Текст книги "Дух Физтеха"
Автор книги: Михаил Левинштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
На свист из переулка на большой скорости выкатила машина, и Дин обнаружил себя на заднем сиденье, зажатым между чудищем справа и человеком в гражданском слева. Габариты соседа слева никак не уступали соседу справа. Шофер и еще один спутник на переднем сиденье тоже выглядели вполне солидно. Дин начал говорить по-английски, что он – американский гражданин, что он требует свидания с консулом, что произошла ошибка...На что сидевший рядом с шофером, не оборачиваясь, лениво процедил: "Володя". И Володя так перехватил кисть Дину, что тот почел за лучшее замолчать. Зато, не умолкая, пело соловьем чудище, рассказывая, как он сразу все понял, что гада этого он приметил, когда тот только еще подходил и.т.д.
Ехать оказалось совсем недолго. Дин как-то нечувствительно переместился из машины в довольно хорошо обставленный кабинет, где за столом сидел сравнительно молодой спортивного вида человек с капитанскими погонами. "Ну, Смирнов", – обратился капитан к чудищу, и оно снова пропело, как сволочь еще подходила, а он уже...."Что скажете, гражданин?", – обратился капитан к Дину. И Дин сказал. На английском. Не стесняясь в выражениях. А фингал как раз начал наливаться...
И чем ярче светила луна, и чем громче свистал соловей, тем бледней становился капитан...
Он рявкнул Смирнову: " В коридор выйди, сволочь!". И, оборотясь к Дину, нежнейшим голосом стал говорить, что произошло ужасное недоразумение, что как раз сегодня утром они получили предупреждение, что против Американского Посольства готовится провокация, но что это, конечно, не оправдывает безобразных действий милиционера, который будет примерно наказан, что они немедленно вызовут врача и позвонят в посольство, что... Капитан говорил на чистейшем английском ("King's English", – завистливо вспоминал Дин), и уже к середине пламенной речи его добродушный Дин совершенно отмяк. И сказал, что ничего не нужно, никакого врача и никакого консульского работника, и что он , Дин, все понимает, и что никого не нужно наказывать, а нельзя ли его на машине подбросить в посольство, где ему назначена встреча.
Капитан едва ли не облобызал Дину руку, и лично провел его через прихожую на лестницу, где передал гражданину ( или уже товарищу? ) ехавшему только что на переднем сиденье и так веско произнесшему "Володя". Но гражданин за эти минуты заметно уменьшился в размерах. Черты лица его приобрели некоторую утонченность, а глаза светились такой лаской и приязнью, что невозможно было не поддасться их обаянию.
"Но, самое интересное", – рассказывал Дин, – когда мы шли через прихожую, там сидел Смирнов. Он видел, КАК меня капитан сопровождает, но в первый момент ничего не понял. Капитан шел слева от меня. Он распахнул для меня дверь на лестницу левой рукой и пропустил меня вперед. В этот момент я обернулся и увидел, что он показывает правой Смирнову кулак. И какой кулак!. А Смирнов – маленький невзрачный человечек, -сжался на краешке скамьи."
Когда машина остановилась перед входом в посольство, Дин посмотрел на часы. С того момента, когда чудище выскочило из будки, прошло 20 минут.
" Ну, а сказал ты капитану: " Спасибо. Я многое понял", – спросил я?. "Нет, кажется, – растерянно отозвался Дин, -" Но я, действительно, многое понял."
Отступление: Статья в иностранный журнал
Как уже упоминалось, знакомство в Дином состоялось на почве отсылки в 1968 году первой в нашей с приятелем жизни статьи в иностранный журнал. К стыду своему, многие детали, неизбежно сопровождавшие этот смелый гражданский поступок, я напрочь забыл. Помню только, что на заседании экспертной комиссии следовало доказывать, что в такой статье нет абсолютно ничего нового ни с практической, ни с теоретической, ни с патентной – ни с какой точки зрения. Затем следовала душеспасительная беседа в первом и иностранных отделах. Затем получалась на руки некоторая бумага, которую вместе со статьей полагалось положить в незапечатанный конверт и оставить в канцелярии. Затем таинственный "некто" на Главпочтамте эту справку из конверта вынимал, конверт запечатывал и отправлял в редакцию какой-нибудь "physica status solidy", издававшейся в ГДР и в невинности ни в чем не уступавшей нашим журналам .
