Текст книги "Дневники. 1913–1919"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

28 ноября. Понедельник. Начал чтение лекций в Богословско-Педагогическом институте361. Не знаю, что сказать о нем, и что вообще из этого дела выйдет. У нас обедал И. В. Попов, подаривший мне свою обширную диссертацию о блаженном Августине362. Он только что из Петрограда, куда ее отвозил. Он виделся с Бенешевичем и передал их негодование по поводу конкуренции, которую будто бы мы делаем им с своим журналом «Исторические известия»363. Вечер я провел за корректурой статьи «Детство Петра Великого» для «Русской старины».

29 ноября. Вторник. Все утро за корректурой статьи для «Русской старины», которую окончил и отправил. Заканчивал также чтение отчета Львова и составление о нем отзыва. Затем было факультетское заседание, на котором очень долгое время дебатировался вопрос о разрешении принимать к зачету по всеобщей истории семинарий приват-доцента Балл ода по египтологии. Протолокшись на месте около часа, решили его в положительном смысле. Вечером заседание ОИДР, на котором Иловайский сделал сообщение об отношениях Екатерины II к императрице Елизавете – по поводу переписки Екатерины с Вильямсом и дела Апраксина364. Читал статью, предназначенную, очевидно, для «Кремля»365, по корректурным гранкам более часу. Удивительна бодрость этого 85-летнего человека. Была на заседании графиня П. С. Уварова, этим, очевидно, желавшая выказать свое уважение к Иловайскому. Ей тоже лет 80. По окончании чтения эти старцы, коим в сумме более 160 лет, вступили в спор об отношении России к немцам, о немецких принцессах и немцах при дворе и т. д. Уварова высказывала здравые взгляды на нашу какую-то потребность сгибаться то перед тем, то перед другим, если не перед немцами, то перед англичанами.

30 ноября. Среда. Еще с понедельника я почувствовал боль в горле при глотании. Сегодня она очень усилилась, и я весь день не выходил. Работал над биографией. Вечером у нас Маргарита с приехавшим с фронта мужем. В 11 час. вечера позвонил Г. К. Рахманов с сообщением о предложении Германией мира, сделанным торжественно канцлером в Рейхстаге366.

1 декабря. Четверг. Мне стало очень больно глотать. Я плохо спал ночь. Никуда не выходил, делал справки для ответа на антикритику Веселовского. Вечером у меня была повышенная температура 38°. В газетах сообщение о мирных предложениях и резкий ответ Трепова.

2—7декабря. Болел. Два раза у меня был доктор, В. А. Александров, нашедший у меня жабу. Большую часть времени я лежал в кабинете на диване. В пятницу, субботу и воскресенье читал с наслаждением, забывая о болезни, книгу Герье «Лейбниц и его век»367. Но доктор запретил мне такое чтение: так что понедельник, вторник и среду (5–7) я пролежал без всякого чтения.

8 декабря. Четверг. Первый день, как у меня нормальная температура. Но при этом страшная слабость. Ничего не мог делать, хотя, впрочем, написал часть ответа Веселовскому, и большую часть дня лежал.

9 декабря. Пятница. Продолжается состояние большой слабости. Заходил ко мне Д. Н. Егоров. Я читал книгу Герье. Из дому не выходил.

10 декабря. Суббота. Чувствую большую слабость. Выходил немного погулять. Писал ответ на Веселов[ского].

11 декабря. Воскресенье. Докончил переписку ответа Весел овскому. Вечером у меня были Д. Н. Егоров, Готье и Марг. Мих. Егорова с дочерью Адочкой. Л[изы] не было дома. Вечер прошел оживленно. Готье прочитал ругательную статью Мельгунова против «Исторических известий»368.

