Текст книги "Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека"

Автор книги: Михаил Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Что у вас с лицом? – тихо поинтересовался он.

– Что? А-а, – Эдуард Семенович хотел было объяснить подполковнику, что придерживается той психологической теории, по которой не рекомендуется слишком зацикливаться на одном собственном облике, ибо этим создастся психомонотонная схема самовосприятия. Короче говоря, чтобы не рехнуться, надо меняться, а внешность поддается изменению легче всего. Но вместо того, чтобы умствовать, бородоносец вдруг разоткровенничался.

– Дело в том, что Света получила утром письмо это дурацкое.

– Отчего же дурацкое?

– Ну, проклятое!

– Отчего же проклятое?

– Да я уж знаю, отчего. Нельзя ей волноваться, поверьте. Ей надо наплевать на этот идиотический розыгрыш, иначе…

– Она что, беременна?

– Кто беременна? – ошалело завертел шкиперской бородой психиатр. – Это она вам это сказала?

– Нет, – честно покачал головой подполковник, – мне она сказала, что я негодяй и что брат ее сволочь.

Было понятно, что Эдуард Семенович согласен с этим мнением, поэтому вынужден молчать.

– Спасибо, что хоть письмо принесла, ибо веду все дела сейчас я.

– Ну да, да, из-за этого мы и поссорились. Я говорил, что его надо, письмо это, порвать и выбросить.

Подполковник дернул ногою, отчего звякнула крышка на заварном чайнике.

– Позвольте! Такие документы рвать, это кто же нас поймет?

– Ну, это вы думайте, что хотите, а я после нашего разговора хлопнул дверью и ушел. Через десять минут, как водится, возвращаюсь мириться, а ее уже нет. – Если говорите, в положении она, – Леонтий Петрович повертел пальцами у виска, – даже десять минут вечность.

Эдуард Семенович шумно задышал, рот его мстительно искривился – ему напомнили о непростительной ошибке, а главное, кто напомнил!

– Вы правы. Я зря тут с вами теряю время. Драгоценное.

С этими словами психиатр вышел.

Хотя последнее слово осталось за гостем, хозяин чувствовал себя победителем. Эх, шкипер, шкипер, благодушно подумал он, обегая взглядом выставку своих «гравюр». Эскадра больше, чем борода. Эта фраза неуловимо исторического окраса приятно щекотнула нёбо. Да, да, когда-то говаривали подобным образом. Париж стоит мессы, например. А в целом – чушь! Какие все-таки есть ненужные глубины в каждом почти человеке, и чего это тянет черпать из них? Мы все пленники библиотек.

– Леонтий Петрович, – пропела неуверенно за дверью Раиса.

– Чего вам, Рая? – бросился подполковник к приоткрывающейся двери. Не хватало еще, чтобы эта глупая курица наткнулась на чайный прибор посреди паркета.

– Это вам, Леонтий Петрович.

– Письмо?

– И опять без штемпеля. Вы теперь один как целая почта, Леонтий Петрович.

– Спасибо, – сказал подполковник и подумал, что не будет сегодня конца приключениям его горькой мысли. Сколько напастей на одного отставника.

– Кто доставил?

– Не знаю, в ящике взяла.

Леонтий Петрович славил руками виски, и без того расположенные друг к другу ближе, чем у большинства граждан.

– А когда именно, скажи пожалуйста, ты его нашла?

Глаза Раисы округлились, и стало заметно, как редко растут ресницы в ее веках.

– Вот сейчас именно и нашла, как гостя вашего провожала, дверь за ним запирала.

Мысль подполковника работала все четче.

– Но не тогда, когда встречала?

– Да нет, нет, – Раиса почувствовала, что, участвуя в этом обмене вопросами-ответами, она, кажется, впутывается в какую-то историю из неприятных, и постаралась быть предельно точной, раз пока непонятно, в какую сторону врать.

– Я каждый раз заглядываю, нам же сейчас то газету кинут бесплатную, то квиток на выборы, так что всякий раз, как дверь открою, гляжу.

