Текст книги "Мы все во многом заблуждаемся"

Автор книги: Михаил Коверда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Михаил Коверда
Мы все во многом заблуждаемся

С чего начинаются грустные истории

Опять привезли отборную гниль!

Я с некоторым раздражением смотрел на содержимое мешка с картофелем, который стоял у моих ног, развязанный при приёмке. Или, если быть точнее, с тем, что возможно когда-то давно было картофелем. Сейчас же эта гадость, которую нам пытались всучить под видом приличной еды, выглядела так, словно пережила наводнение, пожар и, возможно, даже ядерный взрыв. Вы думаете, я злился? Ни капельки. С годами подобное отношение к продуктам, поставляемым в госучреждения, уже перестаёт вызывать удивление. Однако, не перестаёт вызывать раздражение.

– Я не приму это.

Мы стояли с одним из младших санитаров и экспедитором в проёме распахнутых железных ворот нашего склада, выходящего на внутренний двор больницы. Экспедитор – откормленный здоровенный бугай с красным лицом ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу от мороза. Весна ещё только началась, и в наших краях, разумеется, не было и намёка на скорое потепление. Впрочем, люди часто верят не тому, что можно увидеть прямо за окном своего дома, а дате в календаре, и с радостью готовы одеваться не по погоде, даже если их отмороженные руки говорят им об обратном. Это что-то из разряда человеческой психологии, у нас есть определённый уклад и понимание, что за чем должно следовать, и любое событие, не вписывающиеся в такие рамки, чаще всего вызывает эффект игнорирования происходящего. Представьте себе, что в разгар июльской жары вдруг с неба обрушатся тонны снега. Вы думаете, все сразу достанут тёплые зимние вещи? Нет, все будут ужасаться, негодовать, но продолжат первое время ходить в лёгкой летней одежде и обуви прямо по снегу. Потому что сейчас лето и такого в их понимании быть попросту не может. Осознание всегда приходит не сразу, для этого требуется время. Иногда пару минут, иногда – несколько дней. Или другой пример. Вы никогда не задумывались, почему так много людей, которые видят, как совершается какое-то преступление, просто закрывают на это глаза и проходят мимо? Вы думаете, им не хватает духу вмешаться или они думают, что не справятся? Вовсе нет. Просто таким действиям нет места в их сознании, их картина мира не предполагает какой-то реакции в отношении данной ситуации. Поэтому они и предпочитают игнорировать происходящее, не понимая даже, почему они так действуют, и объясняя своё поведение потом целой кучей различных обстоятельств, забывая о самой главной причине их ступора.

И вот сейчас дорогая, хорошая, хотя и слишком лёгкая одежда экспедитора необычайно контрастировала с качеством того, что он с беспринципным упорством пытался всучить почему-то нам, а не на ближайшую помойку.

– Ну а что вы хотели за такие деньги? – Красномордый сделал уже тысячу раз виденное мной, до боли знакомое, непробиваемое лицо и поморщился. – Сначала закупите по конкурсу11
   Имеется ввиду конкурс госзакупок.


[Закрыть] за бесценок, а потом удивляетесь тому, что вам привезли. Если хотите качество, нужно соответственно заплатить, – было видно, что он явно куда-то торопится. Разумеется, в такой-то холод. Ну уж нет, дорогой, легко ты сегодня точно не отделаешься.

– Все именно так и оправдываются. И вы тоже решили даже не напрягать фантазию. Послушайте-ка меня внимательно. Просто, видите ли, если вы пишете в контракте «картофель», то вы его и должны привезти. Картофель, а не камни, тухлятину или собачатину. То, что вы там ставите цену как за ведро отбросов и так выигрываете конкурс, меня совершенно не касается. Я здесь отвечаю за то, чтобы везде был полный порядок, а если у меня завтра половина пациентов откинется, отвечать за это буду я, а не вы. Поэтому, уважаемый, у меня для вас два варианта. Либо вы сейчас же всё грузите обратно и уматываете за нормальной человеческой едой, либо мы стоим тут и перебираем вместе с вами каждый мешок, а затем мы примем у вас только то, что является съедобным.

