Текст книги "Бродячие мертвецы"

Автор книги: Михаил Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Михаил Бойков
Бродячие мертвецы

1. Телефонный разговор

– Кто это? Холмин?

– Да. Кто говорит?

– Это я. Дохватов. Слушай, Шура. Ты сейчас очень занят?

– Да, как сказать, Василь Петрович? Сдаю судебную хронику в следующий номер газеты.

– И надолго это у тебя?

– Приблизительно часа на полтора.

– Ладно. Кончай свою писанину и сыпь ко мне. Есть дело.

– Интересное?

– Вроде.

– А подробности?

– О них по телефону мы не говорим. Сам понимаешь.

– Я думал, что это для газеты.

– Пока нет.

– Жаль. У нас интересного материала на четвертую страницу не хватает.

– Так, значит, жду. Ясно-понятно?

– Хорошо. Сейчас приеду. Хроника подождет…

Такой телефонный разговор произошел однажды утром между заместителем начальника оперативного отдела Уголовного розыска Василием Петровичем Дохватовым и репортером областной газеты Александром Холминым.

Они были почти приятелями, несмотря на различие во внешности, возрасте, привычках, служебном и семейном положении. Дохватов обладал очень удачной для его профессии наружностью, устрашающей самых закоренелых уголовников: смуглый и курчавый, как цыган, с угловатыми и хищными чертами лица, выражение которого состояло из смеси дерзости и подозрительности к окружающим. Взгляд его черных диковатых глаз был тяжелый, пронзительный и, в одно и то же время, вопрошающий, оценивающий и осуждающий. Смотрел он всегда искоса и так, как будто в кого-то штопор ввинчивал. Кожаная куртка на его широких плечах, еле выдерживая их давление, постоянно жалобно поскрипывала, а из ее рукавов высовывались красные волосатые лапы, больше всего подходящие для кулачного боя.

Наружности Холмина девушки давали такую оценку:

– Парень он ничего себе: и лицом чистый, и фигурой стройный и чуб, как полагается. Только вот нос картошечкой.

И воротили от него свои носики, чем влюбчивый по натуре репортер чрезвычайно огорчался. Успех у девушек ему приходилось иметь лишь случайно, редко и при исключительных обстоятельствах.

Двадцатилетний Холмин был одинок и холост; родители его умерли в голодном 1922 году. Дохватова, вдвое старшего, чем он, обременяла большая семья, что, впрочем, не отражалось на их приятельских отношениях. Первый из них был тем, кого великие и малые советские власти называют «беспартийным спецем», человеком в данный момент на службе незаменимым, но которого все же стараются заменить и, в конце концов, заменяют коммунистом или комсомольцем. Второй – состоял кандидатом в члены ВКП(б); без этого занимать руководящий пост в Уголовном розыске просто немыслимо.

Обоих объединяла страсть к раскрытию преступлений и одинаковое отношение к советской власти. И тому, и другому одинаково надоели и она, и ее «социальные заказы». Разъединяла репортера с сотрудником Уголовного розыска сыскная методика. Первый изучал криминологию и придерживался старых, «классических» методов расследования, второй считал, что подобные методы слишком мягки и мало применимы в советских условиях.

– Собственной криминологии, – говорил Дохватов Холмину, – мы пока что не имеем – никто ее не разработал. Да и как разработать, когда у нас преступник особый? На дореволюционного или капиталистического он похож мало. То у него уголовщина с политикой смешивается, то его гепеушники уже в тюремной камере искусственным бандитом сделали, то он вообще на них работает. А что касается Ламброзо с его криминальными альбомами, так у нас они давно устарели. В ГПУ за неделю из честнейшего профессора такого урку[1]1
  Уголовника.


[Закрыть] сделают, таких «преступных шишек», на голове ему наставят, какие Ламброзо и не снились. Нет, у нас преступника нужно брать на испуг, на горло, на пушку, а если требуется, то применить к нему и гепеушные методы физического воздействия. Тогда дело будет.

