Текст книги "Дух Физтеха"
Автор книги: Михаил Левинштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Не следует представлять себе роль алкоголя в Школах примитивно и рисовать картины ночных сцен с хватанием за грудки, выяснением права на уважение со стороны равных по положению сограждан и мордобоем. Нет. В лучших античных традициях вино ( и водка ) укрепляли дружбу, развязывали языки, помогали завязыванию непорочных связей и научных контактов.
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик !
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите.
Чистый нам любезен Бахус.
В одной из Школ старый приятель пригласил меня на рюмку чая к себе в комнату. Вторым гостем был теоретик и наш общий старинный знакомый по фамилии, скажем, Бальмонт. С ударением на первом слоге, что важно для дальнейшего.
Мы выпивали и закусывали, более или менее следуя программе, начертанной за несколько лет до этого в стихотворении, написанном одним из Физтеховцев:
На дворе погода злая,
Снег мешается с дождем.
Мы с тобой за рюмкой чая
Непогоду переждем.
Посидим за рюмкой чая,
За бутылкой коньяка.
На вопросы отвечая,
Что поставил нам ЦК.
И в двусмысленной беседе
Скоротаем наш досуг.
Пусть нас слушают соседи
Не боимся этих сук !
В дверь постучали и вошел молодой мальчик среднеазиатской национальности.
" Простите, кто из вас Бальмонт ? ", – спросил мальчик с ударением на последнем слоге. "Я", – отозвался наш покладистый друг, полагавший, что "хоть груздем назови, только в кузов не сажай".
" Профессор N просит Вас немедленно придти к нему в комнату."
Прозвучало это не слишком вежливо, хотя виной, скорее всего, было не вполне свободное владение молодым человеком русским языком. Кроме того, ошибка в ударении была не случайной. Профессор N некоторое время проработал во Франции, после чего неизменно называл нашего друга на французский манер. Общие знакомые неоднократно указывали N на то, что честная еврейская фамилия к Франции никакого отношения не имеет, что ему, N, было бы, наверное, обидно, если бы его называли не N, а М, например, или Щ, – ничего не помогало. Был рассказан профессору, и неоднократно, анекдот об интеллигентной даме, которая, поправляя пьяного, пеняла тому на неправильно поставленное ударение:
" Молодой человек, во-первых не дрочит, а дрочит! А во-вторых, будьте добры, сделайте шаг в сторону. Ребенку ... не виден!!". Не помогло и это...
" Сейчас приду," – сказал Борис Бальмонт и стал зашнуровывать ботинки, не обращая внимания ни на путаницу в ударениях, ни на тонкости политеса.
" Хорошо ", -сказал молодой человек, повернулся и сделал шаг к двери.
" Молодой человек !", – железный голос хозяина комнаты прозвучал, как голос Провидения. Молодой человек замер. " Скажите профессору N, что Борис Бальмонт велел передать ему следующее: " Еще один Бальмонт, и он разобъет ему всю морду. А об Гамильтаниане Латтинжера пусть даже и не вспоминает."
" Хорошо ", -сказал молодой человек, снова повернулся, и снова сделал шаг к двери. " Постойте, постойте", – завопил Боря, и, путаясь в шнурках, бросился к двери, – "Я пойду с Вами !". " Хорошо ", – в третий раз сказал молодой человек, и они оба исчезли, причем Боря успел бросить в нашу сторону укоризненный взгляд.
" Да, – мало выпили", – сказал хозяин, – "не нашел я нужных слов. Бальмонт ! ... Ребенку...не виден".
О тайнах женской души
Хорошей репутацией пользовалась Зимняя теоретическая школа, называемая "Кауровкой". Проходила она всегда на Урале и отличалась отсутствием изнеженности, что в России характеризуется емким и всякому знакомым понятием "удобства во дворе". Форменной одеждой признавались лыжные брюки, свитер и туристские ботинки. Щеголи носили свитера с вырезом, позволявшим увидеть белую рубашку и галстук. Под рубашкой, впрочем, внимательный взгляд фиксировал шерстяное белье.