Я увидел, как мои слова ему очень не понравились. Ну, ещё бы. Он засопел, поджав губы от ярости и, стиснув кулаки, стал приближаться ко мне. Ну давай, давай, так даже лучше. Из кабины грузовика выглянул водитель. Я продолжал невозмутимо стоять, улыбаясь, на том же месте, не сдвинувшись ни на миллиметр. Младший санитар сзади приблизился и демонстративно вытащил из кармана мобильный телефон, показывая, что мы в любой момент можем позвать ещё кого-нибудь. Нет, ребята, напугать нас не получится, вы здесь в меньшинстве и у нас дома. Он остановился в тридцати сантиметрах от моего лица и с тупой злобой молча смотрел на меня своими маленькими глазками, со свистом дыша. Затем, видимо, постаравшись отыскать в своём скудном арсенале навыки ведения переговоров вместо агрессии, через силу выдавил из себя:

– Послушайте, я просто делаю свою работу, я не виноват, что они загрузили нам со склада такую картошку. И я тоже буду отвечать, если не сдам весь груз полностью. Давайте просто подпишем бумаги и всё, не будем портить друг другу день, хорошо?

Ага, будешь ты отвечать, конечно. У тебя, небось, и зарплата раза в четыре выше моей, а отвечать ты, видишь ли, не хочешь. Я широко улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен. Затем повернулся к младшему санитару.

– Неси мешки и бери ещё ребят. Будем перебирать.

Это был, конечно, совсем не первый и явно не последний такой случай, и парень уже хорошо знал, что нужно делать. Он быстро прошмыгнул за внутреннюю дверь склада, а я, прислонившись к ржавому косяку ворот, стал равнодушно смотреть на парочку ворон и целую кучу галок, копающихся в больничной помойке уже с самого раннего утра. Уже скоро конец моей смены, ещё два часа, и можно будет доползти до дома, съесть что-нибудь невкусное из холодильника и завалиться спать. Как же я устал… Однако, смена ещё не закончилась и моя работа, соответственно, тоже.

Экспедитор, что-то обсудив с водителем, отошли в сторону и стали кому-то звонить. Давайте, звоните, жалуйтесь, негодуйте. В следующий раз будете думать, что нам привозить. Один раз скатаетесь туда-сюда за просто так, второй раз скатаетесь, третий уже повезёте нормальное. Или вообще не будете ставить сверхнизкие цены при закупке, чтобы избавиться от нормальных поставщиков, которые не готовы продавать нормальный товар за копейки. Я хорошо был знаком с таким типом людей. К сожалению, большинство тех, с которыми мне приходилось иметь дело в работе и жизни, были именно такими. Этим людям было бесполезно что-то доказывать, бесполезно что-то объяснять, им всегда было совершенно плевать на окружающих. Их волнует только то, что нужно им самим, своя выгода в краткосрочной перспективе. Поэтому разговаривать и действовать с ними надо в единственной подходящей для этого манере, на языке, который они понимают – жёстко ставя их в те рамки, какие нужны тебе, пользуясь тем, что в данной ситуации ты можешь хоть немного, но что-то решать, а они нет. Разговаривать с позиции силы и больших прав.

Надо признаться, я не сразу научился это делать. Так же, как и не сразу научился выявлять и понимать в людях подобное. Поэтому изначально часто вёл себя неправильно, взывая к человеческой совести и порядочности у людей, для которых эти слова не имеют вовсе никакого смысла. Люди воспринимают подобное как обычную слабость. Сам я никогда не склонен был наглеть, отнимать что-то и пытаться нажиться за счёт других. Наверное, поэтому я в конечном счёте и стал тем, кем стал. Обычным неудачником, хотя мне и довольно трудно признаться самому себе в этом. В детстве из-за своего слабого и мягкого характера на мне не ездил только ленивый. Меня били сверстники и ребята постарше, отнимали игрушки и мелочь. Со временем я настолько с этим свыкся, что даже начал думать, что так и должно быть. Пока однажды не произошёл случай, когда я настолько разозлился, что сумел дать сдачи…

