Текст книги "Дневники. 1913–1919"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

17 января. Вторник. Все утро за книгой Гневушева, в которой открываю чудеса, побуждающие меня думать, что она написана в пьяном виде. Был затем в Университете, где был полукурсовой экзамен. Вернувшись, опять работал до 7 часов. Вечером читали с Миней «Капитанскую дочку», а затем я продолжал «Засечную черту». Сегодня первый большой мороз -21° и порывистый резкий ветер.

1.  января. Среда. Опять сильный мороз. Тем не менее я с удовольствием сделал в день две прогулки, дыша морозным воздухом. Проведен день, как и вчера, за дальнейшей работой над книгой Гневушева, а вечером читал Яковлева. Наш народный язык не чужд все же тех элементов, которые составляют признак декадентства: «пылкий мороз» – народное выражение, а не напоминает ли оно «звонко-звучную тишину» и не есть ли это то же, в конце концов, что и «горизонты вертикальные»?

2.  января. Четверг. Исполнилось 21/2 года грандиозной войны. Образовалась уже какая-то привычка к военному положению. Ясного конца не предвидится, хотя, в сущности, нотами Вильсона16 начаты мирные переговоры. Работал, как и вчера над книгой Гневушева, все более и более убеждаясь в ее негодности. Заходил ко мне оставленный при Университете Сергеев17 для выработки программы. После чаю прогулка по морозному воздуху. Вечер за «Засечной чертой».

20 января. Пятница. Утро за Гневушевым. Первый в весеннем полугодии семинарий на Высших женских курсах, хотя еще и не в полном составе слушательниц. Перед отходом на Курсы позвонил ко мне по телефону Е. А. Сосницкий, мировой судья из Таврической губернии, бывший офицер Самогитского полка, с которым мы встречались на незабвенных «средах» у Воздвиженских18. Я позвал его к себе сегодня же вечером и пригласил также А. П. Басистова, к которому Сосницкий питал в те времена особое уважение и симпатию. Мы вспоминали Воздвиженских и весь тогдашний кружок. Сосницкий просил меня посодействовать ему в поступлении на юридический факультет вольнослушателем, для чего он взял отпуск.

21 января. Суббота. Опять мороз -20°. Возобновил чтение лекций в Университете при температуре в +10° и всего при 5—10 слушателях. Совсем нет еще студентов; очевидно, иногородние не приезжали в Москву из-за дороговизны, а здешние заняты разными службами в земском и городском союзах и т. д. Все же я читал два часа в большой зале. После лекции был у казначея получить увеличенное жалованье, достигающее теперь все же некоторой ощутительной суммы – 491 рубль в месяц. В зале правления виделся с М. К. Любавским и говорил ему о Сосницком. М. К. [Любавский] делился со мной впечатлениями от книги Яковлева. Вечером у нас погасло электричество: сломались какие-то пробки, соединяющие наш провод с главным, и мы некоторое время сидели в темноте, при лунном свете, чтобы не жечь свечей, которых у нас только 4 и которых совсем нет в продаже. Вечер 8—11 я провел у Ю. В. Готье на собрании наших оставленных при Университете «друзей науки», обсуждавших разные вопросы, относящиеся до библиографического отдела журнала. Из старших, кроме меня, были Егоров и Пичета. Обсуждение шло очень живо и дельно. Возвращались домой с Егоровым и разговаривали о возвращении в Университет А. Э. Бориса19. Я выражал удивление, почему «Русские ведомости» не начинают обычной в таких случаях травли.