– А какими методами было расследовано дело о «сухариках»? Или о пропавшей пуле? Вашими или Моими? – спросил Холмин.

– Так это же, Шура, исключения из общего правила, – недовольно пробурчал Дохватов. – Это специально для тебя. Потому-то я тебя на такие дела и приглашаю. Ясно-понятно?…

В подобных «исключениях из правила», в загадочных и запутанных уголовных делах Холмин и Дохватов дополняли друг друга; криминальные теории дополнялись практической деятельностью Уголовного розыска и наоборот.

Холмин познакомился с Дохватовым не случайно, а по приказанию редактора газеты. Это произошло после назначения Холмина судебным репортером в информационный отдел редакции. Редактор сказал ему:

– Мы хотя и не буржуазная печать, но все-таки с другими газетами конкурируем, а поэтому ежедневно нуждаемся в сенсационном гвоздевом материале. Немедленно отправляйтесь в Уголовный розыск. Заведите там прочные связи. И в судах, конечно, тоже. Приличный судебный репортер должен быть в курсе всей местной уголовщины…

Кое-как, преодолевая немалые трудности, Холмин «связи завел» и, с течением времени, они окрепли.

2. Странные случаи безумия

Дохватов встретил Холмина вопросом:

– Слушай, Шура, ты село Дубовское знаешь?

– Приблизительно, – ответил репортер.

– И твое мнение?

– О чем?

– Об этом селе.

– Да как сказать, Василь Петрович? Расположено оно на самой границе предгорий Эльбруса. Жителей – тысячи полторы. В большинстве староверы-беспоповцы. Раньше были зажиточными, но при советской власти захудали. Настроение антисоветское. В колхоз идти отказываются.

– Отказывались, – поправил его Дохватов.

– А теперь? – спросил Холмин.

– Валом валят в колхоз. И на общем собрании постановили и заявления индивидуальные пишут. Просто удивительно.

– Что же их так в колхоз потянуло?

Агент Уголовного розыска пожал плечами.

– По-видимому, колхозная агитация улучшилась.

– С помощью наганов ГПУ?

– Нет, брат. В Дубовском наганы применять нельзя.

– Отчего же? В других селах ведь применяют.

– Там положение другое. А тут – староверы. Люди крепко организованные, сплоченные. Тронь их, так они, по приказу своего главного старца-начетчика, в одну ночь, ясно-понятно, снимутся и в горы к абрекам[2]2
  Абреки в наше время – северо-кавказские повстанцы против советской власти.


[Закрыть] махнут… Хотя, что же это, Шура, мы с тобой про коллективизацию разговорились? Пускай ею занимаются те, кому это нужно, а я тебя вызвал совсем по другому делу.

– По какому? – спросил репортер, загораясь профессиональным любопытством.

– Дело касается вышеупомянутого села. Месяц тому назад там умерли две женщины, а один мужчина сошел с ума. Произошло это в одну и ту же ночь.

– А вы, Василь Петрович, ничего мне об этом и не сказали, – с упреком заметил Холмин.

– Так, Шура! – воскликнул Дохватов, поднимая обе ладони вверх. – Мало ли в наше время людей помирает и сходит с ума? Эпоха такая. Я сам сперва не придал значения этим случаям. Но вчера, в областную психбольницу, из села Дубовского доставили еще двух сумасшедших. Молодые ребята, приблизительно твоего возраста. Заинтересовавшись, я поехал на них взглянуть, и вот что меня поразило: оба бормочут о каких-то мертвецах и у обоих на физиономиях застывшее выражение ужаса. Почти такое же, как у их односельчанина, сошедшего с ума раньше… Что скажешь, Шура?

– Пока ничего. Жду, что вы скажете мне дальше, – ответил Холмин.