– Так, Раиса, – теребя белым продолговатым конвертом кончик своего тонкого нюха, медленно проговорил подполковник, – а теперь припомни совсем чтобы точно. Он сам, имею в виду бородача, захлопнул дверь, а ты потом уж выглянула, чтоб запереть, и вытащила письмо?

Соседка задумалась.

– Как-то сложно вы, Леонтий Петрович, спрашиваете.

– Ну, проще выражаясь, успел бы он незаметно для тебя подложить конверт, пока ты надевала шлепанцы, пока шла по коридору, а?

– Пять раз успел бы, – уверенно заявила Раиса, – я ж не дежурю возле замка. Они же все как пули от вас выскакивают, все дверкою хлопают, как психи. А дверь отходит, сразу сквозняк.

– Ты права, Рая, все они психи.

Леонтий Петрович вернулся к столу, надрывая на ходу конверт.

Добрый вечер!

Хотя, Леонтий Петрович, это обращение, если разобраться, не просто банально, оно неуважительно по отношению к вам, ибо заключает в себе довольно злую иронию. Впрочем, зачем мне притворяться и скрывать отсутствие у меня к вам какого бы то ни было пиетета.

Однако преамбула затянулась. К сути: я пришел к выводу, что самостоятельно вы вашего подопечного отыскать не в состоянии. Да, ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Ума у вас мало в голове. Жаль, мечталось о противнике классом повыше. Начинаю, стало быть, игру в поддавки.

Запоминайте адрес: ул. Зеленина, дом 6.

Все тот же недоброжелатель.

Как и при получении первого послания от «недоброжелателя», первою мыслью Леонтия Петровича было: какой отвратительный, подловатый почерк. Может быть, поддельный?

Теперь надо решить, как к этому сообщению отнестись. Ловушка. Не может же он сам на себя наводить. Он маньяк, но ведь не сумасшедший. А может быть, и сумасшедший, и прибабах его с пируэтами. Синусоидой у него настроение колышется, а сейчас подъем совести как раз.

Леонтий Петрович сбросил халат на кровать, вернул подтяжки на плечи, надел китель. Форма не помешает. Когда он твердыми, несмотря на внутреннюю тряску, пальцами поправлял галстук, раздался звонок. Не в дверь, в телефон.

Не пойду, сердито подумал подполковник, любой звонок можно перезвонить, а жизнь человеческую едва ли.

– Это сын ваш, Леонтий Петрович, – крикнула неотступная Раиса.

Очень сильно поморщился подполковник и голосом человека, не терпящего лжи, соврал:

– Нет меня.

– Уже сказала, что вы подойдете.

В звонке этом, Леонтий Петрович знал точно, не могло быть никакой чрезвычайности. Когда давным-давно брошенной им жене становилось хуже, сын (дочь очень редко) добирался до него с телефонными упреками в жестокосердности, причем сам ничуть не веря в полезность этих упреков.

– Чего тебе? – недовольно спросил Леонтий Петрович, – спешу очень.

В ответ услышал обычную басовито-укоризненную песнь.

– Не пойду, лишняя рана для сердца. Для ее сердца, разумеется. Средства вышлю, денег в смысле. Не надо? Ну так что ж…

Этим все обычно и кончалось. Им нужно было от него доброй души, а он мог предложить только денег. Они всегда оскорбленно отказываются. Строят из себя людей тонкой душевной культурности, а его считают толстокожим. Пусть, значит, правильно он решил в свое время держаться со своею шершавой кожей подальше от восторженной этой семейки. От виолончелей и увядших букетов. Не всех они до добра доводят. Здоровье дороже.

Из-за непрошеного вторжения бессмысленных воспоминаний подполковник чуть было не забыл главное – письмо.

Итак, улица Зеленина, дом 6. Он неплохо знал этот дом. Да они, кажется, уже осматривали его с ребятами. Значит, сплюнул подполковник, лажа! Еще один виток издевательств. Но что делать, так или иначе надо идти, даже если один шанс из тысячи. А то ведь не заснешь. Только ребят нет смысла сдергивать с места.

А все-таки я прав, с удовлетворением подумал Леонтий Петрович, именно в нашем районе окопался этот шакал. С самого начала был сделан правильный вывод. Леонтий Петрович почувствовал самоуважение.