22 января. Воскресенье. То, отсутствию чего я вчера удивлялся, началось. Началась травля А. Э. Вормса за возвращение его в Университет. Кампанию открыли «Русские ведомости», где сегодня появилась статья Кизеветтера. Тут слова о том, как Вормс, «посыпав главу пеплом», возвращается в «казенный университет», что уход предпринимался сообща, что, следовательно, и возвращение должно быть не индивидуально, что Вормс должен был объяснить товарищам мотивы своего возвращения. Ушедшие ушли потому, что не могли, оставаясь, сохранять человеческое достоинство и т. д. Интересно, кто это выбрал Кизеветтера в цензоры нравов? Вот он кадетский деспотизм: не смеешь ничего предпринять индивидуально без благословения кадетского коллектива. Вот она, партия народной свободы! И какой вздор что «исход» предпринимался коллективно. Как можно серьезному историку так нагло лгать в газете. Уходили в 1911 г. именно индивидуально, каждый решал этот вопрос для себя. Кроме всего прочего, оказывается, что ушедшим принадлежит «монополия» человеческого достоинства. Мороз сегодня -25°. Тем не менее я с большим удовольствием сделал утреннюю прогулку. Затем весь день за книгой Гневушева, которую кончил. Вечером читал проект нового университетского устава и объяснительные записки к нему20.

23 января. Понедельник. Сенсационное известие в газетах о разрыве дипломатических сношений между Германией и Соединенными Штатами по поводу объявленной Германией беспощадной подводной войны21. Итак, Германия – против всего света. Борьба вступает в самый напряженный и последний фазис. Читал на Богословских курсах и оттуда возвращался пешком при сильном холоде и вьюге. Дома гасло опять электричество. Вечером читали с Миней Гоголя (ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем).

24 января. Вторник. Утро за книгой Грекова22, которую надо сравнивать с книгой Гневушева в рецензии. Какая разница! Прекрасно написанная книга. Факультетское заседание, первое в этом году. М. К. Любавский прочел отзыв о диссертации Яковлева, в котором похвалу формулировал в казенных словах «ценный вклад в науку», а отрицательные стороны книги: перегрузку цитатами, излишнюю доверчивость к «отпискам» и совершенную необоснованность заключения – развил подробно. Я указал на необычность приемов составления книги; автор говорит не своими словами, а документами. Если исключить выписки документов – своего текста останется стр. 25–30, текста чисто механически-соединительного. В дальнейшем ничего особенного не было. Челпанов представил к баллотировке четырех приват-доцентов на различные должности в Психологический институт. М. М. Покровский по этому поводу припомнил о плохом ответе Экземплярского – одного из этих представляемых – на магистерском экзамене по латинскому языку. Челпанов обиделся и нехотя возражал, что это не имеет отношения к должности библиотекаря, на которую Экземплярский баллотируется. При баллотировке он, однако, получил 7 и 7 голосов и, стало быть, не был избран. Вечер дома. Читал Мине Гоголя, а затем опять за книгой Грекова.

25 января. Среда. Утро за рефератом студента Троицкого «О закупах» к просеминарию, затем читал Грекова. Просеминарий при 5 студентах и при температуре северного полюса. Беседа с Грушкой о деле Сташевского, которое поднялось в Совете Киевского университета и раздуто вновь газетами. Совет единогласно постановил предложить ему подать в отставку. Вот плоды излишней мягкости графа Игнатьева: это надо было сделать тогда же после раскрытия воровства. Теперь вышло, что человек карается за свой поступок дважды23.

26 января. Четверг. Утро за подготовкой к заседанию Исторического общества: делал замечания на книгу Яковлева «Засечная черта». Семинарий в Университете в довольно полном составе, было человек 15. После семинария беседа со студентами об «Исторических известиях». Так как все это кончилось около половины седьмого, а заседание назначено было в 8, то я отправился пообедать в ресторан Мартьяныча, и, как оказалось, напрасно. Референт был столь невежлив, что явился в Университет около 9 часов, опоздав на целый час. Начал он с заявления, что очень рад в товарищеской беседе сообщить то, о чем не решился бы сообщить в официальной обстановке на диспуте, чем очень нас заинтриговал. Однако сообщение это заключалось только в коротеньком рассказе о том, как он, работая над «Приказом сбора ратных людей», наткнулся на бумаги, касающиеся Черты. Что тут такого интимного, непонятно. Самый реферат был прочитан отчаянно скучно и неумело. Яковлев своими словами, каким-то лениво-небрежным тоном изложил первую главу, а затем ничтоже сумняся стал читать по книге секретарским голосом и тоном разные документы целиком, как они в ней помещены, и такое чтение продолжалось еще и в двенадцатом часу, когда я бежал, частью от незанимательности доклада, частью из боязни, что заседание окончится часу во втором ночи и испортит мне следующий день. Пропащий вечер!