Может быть и эти детали стерлись бы из памяти, если бы не опера, написанная моими друзьями к некоторому юбилею и содержащая несколько сцен, имеющих непосредственное отношение к обсуждаемой процедуре.
Написав статью в "Electronics Letters", я (Л), прихожу на заседание экспертной комиссии. Комиссия (К) поет на мотив известной "Семеновны" (Самолет летит – его пилот ведет/ А Семеновна плясать идет). Мне предписан оперный речитатив:
Л: Прошу подписать акт эксперти-и-и-и-зы!
К А нет ли тут чего,
Чего секретного
Чего запретного,
Чего-нибудь того?
Л: Ни предмета, ни элемента статья не соде-е-е-ржит...
К: Работа ценная,
Работа нужная,
В какой журнал хотите
Вы ее послать ?
Л: В Electronics Letters, Ltd!
К: А нет ли тут чего,
Несимпатичного,
Антипатичного
Чего-нибудь того?
Л: Мы это делаем из престижных и приоритетных соображе-е-е-ений!
К: Работу нужно Вам
Зарегистрировать.
В отделе иностранном
Завизировать.
Л: Прошу извинить за беспокойство-о-о-о. ( В сторону – Азохен вей! )
В кабинете зав. иностранным отделом Г. (Мотив – " Идут за парой парами / гремят, звенят гитарами...")
Л: Гонимый экспертизою,
Пришел я к вам за визою.
Хотим статью послать в печать
Г: А нам на это начихать!
Л: Начихать ?
Г: Начихать!
Л: Отчего ж?
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters – блеф!
Л: У нас не та тематика.
Г: Не наша проблематика.
Л: Но там статья увидит свет!
Г. А нам до них и дела нет!
Л: Дела нет?
Г Дела нет
Л: Отчего ж?!!
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters – блеф!
Л: Пожалуюсь я, право.
Г: Ну. это – ваше право.
Идите Вы, ... хоть до ЦК
Л: Там у меня своя рука!
Г: Там рука?
Л: Там рука! А чего ж?!
Г: ФТП чем для вас нехорош?
Или, скажем, ЖТФ?
А Electronics Letters – блеф!
Вместе: А Electronics Letters – блеф!
А Electronics Letters – блеф!
За исключением последнего пассажа с ЦК, составляющего необходимый в опере фантастический элемент, все остальное, насколько я помню, воспроизведено с протокольной точностью.
Как показывает список работ, в 1968 году мы опубликовали за границей 5 работ и одну представили на международную конференцию. Причины, по которым легко было "войти во вкус", понять несложно. Журнал " Физики и Техника Полупроводников" (ФТП) публиковал работы через 1.5 – 2 года после представления их в редакцию. В"Журнале Технической Физики" (ЖТФ) публикация занимала еще больше времени. Упомянутый же "Electoinics Letters" публиковал статьи через 2 недели после принятия их к печати. Кроме того, в ту пору относительной научной невинности XEROX'ы даже на Западе встречались далеко не везде. Чтобы получить оттиск понравившейся работы принято было посылать первому автору открытку с соответствующей просьбой. Это было одновременно и знаком внимания, и деликатной попыткой "завязать отношения". Так вот, если после публикации в ФТП приходили 2 открытки с просьбой об оттиске результат можно было считать превосходным. После публикации же в Electoinics Letters 10-15 открыток были результатом средним.
Повторяя про себя слова поэта: "В чаяньи славы и добра гляжу вперед я без боязни..", мы с приятелем все несли и несли статьи в иностранный отдел, а Г их все подписывал и подписывал. Но вот однажды, делая это в очередной раз, Г с особенной улыбкой сказал: " Ребята, может перерыв сделаете ?". " А что?", – непонятливо спросили мы. " Да, так", – неопределенно ответил Г.