В приятных сумерках, укрывших мусорное безобразие родного двора, торопливо миновал подполковник трансформаторную будку, стайку пуделей, гарцующих среди чахлых березок. Прошел мимо двух неодинаковых сиреней, освеженных кратким вечерним, размером в выпуск «Вестей», дождичком. Вблизи ночных растений могло показаться, что дождь пролился одеколоновый. Но не до цветочной дури было ноздрям Леонтия Петровича. Они пытались учуять запах опасности. Не исключена ведь и драка. На этот случай лежал в правом кармане кителя складной охотничий нож. Левой рукой подполковник достал часы, зажал их в ладони, цепочку намотал на пальцы. Вот теперь пусть, разве что у этого гада пистолет или газовый баллончик.

Вот и подъезд, а левее ход в подвальное помещение. Леонтий Петрович огляделся, опасаясь нападения с фланга и тыла. Никакой заметной опасности не обнаружил. Приблизился, подергал дверь, обитую крашеной вагонкой. Заперта так же наглухо, как и при прошлом осмотре.

Сразу же было понятно, что лажа!

Справа за цементной перегородкой грохнула входная дверь.

Рука вытащила ножик из кармана. Нет, всего лишь лохматая псина. Подбежала, обдышала руку с холодным оружием и подалась за появившимся на крыльце хозяином.

Ну, чего ждать? Можно восвояси. Только вот этот листок нужно рассмотреть получше. Листок, кнопкою пришпиленный к вагонке.

Это было очередное письмо.

Позыв нервного смеха заставил подполковника фыркнуть. Чем-то это обилие писаний напомнило ему старую западную комедию, кажется, итальянскую. Только там писала своему жениху невероятно привязчивая баба.

Леонтий Петрович перестал предаваться смакованию непрошеных ассоциаций. Ему вдруг подумалось, что этот кровавый тип, может быть, сидит сейчас в ближайших кустах и нагло наблюдает за ним. Издевательски наблюдает, потирая руки от низменного удовольствия. Ах, как обманул чувствительного военного пенсионера! Подполковник прислушался: из темной лиственной каши, кажется, доносилось легкое хихиканье, такое могут издавать только флиртующие люди. На фоне отсвечивающего пруда рисуются силуэты гулящей молодежи. Надо что-то предпринять. Стоять вот так в тупой задумчивости – позорно.

Ах да, текст!

Войдя в освещенный подъезд, Леонтий Петрович прочитал следующее.

Вы оказались еще глупее, чем я думал. Ну с чего вы решили, что предмет ваших забот сидит именно в подвале, а?! А если на чердаке? А грохот и лязганье, которые слышатся Роме Миронову, издает не поезд метро или трамвай, а лифт?

Все я же.

Такая была подпись.

Конечно, конечно, шептал Леонтий Петрович, комкая оскорбительную цидулу и пряча ее в карман кителя. Об этом надо было подумать, надо!

Подполковник вышел на улицу, задрал голову и, конечно же, увидел девять этажей ярко и беззаботно светящихся окон. И сейчас там, на самом верху, над всем над этим сидя, орет от боли и отчаяния изувеченный Ромка! И никто не слышит. В это трудно поверить. Леонтий Петрович не думал сейчас о конкретных издевательствах и подлой психмеханике, он просто собирался с силами, чтобы отправиться наверх, сделать последний бросок.

Как можно было две недели истязать человека над головами у сотен добропорядочных не глухих граждан? В этом виделось какое-то убийственное надругательство над идеей человеческого общежития. Чердак был оскорбительнее подвала. Ведь они (люди) должны были если не органом слуха, то чувством дослышаться до этого безумия. Что же мы за роботы в конце второго тысячелетия, если такое… Может быть, уже и сами сердца нынешних людей стали из холодной стали выправлять?!

Но хватит эмоций, Леонтий, надо идти, несмотря ни на что.

Твердой походкой неуклонного человека Леонтий Петрович направился к лифту. Кабина стояла внизу. Подполковник не удивился бы, узнав, что она, скажем, отправлена ему навстречу мучителем. После краткого военного совета с самим собой он нажал кнопку с цифрой «8».