Один из известных физтеховских теоретиков , прибыв в "Кауровку", обнаружил, что его доклад назначен Оргкомитетом на утро последнего дня. Разумеется, Оргкомитет сделал это не без умысла: теоретик, (скажем "А"), отличался замечательным ораторским даром и славился интересными и содержательными работами.
При таком раскладе грех было не соединить полезное с приятным, и А начал правильную осаду одной из немногочисленных Дам – слушательниц школы. Дама, как потом рассказывал А, охотно обсуждала с ним вопросы теории, благосклонно слушала стихи опального Мандельштама, нежно улыбалась, и даже не без удовольствия обменивалась на лыжне летучими поцелуями, что при -30оС не могло повлечь за собой никаких практических последствий. Но все попытки продвинутся дальше и добиться чего-нибудь существенного успеха не имели. А был молод, обаятелен, честолюбив и самолюбив. Он удвоил усилия: записывал Гамильтониан с учетом гофрировки, цитировал Рильке, творил чудеса на лыжне, и блистал на вечерних дискуссиях. Дама улыбалась нежнее, чаще жаловалась на оставшегося в Москве мужа, неопределенно обещала. И все...
Оставалась последняя ночь. Подруга Дамы, делившая с ней комнату, уехала накануне. Вдвоем сидели до трех часов! Была выпита бутылка "Хванчкары", которая по замыслу должна была увенчать успех!!. И... ничего. В начале четвертого А приполз в свою комнату, нелогично обругал Даму, положил под себя, накрыв фанерой, брюки от парадного костюма и стал обдумывать доклад.
Утром свежий, подтянутый, чисто выбритый, в отвисевшемся за неделю пиджаке А начал доклад, стараясь не смотреть на Даму, сидевшую в последнем ряду и улыбавшуюся, казалось, с особенной нежностью " Вопросы, пожалуйста", – возвестил председательствующий. Отвечая на один из вопросов, А не без удивления заметил, что сзади передается по рядам записка. Задавать вопросы в такой целомудренной форме в Кауровке было не принято. Записка дошла до него, наконец, – он развернул ее. "Эх ты, дурачок, – было написано в ней знакомым почерком, – чем тратить зря неделю на разговоры, надел бы ты в первый же вечер этот костюм".
А рассказал мне эту историю через 10 лет. "Знаешь, – заключил он, – я, наверное, конца дней буду гадать, правду она написала, или нет". "Ну, и дурак, – отозвался я, -держу пари, она и сама этого не знала". "Гм, пожалуй", – заключил А.
Оператор вторичного квантования
Самое неприятное для лектора в школе, да еще в зимней, – если лекция назначается с утра. Ложится народ поздно, а спится человеку молодому сладко, – того и гляди будешь читать лекцию председательствующему. Разумеется, Оргкомитет не лыком шит и, проспав, не позавтракаешь. Но...трудно в молодости бороться с Морфеем.
На одной из школ лекция "О физической природе сверхпроводимости", предназначенная для просвещения экспериментаторов, была назначена с утра. Я выдрал себя из сна, запихнул в штаны, и в чаяньи славы и добра, поплелся в зал.
И тут остатки сна соскочили с меня мгновенно. В зале сидел теоретик, сам лектор этой же школы, с одной стороны, известный тем, что раньше 11 утра вставал только, чтобы пройти в горах перевал, а с другой, -тем, что опубликовал несколько прекрасных работ по различным аспектам сверхпроводимости. Он явно намеревался прослушать популярную лекцию.
"Батюшки, – ты-то что тут делаешь?" – " Хочу послушать".
" Да тебе-то зачем? Ты, вроде, и так все знаешь"! – "Ну, да, знаю все. В том смысле, что могу все посчитать. Но, между нами, что такое сверхпроводимость не понимаю. Авось пойму сегодня".
Я подивился неисповедимости путей Господних и сел рядом. Лектор начал великолепно: "Когда Камерлинг-Оннес в начале века..., Тепловое движение электронов стихает..., Ток, раз возбужденный в цепи..., Гроб Мохаммеда, висящий в воздухе, ... "
Было упомянуто о многочисленных практических применениях, о целой области науки, о новых задачах, неизбежно возникающих по мере разрешения старых... Несмотря на сдержанность моего соседа, я чувствовал, что в нем нарастает радостное возбуждение.
