лагере, где, по слухам, прятался Будда.

– Он же Бог, значит, его не должно было бы быть.

– Это твоя неграмотность. Никакой он не Бог, просто такой клевый был дядька, страшно умный. Умер, кстати, оттого, что жареной свининой объелся. Вот его прячут так уж прячут. У него, говорят, такое высказывание было – встретил Будду – убей Будду! Не сказал бы, что очень умно, зачем рубить сук, на котором висишь?! Но всем понравилось, теперь целые толпы бродят по планете, ищут, чтобы исполнить его завет. Если всем позволить, не навоскрешаешься!

– А Христос?

– Что Христос?

– Он ведь тоже человек. Хотя бы частично.

Жора усмехнулся.

– Интересуешься?

– Раз спрашиваю, видимо, да, интересуюсь.

– Многие интересуются, – выражение лица Жоры вдруг сделалось значительным. – И я кое-что на эту тему мог бы рассказать, только не расскажу.

Вадим начал одеваться.

– Как хочешь. Ответь только на последний вопрос. Ты меня случайно завез как раз в такой лагерь, где скрываются всякие гуру?

– Да. Абсолютно случайно. Пальцы сами набрали комбинацию, потом уж подумал – зачем?

– И кто там сидит?

– А-а, нудятина, богословы. Душа по природе христианка, и всякое такое. Тоже ведь ничего не оправдалось, никаких новых для каждого эфирных тел, и никаких, с другой стороны, сковородок с рогатыми ребятами. Имен, извини, не запомнил. Святитель, блаженный, скаженный… Невозможно же, ей Богу, всех их в голове держать, не резиновая. Но их немного как бы жалеют, они ведь не от собственной корысти проповедовали, а от сильной веры. Вроде как извинение. Хотя тоже ведь судеб попереломано. Но есть и упорные. Говорят, пусть Плерома, пусть что угодно, а я все равно верю, все равно с Христом. Пусть верят, мне-то что, правильно?

– И что, этот лагерь долго там стоит?

– Да, считай, всегда, Вокруг всякого официального «олимпийского» поселения издавна сами собой стали такие возникать. Сначала официально подъезжали те, кому свидание обещалось вот-вот, а потом скапливались «бродяги», ну те, кто блуждает на свой страх и риск. У кого жгучие вопросы в душе и нетерпение в сердце. Там заведена строжайшая очередь на годы вперед. И строжайшие меры безопасности, ведь почитатели бывают, как я тебе говорил, не только восхищенные, но и мстители. Да, таких и большинство. Кто нож пробует пронести на встречу, кто серную кислоту. У них никакого разрешения нет, но это только раззадоривает. Да, вот так живут в палатках, стареют, ждут мига. Рассказывают друг другу легенды про несанкционированные проникновения.

– А такое бывает?

– В том-то и дело, что изредка случается. Есть разные всякие способы просочиться, обойти очередь, выкупить себе местечко.

– Выкупить? Это за какую же валюту, если денег здесь нет?

– Нет-то их нет, но кое-что есть. Ценные предметы, картины, алмазы, самодельные или старинные хронометры, да и. другое, я всего и не знаю. Стяжательство ведь не преодолено.

– Подкупают, что ли, охранников?

– Конечно. Очень редко, но такое бывает. И среди тех, кто готов подкупить, есть целая очередь, как они говорят, иерархия. Те, кто ждет годами и годами, становятся вроде как жрецы, или вожди. Они обещают остальным, если дорвутся до конкретного тела, и других как бы допустят. Я всех тонкостей не знаю, но что-то вроде того. Это тоже надежда для многих душ.

Вадим кивнул, хотя понял сказанное не до конца.

– А в этом лагере нас приняли за диких диверсантов, то есть решили, что мы как раз те самые, что собираются на дурняк, минуя иерархию, пробраться за ограду. А это у добровольцев карается, хотя бы ты и пылал всей душой. При этом они только тем и заняты, что строят планы незаконного проникновения. У них есть инженеры, изобретатели. Они очень организованны, даже что-то вроде спецслужбы имеется, против тех, за когоони нас приняли. Власти запретить это не могут. Свобода передвижения и занятий. Только время под контролем.