Мы в очередной раз пропели на экспертной комиссии : "Мы это делаем из престижных и приоритетных соображе-е-е-ений!", и в очередной раз пришли к Г.
" Оставьте у меня работу на пару дней", – попросил Г.
Через пару дней нас вызвал к себе Очень Важный Господин, скажем NN, и, не успели мы войти, как он стал кричать. По правде сказать, я опешил. На меня в детстве кричала тетя, кричали воспитатели в детском саду, учителя в школе, вожатые в лагере, тренеры в секциях, командир и старшины на торпедном катере, заместители главного инженера на Кировском заводе...Я уж не говорю о милиционерах, криках в очередях за пивом и не за пивом, криках в телефонную трубку. Да и вообще, как сказал когда-то мой дядя, бывший летчик на торпедоносцах Северного флота, когда я попросил его и теток орать в кухне потише и не мешать мне готовиться к экзаменам: " Мы, евреи, люди южные, а потому – страстные. Я, например, не могу не кричать...". Но в Физтехе на меня не кричал никто. Да что я; – мой друг, – человек гораздо более находчивый и быстрее соображающий. стоял с раскрытым ртом. NN продолжал орать, что два каких-то младших научных сотрудника ( эти слова он произносил примерно с такими же интонациями, с какими женщины произносят слово "вошь" ) опубликовали 40% *) всех работ, напечатанных за границей сотрудниками ООФА**) . Что он, NN, этого не потерпит, и вообще, что мы о себе думаем.
Мы робко попытались пропеть спасительное: " Мы это делаем из престижных и приоритетных соображе-е-е-ений!" но NN громовым голосом заявил, что он еще разберется, на чью мельницу мы льем и собираемся лить, и властным жестом отослал нас вон.
Мы вышли, как оплеванные, и стали ждать. Дня через два я с утра поехал к другу домой писать статью. Потом мы через Сосновку прошли к Физтеху и вошли в главное здание. Висел некролог с портретом NN и обычными казенными соболезнованиями.
Мы переглянулись. Помолчали. Потом друг мой, человек очень деликатный, мягкий и воспитанный, жестко сказал: "Ушел от нас, не разобравшись, почему два научных сотрудника публиковали работы в Electoinics Letters, доктор наук.......NN". И больше мы к этой теме не возвращались.
В следующем году у нас за границей была опубликована всего одна работа.
–
*) Напомню, что речь шла о пяти работах за год.
**) ООФА – Отделение Общей Физики и Астрономии – одно из Отделений Академии наук с общим числом сотрудников в несколько тысяч человек
Мюнхенский аспирант
Профессор Янаи приехал в Физтех на 4 дня. Принимать его велено было приятелю моему и мне. И не потому, к сожалению, что мы пользовались особенным доверием начальства: Профессор Янаи занимался эффектом, к которому в Физтехе тогда имели отношение только мы, и сам заявил о желании с нами встретиться.
Нам дали от Академии наук машину с молчаливым шофером, и мы поехали показывать профессору город. Выехав на набережную перед Литейным мостом, мы проехали мимо Военно-Медицинской Академии, переехали на Петроградскую, полюбовались "Авророй" и зданием Нахимовского Училища, постояли перед манчжурскими сфинксами и домиком Петра, отдали должное виду через Неву на "лучшую в мире из оград", Марсово поле, и.т.д., и.т.д. Переехав через Неву по мосту Лейтенанта Шмидта, мы повернули направо и направились к Новой Голландии. Я, насколько позволял мой жалкий английский, соловьем разливался насчет "В гранит оделася Нева..." Вдруг машина неожиданно затормозила и шофер тихо, но очень веско произнес:
" Скажите ему, что отсюда "Аврора" дала залп по Зимнему Дворцу ". От неожиданности весь мой пиджин-инглиш вылетел из головы, и...я замолчал.