Тогда я нашёл котёнка. Маленького, забитого котёнка. Матери кошки, похоже, уже не было в живых, и он слонялся по улице, подбирая объедки, выпадающие из мусорок на землю. В те времена, как сейчас помню, и дома то у некоторых туго было с едой, а уж найти что-то съедобное в мусорке было, наверное, практически невозможно. Ну, разве что такому маленькому зверьку. Я схватил котёнка в охапку и бродил по улицам, дождавшись, пока мама не отправится на работу в ночную смену. Отец тогда работал на вахте и месяцами отсутствовал дома. Я отмыл пищащего, еле живого котёнка и накормил его тем, что нашёл дома из еды. Котёнок наелся и лёг спать прямо у меня на коленях, довольно урча. В тот момент я был по-настоящему, по-детски счастлив. Дома оставлять котёнка было решительно невозможно, мать бы просто убила меня и я, взяв со шкафа картонную коробку из-под обуви, посадил туда котёнка на полотенце и отнёс его вниз под лестницу. Утром я, чуть свет, побежал вниз, но котёнка там уже не было. Я выбежал во двор и увидел, как соседские мальчишки пинают его на песке ногами, словно футбольный мяч. Котёнок уже не сопротивлялся и только жалобно пищал. Я знал этих злых, беспощадных ребят. Знал, что они не остановятся. Я побежал к соседу, мужчине, живущему на первом этаже, и стал кричать, что там убивают котёнка. Сосед был уже в стельку пьян, поэтому только отмахнулся от меня и закрыл дверь квартиры. И вот тогда я понял, что, если я действительно хочу что-то изменить, мне нужно делать это самому, как бы трудно это ни было. Да, мне было страшно. Но моя злость тогда была сильнее страха. Я выбежал из подъезда, отодрал от деревянного забора доску с гвоздями и крича, что есть сил, побежал прямо на них. Их было трое. Крупнее и старше меня. Но мне тогда было попросту всё равно. Я увидел, как они в недоумении повернули ко мне голову и остановились. Я подскочил к одному и не мешкая ударил его доской прямо по голове. Он упал на бок, скорчившись, и стал закрывать голову руками. Я повернулся к остальным двоим и увидел неподдельный ужас в их глазах. И этот ужас, этот страх и безысходность, стал для меня словно глоток воды для человека в пустыне. Я стал ещё смелее, ещё злее. Замахнувшись, я побежал на них, но они просто сдались. Развернувшись, побежали что есть мочи как можно дальше от человека, который может так защищать себя и своего друга. Я схватил уже не двигавшегося котёнка, не обращая внимания на с трудом пытавшегося подняться рядом обидчика и побежал домой. Дальше было очень много проблем со взрослыми и с матерью, полиция, много слёз и уговоров оставить котёнка. И я тогда тоже победил. Второй раз. Мне никто ничего не сделал после той драки. И я отстоял своего котёнка. Он прожил потом у меня всю свою жизнь до глубокой старости. Впрочем, это уже совсем другая история. Самое главное, что я тогда понял, что часто сила – это единственное, что может решить что-то в твою пользу. Сила физическая, сила духа, сила терпеть, неважно какая, но мы люди ещё недостаточно ушли от животных, и в те моменты, когда нам не хватает воспитания и морали, всё решает именно она. Необходимо быть человеком, но в нужный момент нужно уметь становиться и животным, которое может дать сдачи. И теперь я могу постоять за себя и других. Да, я не сразу сильно изменился после тех событий. Когда злость прошла, я снова стал боязливым и осторожным, но тот случай посеял в моей душе семена сомнения, которые затем выросли в настоящую смелость. Впрочем, без того, чтобы во что бы то ни стало идти по головам других. Наверное, мне надо было с самого начала быть таким.