27 января. Пятница. Мороз опять достиг -20°, к середине дня, однако, температура повысилась до -12—13°. За завтраком у нас случилось печальное происшествие. Миня резким движением, неосторожно выхватил стул, на котором сидела Лиза. Она упала вдруг и ушибла очень больно спину. Миня страшно испугался и долго потом рыдал, думая, что «мама через два часа умрет». Не знаю, как отучить его от этих порывистых движений. Семинарий на Курсах по обыкновению оживленный, хотя это происшествие очень меня отвлекало. Вечером С. К. Богоявленский сообщил мне по телефону подробности окончания вчерашнего заседания Исторического общества. Референт после моего ухода читал еще минут 20. Затем говорили Бахрушин, Егоров, юнец Никольский и еще кто-то, и все это кончилось в половине первого ночи. Я на такие всенощные бдения теперь совершенно неспособен. Читали с Миней «Старосветских помещиков», а затем я продолжал книгу Грекова.

28 января. Суббота. Лекция в Университете о следствиях колонизации, об Андрее Боголюбском и Всеволоде. Студентов больше, человек 25. В «Русских ведомостях», на которые взглянул в профессорской после лекции, – заметка о петербургском Историческом журнале24, рекламирующая. Нашему журналу этого не делали и даже по выходе едва удостоили кисленькой заметки. Из Университета заходил в школу за Миней, и прошли с ним к Храму Спасителя посмотреть на реку. Вечер у Богословских, шахматы.

29 января. Воскресенье. Утром ответил Б. Л. Модзалевскому с предложением сделать две редакции биографии Петра, краткую и пространную, и с тем, чтобы мне Историческое Императорское общество не препятствовало напечатать пространную редакцию на свои средства, а краткая пойдет для словаря25. Ответил также на письмо Пархоменко (из Сухума), спрашивавшего о замещении кафедры русской церковной истории в Академии. Был на заседании в память Карамзина по поводу 150-летия со дня его рождения. Читали Готье, Шамбинаго и Брандт. Готье составил прекрасную речь, стройную, ясную с очень интересными выдержками. Шамбинаго был бледнее и читал много хуже. Брандт указал на значение Карамзина для русского языка, причем критиковал некоторые нововведения Карамзина. Особенно эффектна была критика слова «трогательный» (touchant), которое Брандт находил недостаточно сильным, предлагая заменить его словами «прохватный» или «задевный», что вызвало фурор в зале. Долго мы не могли успокоиться от смеха. Зала (Богословская) была наполнена далеко не вся; а жаль. Прекрасное заседание. Недолгое, ясное и содержательное. Я возвращался домой с Д. Н. Егоровым, который жаловался на тяжесть своего положения, на дороговизну, на то, что ему приходится кормить семерых, и т. д. Вечером они были у нас с Маргар. Мих. [Егоровой].

30 января. Понедельник. Лекции на Богословских курсах. Вечером заседание в ОИДР. Назначены были выборы председателя. Было подано 7 записок за М. К. Любавского и 3 за В. Г. Глазова. Между тем Белокуров уже списался с Глазовым и получил его согласие на баллотировку. Получилось положение весьма тягостное. М. К. [Любавский] стал энергично отказываться от баллотировки, указывая, что Глазов может быть полезен Обществу своим влиянием в Петрограде. Долго думали. Наконец нашли выход: Глазова избрали председателем 8-ю голосами, а М. К. [Любавского] на основании одного из §§ Устава – постоянным заместителем председателя. Все остались довольны. Были: Белокуров, Любавский, Рождественский, С. К. Богоявл[енский], Готье, Шамбинаго, Гневушев, Долгов, Аммон, Сторожев, Чулков, Высоцкий. Я прочел доклад о детстве Петра (статью, печатающуюся в «Русской старине»)26. После заседания ходили ужинать: М. К. Любавский, Богоявленский, Юра [Готье] и я.