"Сейчас пойму", – шепнул он мне.
"А теперь, продолжил лектор, – чтобы двигаться дальше, введем оператор вторичного квантования..." Сосед мой шумно отодвинул стул, встал и вышел.
Кажется выругался. Но за это я поручиться не могу .
Одесское пятиборье
Рассказы о Зимних школах я хочу закончить печальной историей о школе весенней.
Майскую школу по теоретической физике в Одессе по сю пору многие теоретики вспоминают с ностальгическим всхлипом. Можно было приехать с женой. Если очень хотелось – с ребенком. Море, солнце, прогретый песок...
Большинство школьников нежилось на пляже в перерыве между лекциями. Послышался характерный "теоретический" гвалт, и кое-кто поднял голову. По дорожке к морю шли, жестикулируя, пятеро молодых мужчин . "Одесское пятиборье", – недовольно пробурчал кто-то.
Шли:
Боря Альтшуллер – профессор Принстонского Университета, США
Боря Гельмонт – профессор Университета Вирджиния, Шарлоттсвиль, США.
Боря Лайхтман – профессор Иерусалимского Университета, Иерусалим, Израиль
Боря Спивак – профессор Университета штата Вашингтон, Сиэтл, США
Боря Шкловский – профессор Университета Миннесота, Директор Института Теоретической физики, Миннесота, США
Симпозиум по физике плазмы и электрическим неустойчивостям в твердых телах
Вильнюс, 10 – 12 июня 1971г.
Такси везет четырех молодых теоретиков и одного экспериментатора из Вильнюса в Тракай. Не то, чтобы на Симпозиуме по физике плазмы и электрическим неустойчивостям в твердых телах (Вильнюс, 10 – 12 июня 1971г.) был выходной день. Скорее, напротив. Но ни у кого из участников пикника сегодня доклада нет. В руках у одного из них – сборник тезисов Симпозиума.
Первой жертвой пал В.Л. Бонч-Бруевич. Вот как выглядели тезисы:
Бесполевой нагрев носителей заряда.
О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ НАГРЕВА НОСИТЕЛЕЙ
ЗАРЯДА В ПОЛУПРОВОДНИКАХ С БОЛЬШИМИ ДЛИНАМИ СВОБОДНОГО ПРОБЕГА.
В.Л. Бонч-Бруевич, Я.Г. Пройкова (Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова)
1. Бесполевой нагрев носителей заряда в пространственно– неоднородном полупроводнике. Роль соотношения между длиной свободного пробега и длиной экранирования.
2. Влияние магнитного поля на бесполевой нагрев
3. Устойчивость неоднородного стационарного состояния относительно флуктуаций функции распределения. Условие флуктуационной неустойчивости системы.
4. Случай электронной температуры. Гидродинамический расчет нагрева электронного газа в неоднородной системе.
Вот как выглядело переложение:
Бесполевой нагрев носителей заряда.
Магнитные поля – существенный момент.
Исследовать вопрос устойчивости надо.
И рассчитать Те, имея градиент.
Народ рассказывал, что прочтя переложение, Виктор Леопольдович ходил в Оргкомитет и просил в трудах симпозиума заменить оригинальный текст стихами.
Общая теория электропроводности.
Не все, однако, реагировали столь же благосклонно. Один из авторов, нижеследующих тезисов, говорят, ходил по коридору и просил участников Симпозиума назвать ему автора (авторов) на предмет "набить морду".
ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ЭЛЕКТРОПРОВОДНОСТИ НЕВЫРОЖДЕННЫХ
ПОЛУПРОВОДНИКОВ В СИЛЬНОМ ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ ПОЛЕ.
В.В. Б рыксин, Ю.А. Фирсов (Ленинград ИП АН СССР)
Получено обобщенное уравнение переноса, внешне похожее на кинетическое уравнение, но имеющее более широкие пределы применимости. Оно справедливо при произвольной силе взаимодействия с фононами, а фигурирующие в нем вероятности переходов...
Если спросите, откуда эти чудо-уравненья
С их всеобщностью ужасной
С электрон-фононным членом
С легким, чисто внешним свойством
с всем известным уравненьем.
