Текст книги "Над Кабулом чужие звезды"

Автор книги: Михаил Кожухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Из дневника

Перечитал последнюю страничку прошлогоднего дневника, и стало грустно. Дважды в реку не войдешь. Год назад прыгнул в нее с разбегу, а теперь хожу по берегу, пробую пяткой холодную воду. Будь моя воля, поднял бы с бетона взлетной полосы ту злополучную, вернувшую меня в Кабул, монетку. Но даже у здешних дуканщиков, у которых можно купить все, волшебных палочек в продаже нет.

В КПСС меня приняли, и теперь под моими материалами в газете пишут не «Наш спецкорр», как раньше, а «Наш соб. корр.». Вот и вся разница.

Я перебрался в соседнюю «хрущевку» в том же самом Старом микрорайоне. Трехкомнатная квартира принадлежит афганскому режиссеру, учившемуся в Москве, и его русской жене, – они уехали куда-то в Европу. Квартира поэтому совсем московская, с удобной мебелью, а на стенах обои – невидаль в Кабуле, предмет зависти всех, кто приходит в гости. Обычно стены в квартирах афганцев просто покрашены и мебели нет: они по привычке едят и спят на коврах.

В Кабуле немногое изменилось за год. Та же пыль, та же нищета, те же дети на помойках роются в поисках съедобных объедков. Все так же протяжно и громко кричит что-то старик, который каждый день в один и тот же час проходит мимо моего дома. Точильщик? Старьевщик? Дервиш? И те же дети, повзрослевшие на год, все так же прыгают через резинку под окном. И считают по-русски: «Раз, два, три. Раз…» Интересно, водятся ли у них тут кукушки?

И все же глаз, уже привычный к здешней экзотике, спотыкается на переменах. В городе кое-где появился новый асфальт, на перекрестках стало больше регулировщиков, почти все машины теперь останавливаются перед редкими светофорами. Почему-то не слышно вечерней стрельбы, только раза два за эти дни бухало где-то вдалеке, хлестанули темноту автоматные очереди. Торговый центр в Старом микрорайоне распух, разросся, прилавки забиты товаром. А вот мой приятель-зеленщик перебрался, разбогатев, в центр города. На его месте торгуют теперь три брата, младшему из которых, Ибрагиму, лет семь. Мне по-прежнему отбирают из ящиков лучшие фрукты, выделяя из общей массы клиентов. А когда я просто прохожу мимо их ларька по делам, Ибрагим улыбается и кричит по-русски:

– Что купишь, рафик?

– Мне ничего не нужно, Ибрагим.

– Как, не нужно?! Манго обязательно купишь!

И я действительно поддаюсь соблазну и покупаю небольшие сладкие плоды манго, привезенные, должно быть, из Пакистана на грузовиках, украшенных, как новогодние елки. Маленькие радости кабульской жизни.

* * *

Первая командировка: я все-таки упрямо добираюсь в Бадахшан, еще в прошлом году задумав написать материал об афганском лазурите. Улетал, по обыкновению, нелепо. Утром с трудом успел на машину, которая отвозит в аэропорт приезжающих время от времени в Кабул «мушаверов» – советников из провинций, но самолета, разумеется, не было. И снова несколько часов ожидания. Солнце, пыль, грязная скамья под навесом у военной комендатуры. Молоденькие, только что из дома лейтенанты в союзной еще форме. Кому из них посчастливится вернуться домой? В довершение всех бед прилетевшая на наших глазах «вертушка» угодила колесом в кювет. Аэропорт вообще закрыли, и мой «двадцать четвертый борт», уже вылетевший из Кандагара, развернули в воздухе и посадили в Баграме. «Афганский вариант».

Когда же он сел, наконец, первое, что вынесли из его нутра, были носилки, обернутые фольгой. Красная бирка прилеплена скотчем: имя, фамилия, номер военной части. Это все, что осталось от солдата, прослужившего здесь полтора года и покончившего с собой по неведомой мне причине.