Пришли другие санитары, и мы стали сортировать картофель на категории «с большой натяжкой сгодится в пищу» и «есть невозможно». Других категорий там попросту не было. А, ну да. Ещё была категория «не является картофелем». Всё это действо происходило на моей памяти уже бесчисленное количество раз, и я не испытывал к этому совершенно никаких эмоций, за исключением банальной усталости от того, что каждый новый «поставщик» думал, что он гораздо умнее других. Что интересно, жизнь их как будто совсем ничему не учила. Все равно нам каждый раз приходилось снова и снова воевать за нормальную человеческую еду. Под конец переборки у меня уже совершенно онемели руки от мороза, но мы всё-таки кое-как осилили пять мешков и, взвесив нормальные клубни на наших складских весах, подписали побелевшему от злобы экспедитору документы, а затем заперли ворота и отправились в жилой блок.

На больничной кухне всё было в самом разгаре – парило, чадило, кипело и гремело сталью. Да, как же тут тепло! Я закрыл глаза и с наслаждением прошёл через облако пара, поднимающегося из какой-то кипящей кастрюли. Глубинные рефлексы сразу дали о себе знать и мне вдруг неимоверно захотелось спать. Так бы прямо и уснул здесь. Топили в основном корпусе довольно плохо, но на кухне всегда было тёплое местечко. В подходящее время можно даже «найти» себе срочную работу на кухне, если ты совсем уж сильно замёрз в какую-нибудь совсем уж лютую ледяную ночь. Но нет, не сегодня, нужно ещё отработать на раздаче завтрака – в эту смену, как назло, как раз оказалась моя очередь. Ну хорошо хоть туалеты не надо чистить. Когда я был младшим санитаром несколько лет назад, только устроившись ещё на эту работу, я только и делал, что чистил туалеты. И выносил за пациентами. И мыл полы. И даже пару раз довозил трупы до катафалка. И вообще, вся работа была в таком духе по крайней мере года два. Ну а что поделать, по крайней мере, это была настоящая работа, которую очень трудно было найти тогда в стране. И за неё хоть и немного, но платят деньги, позволяя мне сводить концы с концами. Да и сейчас дела уже у меня, в основном, наладились. Если, конечно, это можно было так назвать.

Проходя по коридору своего третьего этажа в пищеблок, завернув за угол, я вдруг неожиданно столкнулся с главврачом, идущим с каким-то незнакомым мне типом в дорогом костюме и с папкой бумаг. По всему было видно, что тип этот очень важная шишка и шеф выглядел слегка озадаченным. В такое раннее утро никого из начальства я обычно видеть не ожидал, и от растерянности даже не сумел вовремя поздороваться. Шеф был человеком трудолюбивым и ответственным, однако своё рабочее время, как и наше, он предпочитал соблюдать по утверждённому расписанию. Проходя мимо, главврач рассеяно кивнул мне и снова повернулся к своему собеседнику. Было видно, что ему совершенно не до меня. Должно быть, опять какая-то проверка. Ну что ж, никаких указаний я не получал, а значит это не моё дело.

Завсегдатаи нашего заведения уже выходили, сонные, из своих палат, прогуливаясь по коридору, глядя в окно или просто разговаривая друг с другом на лавочках. Не буйные пациенты пользовались у нас определённой свободой перемещения, им можно было спокойно покидать палаты, ходить в гости друг к другу и даже гулять на улице в небольшом больничном саду. Впрочем, это касалось только той части, которая была в состоянии это сделать. Те, кто были не в состоянии, так и продолжали лежать на своих койках. Санитары ходили из палаты в палату, выполняя утренние проверки и ухаживая за такими пациентами. Это являлось и моей работой тоже, поддержание их способности продолжать лечение было одной из основных моих служебных обязанностей. Но не только. Став старшим санитаром, мне пришлось взять на себя и организаторскую роль в наведении порядка, научившись быть руководителем.