Я скажу вам, я отвечу.
Я отвечу на докладе,
Коль позволит мне регламент...
Поле, разница наклонов...
Участники пикника не щадили и себя. Вот какой экзекуции подверглись тезисы одного из присутствовавших:
ВЛИЯНИЕ ДЫРОК НА ЭФФЕКТ ГАННА
Б.Л. Гельмонт, М.С. Шур
(Ленинград, ФТИ им. А.Ф. Иоффе АН СССР)
Показано, что подвижные дырки, которые могут создаваться в образце, например, с помощью подсветки или инжекции, кардинальным образом изменяют развитие неустойчивости и поведение стабильных доменов в условиях эффекта Ганна
Показано, что дырки ускоряют движение домена и делают возможным появление доменов, распространяющихся в противоположном направлении по сравнению со случаем чисто электронного полупроводника. При достаточно большой концентрации дырок домены могут двигаться от катода к аноду с одинаковой скоростью.
Дырки. Разница наклонов
Длинный образец.
Дрейф горячих электронов
Из конца в конец.
Поле. Свет. Домены. Мода.
Ганновский диод.
Отделенье от анода
И в катод, в катод.
Когда по возвращении из Тракая в Вильнюс переложения переписывались на лист ватмана с целью повергнуть их на следующее утро к стопам общественности, один из авторов внезапно заявил, что стихи несколько искажают содержание его тезисов и сильно упрощают содержание. Подельники опешили и предложили ущемленному написать свое стихотворное переложение взамен готового.
Автор сел в угол и запыхтел. Часа через полтора было сказано, что вчерне переложение готово, но хорошо бы, чтобы кто-нибудь помог отшлифовать. Народ заглянул через плечо труженика: обсуждать было нечего...
Но как сказать другу, что стихи его никуда не годятся, и в сущности даже и не стихи?
"Так у тебя же глаголы !",– внезапно воскликнул один из коллег.
" Что? Какие глаголы? При чем тут глаголы?". – залопотал автор.
"Фета знаешь?
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья..."
–Ну ?
–Не "ну", а ни одного глагола. И у нас ни одного. Хочешь заменить шедевр – гони свой. Но, чтобы ни одного глагола..."
Дело было кончено, и стихи пошли в "номер" в первоначальном виде.
Электрон в потенциальной яме
Доклад, посвященный какому-то аспекту эффекта Ганна, был прочитан молодым московским теоретиком Б-ским. Одним из физтеховцев было сделано замечание, явно поставившее докладчика в тупик. Вечером Б-ский пришел в комнату, которую мы делили с обидчиком, объясняться. Я стал свидетелем весьма поучительного разговора.
" Обсудим бесконечномерный континуум Ферми-частиц, волновая функция на котором определена всюду, кроме быть может нескольких особых точек, – запел
Б-ский.
"Минуточку, одну минуточку", – прервал его мой сосед. И помолчав секунд 15, спросил: " Это что – электрон в потенциальной яме?".
Лицо Б-ского брезгливо перекосилось. Он тоже помолчал и с видимым усилием выдохнул, наконец " Да! ". Снова помолчал и продолжил, быстро набирая первоначальный темп и на глазах расцветая : " Предположим, также, что волновая функция в начале координат равна нулю..."
"Одну минутку", – снова прервал его сосед. " Это что – электрона в потенциальной яме нет?".
На секунду мне показалось, что Б-ского стошнит. Он несколько раз сглотнул. Затем с очевидным омерзением выдавил: " Да! "
Еще 2-3 обмена аналогичными репликами, и вопрос как-то сам собой прояснился. Б-ский замолчал, встал и вышел.
Через несколько лет воспоминание об этом эпизоде легло в основу элегического стихотворения:
Теперь все реже говорят
О междолинном переходе.
А все о бабах норовят,
О лесе, пьянке, о погоде.
Но вспомни Вильнюс и Тракай,
Музеум Каунасский
Веселую, как ранний май
Беседу с Б-ским.
И, право, согласишься ты,
Что, как это ни странно,
Есть симпатичные черты
В эффекте Джона Ганна.