Носилки стояли у самолета, дожидаясь похоронной команды. Подъехавшая поливальная машина потом долго смывала с железного пола самолета остатки вытекшей из носилок жидкости и крови, чтобы солдаты могли поставить на это место ящики с оружием, контейнеры с арбузами, обмякшие на жаре бараньи туши, мешки с огурцами. Но еще долго в самолете стоял запах смерти, который не спутаешь ни с чем. Груз сдал, груз принял. Весь полет до Кундуза я спал, пристроившись на пыльных ящиках, в которых дожидались своего часа сотни новых смертей, принявших обличье латунных гильз и стальных сердечников пуль.

В Кундузе случился казус. Пока я дожидался у штаба дивизии политработника, которого забыли предупредить о моем приезде, у входа появился какой-то сурового вида генерал.

– Это еще что, вашу мать? – грозно зарычал он, увидев меня в такой же, как у всех, форме, только без знаков различия, в которой я обычно езжу в командировки.

– Это не что, а кто, товарищ генерал. Корреспондент «Комсомольской правды».

Потом, когда генерал (оказалось, командир кундузской дивизии) исчез, мне долго тряс руку какой-то офицер. «Ну, вы молодец, – говорил он с уважением, заглядывая в глаза. – Как вы его! Ух! Так ему и надо». Похоже, комдиву здесь возражать не принято.

Меня, несмотря на неласковую встречу, определили в умопомрачительный генеральский номер дивизионной гостиницы, что, должен признаться, случается со мной нечасто. Здесь есть кондиционер, свежее белье, душ с теплой водой. Дежурная принесла даже чай с сахаром. Сижу вот, пописываю, чай попиваю. Завтра в шесть сорок пойдет на Файзабад вертолетная пара.

* * *

– Вертолеты несколько дней возили раненых, мы с ног сбились, а тут говорят: готовьтесь, завтра будет самый тяжелый день. С утра прислушивались, у нас ведь вертолет издалека слышно, – ждали раненых. Наконец солдат знакомый подходит: радуйся, говорит, пришла колонна! А мне и впрямь так радостно было, что даже хотелось плакать. Знаете, я в отпуск поехала, – все не то. Каждый день ждала писем от девчонок. Прочтешь, и как дома, в полку, побываешь.

Это рассказывает мне медсестричка Лена Новожилова, которая служит здесь уже третий год и от которой перед каждой операцией прячется командир полка: замучила его Новожилова своими просьбами взять ее в рейд. Однажды махнул рукой, отпустил с агитотрядом, а она нарадоваться не могла. Медсестричка Лена Новожилова из тех, кто опоздал родиться. Ей бы в двадцатые годы, в гарь, в холод, в голод. В романтику революционных будней, которой тут точно не пахнет.

Точнее, так: многие из тех, кто едет в Афганистан, искренне верят в то, что едут исполнять «интернациональный долг». Что проклятые империалисты не дают поднять голову народу, который сбросил иго угнетателей и кровопийцев. Как правило, этого романтического запала хватает дня на три, а потом все становится понятно: и про долг, и про все остальное…

Я уже несколько дней в Файзабаде. С утра до вечера пропадаю у саперов-собаководов, о которых собираюсь написать. Однажды все отделение собралось в курилке, было жарко, и парни скинули тельняшки. Оказалось, почти у всех наколки на сердце: автоматный патрон, его крестом перечеркивает надпись латинскими буквами – Аллах. Или – вместо имени чужого бога – своя группа крови. У некоторых вытатуированы на руке старомодный орел и аббревиатура ОКСВА – Ограниченный контингент советских войск в Афганистане. Особая метка, по которой они будут узнавать друг друга спустя годы где-нибудь в ленивой и благостной курортной толпе. Если, конечно, этот орел не станет знаком позора, который стыдливо будут прятать под майку.

Патрон на груди вместо медали, не полученной на этой войне.

* * *

На краю любого афганского аэродрома лежат кучи белых пластмассовых стаканчиков: это кассеты тепловых ракет, которые отстреливают при взлете и посадке вертолеты и самолеты транспортной авиации. По замыслу, эти ракеты должны принять на себя удар «стингера». В их эффективности у меня лично есть некоторые сомнения: я что-то ни разу не видел, чтобы «стингером» стреляли по нашим «вертушкам» или транспортникам прямо над аэродромом. Их сбивают где-то в горах, в пустынях, где эти отводящие ракеты никто не успевает применить. Но, собственно, дело совсем не в этом. Загвоздка в том, что кассеты эти по второму разу использовать нельзя, они никому не нужны: одно слово – мусор.