"В чем дело ?, – спросил профессор Янаи, -что случилось?". И я, запинаясь и мыча, пролепетал, что, дескать "этот джентльмен просит меня сказать Вам, что тот линейный корабль, "Аврора", который......". Как мог, я растолковал, что именно произошло на этом месте 57 лет назад. И вдруг профессор Янаи произнес фразу, смысл которой я не сразу понял: " Я все понимаю. Я был аспирантом в Мюнхене в 1944 году." Мы поехали дальше, и некоторое время тихий ангел осенял автомобиль крылами...
На следующий день с утра и до обеда мы судачили на научные темы, а затем профессор Янаи внес, на первый взгляд, вполне логичное предложение: после обеда пойти в Эрмитаж, а дискуссию продолжить вечером у него в номере. Мы замялись, ясно представляя себе будущие объяснения в известном отделе и, в то же время не находя сразу благовидного предлога для отказа. Произошла неловкая пауза, прервал которую Янаи: " Я все понимаю, – сказал он, – я был аспирантом в Мюнхене в 1944 году."
При ближайшем знакомстве пожилой ( даже по сегодняшним моим понятиям) японский профессор оказался на редкость обаятельным человеком с замечательным чувством юмора, склонностью пошутить самому и порадоваться чужой шутке. На третий день, когда мы не торопясь брели к Физтеху из столовой Дома Ученых в Лесном, я спросил:
"Профессор Янаи, Вы – строгий преподаватель? Часто у Вас студенты получают двойки?".
"О, нет, – с видимым сожалением ответил профессор, – я не ставлю двоек. И студенты злоупотребляют моей добротой. А Вы, – обратился Янаи к моему приятелю, – Вы строго экзаменуете студентов?".
" Да,– с молодой пылкостью и видимой гордостью ответил мой друг, – я стараюсь, чтобы студенты хорошо усвоили мой курс!".
" А что Вы делаете, если студенты отвечают плохо?" "
"Я обычно сбиваю их на пол и топчу ногами", – без тени улыбки ответил наш спутник.
" Я все понимаю. Я был аспирантом в Мюнхене ...", – привычно начал Янаи, и осекся, глядя на добродушное и приветливое лицо собеседника и на его отнюдь не излучающую угрозу уютную и приятно полную фигуру.
И мы трое – 70-летний японский профессор и два русских младших научных сотрудника захохотали так, как редко смеешься вместе даже с близким другом.
Поруганная вера
Немца, как и положено, встречали в Пулково-2 с куском картона, на котором крупными буквами написаны были его имя и фамилия. Немец вышел к встречающим с рюкзаком за плечами, чемоданом в левой руке и книгой – в правой. Пожимая руки, он каждому доверчиво протягивал книгу и проникновенно говорил: " Моя Библия ". Именно так он именовал английское издание книги двух блестящих физтеховских теоретиков, Шкловского и Эфроса " Электронные свойства легированных полупроводников ". "Счастлив познакомиться с людьми, работающими рядом с этими замечательными физиками", – заявил энтузиаст. "Работавшими", – поправил кто-то из встречавших. "Все равно !,– воскликнул прозелит, – эта книга – моя библия. А ваш институт– моя Мекка. У вас в Иоффе работают лучшие теоретики и экспериментаторы мира !". Хотя у встречавших была своя точка зрения на затронутую тему, – возражать никто не стал.
Утром за верующим заехали в гостиницу. На туалетном столике рядом с кроватью лежала книга Шкловского и Эфроса. " Каждый день я читаю эту великую книгу, – ворковал немец, – и каждый день нахожу в ней все новые и новые глубины".
Поехали в институт, выпили кофе, стали талдычить " за науку ". Начали с обсуждения эксперимента, выполненного в Физтехе и в чем то противоречившего результатам, полученным в лаборатории гостя.