В разговоре с агентом он обращался к нему на вы из уважения к возрасту. Агент называл его на ты из снисхождения к юности. Иногда, правда, и Холмин переходил на ты, но это бывало при обстоятельствах исключительных.

– Что же я еще могу добавить? у меня ничего особенного, как будто, больше нет, – произнес Дохватов, в раздумья.

– Отчего умерли те две женщины из Дубовского?

– Определение медицинской экспертизы длинное. Но, выражаясь по-нашему, от разрыва сердца.

– Их уже похоронили?

– Ну, конечно.

– Жаль. Хотелось бы на них взглянуть.

– Но нельзя их, ясно-понятно, держать в мертвецкой целый месяц.

– Интересно, какое выражение было на лицах этих умерших?

– Выражение?… Да тоже такое, будто они перед смертью чего-то испугались.

– А что говорят врачи о сумасшедших?

Дохватов возмущенно передернул плечами так, что его кожаная куртка жалобно затрещала.

– С этими докторами прямо беда. Не умеют работать на быстроту. Заявляют, что для них все три случая сумасшествия весьма странные и клинические и что для их исследования потребуется много времени. А как я могу ждать?

– Своих агентов в Дубовское уже послали?

– Нет. Сам думаю поехать. На прошлой неделе двое наших агентов там были. По другому, правда, делу. Но в их донесениях ничего особенного не имеется. А меня Дубовское, ясно-понятно, заинтересовало. Ты, как со мной туда? Сможешь?

– Постараюсь в редакции получить командировку.

– Давай-давай.

– Только я сначала хотел бы увидеть трех сумасшедших дубовичан в психиатрической больнице.

– Это можно. Сейчас поедем туда…

* * *

Санитар психиатрической больницы, угрюмый, белобрысый детина с мускулами и ухватками профессионального вышибалы, открыл дверцу, прикрывавшую решетчатое окно и, ткнув в него пальцем, коротко и хрипло проворчал:

– Они самые.

Дохватов и Холмин с любопытством заглянули в окно. За его решеткой была небольшая комната, ярко освещенная двумя стосвечевыми лампочками, ввинченными в потолок и прикрытыми проволочными сетками. Три деревянных топчана без матрасов, вделанные ножками в цементный пол, протянулись вдоль стен. На двух из них лежали человеческие фигуры в смирительных рубашках: одна молчала, уткнувшись головой в стену; другая, уставившись в одну точку невидящими, опустошенными безумием глазами, выкрикивала, истерически задыхаясь:

– Бродячие мертвецы! Мертвецы… мертвецы… мертвецы!

Третий топчан был пуст, но рядом с ним стоял на коленях бритоголовый человек в нижней рубашке и кальсонах и что – то бормотал глухим, неразборчивым голосом, низко опустив голову.

– Действительно лица у них жуткие. Сплошные гримасы ужаса, – произнес Холмин, с чувством брезгливой жалости разглядывая несчастных, потерявших разум.

– Дюже они спужались чегой-то. Навсегда спужались, – подтвердил санитар.

В этот момент человек на коленях поднял голову и, упершись в решетчатое окно пустым, бессмысленным взглядом, заговорил гнусаво, монотонно и нараспев:

– Молодой месяц взойдет на небе. И встанут из гробов мертвецы. И скажут: «Идите!» А кто не пойдет – да будет проклят. И помрет лютою смертью. И сгорит в геене огненной.

Его последняя фраза перешла в нечленораздельное бормотанье, и он снова опустил голову на грудь. Холмин и Дохватов удивленно переглянулись.

– Откуда он таких слои набрался? – спросил агент.

– Похоже на какое-то заклинание, – заметил репортер и обратился к санитару:

– Что еще этот больной говорит?

Санитар отрицательно крутнул головой.

– Больше ничего. Скажет про месяц и мертвецов, а после бормочет непонятное. Опять скажет и обратно бормочет.