8

Нижеописываемые события произошли за два месяца до вышеописанных.

– Это я, дорогой.

Анастасия Платоновна, красивая двадцатисемилетняя женщина, осторожно, как щенка, взяла на руки телефонный аппарат и прошлась с ним по комнате.

Все покачивалось.

Полупрозрачный халат в такт ее движениям, шелковая штора в открытой балконной двери под порывами солнечного ветра, сидящие в креслах мужчины – от смеха и удовольствия.

– Чем ты занят, милый? – пела Анастасия Платоновна, меряя платинового цвета босоножками пушистый искусственный ковер. Каждый раз, повернувшись к окну, она прищуривалась – блеск утреннего моря был очень резок.

– Да неужели, родной? И как ее зовут – Марина? Я рада за тебя. Где ты ее ангажировал?

Молодые люди в теннисных костюмах (один был не слишком, правда, молод, под сорок пять) давились от смеха. После слова «ангажировал» они выразительно, но бесшумно чокнулись своими бокалами с апельсиновым соком.

– Что делаю? – чуть курносое личико Анастасии Платоновны сделалось серьезным, а в голосе появилась деловитая нота. – У меня сейчас репетиция. Мною будет заниматься не только Георгий Георгиевич, но и сам Черпаков. Кто такой Черпаков? Честно говоря, не знаю. Но считается, что он гений сценического движения.

Один из веселых теннисистов плеснул соком на белоснежное бедро. Второй утопил восторженный кашель в подушке.

– Но ты не волнуйся, радость моя, – голос говоруньи вернулся в беззаботно-заботливое состояние, – я не ропщу и доли своей не хаю. Об одном тебя прошу: не позволяй Мариночке пользоваться моим купальным халатом. И еще – когда я вернусь, познакомь меня с ней. А то я могу подумать что-нибудь нехорошее.

Поставив телефон на журнальный столик, Анастасия Платоновна взяла свой апельсиновый завтрак в руки и закинула ногу на ногу. Фигура у нее была если не идеальная, то хорошая, к тому же она отлично изучила свои сильные и слабые стороны и умела произвести настолько выгодное впечатление, насколько это было ей необходимо.

Тот мужчина, что утихомиривал хохот подушкой, вернулся в исходное положение и, вытирая обильные слезы, спросил:

– Ну и что, познакомит? С Мариночкой?

Анастасия Платоновна отхлебнула сока и посмотрела прищуренным зеленым глазом в сторону сверкающего залива.

– Да нет у него никого.

– А вдруг заведет? – спросил второй собеседник, Георгий Георгиевич, обладатель чрезвычайно густого волосяного покрова.

– В том-то и дело, что не заведет. Хотя, конечно, пытается. Вернее, пытается доказать мне, что у него кто-то есть.

– Как это? – Георгий Георгиевич, видимо, ни на минуту не забывающий о том, как он шерстист, почесал грудь.

– Однажды, когда я ему вот так же позвонила с гастролей, он дал мне послушать, как сладострастно дышит в трубку его пассия.

– Ну и?.. – заинтересовались оба собеседника.

– Даже несмотря на это сопение, я не поверила, что у него имеется настоящая любовница.

– Это уж перебор, Настенька, согласись? – сказал смешливый и усмехнулся.

– Нет, – Анастасия Платоновна сделала еще один аккуратный глоток, – я сразу почувствовала – что-то тут не так. И, представьте, оказалась права. Приехав домой, раскопала один ящичек… собственную дачу я знаю лучше этого археолога. И нашла там кассетку с записью. Понятно какой?

– Теперь да, – сказал весельчак, удаляя сухие слезы из уголков глаз.

– Впечатление хотел произвести, – усмехнулся Георгий Георгиевич.

– Но и это еще не все.

– Говори, говори! – опять оба и опять одновременно потребовали присутствующие.

Оторвавшись от зрелища за окном, Анастасия Платоновна обвела собеседников рассеянным, но дружелюбным взглядом. Ей приятно было находиться в центре внимания. Даже такого, не совсем джентльменского.