Вообще, это был довольно непростой вопрос моего отношения к этим людям, и мои взаимоотношения с пациентами, которые любой здравомыслящий человек отнёс бы к категории «трудных», прошли очень долгий путь от полного неприятия до моего текущего состояния их «понимания», которое я сам бы, наверное, был бы в затруднении описать. Честно говоря, я и не смог бы сейчас, наверное, вспомнить все те стадии, через которые проходила эта эволюция, их было много, и мне кажется, я успел прочувствовать за эти годы работы все эмоции на свете. Так же как я описывал явление отторжения, связанное с появлением событий в нашей жизни, ломающих шаблон восприятия, так и мой собственный мир в своё время был сломан, а отношение к людям сильно изменено. Подумайте вот над чем: как бы вы вели себя с людьми, которых вы не можете считать нормальными, но которых не можете считать и не нормальными, поскольку они остаются во многом настоящими людьми, такими же как мы, и могут (и должны) ими стать. Наложите на это свою ответственность, связанную с их жизнями и ещё ту надежду, которую вы для них представляете. Настоящую, искреннюю надежду. Я встречал несколько типов людей, по-разному приспосабливающихся к такой психологически ситуации. Одни полностью закрывались от какого-либо взаимодействия, кроме чисто технического выполнения своих обязанностей, представляя вместо пациентов только объекты своей работы. Другие слишком эмоционально воспринимали их подчас деструктивное поведение и плохое физическое состояние, принимая всё близко к сердцу, много переживали, и такие в конце концов выгорали и увольнялись. Были и просто жестокие люди, которые злорадствовали, издевались и часто истязали людей, которые не были ни в чём виноваты и ничего не могли понять. Я же, со временем, научился слушать все эти заблудшие души, не судить их, не привязываться к конкретным вещам, а просто помогая человеку найти себя. Иногда это работало, иногда нет, приходилось держать в голове различную степень тяжести заболеваний и их обратимость. Для некоторых всё было временно, для некоторых увы, уже нет. Но все они заслуживали того, чтобы жить, и сейчас я шёл по коридору, собирая приветствия и улыбаясь.

– Доброе утро, господин старший санитар!

Знакомый голос, который я, наверное, буду помнить и в следующей жизни. Я повернулся к маленькому, сухонькому человечку, стоящему, сутулясь, у батареи отопления. Мы звали его «Тощий». Тощий был лицом неопределённого возраста и национальности, ему было может сорок лет, а может и все шестьдесят. Но он прославился вовсе не этим. Тощий был самым пронырливым и хитрым пациентом из тех, кого мне довелось повстречать за всю свою работу санитаром. У него было какое-то лёгкое, ничего не значащее в обычной жизни расстройство, которое хорошо поддавалось лечению, однако, как рассказывал сам Тощий, он оказался здесь по большей части вовсе не из-за своей болезни, а потому, что его сплавили сюда насильно или обманом его любящие детишки, и ему фактически некуда было возвращаться. Что ж, бывает в жизни и такое. Подробностей этой истории я не знал и не особенно хотел знать. Впрочем, Тощий никогда не унывал. Он был непревзойдённым мастером что угодно раздобыть и что угодно узнать. За определённую плату, конечно же. Не деньгами, они здесь ничего не стоили. Плату нормальной хорошей едой, сладостями или сигаретами. Он словно паук плёл сеть из сплетен, дёргая за ниточки и молниеносно узнавая все новости. Тощий был очень умён и у него была куча связей, которые он умело использовал. Он знал о происходящем в больнице даже больше, чем знали мы – санитары. Он был знаком буквально с каждым, и из каждого знакомства был готов, словно воду из камня, выжать любую выгоду. Тощий мне нравился. На самом деле, в нём не было ни капли злобы, и я не слышал ни об одном случае, когда он сделал бы кому-нибудь что-то плохое, даже в своих интересах, и за этого его стоило уважать. Я хорошо относился к этому человеку, потому что он был для меня живым примером того, что жизнь продолжается везде и несмотря ни на что, и любая ситуация, в которую может попасть человек, если он сохраняет здоровье и адекватное сознание – это не приговор. Сейчас же Тощий просто стоял с сонными глазами, по-видимому, ещё до конца не проснувшись, и крутил в руках смятую засаленную сигарету.