В Файзабаде рассказали байку. Будто бы хитрые наши мужики из аэродромной обслуги появились однажды утром на местном рынке с пластмассовыми стаканчиками в руках.

– Эй, дукандор, у тебя такой товар есть?

Озадаченный продавец недоуменно вертит в руках невиданный прежде предмет.

– Нет, такого нет…

– Может, у тебя найдется? – спрашивают хитрецы в соседней лавке. – Нам очень нужно! Много возьмем, хороший бакшиш получишь.

И так далее – по всем торговым рядам.

Наутро к рынку подрулил военный грузовик, доверху набитый бесполезными стаканчиками из пластмассы. Говорят, афганцы купили все, торговались, как на аукционе, поднимали цену, пытаясь перекупить друг у друга дефицитный товар, в поисках которого вот-вот подъедут вчерашние покупатели.

Сентябрь – декабрь 1986 г.

«Мама, я вернусь!..»

6 часов 15 минут. «Земля» – «Воздух»

– Я – 041-й, запуск. Понял: курс сто тридцать.

– Я – 042-й, взлет произвел, отход по заданию. Есть проверить оружие.

– Левый разворот, уходим на северо-восток.

– Понял. Выполняю доворот.

Еще накануне, зная о том, что во время полета будет не до разговоров, я попросил комбата познакомить с кем-нибудь из тех ребят, которые войдут в досмотровую группу. Он выбрал для этой цели младшего сержанта Сергея Мельнова, и часа полтора, наверное, проговорили мы с ним о солдатском житье-бытье, сидя на солнышке, не по-весеннему жарком в этой южной провинции Афганистана.

– У нас вообще-то не любят, когда много языком болтают, – говорил Сергей. – Один тут из нашей роты попал в госпиталь, его осколком зацепило, и давай распространяться: «Мы да мы, караваны берем…» Если честно, то я, когда сюда приехал, несколько недель от страха дрожал. Того и гляди, думал, обстреляют из всех дувалов сразу! За этот страх до сих пор стыдно, хотя поначалу руки у всех трясутся, сам видел. Это уж потом ты углы срезать начинаешь. Одно слово – спецназ.

Напрасно, однако, искал я на следующий день в рассветных сумерках у разогревающихся вертолетов баскетбольную – метр девяносто шесть – фигуру Мельнова: Сергей остался в батальоне, не пошел «на войну». Надо же было случиться, что именно в этот день младшего сержанта оставили за какой-то надобностью в их пыльном крохотном городке. Вот так и вышло, что в деле я Сергея не видел. По сути, занял его место в группе спецназа, которая вылетала на досмотр караванных маршрутов в степи Гамберай, что под Джелалабадом.

Может статься, что и автомат мне тогда достался его, Мельнова.

– Вы куда хотите: в группу захвата или в группу прикрытия? – спросил меня перед вылетом старший лейтенант Александр Чихирев.

– Конечно, в группу захвата.[13]13
  Однажды Ада Петрова, коллега и по совместительству жена собкора Гостелерадио Михаила Лещинского, вернувшись домой, с гордостью сообщила, что ходила за покупками на Майванд. Это район Кабула, где советским появляться запрещено. «Лещ» пожал плечами и произнес гениальную фразу: «Тебе ума бы столько, сколько смелости». Это, в общем, и про меня тоже.


[Закрыть]

6 часов 28 минут. «Воздух»

– Я – 042-й. Наблюдаю несколько групп вьючных с курсом триста сорок по дороге. Подозрительна третья группа, 041-й, оцени.

– Я – 041-й, понял. Сейчас посмотрим.

– Я – 042-й, замыкаем левый круг.

– Я – 041-й, буду садиться. Прикрой! Близко к «зеленке» не подходить! Усилить осмотрительность!