Дохватов и Холмин продолжали разглядывать трех сумасшедших. Потоптавшись у двери с решетчатым окошком, санитар предложил:

– Может, граждане, желаете во внутрь войтить? Ежели не боитесь.

– А чего же бояться? – спросил несколько задетый его словами агент.

– Да этих-то двух бояться нечего. Я их на совесть психспецовками скрутил. А тот на людей кидается, поскольку спецовки ему нехватило; у нас их по норме недостача. Но со мной войтить можно. Меня тут все психи уважают. Мою физику. Она у меня дюже крепкая. С самым буйным справлюсь.

– Нам к ним входить, пожалуй, незачем, – сказал Холмин. – Я на них насмотрелся достаточно. С меня хватит.

– И с меня, ясно-понятно, тоже, – откликнулся Дохватов. – Спасибо, товарищ санитар…

После осмотра сумасшедших они разговаривали с директором психиатрической больницы. Пожилой, – полный и лысый мужчина с холеной «старорежимной» бородкой и «интеллигентским» пенснэ на шнурке, одетый в белый, но не очень чистый халат, раздраженно говорил, обращаясь к Холмину:

– Я уже имел честь докладывать вашему коллеге, что интересующие вас странные клинические случаи безумия требуют тщательного и длительного анализа. Нельзя поставить диагноз без всестороннего изучения истории болезни. Следовало бы поехать на место ее возникновения, но у нас для этого нет абсолютно никаких возможностей: ни медицинских работников, ни командировочных средств, ни…

– Мы это понимаем, – перебил его Дохватов. – Но вы все-таки, как-нибудь, поторопитесь. Уголовный розыск ждать не может. Ясно-понятно?

Врач вдруг рассердился.

– А медицина, милостивый государь, «торопиться как-нибудь» не может. Это вам не воров ловить. Да-с, уважаемый!

– Ничего. Мы сами поторопимся, – успокоительно заметил Холмин.

Директор больницы поклонился с подчеркнутой поспешностью.

– Сделайте одолжение, милостивые государи. Только ко мне, пожалуйста, больше не приставайте…

* * *

Вечером Холмин явился к Дохватову.

– Командировку в Дубовское от редакции добыл. Когда едем?

– Завтра утром. Шамовку[3]3
  Еду.


[Закрыть] надо взять с собой. Иначе в столовке дубовского Дома крестьянина с голодухи подохнем. Внешность придется изменить.

– Гримироваться, что ли? – не без удивления спросил Холмин.

– Не гримироваться, а сменить костюмы, – ответил Дохватов. – От моей кожанки и твоего пиджака будет за версту нести Угрозыском. Оденешь толстовочку, кепочку и ватник. Поедем под видом районных заготовителей пуха и пера. Командировочные удостоверения мне сделают. Брезентовый портфель у тебя есть?

– Никакого нет. Нам портфели носить запрещено.

– Неясно и непонятно почему.

– У репортера в одной руке должен быть блокнот, в другой – карандаш. Портфель держать нечем.

– Ладно. Я тебе достану портфель. Наган тоже.

– Мне, Василь Петрович, револьвер не нужен.

– Опять неясно и непонятно.

– А вдруг с вами в командировке, не дай Бог, что-нибудь случится и милиция, при обыске, обнаружит у меня огнестрельное оружие без разрешения на него. Тогда что?

– Разрешение достать можно. С моим поручительством.

– Нет, Василь Петрович. Во-первых, это длинная история, а, во-вторых, я привык обходиться без револьвера. Он мне только карман будет оттягивать.

– Ну, как хочешь. Запасную машинку я, на всякий случай, захвачу. А ты готовься. Ясно-понятно?

– Понятно…

3. Пьяный гармонист

Ужинающих в столовой Дома крестьянина[4]4
  Сельский ночлежный дом.


[Закрыть] села Дубовского было мало и они не обратили почти никакого внимания на вошедших сюда двух новых посетителей, по внешнему виду «товарищей из города». Только несколько недружелюбных взглядов проводили их от двери до столика.