12 декабря. Понедельник. Утром выходил погулять. Затем читал изящно написанный отчет Голубцова. Вечером был у меня Вл. А. Михайловский. Боюсь, как бы мирные предложения Германии, а затем Соединенных Штатов369 не сделали бы своего дела, т. е. не вызвали бы поворота к миру. Для нас мир столь унизительный, когда даже какой-нибудь Радославов в Национальном собрании говорит о нас свысока, – был бы несчастием. Если бы в скором времени после него и не возникло войны, то все же нескольким поколениям пришлось бы жить с подавленным состоянием духа, все равно как французам после 1871 г.370 Мы на каждом шагу будем встречать тогда препятствующую сильную лапу Германии и будем испытывать чувство бессильной злобы. Что это будет за жизнь!

13 декабря. Вторник. Утром я возобновил работу над Петром; но сделал очень мало, так как писал еще отзыв об отчете Голубцова. Затем отправился с этим отчетом на факультетское заседание. М. К. [Любавский] рассказывал мне о совете на Богословских курсах, где обсуждались программы и учебный план курсов. Заседание было чисто деловое. Из вопросов сверх обычного порядка был вопрос об устранении из приват-доцентов Назаревского, старшего хранителя Музея искусств371, попавшего под суд за растрату денег музея. Решено просить попечителя [А. А. Тихомирова] об устранении его на время суда. Савин обратил внимание факультета на поползновение юридического факультета взять себе библиотеку М. М. Ковалевского, отказанную им в завещании всему Университету. Решено оказать сопротивление, причем М. К. [Любавский] выяснил скрытые мотивы этого поползновения. Профессора юридического факультета, лишаясь с 1 января 1917 г. гонорара, хлопочут теперь об устройстве при своем факультете как можно большего количества учебно-вспомогательных институтов, чтобы занимать платные должности их директоров. Размениваются на мелкую монету. После заседания Грушка рассказывал о своем визите к Герье по поводу желания последнего поместить в «Исторических известиях» его анонимную рецензию на Виппера. Дело все же еще не совсем улажено.

14 декабря. Среда. Утро занимался Петром. После завтрака ходил подписываться на «Русские ведомости» и на «Русское слово» и ужасно устал. Все еще я чувствую какую-то большую слабость. Государственная Дума все менее занимается законодательством и все более обращается в митинг для произнесения речей против «власти». «Борьба с властью» – это теперь всеобщий лозунг. Шингарев в заключение своей революционной речи кричит при громе аплодисментов, что он говорит «во имя борьбы с властью»372. Мы дошли до величайшего разврата, крича такие слова. Власть существует для того, чтобы ей повиноваться, а не для борьбы с нею; если этого не признавать, если смотреть на «власть» как на мишень для нанесения ей ударов, то далеки ли мы до анархии? Крепко надеюсь на здравый смысл великоросса, создавшего многовековым трудом эту власть.

15 декабря. Четверг. Довел биографию Петра до въезда его во владения курфюрста Бранденбургского373 3 мая 1697 г. Был в университетской библиотеке, искал указатель литературы о Петре Великом Минцлова374, но этой книги, увы, в нашей библиотеке не оказалось, а между тем это – издание Публичной библиотеки375. Вечером было собрание редакционного комитета у Д. Н. Егорова. Решено было на инсинуации Мельгунова ответить презрительным молчанием. Был Веселовский, который все же поддерживал Мельгунова.

16 декабря. Пятница. Над русскою землею нависла какая-то темнота. Утром до 10 часов так темно, что ничего делать нельзя. На фронте – вялое затишье, скорее с неудачами для нас, чем с успехами. Внутри гниль, уныние, дряблость и революционная лихорадка, гнилостная революционная лихорадка. Когда натиск на министерство в Думе не удался, выдвинуты были московские съезды, назначенные на 9 и 10 декабря, якобы по «продовольственному вопросу», но на самом деле для провозглашения тех же самых резолюций в еще более резкой форме. Когда съезды не удались, были запрещены, в Думе кадеты начали фокусничать, чтобы так или иначе огласить по поводу запросов революционные резолюции съездов. Министерство потребовало закрытых дверей; оглашение не удалось. Тогда Милюков, совершенно как фокусник, предложил поставить на повестку обсуждение какого-то еще в июле предложенного «вопроса» об отношении правительства к земскому и городскому союзам, чтобы по этому поводу заговорить о «московских событиях», как стали называть запрещение съездов (подумаешь!). Министры ответили отказом обсуждать теперь «вопрос»376. Обсуждение его назначено было на 15, но заседание в этот день ушло на исключение поляка Лемницкого [41] , передавшегося Германии и действующего теперь в Варшаве против России. С гнусными речами в его защиту выступили наши левые, показавшие, что понятие «отечество» им чуждо. Речи совершенно революционного характера о «народе», который будет когда-то судить членов думского блока!377 Скверно.