«Ми-8» сбрасывает скорость, зависает над землей. Старший лейтенант Александр Чихирев, командир нашей группы, который сидит сейчас на месте стрелка в кабине вертолета, рывком оказывается в салоне и выразительно кивает в сторону приоткрытой двери.

Нам – туда.

Коротко щелкают присоединяемые к автоматам рожки, лязгают затворы. Патрон – в патронник!

…Даже не знаю, с чем сравнить досмотровую разведгруппу. Это нечто вроде инспектора ГАИ на здешних караванных тропах. Только вместо полосатого жезла в руках у этого «инспектора» автомат, вместо нагрудной бляхи – «лифчик» для шести запасных рожков, сигнальных оранжевых дымовых ракет и пары гранат. Ну, а в роли машины с мегафоном на крыше выступают боевые вертолеты, готовые в случае необходимости поддержать спецназовцев огнем.

Облеты караванных групп – почти ежедневная обязанность этого батальона из войск специального назначения. Отсюда до Пакистана, до расположенных там оружейных складов оппозиции, рукой подать. Давними, веками набитыми караванными тропами доставляют «духи» оружие на афганскую территорию, прячут его только в им ведомых горных тайниках. Двигаются ночью, в первые предрассветные часы, высылая вперед чуткие дозоры. Они проверят дорогу, оставят, в случае опасности, условный незаметный знак. Нет такого знака – идет по их следам караван. Дровами, утварью прикрыты на верблюжьих боках тюки с амуницией и боеприпасом, со стороны посмотришь – кочевники, идут своей дорогой как сто, как триста лет назад.

Вот и вылетают на караванные маршруты почти каждое утро вертолетные пары с разведгруппами на борту. Если караван, встретившийся им на пути, действительно мирный, то, к примеру, тот же старший лейтенант Александр Чихирев улыбается своей неотразимой улыбкой: извините, мол, за беспокойство, вам «зеленый свет».

– Его все в роте любят, – говорил мне Сергей Мельнов. – Все до одного. Иногда на марше так шуткой поддержит, никакого привала не требуется. А рассказчик – великолепный. Когда Чихирев из отпуска приехал, рассказывал нам про «металлистов», знаете, это придурки такие, все в заклепках ходят. У нас вся рота чуть со смеху не умерла!

Ну, а если раскачиваются на верблюжьих боках промасленные пулеметные стволы, если под вышитыми шелком пуштунскими накидками-пату прячут погонщики оружие, то боя досмотровой группе не миновать: мятежники первыми откроют огонь. И тут уж кто кого.

– Когда есть результат, когда удается захватить караван, – говорил мне про это Мельнов, – сердце радуется! Сколько людей живыми останется, сколько мин не разорвется, сколько ракет. Народ ведь хороший здесь, добрый народ. Жизнь только у них тяжелая, голодная, – мне, например, до плеча редко кто из них достает. А тут еще и война. Как им не помогать? И о своем доме, конечно, в такие минуты думаешь. А что, если «духи» не эти ракеты, а побольше приволокут? Да у меня же здесь Узбекистан рядом! Родные мои, близкие, сам я там живу.

Да, Серега Мельнов неожиданно оказался коренным ташкентцем. Призывался в армию, закончив первый курс политехнического института в столице Узбекистана. Промышленная электроника – его будущая специальность. Если, конечно…

6 часов 34 минуты. «Земля»

Горохом высыпаемся в открытую дверь вертолета. Прыжок. Устоять на ногах. Вперед!

До каравана метров сто пятьдесят. Сбились в кучу верблюды, ишаки шарахаются от кружащих над головой вертолетов. На бегу успеваю оглянуться: наша группа прикрытия высадилась поодаль, залегла в высокой траве. Только черные зрачки автоматов упираются в наши спины, готовые прикрыть, поддержать огнем. Почему-то очень надежными показались тогда те черные автоматные зрачки.