На вошедших были мятые кепки и ватные куртки, из-под которых виднелись, так называемые, рубашки-толстовки с матерчатыми поясками, а под мышкой у каждого торчал брезентовый портфель.

Так обычно одеваются в сельских районах городские представители всевозможных мелких заготовительных организаций. И таких горожан, жадной саранчей набрасывающихся на скудные остатки плодов крестьянского труда, уцелевшие после государственных поставок, жители подсоветских сел и деревень весьма недолюбливают.

– Ну, Шура, чем будем кормиться? Своим? – спросил старший из портфеленосцев у младшего, садясь за накрытый грязной и липкой клеенкой столик на ветхую скамейку, закачавшуюся с угрожающим скрипом.

– Что вы, Василь Петрович? – вполголоса возразил младший. – Сразу хотите нам здесь рекламу создать? На ваши закуски из закрытого распределителя все Дубовское смотреть сбежится. Не думаю, чтобы нам это было выгодно.

– Ты прав. Придется попробовать домокрестьянскую стряпню, – со вздохом согласился старший и подозвал лениво проходившего мимо парня с мокрой тряпкой в руках вместо салфетки:

– Эй, товарищ подавальщик!

– Чичас, – откликнулся тот, даже не взглянув в сторону позвавшего его и нырнул за досчатую перегородку в кухню.

Прошло четверть часа. Парень с тряпкой не появлялся. Дохватов начал возмущаться:

– Безобразие! Куда его черти занесли? Сколько же можно ждать?

– Не волнуйтесь, Василь Петрович, а лучше наблюдайте окружающую обстановку, – успокоительно сказал Холмин.

– Да, что тут наблюдать? Грязно, холодно и погано, как в любой столовке домокрестьянской ночлежки…

Через полчаса парень, наконец, появился, но к их столу соизволил подойти лишь после того, как Дохватов вторично позвал его.

– Вам чего, граждане? – спросил парень и, не глядя на них, лениво стал вытирать мокрой тряпкой настольную клеенку.

– А что у вас есть? – осведомился Дохватов.

– Борщ, каклеты и каша.

– Еще что?

– Так это ж полный ужинный камплект. Чего ж вам еще?

– Борщ с мясом? – спросил Холмин и получил не совсем вежливый, но обстоятельный ответ:

– Откуда? От сырости? У нас мясной борщ бывает токо по большим пролетарским праздникам.

– По каким? – поинтересовался Дохватов.

– В день 1 мая и на Октябрьскую революцию.

– Может быть, котлеты мясные? – со слабой надеждой в голосе спросил Холмин.

– Картофельные! – сразу разбил его надежду парень с тряпкой.

– Жаль. А каша какая?

– Ячменная.

– С остюками?

– Есть, конечно, и остюки. Поскольку очистка крупы не особо качественная. Но жевать можно. Ежели не торопясь.

– Ясно-понятно, – сказал Дохватов. – Тащите нам все это. Попробуем… Как с выпивкой?

– Водка и вино всегда имеются.

– Вино-то, надеюсь, виноградное?

– Плодо-овощное.

– Какое?! – воскликнул удивленный Холмин.

– Союзвинплодовощ его знает, какое оно. Вроде из фруктов с овощами. Пьющие не обижаются. В голову ударяет… Принесть бутылку?

Дохватов протестующе замахал на него руками.

– Давайте не надо. Еще отравимся.

– Мы людей не травим, – обиженно пробурчал парень, отходя от стола.

– Принесите нам две стопки водки по сто грамм, – крикнул вслед ему Дохватов.

Прошло еще не меньше четверти часа, прежде чем парень принес две тарелки бурого, подозрительного на вид борща. Тарелки были полные, и в каждой из них он купал большие пальцы своих рук. Дохватова передернуло.