Был в Румянцевском музее у Ю. В. Готье за книгами. Вечер дома за книгой Верховского.

17 декабря. Суббота. Утро занят был работой над биографией – переводил документы о приеме Петра и посольства в Бранденбурге, и это продолжалось до 2 час. Обедал у Д. Н. Егорова с приехавшей из Петрограда ученой дамой И. И. Любименко, очень живой и интересной особой. Мы беседовали между прочим о предмете ее занятий: отношениях Англии с Россией в XVI и XVII вв. Вечером сегодня заседание Исторического общества для продолжения прений по докладу Веселовского, но я не пошел туда, т. к. дело Веселовского мне крайне надоело.

18 декабря. Воскресенье. Сенсационнейшее известие об убийстве Распутина, который почему-то на эзоповском языке газет все время называется «лицом». Из намеков газет видно, что в «убийстве лица» принимали участие великосветские молодые люди и между прочим князь Юсупов, женатый на великой княжне378. Версии самые сбивчивые и пока неясные. Вечером я был у Богоявленских, где разговор о происшествии с «лицом».

19 декабря. Понедельник. Утро за работой, прерванной появлением полотеров. Чтобы уйти от этого разгрома, мы с Миней отправились покупать альбом для марок, что должно составлять для него подарок к Рождеству. Только что вернулись, пришел Д. Н. Егоров с корректурой ответа Веселовскому. Он мне помог сделать перевод нескольких трудных мест из немецких документов, приложенных к книге Поссельта379. Я заходил к нему около 6 час. возвратить корректуру. Вечер дома за книгой Герье.

20 декабря. Вторник. Газеты полны подробностей об убийстве Распутина, заслоняющих все остальное. Незамеченной прошла отставка Жоффра во Франции и переход там верховного командования в руки особого «малого кабинета», состоящего в большинстве из штатских лиц380. Я все еще чувствую себя слабым. Сегодня прошел до Кузнецкого моста и обратно, чтобы застраховать выигрышный билет, и устал так, что после завтрака принужден был лечь отдохнуть. Вечером – заседание Общества истории и древностей с докладом Готье об одном из проектов графа П. И. Шувалова. Членов было, вероятно из-за сильного мороза, всего 9 человек. В 10 час. вечера я был уже дома и читал до 12 книгу Верховского.

21 декабря. Среда. Утро за работой над Петром. Заходил ко мне оставленный при Университете Рыбаков по своему делу и между прочим сообщил мне происходившее в заседании Исторического общества, на котором я не был. Оказывается, Яковлев в числе недостатков книги Веселовского указывал на то, что автор не сравнивал русского кадастра с кадастрами Диоклетиана и Карла Великого! Подобной глупости от А. И. [Яковлева], несомненно, умного человека, я никак не мог ожидать.

Весь день дома за чтением. Стоят довольно сильные морозы, хотя и не трещат. Трещит зато министерство по всем швам. Сегодня известие о выходе в отставку министра юстиции Макарова381.

22 декабря. Четверг. В деле Распутина грязь состояла не в самом Распутине, а в том, что были пресмыкающиеся, обращавшиеся к нему с разного рода просьбами, и были подлецы, которые по его запискам и рекомендациям спешили эти просьбы исполнять. Если бы этого не было, он был бы безвреден. Какое кому дело до верований, до того, что находились великосветские дамы, считавшие его воплощением Бога-Саваофа?