– Какая же свобода передвижения, если есть закрытые зоны?

Десантник задумался, потом махнул рукой.

– Ты меня не путай. Я тебе рассказываю то, что знаю, а ты вот мне не рассказываешь ничего.

Вадим подозрительно поглядел на своего нежданно образовавшегося товарища.

– А что бы ты хотел узнать?

– Ты не догадываешься?

Вадим догадался, но отрицательно помотал головой.

– Нет.

– Что там у тебя произошло с Любой? Почему Лазарет так носится с этой историей?

– А ты разве ничего не слыхал? Я думаю, в городе было много разговоров на эту тему.

– Я же тебе толкую, незадолго переехал к дядьям в Семипалатинск. Обещали меня пристроить на работу.

– А почему ты уехал? Ты же жил рядом с ней. Она… заходила к тебе. Зачем уезжать?

Жора нахмурился.

– Понимаешь ли, человеку всегда хочется больше. Заходить-то она заходила, но где она потом ходила? Ревность. Так жгло! Будущего же у нас не было. Жалела она меня за ноги, но чтобы связать жизнь – нет! Ноги, ноги. А тут пьяный порыв, и обмен! Думал, вырву ее из сердца с мясом, начну новую жизнь. Где там! Спился в полтора года. Теперь-то у меня все по-другому, то есть в порядке. Сам видишь. Препятствия нет. Теперь что ей помешает со мной окончательно сойтись?! Совершу еще одну попытку. Если ты мне, конечно, не подгадишь.

Жора некоторое время скреб ногтями правую щеку.

– Чего молчишь, теперь ты говори. Что ты с ней сделал?

Вадим угрюмо покачал головой.

– Нет, не могу. И не хочу. Не обязан.

– Давай, баш на баш!

– Какой еще баш?

– Так и быть, я тебе расскажу, что и как обстоит с Иисусом, а ты мне…

– Зачем мне это!

– Я же понял, что тебе интересно.

– Совсем не интересно!

– Врешь!

– Нет.

– Пользуйся, мне однажды очень, со страшной силой, повезло, случайно, но в такую нору попал, такое открылось, и я могу такое тебе открыть, парень!

– Не нуждаюсь.

Жора напирал.

– Дурак, это же особый случай, не плащаница драная, или какой-то там кубок – в общем, поразительно! Единственный, кого имеет смысл о чем-то спрашивать. Все же остальные – просто люди, и все опарафинились. А он ведь не совсем человек, есть что-то сверх, понимаешь.

– Понимаю, но не надо.

– Ну и дурак.

Иван Антонович тщательно побрился, выпил две чашки кофе, затребовал через линию доставки крахмальную сорочку, черный сюртук, галстук-бабочку и лакированные штиблеты. Облачившись в эти джентльменские доспехи, долго вертелся перед своим мрачным, неестественно глубоким зеркалом, вырабатывая себе соответствующее возникшему замыслу выражение лица. Вызвал такси к подъезду. В конце концов, он сбросил всю эту бутафорию. Этот длинный черный пиджак будет подобен белому флагу. Иван Антонович нацепил привычную замшевую куртку и полотняные брюки, умеренно мятые под коленями. Сел на заднее сиденье черной «волги» и скомандовал:

– Козловск.

Тихон Савельевич не выглядел удивленным, хотя, несомненно, незапланированный визит коллеги, должен был бы его удивить. Прошли молча в ту же неизменную беседку. Самовара нет, злорадно отметил Иван Антонович. И ничьи сарафаны не мелькают меж яблонями. Значит, не зря его прежде так раздражало картинное мещанство этого дома. Не ведут здесь в отсутствие чужих глаз сочного старорусского образа жизни. Одно притворство и дохлая стилизация. Стоит явиться в неурочное время, и вот тебе пожалуйста!

Сели на лавки.

Тихон Савельевич погладил пухлыми ладонями обширные колени. Иван Антонович тихонько постучал кончиком мундштука в передние зубы.