– Приезжаю я как-то домой без предупреждения… Так вот, приезжаю, а он в койке с девицей.

– Скандал?

– Нет, Георгий Георгиевич. Скорее наоборот. Я цинично приготовила завтрак. На троих. Но у этой мидинеточки случилось сужение пищевода. От нервов. Она в панике исчезает. Я веду себя как ни в чем не бывало. Законный супруг мой начинает со мной объясняться, хотя никто его об этом не просит. Знаете эти мужские рыдания, мольбы. Все достоверно, но при этом… короче говоря, к концу разговора я пришла к уверенности, что и в этом случае было что-то вроде «кассеты». Вы понимаете меня?

Волосатый, во время этого рассказа задумчиво расчесывавший правое колено, переметнулся на левое.

– Здесь, – улыбнулась Анастасия Платоновна, – как вы понимаете, будучи людьми почти тонкими, даже не важно, имел ли место собственно физиологический акт. Великодушно считаю: лучше, если бы был.

Не настолько плохо я отношусь к своему мужу, чтобы лишать его этих маленьких радостей. Это, знаете, как во время спектакля. Герой должен пить вино, и я всегда желаю артисту, чтобы у него в графине было именно вино, а не подкрашенная вода, я доходчиво объяснила?

– Ну-у, пожалуй, – заметил Черпаков и допил свой сок.

– Так вот, я держусь той точки зрения, что даже в том случае, если половой акт совершился между моим мужем и его психиологической натурщицей, в высшем смысле ему не удалось согрешить против моего «культа». Про культ – это его собственные слова.

– Да, – почему-то очень мрачным голосом сказал Георгий Георгиевич, – кажется, он сильно вас любит.

– Но он ничтожество, – воскликнул весельчак Черпаков, – именно таких и топчут. Такие постоянно подставляют щеки и тем самым вводят в соблазн кулаки.

– То, что ничтожество, может быть. Но тут трудно понять три вещи.

– Целых три? – Анастасия Платоновна снова оторвалась от моря в пользу человека.

– Зачем вы вышли за него замуж? Зачем вы продолжаете оставаться его женой? И третье – зачем вы все это рассказываете нам, а?

– Начнем с третьего.

– Почему не по порядку?

– Потому, что на первые два вопроса ответить трудно.

– Я так и думал, – заметил весельчак.

– А рассказала я вам это для того, чтобы развеселить. Мужчинам почему-то очень нравится, когда их собратьев по полу выставляют в идиотском виде.

Сказав это, Анастасия Платоновна решительно допила сок.

– А теперь мне пора переодеться. Не могу же я показаться на корте в этом блядском наряде.

Теннисисты спускались в лифте в молчании. Только перед самым выходом в прохладный мраморный вестибюль Черпаков негромко сказал:

– Сука.

Георгий Георгиевич пожал плечами и вздохнул глубоко и грустно.

– Это было бы слишком просто.

9

Почему именно восьмой? Потому, что дом девятиэтажный. Надо иметь возможность осмотреться. Исходя из предыдущего опыта своей борьбы с маньяком, Леонтий Петрович не слишком верил в то, что на чердаке его ждет окончательное разрешение загадки. Но готовым-то надо быть ко всему.

Двери лифта неуверенно разъехались. Сдвинув брови и сжав челюсти, подполковник вышел на площадку.

Пуста.

Равно как и пролет лестницы, уводящий вверх.

Освещение отвратительное. Искусственные сумерки. Непонятный и неприятный запах.

Леонтий Петрович больше прислушивался и принюхивался, чем смотрел. Может быть, подсознательно рассчитывая услышать, как стонет пытаемый, или уловить миазмы, которые должна испускать его клетка.

Площадка девятого этажа отличалась от площадки восьмого только тем, что была еще хуже освещена. Леонтий Петрович здесь остановился, отдышался. Волнение давало себя знать. Правая рука по собственной инициативе нащупала рукоятку ножа в кармане.