– Доброе утро. Тощий, если будешь снова курить в туалете, устроим полный досмотр твоих вещей и всё что найдём – изымем, – я торопился в пищеблок и не хотел особо долго трепаться с ним.

– Ну-ну-ну, начальник, не заводитесь. Правила я знаю, – Тощий в мгновение ока с ловкостью фокусника спрятал куда-то сигарету и теперь стоял, ухмыляясь. – Говорят, вашими стараниями нас будут кормить чуточку лучше, а? Лично я вам очень благодарен, еда – то немногое из радостей жизни, что нам здесь остаётся, верно? – он подмигнул мне.

Ругань из-за картошки произошла буквально час назад, а Тощий уже всё знал. Чем более закрытым является общество, тем с большей скоростью распространяются по нему слухи.

– Имей ввиду, Тощий, на будущее, так сказать. Мне известно гораздо больше твоих тайников, чем ты думаешь, поэтому если будешь слишком наглеть, мы найдём способ, как осложнить тебе жизнь. Не считай себя умнее всех на свете, – я ненавидел так говорить, но порядок должен был соблюдаться, и Тощий тоже прекрасно это знал. – Если благодарен, то будь добр, в благодарность просто помолчи, мне уже пора. – Я уже собирался уйти, как вдруг за моей спиной, примерно в десяти сантиметрах от меня раздалось резкое, недовольное, нечленораздельное мычание бедолаги из ближайшей палаты. Я аж подпрыгнул от неожиданности. Тощий запрокинул голову и принялся хохотать от души. Я с досадой развернулся, схватил за шиворот испугавшее меня тело и чётким, отработанным годами движением, отправил его обратно в его палату.

– Не беспокойтесь, гражданин начальник, всё будет прилично, вы же меня знаете. Нет, правда, это очень приятно видеть, что человек ответственно относится к своей работе, даже к такой, как ваша, – не унимался Тощий. Если бы я не стоял здесь и у меня была бы хоть маленькая толика того, что было когда-то, я бы вас первым взял к себе в дело, молодой человек.

– А что ты имеешь против моей работы? Если бы меня здесь не было, кто бы тогда следил за вами всеми, а? Уверен, к своей жизни лично ты относишься с большой внимательностью. И безусловно, её ценишь. Так что будь благодарен и веди себя прилично. И вообще, что-то я не очень хочу к тебе в дело, Тощий. Сам видишь, куда тебя привели твои дела, – настало время улыбаться мне. Но на самом деле такие шутливые перепалки были у нас обычным делом.

– Не-не-не, начальник. Вы просто молодец, я без шуток говорю, – эти слова не мешали ему продолжать скалиться. – Но дела делам рознь, знаете ли. И не всегда их нужно оценивать только по тому, куда в конце концов судьба привела человека, ведь так? – он снова мне подмигнул. – У меня во время войны был случай…

– Это какой войны? С Наполеоном, что ли, Тощий? Всё, прекрати болтать, мне пора.

Он ещё что-то кричал, неугомонный, мне в след, а я, расстроено взглянув на часы, пулей побежал на пункт выдачи пищи.

– Ты где шляешься?

Другой санитар, мой сменщик. Только пришёл, а его уже тошнит от этой работы. Уже очень раздражён и зол на всех подряд. Что ж, я могу тебя понять, когда-то и я так относился ко всему тому, что не считал важным в жизни. Я улыбнулся ему одобрительно.

– Все хорошо. Я на штрафную.

На штрафную – это когда ты не раздаёшь людям миски с едой, а просто катишь тележку, но потом перемываешь на мойке всю грязную посуду за всеми людьми. Огромную грязную гору, почти без моющих средств, закупленного количества которых, разумеется, не хватает на всё. И ещё очень повезёт, если сегодня повара не переборщат с маслом, иначе отмывка идёт ну совсем уж туго. Вообще это делают по очереди, и сегодня была не моя очередь, но раз уж я опоздал, то решил не портить человеку и так вечно отвратительное настроение, и добровольно вызвался поработать. Коллега, несколько смягчившись, поставил огромную кастрюлю с кашей на тележку, а я покидал подносы с чаем и хлебом с маслом на нижний ярус, и мы покатили.