Часа через два гость стал с понятным беспокойством поглядывать по сторонам, и наконец спросил прямо, где находится туалет. Нашлись желающие составить компанию, и группа товарищей направилась в конец коридора. Уже на подходе к храму, шагов за пять, немец стал проявлять признаки нервозности. Когда открылась дверь предбанника и глазам паломников предстала привычная картина: сломанный шкаф, пара мешков цемента в углу, несколько списанных приборов, сорванные краны etc., а запах заметно усилился, гость побледнел и попятился. Спутники ничего не замечали, и не прекращая научной дискуссии, начали приготовления к предвкушаемому процессу. Открылось дверь и в само святилище... Немец выбежал вон. Наши, полагая, что свободный человек в свободной стране волен делать все, что ему нравиться, сделали дело и вернулись в комнату, где велась дискуссия.
Продолжения дискуссии, однако, не последовало. Гость сухо заявил, что ни одной экспериментальной работе, выполненной в "Иоффе" он отныне не доверяет. И предложил обсудить некий теоретический вопрос.
Начали обсуждать теорию. Через час, однако же, природа взяла свое, и поклонник "Иоффе", извинившись, вышел. Вернувшись с окаменевшим лицом, немец долго мыл руки ( на счастье, в комнате оказался умывальник ), но когда в чистоте сердца предложили ему полотенце, он, только взглянув на когда-то белое вафельное полотнище, предпочел осушить руки изящными помахиваниями кистей.
"Скажите, пожалуйста, – спросил неожиданно гость, – где именно работали в "Иоффе" гг. Шкловский и Эфрос?" – " Да здесь же, на этом этаже и работали", – простодушно ответили наши. " И, значит, они посещали..." Он умолк, не договорив.
На следующее утро когда за немцем заехали, на столике у изголовья лежала обычная Библия на английском языке.
Отступление: Дух Физтеха
Державин приехал. Он вошел
в сени, и Дельвиг услышал,
как он спросил у швейцара:
"Где, братец, здесь нужник?"
А.С. Пушкин
Незабвенный Филипп Филиппович, второй герой Булгаковского "Собачьего сердца", вещал: " ...Если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха..."
Действительно, начало хорового пения в 1985 году, а в особенности, реформа Гайдара (1992) ознаменовала наступление гениально предсказанной Филиппом Филипповичем разрухи. Дух Физтеха стал приобретать неожиданный оттенок и крепнуть год от года. В соответствии со стержневым тезисом рыночной экономики: " Каждый за себя, один Бог за всех ", – туалеты разделились на "элитные" и "для населения".
"Элитные" располагаются, естественно, в корпусе, где работает дирекция и административные службы. В остальных корпусах – "для населения". Тот, кому при слове "элитные" померещились сады Семирамиды с цветами, туалетной бумагой, дезодорантом и регулярной уборкой, т.е. с атрибутами американского придорожного сортира, разумеется, заблуждается. Голландская, и даже немецкая хозяйка вполне может упасть в обморок уже на подходе к "элитному" заведению. В данном контексте этот термин просто означает что разбитые унитазы время от времени заменяются новыми, и раз в неделю моется пол. Что касается туалетов "для населения", то всякий, кто по камешкам прыгал к унитазу в среднеазиатском привокзальном сортире, знает о них все необходимое.
"Элитные" знали звездные часы. Когда посетил Физтех южнокорейский Президент, (впоследствии осужденный за взяточничество), в "элитном" установили голубые писсуары и унитазы. Когда Физтех в преддверии своего
80-летия готовился встретить именитых гостей, за пол-года до юбилея приглашены были турецкие строители, отделавшие "элитный" "золотом и бронзой", (после чего на пол – года туалет был закрыт на ключ и ленточка была перерезана с последним ударом часов).
Процесс в заведениях "для населения" не знал взлетов, и в конце концов даже ко всему привычные россияне возроптали. Сначала, как водится, начали слать челобитные начальству. Начальство, тоже как водится, исправно отвечало:
" Как только – так сразу ". Какой-то смельчак после 3х лет платонических обещаний издал по общеинститутскому Е-mail' вопль: " Когда же ?!!". И по тому же общеинститутскому Е-mail' получил достойный ответ: " Когда из ООФА*) поступит ЦЕЛЕВОЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ". Тут даже самые непонятливые прозрели и от нелепых мечтаний обратились к Новому Завету : "Каждый за себя...". "Богатые" зав. лабораториями начали ремонтировать сортиры за свой счет, и, естественно, запирать их от "чужих". ( Своим выдавались под расписку ключи или сообщался код кодового замка ). Так же естественно, "дикое население", стремясь реализовать свои неотчуждаемые права, начало ломать замки и с особым остервенением гадить в приватизированных сортирах. Короче говоря, послегайдаровская история Физтеховских сортиров в миниатюре воспроизвела всю гамму новых общественных отношений...