Умер проф. Снегирев, о котором по его бодрому виду красивого старика никак нельзя было думать, что близок к смерти. Вот два старые светила медицинского факультета, ушедшие от нас один за другим: Поспелов и Снегирев. Утро за Петром. Вечером чтение Верховского.

23 декабря. Пятница. Годовщина смерти бабушки382. Мы с Миней вспоминали о ней утром.

Все утро до третьего часа за работой. Заходил затем к казначею университета занести ему мою брошюрку «Конституционное движение 1730 г.»383, которая нужна его дочеригимназистке для сочинения. Он очень благодарил. Вечер провел у Богоявленских, где были Егоровы и Холь. С. К. [Богоявленский] достал пива, и мы с удовольствием выпили напитка, которого давно не приходилось пробовать. Разговоры, разумеется, о текущих событиях. Весьма печальная сторона в деле Распутина та, что его как «простеца» и святого человека выдвинул православный епископ, ректор Петербургской духовной академии Феофан. Другие епископы выдвигали других «простецов»: у епископа Гермогена был какой-то «блаженный Митя». Разве католический священник или епископ, заметив страдающую христианскую душу, ищущую опоры, подставит ей какого-нибудь «простеца»? Ясно, что он сам постарается сделаться ей опорой и возьмет ее в свои сильные направляющие руки. Не оттого ли наши епископы отказываются брать заблудшее овча на рамена свои, что они в сущности чиновники, подписывающие бумаги и чуждые горячего религиозного порыва?

24 декабря. Суббота. Читал Дройзена «Geschichte der Preussischen Politik», т. IV384, о курфюрсте Фридрихе III, свидание с которым Петра я описываю. Затем в 4 ч. дня был у Егорова, где было собрание по случаю приезда из Петрограда проф. А. А. Васильева, византиниста. Были Любавский, Савин, Готье, Пичета, Богоявленский и я, беседовали за чаем. В 6 часов у Мини была елка. Вечер по обычаю я провел у Холей.

25 декабря. Воскресенье. Миня получил подарок, о котором мечтал: альбом для коллекции марок. Я положил его на стуле у его кровати ночью. Весь день дома за книгой Дройзена. Звонил по телефону Д. Н. Егоров с известием, что ему предлагают профессуру в Томском университете, где образуется филологический факультет. Вечером у нас обедал Вл. А. Михайловский. Он прочел мне свое письмо в редакцию «Русских ведомостей» с протестом против произведений Андрея Белого385.

26 декабря. Понедельник. Все утро и весь день до шестого часа читал книгу Дройзена. В шестом часу пришли ко мне племянники Миша, Шурик и Котик, пили чай и беседовали. Лиза с Миней были у Карповичей. Вечером стал звонить по телефону Д. Н. Егоров, чтобы я приходил к нему. Я сделал ему предложение прийти к нам с Марг. Мих. [Егоровой] и с барышнями. Это ему было очень по душе, но он все-таки нашел, что молодые люди должны первые прийти к девицам, и мы, признав этот резон основательным, отправились к нему вчетвером. Вечер провели весело: было много смеха и шуток. Отдыхаем второй день без газет. Сильнейшая вьюга, так что двигались по улице с трудом.

У меня была девица Шацких, работающая в архивах над бумагами Сперанского. Она рассказывала мне о своих занятиях и знакомствах в Петрограде.

27 декабря. Вторник. Все утро за чтением Дройзена. Кчаю пришла Маргарита, а к обеду Холи. Мальчики вступили в ту полосу умственного развития, когда спорят о том, наука ли история, и говорят о преимуществах естествознания перед словесными науками.