Лестница здесь не кончалась, она устремлялась дальше вверх еще одним пролетом, совершенно уж темным и грязным. И где-то там, наверху, заворачивала за квадратную колонну лифта. Тишина стояла такая, что ее можно было счесть искусственно подстроенной. Леонтий Петрович так и сделал и собрался было уже подниматься, но тут ожил лифт. Что-то екнуло у него в железном сердце, и он с восьмого этажа отправился вниз.

«Сейчас вернется сюда», – уверенно подумал подполковник.

Как ни странно, так и получилось. Когда постанывающая кабина вплотную приблизилась к девятому этажу, подполковник прижался спиной к стене и вытащил нож. Оставалось только нажать кнопку, чтобы выпустить лезвие.

«Это ловушка», – мелькнула мысль, но не овладела сознанием.

Опять досадливый скрип двери. На площадку вываливается очень крупный мужчина. Правая рука у него выставлена вперед, в ней что-то железно отсвечивает. Леонтий Петрович нажимает кнопку, теперь и его рука вооружена. Но, тут же выясняется, зря. Мужчина пьян, а в руке у него сверкает не нож и тем более не пистолет. Ключ!

Мужчина сделал несколько тяжелых шагов к двери, прижался к ней, как к родной земле, подышал на обивку и начал медленно нашаривать скважину замка. Не сразу, но нашел. Дверь распахнулась, и хозяин всем телом упал внутрь. Дверь, словно разумное существо, пытается закрыться, но ей мешает хозяйский каблук.

Леонтий Петрович возвращает лезвие на место. Он испытывает некоторое облегчение. Все-таки приятно сознавать, что не все в этом мире подстроено заранее, что бывают случайности, хотя бы и пьяные.

Ну, теперь наверх.

Левой ногой одолевая ступеньку за ступенькой, осторожно приставляя к ней правую, шурша кителем по нечистой стене, Леонтий Петрович поднялся до середины глухого, пыльного, темного пролета. Каждую секунду ожидая, что на него вывалится безумная харя с окровавленным ртом.

Интересно было выяснить, что темнота впереди не сплошная, как ожидалось. На стене лежала полоска неяркого света. Как будто из неплотно прикрытой двери. Леонтий Петрович подумал о лампочке под потолком пыточной камеры. Еще плотнее сжались его челюсти.

Теперь о каком бы то ни было отступлении не могло быть и речи.

Поднявшись еще на несколько ступенек, подполковник увидел эту неплотно прикрытую дверь. Судя по всему, открывается вовнутрь. Медлить нет смысла, если кто-то там есть, то он не мог не слышать приближающихся шагов. Он наготове.

Набрав в грудь побольше воздуха, Леонтий Петрович резко толкнул дверь ногой. Взвизгнули ржавые петли. Пришлось толкнуть еще раз.

За дверью была небольшая безоконная комната.

Внутри все оказалось точно так, как описывалось в полуграмотных воплях Романа Миронова. Четверть примерно комнаты занимал цементный постамент, огороженный толстенными стальными прутьями. Концы их были вмурованы в пол и потолок. С лестничной площадки в комнату надо было спускаться по двум невысоким ступенькам. Под потолком лампочка в сетчатой ловушке.

Но никакого Романа там не было.

– Что же это такое?! – тихо проговорил Леонтий Петрович. Он думал, что пределы, до которых может дойти один человек в издевательствах над другим, давно достигнуты. Оказывается, нет.

Но куда он перетащил истекающего кровью парня? И как это можно было сделать незаметно?

Внимательным, опытным взглядом ощупывая «камеру», Леонтий Петрович находил все новые доказательства того, что в писаниях Романа речь шла именно о ней. Но одновременно у него зародилось сомнение в том, что Роман Миронов провел здесь хотя бы одни сутки.

Вон в углу стоит паяльная лампа, «пол» клетки засыпан солью и покрыт темными пятнами. Следы, может быть, крови? И вонища! Но вместе с тем… Леонтий Петрович помотал головой, словно отгоняя наваждение.

Что-то здесь не так! Но что?!

И где Роман сейчас? Четвертован и затоплен в пруду?

Облит бензином и до неузнаваемости обожжен где-нибудь на свалке?