Пациенты дёргались и мычали, едва только завидев нашу процессию. Однако, не все. Некоторые начинали судорожно теребить одежду, некоторые хватать других пациентов, размахивать руками. Раздача еды всегда сопровождалась большим ажиотажем, а различные знаковые проявления психических расстройств часто резко усиливались. Кто-то начинал истекать слюнями, кого-то тошнило. Всякое можно было увидеть. Никогда не забуду свою первую кормёжку, когда я вышел на раздачу в самый первый раз. Разумеется, меня поставили везти тележку, чтобы потом отправить мыть кастрюлю с пригоревшей дочерна едой. В первой же палате пациент, схватив миску, запустил в неё свои пальцы и, взяв содержимое, принялся размазывать все это по своему лицу и одежде, крича от боли, вызванной обжигающе горячей едой. Затем, с диким воплем, он бросился на меня и стал наносить эту вкусняшку на лицо и мне. Я стоял тогда, совершенно оторопев и не мог даже пошевелиться. Тот самый разрыв моего мировосприятия. Отторжение действительности. Осознание того, что не укладывается в наше понимание, или того, что не укладывается в наши догмы поведения, чаще всего просто приводит людей к самому настоящему ступору, потому что во многом все наши действия и реакции происходят по заранее выученной и натренированной модели, которую мозг усвоил за века эволюции и закрепил за годы нашего взросления. Общество всегда учит нас действовать по типовой, обкатанной, удобной ему схеме. Мы никогда не задумываемся о тех действиях, которые совершаем на автомате, будь то соблюдение дистанции при ходьбе в толпе или извинения, произносимые после того, как случайно столкнёмся с кем-то на улице. В тот момент же я просто оторопел, не успев даже испугаться. А ведь это был даже не буйный пациент, к которым меня допустили только спустя два года, и то проведя специальное обучение и экзамен по обращению с ними. Это был обычный человек, съехавший с катушек, беззлобный, но вытворяющий странное. Меня тогда привела в чувства смачная оплеуха другого санитара, которую тот отвесил этому художнику современной живописи и его слова, полные злобы и ненависти: «Проклятые психи! Иди умойся, я подожду».

Тогда, уже оказавшись дома после своей смены, я впервые осознал по-настоящему, что оказался в мире с изменённым понятием о правильном и неправильном поведении. Впрочем, какой бы изменённой не была эта реальность, в ней существовали правила, и я был одним из тех, кто следил за соблюдением этих правил. Большего от меня не требовалось. Хотя я всё равно продолжал относиться к пациентам с уважением, свойственным здоровым людям. Многие санитары не знали даже имён пациентов, для них они существовали под номерами, которые им присваивали для раздачи лекарств. Как раз именно сейчас мой напарник и держал в руках планшет-коробку для утренней раздачи таблеток по программе. Он сверял номер на специальной, не снимаемой бирке у пациентов, прикреплённой к их левой руке со своим списком, а затем выдавал положенные им препараты и воду и ждал, пока они не выпьют таблетки, запивая их водой. Потом человек показывал ему язык, показывая, что всё проглочено, и очередь переходила к следующему.

– Ну что, пойдём к самым вежливым?