31 января. Вторник. Был в библиотеке университетской, делая запас книг, необходимых для работы над Гневушевым, а затем там же в Университете с Г. И. Челпановым мы распределяли студентам пособия. Остальное время дома за книгой Грекова. На дворе бушует вьюга при довольно большом морозе. Это как раз некстати для начала усиленной торговой перевозки по железным дорогам, ради которой сокращается пассажирское движение. Весь январь стояли сильные морозы; этим в значительной степени объясняется недостаток топлива в Москве. Нет угля на газовом заводе, и улицы, освещаемые газовыми фонарями, погружаются теперь каждый вечер во мрак. Светло только там, где действует электричество, и на окраинах города, где керосино-калильные фонари. Заведующий трамваями Поливанов предлагает за недостатком топлива прекратить движение трамваев в 7 час. вечера, т. е. как раз в тот час, когда идет наибольшее движение. Глупее этого трудно что-нибудь было придумать. Я понял бы прекращение трамвая с 11 час., даже с 10 часов вечера, когда жизнь в городе замирает. И это было бы даже полезно, заставляя нас раньше кончать всякие собрания и заседания и раньше ложиться спать. Третий год войны дает себя знать.

1 февраля. Среда. Продолжается сильнейшая вьюга. Кончил книгу Грекова и принялся за книгу киевского магистранта Яницкого, состоящую из таблиц27. Был на просеминарии в Университете – на этот раз уже довольно много студентов. Вечер дома. Миня второй день в постели – у него ветряная оспа. Читал ему «Тараса Бульбу», а затем опять за Яницким.

2 февраля. Четверг. Утром прогулка; затем с 101/2 до 6 ч. чтение, прерывавшееся короткими визитами студента Витвера, участника моего просеминария, желающего подробнее заняться летописями, и Л. И. Львова. Я окончил книгу Яницкого – слишком юношеское произведение. Жаль, что напечатано в таком виде, следовало значительно его исправить; принялся за сочинение архимандрита Сергия «Новгородский уезд Вотской пятины»28 и прочел его все. Вечер у Богоявленских. В газете «Русские ведомости» статья Кизеветтера с руганью против Сташевского, которого ругать теперь очень легко, и с выпадами вообще о профессорах29. Положительно, Кизеветтер считает себя цензором morum [42] и морализирует, как немецкий пастор. Что же он молчал тогда, два года тому назад, когда кража Сташевского была обнаружена и ему, Кизеветтеру, была хорошо и доподлинно известна. Вот была бы заслуга публициста – разоблачить вора. А теперь бросить в Сташевского 150-й камень – не великая доблесть. В «Русском слове» развратнейшее рассуждение о том, что бюджетная комиссия Государственной думы деловито работает над подготовкой бюджета. Газета порицает комиссию, что она занимается работой, а не выступает с речами «о создавшемся положении» или «о текущем моменте»30. Вот до чего можно дойти, до какого извращения понятий. Сколько вреда приносят эти развязные газетные неучи и писаки!

3 февраля. Пятница. Читал статью Загорского о землевладении в Шелонской пятине31. Семинарий на Высших женских курсах. Разговор в профессорской о предпринимательстве наших юристов, собирающихся устроить в Воронеже «филиальное отделение Московского университета». В газетах говорится и об устройстве там историко-филологического факультета. Юристы А. И. Елистратов и Котляревский, оказывается, откровенно заявляли, что это их намерение вызывается желанием восполнить потерянный гонорар. Жаль, что припутан и наш факультет к этой афере. До чего доходит лганье газет! Продолжается травля Сташевского. Вечером был у Карцевых.