Но кто тогда писал эти письма?

Подойдя к решетке, Леонтий Петрович подергал за прутья. Да, толстенные. Не расшатаешь, особенно с голодухи. И откуда она здесь, эта клетка? Часть архитектурного замысла? Конечно, сделали ее не для изуверских целей. Просто сварили, заляпали бетоном и забыли.

За стеной громыхнул лифт, зажужжали его шестеренки и блоки, кабина поплыла вниз. Физиономию Леонтия Петровича перекосило. Это ложь! Как можно было этот звук принять за шум электропоезда?!

Чушь, какая-то мучительная. Невозможно поверить в то, что здесь содержался несколько недель человек и подвергался пыткам. Но вместе с тем нельзя еще пока полностью отмахнуться от всего этого.

Леонтий Петрович еще раз дернул за прут и тут заметил, что в углу клетки что-то лежит. Книжка. Маленького формата, в мягкой обложке. Подполковник присел, поднял ее с грязного цементного пола. На обложке нарисованы бабочки, затрепанная книжка, читаная-перечитаная. Подполковник напряг глаза. «Коллекционер». Какого дьявола она здесь? Забыта или подброшена? Подполковник был не в силах размышлять, ибо испытывал острое желание действовать. Необходим следственный эксперимент, чтобы решить окончательно, находился в этой клетке Роман Миронов или нет. Вспомнилось подполковнику его собственное удивление, как это целый девятиэтажный дом мог не почуять, что на чердаке вершится омерзительное насилие. Да что там почуять! Они должны были услышать!

Подполковник посмотрел на железную дверку – даже если ее плотнейшим образом закупорить, вряд ли она способна погасить настоящий сильный крик.

Конечно же, нужен следственный эксперимент.

План составился в голове подполковника мгновенно. Необходимо немедленно отыскать Бухова с Русецким, пусть они забираются в конуру эту и орут, а он будет прислушиваться. Сразу же и окончательно будет ясно, претерпел ли хотя бы одну пытку в этом узилище Ромка Миронов или его письма лишь элемент в цепочке непрерывного вранья.

К счастью, ребята оказались на своем обычном месте. Напряжение подвального похода они сняли, и предложение поучаствовать в чердачном эксперименте им неожиданно понравилось. За ресторанным столиком они успели заскучать. Их девицы с радостью согласились им сопутствовать.

Таким образом, уже через десять минут лифтовая кабина, набитая возбужденными молодыми людьми во главе с отставным подполковником, шумно приближалась к месту возможного преступления.

Следственный эксперимент был поставлен немедленно. Бухов с хрипло хихикающими девицами должен был подняться в камеру, чтобы по команде снизу «орать благим матом». Сам Леонтий Петрович с Русецким, взятым ради объективности опыта, проникли в квартиру сильно пьяного джентльмена. Он за это время уполз в глубь квартиры по коридору и лежал теперь виском на холодном кафельном полу своего туалета. Кроме него, в квартире никого не было.

– Давай! – скомандовал Леонтий Петрович Бухову и, когда тот побежал наверх, прикрыл дверь чужой квартиры.

Уже через несколько секунд стало ясно, что производимый эксперимент приносит ощутимые результаты. Половина жильцов из всех квартир, от девятого до первого этажа, высыпала на лестничные площадки – кто с тесаком, кто с монтировкой, кто держа своего рычащего кобеля за ошейник.

Выглянув в глазок, Леонтий Петрович холодно констатировал:

– Признаться, имеет место неудача.

Русецкий, тупо разглядывавший своего учителя, вдруг предложил:

– А давайте мы тоже покричим. Может, Саня нас тоже услышит.

Не успел отговорить его Леонтий Петрович, ведь исследовательская ценность этого крика была равна нулю. Могучий «отморозок» задрал голову, и из горла его полилось хриплое, угрюмое гудение. Жалобно косясь на своего ученика, Леонтий Петрович приложил ладонь к щеке и затравленно подумал: «Господи».

Хозяин ангажированной для эксперимента квартиры, с трудом оторвав висок от кафеля, начал страдальчески подвывать незваному гостю.