Мы потихоньку осилили наш этаж, разрешили все возникшие ссоры, убедили пару человек лечиться, кого-то уговорами, кого-то угрозами заставив проглотить все положенные лекарства. Потом наступила очередь спецблока для буйных, который располагался отдельным крылом от основного здания. С буйными было, с одной стороны, тяжелее, потому что некоторых приходилось довольно муторно развязывать и ждать, пока они поедят. Следили за ними другие специально обученные санитары, покрепче и потяжелее, мы же просто приходили их кормить, потому что пищеблок располагался в нашей зоне ответственности. Но, с другой стороны, с ними было и легче, потому что содержали их запертыми по одному, а припадки у них, вопреки расхожему мнению, на самом деле случались довольно редко и, как бы это дико не звучало, эти буйные персонажи вели себя, по большей части, спокойнее наших подопечных. Почти все они были под воздействием препаратов, подавляющих агрессию, поэтому проблем не вызывали. Кроме ухода за ними, разумеется. Палаты у них были устроены немного по-другому, чем у основной массы, которые жили по четыре-шесть человек в больших комнатах. Здесь комнатушки были маленькие, без выступающих частей и лишних предметов. Ну и, конечно, такие палаты снабжались кроватями с соответствующими приспособлениями.

Сейчас большинство палат в крыле пустовало, поэтому мы быстро раскидали тарелки, раздали лекарства и покатили тележку обратно к начальному месту, с которого мы начали раздачу, чтобы собрать посуду. Однако, не успев проехать и половину намеченного пути по сбору тарелок, мы услышали во дворе шум открывающихся ворот.

Вспоминая свою жизнь, я могу с некоторой долей уверенности сказать, что в какие-то ключевые моменты в моей голове звенел тихий, но отчётливый звоночек тревоги, предупреждающий о неприятностях, словно ангел-хранитель подталкивал меня, заставляя задуматься и осмыслить ситуацию более вдумчиво, чем это обычно требовалось в моей бытовой рутине. Вспоминал я про эти звоночки часто уже после некоторых событий, когда эти неприятности случались, и я понимал тогда, что подсознательно сомневался в момент выбора или даже прямо чувствовал неладное, но не задумался и не предостерёгся. Иногда случалось и наоборот, когда мне доводилось радоваться впоследствии тому, что я сумел вовремя довериться чувству надвигающихся неприятностей. Не поймите меня неправильно, я вообще не верю в бога, не верю в судьбу, предназначение, не верю в потусторонние миры, карму и прочую чушь. Соответственно, не верю я и в ангелов-хранителей, но в наличии шестого чувства, которое, как я считал, представляет собой подсознательную работу сознания по анализу фактов нашим мышлением, я не сомневался. И я ясно помню, как прозвенел тогда для меня первый звоночек, заставив поднять голову над тележкой и уделить такому, казалось бы, незначительному событию чуть больше внимания.

– Что там? – Я оторвался от складирования тарелок на поднос. – Неужели это жлобьё привезло вторую часть картошки? – я собрал из грязных тарелок что-то напоминающее пизанскую башню и пытался пристроить её к стойке тележки так, чтобы вся эта конструкция не рассыпалась на пол. Напарник просеменил к краю коридора и заглянул в окно. Лицо его с видимым удовольствием вытянулось.

– Кажется, пополнение привезли.

Исходя из моего опыта это было сомнительно, очень сомнительно. И тем громче тогда звонил звоночек у меня в душе.

– Это вряд ли. Сегодня ведь только четверг, а привозят людей всегда по понедельникам. Ты со сменным графиком уже все дни недели перепутал. Скорее всего, просто пригнали обратно нашу колымагу.

– А вот и нет, – санитар упёрся лбом в стекло, пытаясь получше рассмотреть происходящее внизу. – Если не веришь, посмотри сам.

Я бросил, наконец, свои тарелки и тоже подошёл посмотреть. Во дворе стоял наш старый потрёпанный медицинский грузовичок для перевозки людей. Обычно мы не принимали новых пациентов на неделе, и за всё время моей работы здесь я сталкивался с ним крайне редко, и то в специально отведённые дни. Я даже вначале подумал, что машина приехала по каким-то другим хозяйственным делам, однако грузовик действительно остановился прямо у входа в приёмный покой. Наш водила, седой мужичок на пенсии по кличке Усатый, вылез и кабины с каким-то человеком и отправился открывать дверь в кузове. Я присмотрелся. Интересно… Это был тот самый человек, который сегодня утром шёл с главврачом по коридору. Человек в дорогом костюме. Похожий, судя по всему, на какого-то служащего из другой больницы.