* Иностранцы в ФТИ *
Исторический экскурс
Приведенный ниже текст я обнаружил в одной из старых папок. Видно. что написан он к 50 летнему юбилею Физтеха, но кем – решительно не могу припомнить. Эссе опровергает мнение, сложившееся у части научной молодежи в 90ые годы: что письменная история началась с них, и что сношения с иностранцами – открытие последнего времени.
Разные юбилеи, происходившие в последнее время, приучили нас к ретроспективному описанию событий и явлений. В нашей заметке мы, также, избегая ненужного оригинальничания, будем, по мере надобности, использовать архивные материалы, исторические документы и.т.д.
Впервые международные научные связи у нас в стране начал осуществлять Борис Годунов. В 1609 г. он отправил в Англию " 12 отроков зело прилежных и ликом прелестных" для обучения ремеслам и наукам. Трое прилежных спились в кабаках и пропали безвестно. По слухам, одного из них встречали с людьми Моргана в Бристоле, а потом видели на рее испанского галиона. Трое прелестных успели в ремеслах, женились на дочках хозяев, обросли семьей, и не только веру свою изменили, но и самое имя свое. Оставшиеся подались на родную сторону. Двое умерли от холеры в Париже, одного, как бродягу, забрали в драбанты. Еще одного в вольном городе Стокгольме заковали в железа и продали в Туретчину. Двое оставшихся дошли до Польши, но тут случилось на Руси смутное время и шатание власти. Один прибился ко двору Лжедмитрия, а второй, аки паки настырный, дошел до Москвы, где и был сварен в кипятке, как польский шпион.
Однако, начало было положено, и с тех пор русские отроки, гонимые жаждой знания, в перерывах между смутными временами тянулись на Запад в Университеты Праги, Гейдельберга, Кембриджа, Парижа, академии Болоньи и Пармы. Некоторые из них возвращались на Родину вполне невредимыми и много споспешествовали развитию отечественной науки.
Как известно, приказ об организации ФТИ был подписан в тамбуре поезда за минуту до отправления. Поезд свистнул и отправился в Москву. Новорожденный помахал ручкой и остался в Петрограде, вдыхая запах путешествий и дальних странствий.
Не могло быть никаких сомнений, что установление и расширение международных научных связей станет одной из главных забот родившегося на колесах института. Выезды на Запад начались в 1922 году и продолжаются до настоящего времени. С ошибкой + 1 человек все сотрудники, благополучно поработавши в зарубежных лабораториях, вернулись домой, привезя с собой солидный багаж, в том числе и научный.
После войны количество выездов постоянно увеличивалось. В то же время много западных ученых потянулось к нам посмотреть своими глазами, а некоторые и поработать. В Институте за прошедшие годы были и работали физики из Англии, Австрии, Бельгии, Болгарии, Венгрии, Голландии, обеих Германий, Дании, Индии, Канады, Китая, Кубы, Ливана, Люксембурга, Монголии, Пакистана, Польши, Румынии, США, Франции, Финляндии, Чехословакии и Японии. За последние 5 лет около 1000 иностранных коллег посетило институт по различным поводам и без повода. За это же время около 300 сотрудников института выезжали за границу.
Примерно 4 года тому назад Академии Наук, видя заметную тягу персонала к заграничным вояжам, ввела новую форму поездок: научный туризм. Эта форма сочетает недостатки как командировок: краткий срок пребывания, насыщенная программа, так и чистого туризма: высокая стоимость путевки, необходимость ходить толпой. По обязанностям научный турист не отличается от делегата, но никаких прав, кроме права заплатить личные деньги за выполнение служебных обязанностей, не имеет. Форма эта, вначале вызвавшая большое изумление в научных кругах, постепенно внедряется в жизнь и за границей. Так, на конференции по полупроводникам в Москве были 2 американца, приехавшие за свой счет. Остальные 100 американских участников проявили большой интерес к этому начинанию, но считали его не имеющим перспектив.