– Вы, товарищ подавальщик, в каждой тарелке свои пальцы моете? – свистящим полушепотом спросил он.

– Как мою? – не понял тот.

– А вот так, как сейчас.

– Граждане! Ну, чего вы из меня жилы тянете? У нас не ресторан. Подносов нету. Надо-ж понимать, – заныл парень, ставя тарелки на стол.

– Давайте не будем хамить! – оборвал его Дохватов.

Парень на секунду опешил, но потом его круглая, веснущатая физиономия побагровела, белобрысые брови двумя дугами поднялись вверх, такие же белобрысые ресницы заморгали и он начал орать:

– Что?! Как вы сказали? А ну, повторите! Да я вас привлеку к ответственности за оскорбление личности при исполнении служебных обязанностев. А ну, повторите!

– Заткнись, ты, суслик! Чтоб тебя побрали бродячие мертвецы, – зло вырвалось у Дохватова.

Холмин предостерегающе схватил его за рукав.

– Василь Петрович!

Но было уже поздно. На физиономии парня изобразился панический ужас, и он, как ужаленный, отскочил от стола, смахнув с него тарелку с борщем. Бурая жижа лужей разлилась по полу. С минуту простояв столбом, парень кое-как пришел в себя и заговорил плачущим голосом, ища поддержки у сидящих за соседними столиками. При этом он усиленно напирал на окончания слов, приставляя к ним мягкий знак:

– Товарищи! Граждане! Что же это такое делается? Приходють. Требують мяса. Плодоовощное не пьють. Обзывають сусликом. И пужають. Бродячими мертвецами пужають. Это что же, я вас спрашиваю?

«Товарищи» и «граждане» сидели, опустив носы в свои тарелки и стаканы и делая вид, что они ничего не видели и не слышали. Убедившись, что его восклицания и вопросы производят на них действие «гласа, вопиющего в пустыне», парень обратился к кому-то, сидевшему в самом темном углу столовой:

– Кондратий Палыч! Ты-ж надзиратель за порядком. Так чего молчишь? Тут явная вражеская вылазка.

Из угла выдвинулась долговязая фигура и подошла к столику, занятому Холминым и Дохватовым. На них уставилось молодое, почти мальчишеское лицо, которое можно было бы назвать красивым, если-б не рябины оспы и отсутствие левого глаза на нем.

– Об чем шум, граждане?

Дохватов ощупал его косым, оценивающим взглядом.

– А вы, кто такой?

Одноглазый ответил на вопрос по-мальчишески звонко, но с претензией на важность и внушительность:

– Старший осодмилец.[5]5
  Осодмил – общество содействия милиции, молодежная организация из городских и сельских активистов.


[Закрыть]

Дохватов криво ухмыльнулся.

– Ага! Важная, значит, птица.

– Важная или неважная – это не ваше дело. Предъявите документы!

– Пожалуйста.

Агент Уголовного розыска и репортер достали из карманов свои паспорта и командировочные удостоверения. Осодмилец взял их и начал читать, беззвучно шевеля губами. Прочел внимательно, еще внимательнее осмотрел печати и, возвращая документы владельцам, заговорил нравоучительным тоном:

– Нехорошо, товарищи. Очень нехорошо. Вас сюда зачем прислали? Пух-перо заготавливать. А вы чем занимаетесь? Всякими классово-чуждыми разговорчиками вызываете недовольство окружающего населения вообще и обслуживающего персонала Дома крестьянина в частности. Это, товарищи, граничит с контрреволюцией. Так и до исправтрудлагеря докатиться можно.