28 декабря. Среда. Всю рабочую часть дня, т. е. с утра до 51/2 вечера, провел дома за книгой Дройзена. Вечером обедал у Г. К. Рахманова, в обществе Н. И. Романова, Кизеветтера, Давыдова, супругов Новгородцевых, Лейста и М. К. Любавского. Обсуждались события сегодняшнего дня: отставка Трепова и назначение на его место Н. Д. Голицына и отставка Игнатьева с назначением на его место Кульчицкого386. Кабинет опять трещит и валится, вызывая тревоги и опасения. Кизеветтер сообщал рассказы Маклакова о подробностях убийства Распутина. Все-таки много говорилось и лжи. Теперь каждый, кто приходит или кого встретишь, непременно сообщит две-три лжи. Игнатьев – добрый, благодушный, отзывчивый человек, и в этом его привлекательные, но в то же время и слабые стороны. Он, надо сказать, порядочно пораспустил школу, и если бы так пошло дальше, может быть, она бы и совсем расшаталась. Каждый студент, провалившийся на экзамене, мог к нему поехать, он его принимал и выслушивал, а затем в университете получалась бумага из Петрограда. Он без всякой меры давал евреям всяческие разрешения. Он шел на поводу у думского кружка, считающего себя компетентным в деле народного образования и придумавшего сумбурную реформу средней школы. Он внес в Думу проект университетского устава с весьма странным параграфом о трехлетнем курсе387. Но он провел отмену гонорара, и за это профессора-филологи помянут его с благодарностью. Это – доброе сердце, а в Министерстве народного просвещения давно уже не было сердечной теплоты, которая чувствовалась при нем, а может быть, и никогда до него ее не было.

29 декабря. Четверг. Утром заходил на почту получить деньги, высланные Академией, а затем был в Сберегательной кассе, чтобы отдать эти деньги на военный заем. Итак, всего в займах у меня 33 тысячи рублей.

Читал дальше Дройзена. Вечером был в концерте, устроенном в Политехническом музее388 в пользу какого-то общества389. Меня вытянула туда Л[иза], и очень сожалею. Незанимательно, скучно и очень долго. Вернулись домой в час ночи.

30 декабря. Пятница. Получил письмо от Б. Л. Модзалевского в ответ на мое письмо, отправленное еще, помнится, в октябре. Из этого видно, по крайней мере, что дело не к спеху. Письмо все же выбило меня из колеи. Я ожидал отказа на мои предложения и тогда получил бы свободу издавать биографию Петра независимо от словаря. Это развязало бы мне руки, и я мог бы предаваться труду без всякой спешки. Модзалевский пишет, что великий князь [Николай Михайлович] согласен отвести на биографию Петра особый том, но против того, чтобы издавать его выпусками390. Это очень меня связывает и заставляет спешить. В письме далее излагается просьба прислать уже написанное, чтобы начать печатание тотчас же. И это все против моего обыкновения печатать работу только когда она вся закончена. Неприятно.

31 декабря. Суббота. Утро за работой над биографией. После прогулки – чтение и так до 9 час. вечера. Затем к нам собрались все Богословские, а также пришли экспромтом Д. Н. Егоров с М. М. [Егоровой], и мы встречали Новый год в оживленной компании. Не спал, был за столом и более всех суетился Миня. Вместо шампанского мы пили лимонную воду. Разошлись в третьем часу ночи. Так кончился у меня 1916-й год, в который я не пропустил ни одного дня без этих заметок, за исключением тех дней, когда лежал больной.

1917 год

1  января. Воскресенье. Что то даст нам наступивший год? Надо надеяться, что часть этого года будет мирной. А внутри? Всякие ползучие слухи отравляют меня и приводят в какое-то подавленное состояние. Все время ждешь, что вот-вот должна совершиться какая-то катастрофа. Я хочу даже у себя в квартире вывесить объявление: «Просят не сообщать непроверенных известий».

Никто у нас не был, и я никого не видал. Встали мы после встречи Нового года поздно. Работать я не мог; читал беллетристику в сборнике «Стремнины»1, очень бездарную. День, надо сказать, пропащий.

2 января. Понедельник. Меня позвал к себе обедать С. П. Бартенев с тем, чтобы побеседовать об его издании «Кремль» – в 2 ч. дня. Обед был подан только в четвертом, так что я пробыл у них до седьмого часа, а потом отправился к Богоявленским за Миней, и вернулись в одиннадцатом часу вечера. Опять день погибший. У Бартеневых настроение подавленное – все в ожидании каких-то грядущих событий. Не верят они и в возможность скорого окончания войны.