Второй по распространенности разновидностью заграничных поездок является стажировка. Наиболее трудно подобрать кандидатуры для долговременных стажировок. По установившимся традициям заграничные ученые выезжают на длительные стажировки с семьей. Это связано с ханжескими нормами буржуазной морали. Наши молодые ученые выезжают на срок до года в одиночестве. Предполагается, что чувство долга вытесняет все остальные рудиментарные инстинкты, которые сублимируются в творческий труд. Однако, количество желающих сублимировать до сих пор не покрывает потребностей плана, так что в этом вопросе имеются трудности.
В целом, международные связи развиваются успешно. День юбилея трое наших сотрудников проведут вдали от родных стен.* Один – в Лондоне, другой все в том же Бристоле., третий в туманном Стокгольме. Вместе с нами встретит юбилей американский профессор, покинувший на пол-года солнечную Калифорнию ради удовольствия поработать с очаровательной Ией Павловной. Вместе с нами встретят юбилей, также, немецкие, болгарские, югославские коллеги, работающие в различных лабораториях нашего многонационального института.
–
* Это эссе перепечатывается накануне 80летия Физтеха. Несмотря на то, что численность института значительно уменьшилась, не 3, а около 100 сотрудников встретят юбилей вдали от родных стен
* Американец *
Glory, Glory, Alleluia
Весна 1968 года. В холле возле библиотеки слышится довольно громкое пение. Молодой мужской голос поет: "Glory, Glory, Alleluia".
Т.к. многие мои знакомые уверяли меня, что я – единственный в Физтехе человек, который громко поет в коридорах, я прежде всего ощупал себя. Убедившись в собственной невинности, завернул за угол и увидел необычное зрелище: прекрасно выбритый, тщательно подстриженный молодой человек со складками на брюках, напоминавшими ножи, стоял перед двумя знакомыми теоретиками и громко пел, явно пытаясь вовлечь и их в творческий процесс. Теоретики переминались с ноги на ногу.
Трижды зажигательно пропев куплет, молодой человек поднял руку в международном приветственном жесте: "Victory",– через 2 дня – День Победы.
Схватив за полу пробегавшего мимо приятеля из теоротдела, я спросил, как сие знамение понимать.
Молодой американский теоретик Дин попал в Физтех в рамках какого-то, едва ли не межправительственного соглашения об обмене научными сотрудниками. Соглашение оговаривало тысячи подробностей. Но не все. Фихтеховский старший научный сотрудник поехал на год на место Дина один, оставив семью в Ленинграде ( см. предыдущее эссе ). И чуть не ошалел от радости, когда узнал, что его оклад составит ~$22000 в год ( эта сумма в 1968 году примерно эквивалентна $80000 в 1999). Впрочем, довольно скоро его пригласили в посольство и объяснили, что он должен отдавать в посольство даже не львиную долю, а практически все деньги. Оставляли на скромную еду и сувениры, купленные на блошином рынке.
Дин, естественно, приехал на год с женой и тремя детьми (см. предыдущее эссе), и чуть не уехал обратно, узнав, что его оклад составит 175 руб/месяц. По курсу черного рынка, т.е. по реальному курсу доллара, это соответствовало ~$420 в год. Но и тут все как-то устроилось. Начальство забегало, и в конце – концов Дину положили оклад жалования 500 рублей в месяц, поселили в бесплатной академической квартире на Халтурина, обеспечили еще какими-то бенефитами. Словом – утряслось.
Дин оказался человеком на редкость приятным, милым воспитанным и общительным. Через месяц он стал бриться через день, прекратил стричься и гладить брюки, и месяца через два, если он молчал, его стало невозможно отличить от физтеховского теоретика.
К тому же он довольно быстро учился говорить по-русски. Любимым его присловьем стало " Спасибо, я многое понял!".
Пиво
В том же 1968 году мы с другом послали первую в нашей жизни статью в иностранный журнал. Предприятие было не то, чтобы неслыханным, но достаточно экзотическим. Некоторые детали будут приведены ниже.
Эта же статья вернулась с довольно благосклонной рецензией, в которой, впрочем, рецензент отметил, что английский не мешало бы "причесать". В частности, он рекомендовал ясно указать, где авторы имеют в виду "углы", а где – "ангелов". Мы поклонились Дину, он поправил текст, и статья была благополучно напечатана.