Впрочем, несправедливо было бы валить все на новые времена...В соседнем с Физтехом здании НИИПТа ( Института Постоянного Тока ) году приблизительно в 1970, задолго до перестройки, в разгар зрелого застоя,
произошла следующая правдивая история. Ждали высокого гостя – министра
энергетики Великобритании. Необходимо было согласовать множество серьезных вопросов, и рабочая встреча должна была продлиться несколько часов.
Теперича спрашивается, не захочет ли высокий гость? – Весьма вероятно. Разумеется, сортир на том этаже, где находился кабинет директора и где
должно было происходить совещание, отремонтировали по первому разряду за месяц до визита и заперли на ключ. Однако же, в день визита, что делать ?! Сердцу не прикажешь. Когда министр решит удостоить? Если открыть заведение с утра,
–
*) ООФА – Отделение Общей Физики и Астрономии Академии Наук.
так к сакральному моменту загадят, небось, так, что и свежий ремонт не скрасит впечатления. А если держать запертым и отпереть перед лицом высокого гостя, так что жестоковыйный британец подумает?.
Нет, однако же проблемы с которой не справился бы отечественный гений !. В сортир с утра был посажен ведущий инженер с подробным наказом: НИКОГО не пускать и зорко наблюдать за дверью директорского кабинета. Как только дверь откроется, – идти к унитазу и делать вид, что забежал, – дело житейское.
Ведущий инженер полностью оправдал доверие. С 10 утра, когда министр прошествовал в кабинет, до половины первого, когда дверь вновь открылась, мышь не прошмыгнула мимо стража. Непреклонно отклонял он мольбы людей случайных и даже лучших друзей своих. Наконец, дверь распахнулась, и министр одесную с директором в сопровождении главных специалистов и переводчика тронулись в сторону лестницы. Путь их лежал мимо туалета. Судьбоносный час настал ! Ведущий инженер шмыгнул к белоснежному девственному писсуару и добросовестно начал играть предписанную роль. Два с половиной часа ожидания и естественное волнение сделали свое дело: он чувствовал себя в роли совершенно естественно...
Но, чу ! Шаги прошелестели мимо двери и затихли на лестнице. Не удостоил, скотина !!
Эту половину истории рассказал мне в свое время работник НИИПТа, бывший
непосредственным участником событий. В правдивости его я уверен совершенно.
Вторая половина тоже рассказана им, но с оговоркой, что своими глазами он за развитием событий не наблюдал. Министр в сопровождении дирекции отправился на полигон, где осмотрел аварийный выключатель на 1.5 Мегавольта – сооружение высотой метров в 30 и по правилам техники безопасности отстоящее от дороги на 500 метров. Путь этот высокий гость и сопровождающие его лица проделали пешком по полю. Когда выключатель был обследован, министр обратился к сопровождающим ( в группе были одни мужчины ): "Джентльмены!". Затем расстегнул ширинку и демократически "нарушил" на опору. Джентльмены единодушно и с энтузиазмом поддержали.
" Бывает нечто, о чем говорят: " Смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас." (Экклезиаст 1.10)
Проверка на дорогах
Иногда мне кажется, что Карл Бергман прилетел из Стокгольма разоблачать мои мистификации. За пол-года до его приезда, в декабре 1989 года я побывал в Шведском Королевском институте Микроэлектроники и, как теперь задним числом понимаю, "сумел смутить дух диких парижан".