3 января. Вторник. Большую часть дня был дома за книгой Дройзена, которую и кончил. Мысль все время о текущих событиях и о возможных последствиях взятого так круто поворота вправо.

4 января. Среда. Ушел военный министр Шуваев; министр финансов получил продолжительный отпуск2. Уж лучше бы сразу переменился весь состав кабинета, чем этот ползучий, продолжительный кризис, угнетающий и раздражающий публику. Утро в работе над биографией. Затем читал книгу Верховского3. Как дамоклов меч надо мной висит рецензия на книгу Гневушева4 для ОИДР. Вечером я был у Карцевых отдать деньги и бланк для подоходного налога. Сам Карцев только что вернулся от сына с фронта, где провел несколько дней праздников, и рассказывал разные подробности о жизни в окопах и землянках. Он подряд несколько вечеров был приглашаем на разные празднества в офицерских собраниях, а Новый год встречал в штабе дивизии с шампанским. В продовольствии там поразительное изобилие. Ну и отлично, что армия так хорошо снабжена, а мы в тылу можем и потерпеть. Вся семья Карцевых настроена революционно, и это теперь общий психоз. Происходит нечто подобное тому, что Англия переживала во второй четверти XVII в., когда все общество было охвачено религиозной манией. С тою разницей, что у нас мания политическая. Там говорили тексты из Библии и пели гнусавыми голосами псалмы. У нас вместо текстов и псалмов – политические резолюции об ответственном министерстве, и политические клеветы, высказываемые гнусными голосами, и надежды на переворот, с близорукими взорами в будущее. Ослепление состоит в том, что кажется, что введи ответственное министерство – и вот устранится продовольственный кризис, и мы будем одерживать победы. Наивно! А сколько лжи и клеветы! Не понимают, что революции в цивилизованных странах проходят по-цивилизованному, как в 1688 г. или 18305. А ведь у нас политическая революция, как в 1905, повлечет за собой экспроприации, разбои и грабежи, потому что мы еще не цивилизованная страна, а казацкий круг Разина или Пугачева. У нас и революция возможна только в формах Разиновщины или Пугачевщины.

5 января. Четверг. Биография. После завтрака заходил к нам Алексей Павлович [Басистов]. И он также политически рвет и мечет, негодует и т. д. Редко когда было такое общее единодушное негодование и недовольство, как в наши тяжелые дни. Конечно, тут имеют значение и нервные системы, расстроенные двумя с половиной годами войны и всяческими кризисами и недостатками. В «Русском слове» я сегодня прочел, что в. кн. Николай Михайлович «покинул» Петроград и выехал в свое имение в Херсонской губернии «на продолжительный срок». Это похоже на недобровольное удаление!6 Город Тверь оказался без хлеба – вот это обстоятельство, если то же случится и в других городах, пожалуй, всего опаснее. Читал Верховского и недоумеваю, почему Гидулянов так резко отзывался об этой книге.

6 января. Пятница. День как обычно. Утро над биографией. Затем книга Верховского. Вечером были с Л[изой] у Богословских. Известие об отсрочке Думы и Совета7. Этим только откладывается, но не устраняется конфликт. В месяц не успеют ничего сделать, чтобы приобрести сочувствие. Ну, все же, может быть, будет спокойнее; по крайней мере не будет этого истерического крика с думской кафедры.

7 января. Суббота. Хотя уже время приниматься за рецензию на книгу Гневушева, все же я не могу оторваться от работы над биографией Петра и сегодня читал описание въезда в Кенигсберг, составленное церемониймейстером Фридриха III Бессером8. Известие от Елагина о необходимости нового издания первых двух частей учебника. Был у нашей дачной хозяйки М. В. Флинт вручить ей задаток. Вечером читал Мине главу из «Мертвых душ» о Собакевиче. Читал Верховского.