В боевых ротах, рассказывал мне Мельнов, практически не бывает «дедовщины» еще и потому, что в такие минуты нет в бегущей навстречу неизвестности цепи ни «дедов», ни «салаг». Каждому, кто рядом с тобой, ты доверяешь, как самому себе. Впрочем, это пришло на память потом, а тогда, в цепи спецназовцев, которая веером охватывала караван, некогда было думать. Надо было бежать, бежать изо всех сил, пытаясь удержать в груди бешено стучащее сердце – то ли от бега, то ли от страха перед возможной смертью, от которой тебя отделяют, возможно, только сто метров, только пятьдесят, только… Во всем мире была только эта бегущая цепь, и ты в ней, и автомат в руке, и возможный противник, который, быть может, уже нашел тебя в прорези своего прицела.

– «Минутка», я – «Воздух», как дела?

– «Воздух», я – «Минутка», работаем по плану. Подскажу, когда забирать.

– Понял. Противодействия нет?

– Пока все в норме. Похоже, «голуби».[14]14
  Принятое в переговорах по рации обозначение мирных жителей.


[Закрыть]

Ворохи красных сучковатых дров на горбатых спинах верблюдов. Громоздкие белые чалмы на головах погонщиков. Длиннополые просторные одежды, сандалии из грубой кожи на босых запыленных ногах. Цвета начищенной меди загар на обветренных лицах, без страха смотрят глаза – глаза людей, которым нечего бояться и нечего скрывать. Так ли это? Кто знает.

– В Джелалабад идем, уважаемые: там хорошую цену за дрова дают, – с достоинством отвечает на наши расспросы пожилой, но крепкий еще пуштун. – Где живем? Мы ведь кочевники, нам вся земля дом!

И караван-баши, церемонно пожав каждому из нас руку, машет своим людям: в путь!

Мы снова бежим, теперь уже к вертолетам, которые садятся неподалеку, утопают в облаках поднятой винтами пыли. Времени терять нельзя: слишком уж доступная мишень этот поджидающий нас «Ми-8».

6 часов 49 минут. «Воздух»

– 041-й, я – 042-й. Наблюдаю три группы по пятнадцать – двадцать «горбов», следуют с севера на юг.

– Внимательней! Скорость – максимальная. Смотри за горушками, из-под них на днях сбили «вертушку».

– 041-й, «горбы» разгружаются.

– 042-й, понял. Садимся. Прикрой.

И снова зависает над выжженной землей вертолет, и снова щелкают затворы, и снова Александр Чихирев кивает нам в сторону приоткрытой двери.

– Мы-то народ привычный, – говорил мне накануне Сергей Мельнов, – а вот как вертолетчикам работать с нами не страшно? Ума не приложу. В человека, в меня то есть, ты еще попробуй попади, а в вертолет – вот он, лупи, не целясь.

Когда я задал тот же вопрос вертолетчику Александру Малахову, тридцати пятилетнему подполковнику, внуку и сыну солдата, он удивленно поднял глаза: о чем это я? Среди вертолетчиков нет трусов и храбрецов, сказал Малахов. Опытные есть. Начинающих – сколько угодно. А все остальное – лирика. «Земные штучки».

И все же, посовещавшись с командиром Валерием Крушинным, Малахов согласился: полет с досмотровой группой – в числе наиболее опасных.

– Летишь, как подсадная утка, весь на виду. На принятие решения иногда и секунды нет. Короче, не полет даже, а сплошная импровизация. Хотя, – добавил он, подумав, – тут к любому полету надо готовиться, как к самому сложному. Все не «по правилам». Высокие температуры воздуха, восходящие потоки, потолок высоты. А посадочные площадки по союзным меркам вообще немыслимые! Да какие там площадки, иногда с трудом пятачок находишь, чтобы колесом зацепиться.

Так сложилось, что в Афганистане Малахов уже второй раз. Прибыл сюда на должность начальника политотдела вертолетного полка осенью, сразу после того, как часть, в которой служил дома, выполняла задачу особой важности. Четвертый блок Чернобыльской АЭС в самый разгар трагических событий экипажи его эскадрильи видели не на фотографиях в газетах – под собой, сквозь остекление вертолетных кабин, когда сбрасывали на взбесившийся реактор груды песка и бетона. Видели его так же близко, как холмы этой афганской степи с красивым названием Гамберай, которые мелькают сейчас под нами со скоростью семьдесят метров в секунду.

Где-то здесь, среди этих приземистых холмов, затерялась, растворилась в глубоких колодцах-кяризах группа Бисмиллы, которая только за последние недели уничтожила «стингерами» семь наших и афганских «вертушек».