4 февраля. Суббота. Лекция в Университете: характеристика северного удела. Студентов больше – человек 30–35. Очень тепло в Университете, +14°. Вечером заходил к А. П. Басистову, чтобы вернуть от него книжки «Богословского вестника», который просит у меня Е. П. Сухотина, говорившая вчера по телефону. А. П. [Басистова] я не застал, он ушел в Девичий монастырь ко всенощной. Затем были у Готье, где были Богоявленские, Егоров, М. К. Любавский, Яковлев и Шамбинаго. Засиделись до второго часа.

5 февраля. Воскресенье. У меня были: оставляемая при Курсах Кизеветтером Морозкина с программой для магистерского экзамена и Феноменов – по поводу своего второго магистерского экзамена, который он предполагал держать 7 февраля. Я его уговаривал отложить это дело до осени, а тем временем хорошенько позаняться, на что, кажется, он согласился. Утром я вел телефонные переговоры с Е. П. Сухотиной и условился быть у нее в 5 часов, к 5 я к ней пришел. Она вызвала также и Льва Михайловича [Сухотина] из «Земгора»32, и мы провели около часу в оживленном разговоре. Они мне сообщили подробности о совещании предводителей дворянства, на котором Протопопов давал объяснения о своем разговоре с немцем в Стокгольме33. Е. П. [Сухотина], смеясь, называла меня «черносотенником, чернее черного». Очень красивая, интересная и умная женщина.

6 февраля. Понедельник. Итак, я был «в свете». А сегодня был «в монастыре» – на Богословских курсах, где читал лекцию о последствиях введения христианства в России. Морозы все продолжаются. Сегодня -19°. Из монастыря домой пешком – великолепная прогулка. В газетах начата травля обер-прокурора Раева по поводу его участия в одном бракоразводном деле. Хороши «владыки», решившие по настоянию обер-прокурора в три дня дело, которое тянулось три года. Все же нападки, видимо, неосновательные, а нужен во что бы то ни стало скандал34. Кончил дельную статью Загорского.

7 февраля. Вторник. Продолжаются морозы. Сегодня утром -19°. В Москве чувствуется недостаток хлеба. У булочных огромные очереди, и выдают очень понемногу. В очередях шумные разговоры, а иногда и толкотня. Факультетское заседание, главным вопросом которого было вознаграждение внештатных, выслуживших 30 лет профессоров. Вознаграждение это приходится брать из остатков от содержания личного состава, т. е. от свободных экстра-ординатур, и является опасность, что таким образом будет заграждаться путь приватдоцентам, получающим степень доктора, как это и происходит теперь с Шамбинаго. Деликатен был вопрос о выборе между Брандтом и Щепкиным. Решено было прибегнуть к закрытой баллотировке, которая оказалась в пользу Брандта. Но вид Брандта перед баллотировкой, когда он говорил, как он работал и как готов работать и впредь, был довольно жалок. Вообще в этом порядке назначения вознаграждений есть чтото унизительное. Мое мнение такое: выслужил 30 лет и уступай дорогу молодым силам, тем более что, уступив такую дорогу, можно и самому преподавать с приват-доцентским вознаграждением по 300 рублей за час35. Читал Кауфмана – разбор сочинений Нордмана о статистике в русской истории (по Новгородским писцовым книгам)36.

8 февраля. Среда. Утро до 4 час. за работой: окончил статью Кауфмана – разбор Нордмана. Особенно оригинальна и, по-моему, приемлема в ней последняя глава – о системе полеводства. Был в Центральных банях и с грустью узнал о недавней и совершенно неожиданной смерти Василия Ивановича, служителя в той комнате, «Мавританской», где раздевались я, Вальдемар, Шамбинаго, Василенко и целый ряд других знакомых. Он всех нас знал, интересовался нашими делами, был занимательным собеседником. Жаль. Опять та же мысль у меня промелькнула: как часто, видясь с человеком, мы видим его последний раз. Как осторожно и бережно надо обращаться с людьми! Сколько смертей за последнее время! Василию Ивановичу было всего 42 года; он производил впечатление здорового и жизнерадостного человека; никак нельзя было думать, чтобы он страдал такою сердечною болезнью, чтобы так скоро расстаться с жизнью. Каждый из нас носит в себе какую-нибудь тайну, недоступную для других. Если бы знать ее, осторожнее надо бы подходить к человеку.