8 января. Воскресенье. В газетах прекрасно написанный рескрипт на имя председателя Совета министров князя Н. Д. Голицына о направлении деятельности правительства: продовольствие, железнодорожное строительство и устроение, прямое отношение к законодательным учреждениям, содействие правительству земств – вот программа, развертываемая рескриптом9. Как будто положение начинает проясняться и сгустившиеся тучи расходятся. Утром я был на картинной выставке союза на Покровском бульваре. Кроме нескольких картин Жуковского и Средина, изображающих комнаты дворцов и помещичьих домов действительно мастерски10, ничего мне у этих художников не понравилось. Кричащая яркость красок, мазня и плохой рисунок – вот их отличие. Краски и только краски, красочные яркие пятна, в этом, по-видимому, и заключается смысл их картин. Я всецело на стороне старых передвижников с их, может быть, и литературными, но верными картинами. Оттуда домой пешком по линии бульваров. Весь день затем дома за книгой Верховского. Чтение прервал только оставленный при Университете Лютш, приходивший со своей программой. Толку от него не жду. Может быть и обманываюсь.

9 января. Понедельник. Утро за биографией, от которой все не могу оторваться для книги Гневушева. Затем весь день за книгой Верховского. Получил письмо от К. Д. Чичагова с вопросами о нашем журнале, на который он подписался по публикации в «Речи». Вечером, когда я выходил прогуляться, Д. Н. Егоров по телефону сообщил тревожную весть, что будет забастовка на водопроводе, почему у нас тотчас же сделали запасы воды. Но вода все время после и всю ночь действовала исправно. Подобное может быть 12-го в день предполагавшегося созвания Думы. До чего все нервны и до чего Д. Н. [Егоров] особенно восприимчив ко всякого рода непроверенным слухам. Третий год живем в нервном возбуждении; этим такая чрезмерная восприимчивость и объясняется.

10 января. Вторник. Был на Передвижной выставке, помещающейся на Никитской в старинном большом барском доме графов Паниных11. Получил удовольствие от жанров В. Маковского и пейзажей Дубовского и Волкова. Но много и мазни в новом вкусе. Вечером было собрание редакционного комитета «Исторических известий» сначала у В. И. Герье – по поводу годовщины основания журнала и деятельности Исторического общества. Говорили о появившемся сегодня в газетах новом длинном, написанном в стиле лекции, но ясном и точном новом заявлении Вильсона по поводу заключения мира12. Как-никак, а в сущности переговоры о мире уже начались. Вероятно, они и придут со временем к концу, может быть, впрочем, и после какого-нибудь крупного сражения – во всяком случае, в недалеком будущем. Герье я нашел довольно бодрым и свежим, очень интересующимся политическими новостями. После чаю у него мы переправились к Д. Н. Егорову и там просидели довольно долго, обсуждая разные журнальные дела. Сегодня вышла последняя (двойная) книжка журнала. Так первый год его существования закончен.

11 января. Среда. Все рабочее время с утра до 4 ч., а затем и вечером ушло на чтение книги Верховского, которую и окончил. Это около 800 страниц огромного формата и мельчайшего шрифта. В эту книгу целиком включены и некоторые прежние сочинения Верховского, издававшиеся брошюрами. Во введении дано изложение предыдущей литературы, но в обширнейших размерах. Не обойдены и историки, писавшие по общей истории Петра Великого, и даже те, кто совсем не касался церковной реформы Петра. В самом изложении обширные выписки из философов XVII века, чтобы показать влияние их идей на Петра.