042-й – позывной Александра Малахова. Он ведущий в звене «Ми-24», которое прикрывает нас с воздуха.

041-й – это командир полка Валерий Крушинин. Его «Ми-8» сейчас повис над землей, дожидаясь, пока мы, еще не успевшие отдышаться после досмотра первого каравана, снова высыпаемся на каменистую землю.

7 часов 02 минуты. «Земля» – «Воздух»

И снова стремительный бросок, и снова зрачки автоматов уставились в наши спины. На этот раз успеваю заметить: место и обязанности тут у каждого свои, ни в вопросах, ни в командах нужды особой нет. Тулкин Иманов с ручным пулеметом пулей летит на фланг, Дима Белых и Серик Лукпанов – собственно «таможня», которая тотчас приступает к делу. Коля Сенчук берет на себя окрестности, цепко просматривает каждый кустик и холм, откуда может ударить очередь…

– Афган очищает людей, – считает Сергей Мельнов. – Многим здесь стыдно за себя становится. Прожил восемнадцать – двадцать лет, а что за душой? Прически-цепочки? Это кажется круто, когда не знаешь, что это такое – последнюю гранату перед собой положить. Когда не видел, как рядом с тобой твоего братишку – насмерть. Надо уважать себя самого. Чтобы по делам твоим и тебе, и другим было хорошо. Иной раз спросишь себя: что лично я хорошего-то сделал? Доброго? Такого, чтобы и люди мне добром отплатили? У каждого из нас раньше своя собственная жизнь была, а сейчас и думать не хочется, что когда-нибудь разлетимся в разные стороны. Хотя, обманывать не буду, по дому здесь очень скучаешь. Нет, не в том смысле, чтоб к маме-папе под крыло. Как это объяснишь? Мне вот недавно сестренка в посылке конфеты передала. Так мы всей ротой праздновали! У нас в магазине конфеты есть, конечно, но иностранные. А здесь ко всему своему тянет. Хочется, чтобы дома вокруг были советские, чтобы люди советские. Вот даже пыль чтоб советская была…

– «Воздух», я – «Минутка». Производим досмотр, противодействия нет.

– Я понял, «Минутка». Ждем команды, у нас тоже порядок.

Противодействия нет, доложил по рации Коля Моргун, задрав голову к небу, где кружат вертолеты прикрытия. Но как-то странно отводят глаза погонщики. Как-то уж слишком сладко улыбается, отвечая на наши вопросы, рослый бородач в чалме. Люди из того, первого нашего сегодняшнего каравана вели себя, что ни говори, иначе.

– Иногда чувствуешь: точно «духи», – наставлял меня накануне Мельнов. – Ночью, наверное, доставили груз своим, а теперь за новым топают в Пакистан. Но как докажешь? Приходится пропускать. Если и правда «духи», все равно рано или поздно столкнемся.

Уже больше года служит в Афганистане младший сержант, уже больше года разглядывает в иллюминаторы холмы Гамберая. А видится ему другой, самый лучший в жизни сюжет. Будет так: он ничего не сообщит заранее. Просто свалится в свой ненаглядный Ташкент как гром среди ясного неба, купит матери огромный букет цветов, позвонит ей на работу. И скажет:

– Мама! Я вернулся.

Но это когда еще будет. Пока же старший лейтенант Александр Чихирев командует спецназу «отбой», и мы снова бежим к вертолетам, которые садятся поодаль, поднимая винтами густую бурую пыль.

Январь 1987 г.

P. S.

Вскоре после нашей встречи, в день, когда ему исполнилось 25 лет, на таком же досмотре каравана погиб в степи Гамберая командир группы старший лейтенант Александр Чихирев. Я узнал об этом много позже от его товарищей из джелалабадской бригады войск специального назначения. В мае 1988 года они первыми из состава нашей группировки в Афганистане пересекли советскую границу – без тельняшек, замаскированные под мотострелков, чтобы не вызывать «не тех» вопросов у западных корреспондентов, приглашенных по этому случаю в Афганистан. Старшего лейтенанта среди них не было.