9 февраля. Четверг. Утром за статьей Помяловского о своеземцах37 – я решил перечитать все, что есть по Новгороду после его покорения. После завтрака ходил в Архив МИД за книгами архимандрита Сергия и «Историческим обозрением»38, где помещена статья Ильинского39. Первой не нашлось ни в Архиве, ни у Белокурова. Был на рождении у Шурика и оттуда должен был проехать в Университет на обсуждение проекта нового устава; но меня не пускали племянники, и я не особенно сопротивлялся, не предвидя никакого толка из разговоров об уставе: едва ли этому проекту суждено обратиться в закон. По всей вероятности, и его постигнет судьба его нескольких предшественников, поэтому и разговоры должны были иметь характер академический. Мы очень падки обсуждать всякие конституции и очень плохи в их исполнении. И как обидно будет, если наши замечания не примутся во внимание при обсуждении устава в Государственной думе, если, впрочем, такое обсуждение когда-либо состоится. Травля Вормса продолжается. Сегодня в «Русских ведомостях выступил старичина Н. В. Давыдов со статьею «Профессор Вормс перед судом товарищей». Он забыл, по-моему, вставить здесь одно прилагательное – перед «самозваным судом». Кто дал право созывать такой суд? Кто снабдил этот трибунал полномочиями? Из статьи видно, что у Давыдова, действительно, 9 февраля собирались бывшие профессора и приват-доценты и судили поступок Вормса. Оказывается также, что часть собравшихся признала, что выход в 1911 г. был протестом против режима Кассо40, но что так как этот режим теперь кончился, то нет причин не возвращаться в Университет тем, кто имеет возможность.

10 февраля. Пятница. После утренней прогулки по морозу, который все время продолжает быть жестоким, я начал статью Ильинского о новгородских городах в XVI в. и после блинов, как это ни противоречит всем понятиям о блинах, читал ее до 6 ч. вечера, пользуясь величайшею тишиною в доме, так как ни Л[изы], ни Мини не было дома. Вечером у нас была О. И. Летник, но была как-то мало занимательна и интересна. Низкая цена рубля, высокие цены на предметы необходимости – вот и причина общего недовольства. Так как это недовольство надо объективировать, то объект его, конечно, правительство, даже царь. Никто не хочет понять, что против стихийных явлений мирового рынка, мировой экономики всякое правительство так же бессильно, как против стихийных явлений в природе. Общий вопль «Распни! Распни его!»; в этом вопле только слепое чувство раздражения и столь же мало сознания и разума, как и тогда перед Пилатом. Толпа коллективно чувствовать может, а рассуждать – нет.

11 февраля. Суббота. Вспоминалось пережитое 24 года тому назад41. Вот уже и для самого меня наступила старость и близость, естественная близость смерти. Почти четверть века пронеслась с быстротою вихря. Будем доживать остаток дней. Был у меня А. П. Басистов, с которым также вели разговоры на тему о смерти. Докончил статью Ильинского: кое-что дельно, вся статистика с тысячными долями % ни к чему не нужна, т. к. основана на шатких данных. Сам автор допускал много произвола в своих выкладках. Много молодого задора в статье.