Слушая одноглазого юнца, Дохватов еле сдерживал и гнев, и смех. Холмин многозначительно и умоляюще смотрел на агента, опасаясь, что он чем-нибудь выдаст их инкогнито. Но Дохватов сдержался, погасил огонь своих цыганских глаз и, напустив на себя простоватый вид, сказал просительно:

– Вы, товарищ старший осодмилец, на нас, пожалуйста, не обижайтесь. Мы же ни в чем не виноваты. По пути в ваше село, на полустанке слыхали про бродячих мертвецов. Будто, они у вас в селе завелись. А кто такие эти бродячие мертвецы…

Закончить фразу ему не дали стук распахнувшейся двери столовой и громкий голос с порога:

– Кто тут бродячими мертвецами интересируется?

Холмин, вскинув голову, быстро повернулся на стуле к порогу. Там стоял тот, кого обычно называют «первым парнем на деревне» – молодой советский гармонист. Находясь в состоянии сильного подпития, он еле держался на ногах. И гармонист и его гармонь, висевшая на ремне через плечо, были мокры от дождя, поливавшего по-осеннему с самого утра.

– Мы интересуемся, – поспешил ответить Холмин на вопрос пьяного.

Гармонист шатаясь подошел к нему и спросил заплетающимся языком:

– Вы. А в-вы откуда взялись?

– Из города, – ответил репортер.

– С городу, – повторил гармонист. – А я завтра в город поеду. В обком партии. До самых главных властей. И все им про бродячих мертвецов расскажу. Вы тут, – пьяным жестом обвел он столовую, – ничего про них не знаете, а я знаю. Вот как.

И в подтверждение своих слов он растянул гармонь, нажав на басы. Гармонь рявкнула и загудела.

Дохватов, не сдержавшись, вскочил со стула.

– Что-ж ты знаешь?

Гармонист хотел что-то ответить, но в разговор вмешался одноглазый осодмилец. Схватив пьяного за руку, он потянул его в сторону со словами:

– Слышь, Пашка! Уймись! Не разоряйся тут. Иди спать лучше. Нечего по пьянке языком ляпать. Спать иди, говорю!

– Отстань, осодмильская твоя душа, – оттолкнул его пьяный. – Мне спать не требуется. Я выспался.

– Пашка! Призываю к порядку!

– А мне наплевать.

Гармонист тряхнул русым чубом, свисавшим из-под ушастой шапки, и пьяно запел:

 
 –  Наплевать На кровать,
На полу будем спать.
 

Парень с мокрой тряпкой, топтавшийся возле них, произнес голосом, еще более плачущим, чем до этого:

– Кондратий Палыч! Это что же такое делается? Пьяные гармонисты. Болтають всякое. Поють. Играють. Плюють. Я этого так не оставлю. Чичас в сельсовет пойду. С жалобой.

Он нырнул в кухню и, сейчас же появившись оттуда в картузе и наброшенном на плечи полушубке, поспешно вышел из столовой на улицу.

– Пашка! В последний раз предупреждаю, – возвысил голос одноглазый.

– Наплевать, – упрямо повторил гармонист.

– Не хочешь, значит, по-хорошему? Тогда я участкового милиционера вызову. Он тебе за хулиганство дело пришьет, – и осодмилец ушел, хлопнув дверью. Гармонист обиженно сказал Холмину и Дохватову:

– Вот, граждане с городу, какие у нас властя. Видали? Даже песни играть не дозволяют. Эх, жисть…

– Ты бы, Пашка, в сам деле, шел домой, а то заявится сюда Тюха-Митюха со своей милицейской папкой и протокол на тебя составит, – посоветовал ему один из ужинающих.

– Это верно. Надо иттить, – согласился пьяный, вдруг протрезвев и сообразив, что вызов милиционера не предвещает для него ничего хорошего.

– А что же ты, все-таки, знаешь? – повторил свой вопрос ему Дохватов, но гармонист отмахнулся от него и, в последний раз растянув гармонь, поплелся к двери.

– Гармониста, пока он пьян, нельзя упускать, – шепнул Холмин Дохватову, вставая со стула. – Я за ним пойду. А вы, Василь Петрович, поскорее расплачивайтесь за борщ и догоняйте меня…