Мы пригласили Дина по такому случаю " на пиво", и он охотно согласился. Решено было свести иностранца в подвал на углу Гоголя и Невского, где тогда помещалось довольно популярное в городе "заведение". В последний момент соавтор заболел; и надежды нации сосредоточились на мне.
Когда мы с Невского повернули на Гоголя, я похолодел: очередь была метров 150!.
"Дин, – сказал я независимо, – что в этом заведении хорошего? Давай купим пива и пойдем ко мне домой".
"Давай", – охотно согласился покладистый Дин. Мы зашли в магазин, известный под названиями "Генеральский" и " На заду у Гоголя". Пива не было!. И выхода не было.
Я подвел Дина к голове очереди и обратился к людям, которые отстояли 2 часа и приготовились войти в райские врата: " Ребята! Американец к нам на работу приехал. Надо пивом напоить. Пропустите без очереди, если можете!"
Дин лучезарно улыбался. Мне же, по известному народному выражению
" взбледнулось". Реакция могла последовать "от" и " до". Последовало 10секундное молчание и ..." Ну, американец, – что же, мы не люди? Надо пивом угостить, известное дело!! Не в хвосте же ему стоять!". Самые ретивые забарабанили в закрытую дверь. Открыл здоровенный швейцар, пьяный в доску. Очередь загалдела: "Американец, пиво, бляхя-муха, надо людьми быть...". Дину все происходящее явно нравилось, и он продолжал счастливо улыбаться. Выражение лица у швейцара медленно менялось от привычного
" Отскочь, – мало не будет", – до совершенно неопределимого и непривычного. Наконец, он правой рукой распахнул перед нами дверь, а левой полез в карман и вытащил из него леденец в замусоленной бумажке, покрытой табачными крошками. " Проходи! Американец, надо же!. На...". И ( покраснев, что выглядело уже абсолютно неописуемо ), протянул Дину конфетку.
Перпендикулярно длинной стене полуподвала стояли столы на 8 человек каждый. Параллельно второй длинной стене располагалась стойка. Полагалось: сесть, по меню выбрать один из двух сортов пива и одну из 3х закусок, значащихся под номерами N1, N2, и N3, и ждать официанта. Мы нашли свободное место, и я стал растолковывать Дину, что скрывается под номерами. Впрочем, для того, чтобы это понять, не нужно было быть полиглотом: все три выглядели отталкивающе. Серый моченый горох (N1), зеленоватая колбаса (N2), и плавленый сыр (N3), Наконец, качаясь, подошел официант в куртке неизъяснимого цвета.
"Ну?"
–"Нам "Московского" четыре бутылки..." – "Кончилось Московское".
"Жигулевского тогда..." – "Ну, закуску говори, какой номер ?"
И тут Дин внезапно протянул руку к стойке и с заметным акцентом сказал: "Нам, пожалуйста, эту." Я взглянул: на стойке стояло громадное блюдо с раками. Народ за столом, расчухав акцент, примолк. Но до официанта тонкости уже не доходили.
" Ревизию ждем, чурка! Не для всякой же чухны раков поставили!!".
" Спасибо, я многое понял", – отозвался Дин, – и не только за нашим за двумя соседними столиками замолчали. Даже официант, кажется восчувствовал.
Я перетрусил не на шутку. "Ребята! Это – американец! К нам на работу приехал. Надо пивом угостить, чтобы все по человечески!..". И снова сработало.
Раков, нам, правда, не дали, но домашнюю воблу, соленые сухарики..., даже моченое яблоко протянул кто-то. Дину объясняли, как варить самогонку, как пропускать ее через кефир, как опохмеляться. Учили, как ловить раков на падаль, делать мормышку, выбирать пиво и точить пилу. Даже я не все понимал, Дин же не понимал ни слова, но чувствуя общую доброжелательность, расцветал навстречу.
Пиво мы давно допили, но уйти не удавалось: каждый ставил, и на попытку отказаться обижался не в шутку. Наконец, часов в 11 вечера, перед самым закрытием, мы насилу выползли из подвала. Шатаясь, мы направились к Халтурина, по дороге дважды "нарушив" в подворотнях.
Перед своим домом Дин пожал мне руку: " Спасибо, я многое понял!"