Во-первых, шведы звали меня на один день, – я приехал на неделю. Самолет Стокгольм-Ленинград летал раз в неделю, по пятницам. Улетал из Питера рано утром, а в четыре пополудни, по-моему, улетал из Стокгольма обратно. С точки зрения шведов казалось логичным: я утром прилетаю, они меня из аэропорта везут в институт. Я делаю доклад, они оплачивают мне дорогу, платят гонорар за лекцию ($200, что в ту пору составляло по реальной цене черного рынка мою зарплату за 5 месяцев ) – и провожают в аэропорт. Но и меня понять можно было. В ту пору подготовить 1.5 часовой доклад на английском стоило бы мне месяца усиленной работы. За границей я НИКОГДА до этого не был, и, как 99 % обыкновенных людей, пребывал в уверенности, что и не буду. На один день в Стокгольм?! Проехать через город, попотеть на докладе и улететь?!!!. Вот, выкуси!!!. Я хочу походить по городу, побывать в музеях, посмотреть на жизнь, о которой столько читал и которой никогда не видел и не увижу. Арсенид-галлиевые тиристоры, – да пропади они пропадом вместе со шведами! Деньги же, Бог даст, летом заработаю на шабашке. Я послал факс, что готов сделать два доклада, но на один день – не поеду. С вежливым удивлением викинги согласились.
Во-вторых, прилетел я в дворницкой дохе и меховой шапке: в Ленинграде и в Стокгольме было -10, и ожидалось усиление морозов. Логично? Встречавший меня инженер был воспитан безупречно, но скрыть удивление полностью не смог. Я его лучше понял через 3 дня, когда окончательно убедился, что во всем миллионом городе в мехах ходят двое: я и явно сумасшедшая англичанка в лисьей шубе до пят. Встречая меня, она смотрела с явным одобрением, и даже (кажется) с некоторым вожделением, отчего мой комплекс неполноценности разыгрывался необычайно.
В-третьих, будучи спрошен, какое оборудование потребуется мне для доклада: оверхед?, Эпидиаскоп? Кассетный слайдер? Видеокамера и плейер? и.т.д., – я со скромным достоинством ответил " доска и мел ". Доска и мел были мне предоставлены.
После 2х часового семинара и обеда, меня провели в большой зал, где стояла доска, на которой пишут фломастерами, и продолжили выжимание соков. Отвечая на какой-то вопрос, я открыл фломастер и написал нужное число. Шведы зашептались... Дня через три, когда мы уже подшучивали друг над другом и рассказывали анекдоты, один из шведов спросил, зачем я их мистифицировал, требуя " доску и мел ": " Видно, что ты и фломастерами пишешь прекрасно!"
–????
"Да знаешь ли ты, щучий сын", – было мне сказано, "что мы весь институт обыскали от подвала до крыши, а доску и мел так и не нашли!. Специально посылали искать по всему городу!".
В четвертых, выяснилось, что у меня нет водительских прав, я не умею водить автомобиль, и в Ленинграде обхожусь без машины. В-пятых, в-шестых...По-видимому, у шведских коллег создалось впечатление, что я на днях вылез из берлоги, надел доху и прилетел в Стокгольм рассказать им о самых высоковольтных в мире арсенид-галлиевых приборах и эффектах, которые мы на этих приборах наблюдаем. "Расколоть" меня пристрастным допросом в Стокгольме не удалось, и Карл прилетел в Ленинград выводить нас на чистую воду.
В первый же день стало ясно, что кое-что о Ленинграде и Физтехе он знает. НИКОГДА он не посещал, и даже попытки не делал посетить физтеховские туалеты. В 10 утра мы встречали его у метро, в 17 – с той же станции отправляли в гостиницу. И ни разу... Мы, естественно, подавали пример. Заводили разговоры на тему. Прямо спрашивали: жалко-же человека. Все наши усилия разбивались о вежливую непреклонность гостя. На третий день мы присвоили ему почетное звание БМП (Большой Мочевой Пузырь) – не путать с Боевой Машиной Пехоты. И оставили в покое.