12 февраля. Воскресенье. Стужа все продолжается. Сегодня резкий, холодный ветер при -12°. Утро прошло за ответами на накопившиеся письма. Писал Н. Н. Фирсову с благодарностью за присланную характеристику Петра I42. Писал также священнику о. Николаю Яхонтову, отцу студента Яхонтова, подававшего мне кандидатское сочинение в Академии, затем поступившего в Университет (Петроградский) и покончившего самоубийством в припадке неврастении. Старик, заштатный священник в селе Милиновке Владимирской губернии, похоронил его возле своей церкви и вот, хотя прошло уже несколько лет, не может утешиться и все тоскует о сыне. Написал мне письмо с изложением дела и с просьбой подать ему утешение: он тревожится за загробную судьбу сына и спрашивает моего мнения «как мужа науки», вооруженного «философскими и богословскими знаниями». Что я мог сказать ему? Ответил попросту, что все, что совершается, совершается по воле Божией, перед которой нам всем надо только преклоняться. А так как сын его совершил самоубийство в припадке жестокой неврастении, то и не может нести ответственности за свой поступок. Не знаю, найдет ли старец какое-либо утешение в моем письме, глубоко мне его жаль. Кроме прогулок, день проведен дома за чтением.

13 февраля. Понедельник. Провожал утром Миню в его школу. Опять морозная погода, но на солнечной стороне улицы тает; весна все же начинает вступать в свои права. Читал лекцию на Богословских курсах, где виделся с М. К. [Любавским]. Вечером у меня были Вл. А. Михайловский, который сбежал в десятом часу в «Кружок»43, и А. П. Басистов. Последний заражен брюзжанием по поводу продовольственных неурядиц. Я ему доказывал, что в борьбе с мировыми экономическими явлениями, с расстройством международного обмена бессильно всякое правительство, из кого бы оно ни было взято. Наивным мне представляется это сваливание вины в продовольственном кризисе на правительство. С одинаковым правом можно бы винить его за стоящие теперь морозы и за происходящие на юге России вьюги и снежные заносы. Экономические явления – такая же стихия, как и метеорологические. Спору нашему очень мешала Л [иза] со своими выступлениями, почерпнутыми из передовиц «Русских ведомостей», – эти выступления мне крайне несимпатичны и портят отношения между нами. В книжке «Богословского вестника» за октябрь, ноябрь и декабрь есть статья Глаголева о Ключевском, написанная пошлым и хамским тоном44. Можно было изображать и отрицательные стороны личности покойного В. О. [Ключевского], но можно было говорить не таким противным тоном. Приведенные в статье остроты и рассказы Ключевского в глаголевском изложении теряют совершенно тот букет, с которым они выходили из уст самого автора. Влад. А. [Михайловский] сообщил мне, как он выразился, сенсационную новость: Бороздин ему объяснил, что как причину моей полемики с Веселовским надо chercher la femme [43] . Попал! За последнее время я себя гораздо лучше чувствую с книгами, чем с людьми. Во-первых, нет этого озлобленного раздражения и недовольства, которое мне неприятно в последних. Я много раз ловлю себя на том, что прямо избегаю видеться с тем или другим и охотнее провожу время за книгой.

14 февраля. Вторник. Много работал над разбором книги Гневушева. Был в университетской библиотеке. Вечером читал Мине несколько страниц из «Мертвых душ», что он слушает с большим вниманием. Получил от Тарановского его учебник энциклопедии права45. У меня начался кашель.

15 февраля. Среда. Весь день с 9 ч. до 31/2 за рецензией: составлял комментарий к документу, напечатанному в Актах экспедиции46 т. I, № 94 «Три списка двинских земель». Работал, можно сказать, не разгибая спины, пользуясь тишиной, царившей в доме. Был на семинарии в Университете: плохонький реферат студента VI семестра Аносова. Вечер дома. Прочел Мине несколько страниц из «Мертвых душ». Газету читал вечером: отчет о первом думском заседании. Дельная и обстоятельная речь министра земледелия Риттиха, объясняющая причины отсутствия хлеба на рынке. Все прочее – словеса47. Разговоры о «создавшемся политическом положении» или «о положении момента» так же пошлы, как телеграммы графу Игнатьеву48.