"Кубанские казаки"
"Дин, ты до приезда сюда читал какие-нибудь русские книги ? Или кино наше
смотрел ?" – Да, читал,
"Что, Толстой, Достоевский...?" – Да, Толстой, Достоевский. Это великая литература.
"Ну. понятно, а как насчет кино ?" – Я смотрел только "Кубанские казаки". Два раза.
"Батюшки! Да что ты там нашел? Это же дрянь из дряни! Два раза!!" – Не только я, почти все мои знакомые смотрели по два и по три раза.
"И ты помнишь что-нибудь ?. Что ты там запомнил ? Помидоры ? Арбузы ? Хлеба вы что ли в Америке не видели ? " – Какие помидоры, какие арбузы ? Я ничего этого не помню.
" Так что же пленило твое сердце в этой куче дерьма ?" – Что такое "пленило ?
" Ну, хорошо, что ты запомнил ?" – Не только я, – все запомнили одно и то же. Одну сцену. И ради нее и ходили по два и по три раза.
"???"
–Помнишь, там тракторист и доярка любят друг друга и хотят пожениться ?. И они хотят жить вместе. Но они – из разных колхозов, и должны спросить у председателей разрешения перейти в другой колхоз. А председатели их не пускают. Ни одну, ни другого. И вот молодая женщина-невеста стоит на коленях перед председателем колхоза и просит ее отпустить. Она боится потерять жениха. Я был тогда маленьким ребенком и мало что понимал, но родители мне показывали и говорили : "Смотри, помнишь, мы тебе читали про рабство в Америке и про черных рабов?. Смотри, это все сейчас происходит в России. Женщина не может выйти замуж, потому, что ее господин не отпускает. Смотри, это все происходит прямо сейчас !" И я плакал.
"Боже великий, – подумал я, – это же была самая смешная сцена. Все хохотали, как сумасшедшие. И никто почти сейчас этой сцены не помнит. И я не помнил, пока не напомнил Дин. Помнил арбузы, дыни, помидоры, подводы с едой, горы еды. Андреева, перекидывавшего громадный арбуз из ладони в ладонь. И как сглатывалась слюна. И потом, когда я подрос, и при мне старшие вспоминали, как им удавалось нас накормить в 47 ом. А ведь я не в самой бедной семье рос... И как я ненавидел потом эту мерзость, снятую в голодном году с подлинно партийным цинизмом. И мы ее по всему миру пихали наравне с полными собраниями сочинений..."
"Уши Мидаса," – сказал я вслух. – Что ?
"Ну, шила в мешке не утаишь!" – Что ?
Я объяснил. – "Спасибо, я многое понял!", – привычно отозвался Дин.
" Нет, – это я многое понял. Тебе, Дин, спасибо".
Славянское прощание
Пришла пора уезжать, и Дин поехал в Москву, в посольство, выправлять необходимые документы. Вернулся он очень довольным и радостно возбужденным. Со здоровенным фингалом под левым глазом.
За год работы в Физтехе Дин совершенно опростился, и даже для очень внимательного и профессионального взгляда стал неотличим от отечественного теоретика средних лет: потертое пальто, поношенные ботинки, двухдневная щетина и трехмесячной давности стрижка. По-русски к концу срока он тоже говорил сносно...
Подошедши к родному посольству, Дин, не замедляя шага и даже не делая попытки "предъявить", направился к входной двери. Естественно, из будки выскочило чудище обло, огромно, и лаяй: "Куда?!". Вместо того, чтобы "предъявить" или ответить по-английски, или хотя бы по-русски сказать, что он – американец, или уж, на самый худой конец, усугубить акцент, Дин на самом лучшем своем русском ответил гордо: " В посольство".
"Зачем?" – "За документами." – "Какими, мать твою, документами?!!." – " На выезд".
Тут чудище с необыкновенной споростью произвело сразу несколько действий одновременно: выхватило свисток на шнурке и громко засвистело, схватило Дина за шиворот одной рукой, а второй, оставив свисток болтаться на шнурке, начало выкручивать ему руку. На естественное сопротивление и вскрик :"Пустите, больно!!, – милиционер не затруднился "поднести" под глаз. И тоже весьма профессионально.