Все, что мы ему показывали, Карл с пристрастием проверял. Говорили мы, что толщина пластинки 300 микрон и на его глазах измеряли индикатором – Карл лез в портфель, из него извлекал специальный несессер, из того – коробочку, из коробочки – пакетик, из пакетика – пластинку. И на том же индикаторе проводил контрольное измерение. Проводили у него на глазах емкостные измерения, – из другой коробочки появлялся контрольный прибор, емкость которого, видимо была измерена в Швеции, и измерение перепроверялось на нашем приборе. Показывали ему, что напряжение пробоя – 600V, – из портфеля извлекался портативный тестер, и напряжение измерялось шведским прибором. Через пару дней Карл оттаял. Сделал семинар (на русском языке !)
и начал знакомиться с технологическими установками, где этот самый арсенид галлия выращивался.
Я видел, как аналогичный процесс происходит у них в институте. Гермозона класса "100", т.е. помещение, где в кубометре воздуха – не больше 100 пылинок. ( Для сравнения: – в лесу этих пылинок на кубометр – 10 000. В городском воздухе 1 000 000. В Физтехе, где и в 89 году пол мыли раз в месяц – миллионов, наверное пять на кубометр). Перед гермозоной – тамбур, где обязательно переодеваешься, надеваешь нейлоновый халат, шапочку, тапки, бахилы, маску и.т.д.
Я, как мог, старался постепенно приуготовить Карла к предстоящему ему зрелищу. Говорил, что установки – самодельные, штуцеры – самодельные, прямо следуя анекдоту о школьнике из Итона, писавшего сочинение " О бедном человеке " : И дворецкий у него был бедный, и садовник бедный, и оба шофера – бедные ...Однако понимал, что смягчить предстоящий удар могу только в очень малой мере. И малодушно отдал гостя в руки молодого технолога, который за границей не был и никаких комплексов не испытывал.
Насколько потряс Карла вид нашей установки я мог оценить по тому, что вернувшись, он попросил проводить его в туалет, а возвратившись, – никак не комментировал увиденного. Он вымыл руки, сел за стол и просидел пол-часа, что-то записывая в блокноте. Затем обратился ко мне: " Майкл, можно мне сфотографировать вашу технологическую установку? " – Стыдно признаться, но вся муть, вколачиваемая с детства, на секунду поднялась во мне, – видения фотокорреспондентов, шныряющих по помойкам с фотоаппаратами... Видение мелькнуло и исчезло, оставив во рту явственный рвотный привкус.
" Установка не моя, Карл, но я, конечно, могу попросить разрешения у технолога. Скажи, пожалуйста, зачем тебе фотографировать все эти сопли?"
" Я вернусь в Стокгольм и соберу лабораторию. И покажу эти снимки ребятам. И скажу: " Смотрите на чем люди в Санкт-Петербурге получают диоды с рабочим напряжением 600 Вольт. В вашем распоряжении самая современная в мире установка, купленная за полтора миллиона долларов. Почему у вас рабочее напряжение 150 ?"
"Да, понимаю. Конечно, я поговорю с Юрой.." Карл помолчал.
"Майкл, а ты можешь мне объяснить, почему на установке, которую, извини, ради Бога, но на Западе стыдно было бы выбросить на помойку, у вас получаются такие результаты?"
"Точно, конечно, не могу. И никто не сможет, Но, если хочешь, – просто пара соображений."
"Да, пожалуйста"
" Во-первых, технолог, работающий на этой установке, собрал ее винтик за винтиком, И, пока идет процесс, он шкурой чувствует, что происходит. Как матери не нужно измерять температуру ребенку, чтобы узнать, болен ли он, так и технологу не нужно смотреть на приборы: он просто ЗНАЕТ, что делается внутри. Во-вторых, провести процесс трудно, и прежде, чем его начать, человек неделю, или месяц будет обдумывать предыдущие результаты и решать, что сделать в следующий раз. В-четвертых, наш институт – это место, где ты можешь в любое время получить благожелательный ответ практически на любой вопрос в области физики твердого тела. И, наконец, за каждым этим молоденьким парнем, с которыми ты разговаривал – НАУЧНАЯ ШКОЛА."