12 января. Четверг. Празднование Татьянина дня. Облекшись, к великому удовольствию Мини, в мундир и все регалии, весьма, впрочем, немногочисленные13, я по обычаю отправился в церковь. Профессоров в нынешнем году за богослужением было почему-то гораздо меньше, но церковь была полна народа. Акт справлялся по случаю переделки актовой залы в Богословской аудитории. После обедни до акта мы пили чай и закусывали в Большой профессорской. Опять я был удивлен нахальством Бороздина, если только можно еще ему удивляться, зачем-то и неизвестно на каких основаниях пришедшего в профессорскую и усевшегося за стол против попечителя [А. А. Тихомирова]. Сколько же преподавателей гимназий в Москве, почтенных, заслуженных, и никто не решается лезть без приглашения! Речь Лопатина была на редкость интересна. О таких старых, вечных вопросах, как бытие Бога, бессмертие души, он говорил с необыкновенной тонкостью, остроумием и ясностью. Я с наслаждением следил за его речью, что редко бывает на актах. Следовал обычный отчет М. К. [Любавского], причем при упоминании благодарности графу Игнатьеву студенческая молодежь, наполнявшая хоры, разразилась бурной овацией, аплодисментам и стучанью ногами, казалось, не будет конца. После отчета поднялся присутствовавший на эстраде преосв. Дмитрий Можайский и сказал несколько слов, довольно неожиданно, о все более замечаемом единении веры с наукою и сюда присоединил благодарность Университету за то, что некоторые профессора согласились читать лекции на Богословских женских курсах. Пропет был певчими гимн – это был момент довольно тревожный по нынешним временам; можно было ожидать какой-нибудь выходки. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Вечером был обед в «Праге» с обычными тостами, все как и раньше, за исключением качества обеда и цены: первое было много хуже, вторая намного выше – 12 руб. Я сидел с Челпановым, Грушкой, Лопатиным, Готье, Плотниковым и Вагнером. Разговор не касался внутренней политики – и это было приятно. Виделся в общей зале с Г. К. Рахмановым, меня вызывавшим.

13 января. Пятница. Принялся за чтение книги Гневушева для составления разбора ее на премию Иловайского14. Это студенческое сочинение, удостоенное медали, написанное до 1905 г., по-видимому, тогда же начатое печатанием, а теперь в значительной степени устаревшее. Как раз Новгороду после его завоевания особенно посчастливилось в нашей литературе: вышли работы Грекова, Андрияшева, Курца, и все это у Гневушева, книга которого выходит после этих книг, оставляется без внимания15. Вечером читал Мине «Капитанскую дочку» с величайшим наслаждением. Чем больше и больше читаешь Пушкина, тем больше удивляешься колоссальности этого дарования. На закате жизни он еще более нравится, чем в юности. Начал также «Засечную черту» Яковлева.

14 января. Суббота. Утро за книгой Гневушева, работа над которой была прервана приходом Котика, принесшего мне часть Новгородских писцовых книг. У нас обедал Д. Н. Егоров, зашедший со мной повидаться. Никаких особых новостей не сообщал. Вечером опять чтение Пушкина с Миней, а затем продолжение «Засечной черты».

15 января. Воскресенье. Утром, поднявшись довольно рано, сделал большую прогулку по скверу Девичьего поля, наслаждаясь великолепной слегка морозной погодой. С 11 час. почти непрерывно работал до 6-го часу над книгой Гневушева, убеждаясь все более в том, какая это устарелая и плохая книга. В 6 отправился к Богоявленским за Миней. Они заняты всецело разговорами о купленном ими имении.

16 января. Понедельник. Звонил по телефону Феноменов, объявивший, что будет держать следующий экзамен 7 февраля. Вероятно, будет так же слаб, как и в прошлый раз. Лекция на Богословских курсах, которую прочел, т. е. проговорил, кажется, не без живости. Мне очень нравится обстановка: масса света, чистота поразительная, новое удобное здание. В зале, когда я входил, раздавались звуки музыки и пения. На втором часе присутствовал преосв. Дмитрий. Виделся с Матвеем Кузьмичом [Любавским]. После лекции был подан чай с великолепными сливками и с какими-то чистыми, белыми булочками и ватрушками домашнего печения – по нынешним временам это большая редкость. Вообще чистота, порядок и хозяйственность – вот черты Скорбященского монастыря. Так как он совсем на краю города, то поездка туда – вроде загородной прогулки. День был ясный, немного морозный. Из монастыря я сделал путь до дому пешком. Вечер провел вдвоем с Миней. Прочли три главы из «Капитанской дочки», а затем, когда он улегся и в доме настала вожделенная тишина, я погрузился в «Засечную черту». Вторая глава слишком сыровата. Это подготовка для обобщений, но без обобщений.