16 февраля. Четверг. Опять все большое утро (9 до 31/2) за пристальнейшей работой по разбору и истолкованию текста Актов экспедиции, т. I, № 94. Возился с картами и разными летописями. Книги валяются на полу около стола; стол мал для такой работы. Семинарий в Университете, довольно оживленный. Вечером у нас Е. А. Сосницкий, приходивший прощаться перед отъездом. Я звал также Д. Н. Егорова, но он не мог прийти, сказал, что «люди 1911 года»49 собираются на совещание у проф. Шервинского о том, как им быть. В газетах речи Милюкова и Керенского; первая с нападками на правительство, вторая с нападками на кадетов и октябристов и с выпадами против войны и против «империалистических планов», т. е. против захвата Дарданелл. Кто-то из депутатов, слушая эту речь, назвал Керенского «помощником Вильгельма», что и верно50.

17 февраля. Пятница. С утра с 9 часов интенсивно работал над комментарием текста памятника (Акты экспедиции, т. I, № 94) до 21/2, когда отправился на Высшие курсы на семинарий. К вечеру сильно устал и, кроме газет, ничего уже не мог читать. Продолжается очень холодная погода, – 15°.

18 февраля. Суббота. Едва добрался на трамвае до Университета на лекцию. Пришлось долго его ждать. Вагон битком набитый, толкотня и брань пассажиров между собой и с кондукторшей. Но труднее всего было вылезти из вагона около Университета: он был, что называется, битком набит. Едва протискался и поплатился пуговицей от пальто; хорошо, что осталось цело пальто, нередко теперь рвут одежду. На лекцию значительно опоздал. У булочных длиннейшие хвосты в ожидании хлеба, которого раздают очень понемногу. Эти толпы, стоящие в хвостах, настроены все же благодушно; все время слышен оживленный говор. И только когда, за распродажею хлеба, булочную закрывают, видишь некоторых, расходящихся со вздохами и в большом унынии. Теперь, как я понимаю, вопрос о победе заключается в том, кто кого перенедоедает: союзники немцев или немцы союзников. Терпение! После лекции пристал ко мне в большой профессорской проф. К. А. Андреев, истомивший меня двухчасовым расплывчатым спором о политическом положении. Неловко было спор оборвать и уйти, но время досадно потерянное. Послал телеграмму Сытину по поводу его завтрашнего юбилея51. Дома никого не нашел из своих. Л[иза] и М[иня] уехали к Карповичам. Читал думские речи в большой тишине и опять очень удовлетворен второй речью Риттиха, вдребезги разбившего и посрамившего Милюкова52. Вечер провел у М. К. Любавского в обществе петроградских гостей: С. Ф. Платонова и Васенко, которые приехали на завтрашний диспут Яковлева. Были также наши: А. Н. Филиппов, Готье, Савин, Егоров и Веселовский. Разговоры о недостатке хлеба, о петроградских происшествиях, а затем совещались о подготовительных мерах к будущему съезду русских историков53.

19 февраля. Воскресенье. Диспут А. И. Яковлева в 1 ч. дня в Богословской аудитории. Публики довольно много, преимущественно курсистки. Присутствовала и наша «оставленная» молодежь. Хоры пусты. Речь была прочитана А. И. [Яковлевым] по тетради как-то вяло, хотя составлена очень литературно и занимательно. В ней только напрасно пущены были некоторые эффекты из книги, оказавшиеся дутыми, как то, что в одном городе было 4 обывателя, а Разряд требовал от этого города несколько сот деловцов на постройку черты, что жители Калуги все ушли в Москву жаловаться на тяжесть повинности. Оппоненты доказали А. И-чу [Яковлеву], что все это было не так. М. К. [Любавский], прекрасно возражавший, дельно и живо, доказал, что Разряд свои требования исчислял на основании сошного письма, приходившегося на город, что воеводские отписки преувеличивали затруднения, так как воевода желал избегнуть ответственности. В особенности сильно напал М. К. [Любавский] на заключительные страницы книги, упрекнув А. И. [Яковлева] в стремлении подражать автору «Истории города Глупова»54.