Текст книги "Мы все во многом заблуждаемся"

Автор книги: Михаил Коверда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В принципе, я догадывался, что могло означать это появление, поскольку такое на моей памяти уже несколько раз случалось. Скорее всего, врачи снова стали собирать какие-то специальные группы пациентов для исследований. Вроде бы, наш начальник был какой-то важной шишкой в медицинских научных кругах. Правда, чем он известен и что открыл, я, в силу своей необразованности, разумеется, не знал. А если бы мне сказали, то точно ничего бы не понял. Иногда к нам привозили пациентов соседних больниц, чтобы провести какие-то там групповые терапии, или что-то вроде того. Держали их отдельно, лечили по своей собственной программе. Иногда наезжала также толпа врачей для комиссии, и они устраивали заседания в конференц-зале и часами обсуждали что-то из своих психиатрических дел. Однако о том, что просто так людей не по расписанию не привозят, я знал хорошо. Порядки в нашей больнице были очень строгие. Поэтому мне было любопытно.

Усатый стал открывать ключом дверь машины. Человек в костюме нетерпеливо стоял неподалёку. «Прямо как у себя дома, сыч», – подумалось мне. Из машины вывалился, пошатываясь, довольно легко и не по сезону одетый молодой человек и принялся растеряно озираться по сторонам, сощурившись от яркого утреннего солнца. На нем не было даже нормальной обуви, что-то вроде старых, заношенных кед, и он несуразно стоял прямо в глубоком снегу, словно горшок с тропическим растением, выставленный на мороз. Человек в костюме подошёл к нему, что-то сказал и жестом указал на дверь в приёмную. Выглядел он довольно беззлобно и дружелюбно. По его манере и повадкам я вдруг осознал, что это врач, и довольно опытный, который знает, как нужно вести себя с пациентами. Или кем там был наш новый гость. Они были даже чем-то похожи с шефом в этой лёгкой манере непринуждённо контактировать с людьми. Профессиональный навык. Парень сделал шаг в сторону приёмной и остановился, снова начав растеряно озираться. «Похоже, под препаратами», – сообразил я. Человек в костюме довольно вежливо взял его под руку и повёл в нужном направлении. Парень покорно шёл с ним, но постоянно спотыкался и оглядывался назад на грузовик, который уже закрывал Усатый. Врач ловко открыл перед ним дверь и жестом пригласил войти. Тот немного замешкался, но зашёл. Дверь за ними закрылась.

Мы постояли, немного, в тишине, размышляя над всем этим.

– Что думаешь, бро? – я уткнулся лбом в ледяное стекло и смотрел, как охрана открывает Усатому ворота и его грузовик, исторгая клубы чёрного дыма, медленно выкатывается прочь.

Санитар поморщился. Было видно, что он не придал произошедшему какого-то особого значения, а просто понаблюдал за всем этим от скуки. Ну привезли и привезли, одним человеком больше, одним меньше, какая разница.

– Я думаю, что это чей-то очередной сынок, который косит от армии. Обычная история. Закинули баксов шефу, или даже скорее вот этому хмырю, а тот с шефом поделился немного и вот попросил пристроить бедолагу на «отдых». Ну и выделили ему место, скоро приведут к нам, жди. Помается тут недельку на чем-нибудь безобидном, вроде препарата номер два, сделает пару процедур, поколет что-нибудь для печени, поест липоевой кислоты22
   Антиоксидант, применяется как витаминоподобное вещество.


[Закрыть] проведут во время приезда других врачей «экспертизу», составят протокол и с лёгкой руки выпишут его. А он отправится военный билет получать. Чудес не бывает, сам знаешь.

– Да… – я задумался. – Чудес не бывает… Только знаешь, он ведь под препаратами. Сам же видел, как он ходит.

Это обстоятельство тоже особо не смутило моего напарника. Он был из тех людей, которые принимают определённую точку зрения, а затем пытаются подогнать все новые факты под неё, даже если они ей прямо противоречат. Кстати, замечал я и за собой такое, хотя и пытался бороться с этим, заставляя себя менять это самое мнение при появлении каких-то новых обстоятельств. Как мне кажется, смысл в том, что новое обдумывание всей ситуации в целом требует от людей довольно энергозатратной мыслительной работы и идя по пути наименьшего сопротивления гораздо проще встроить один факт в целую систему, чем изменить саму систему.

– Хм… Ну тогда, допустим, это чей-то съехавший родственник, алкоголик там, или наркоман, которого богатенькие родители привезли реально подлечиться. Почему бы и нет. Знаешь, вот прошлая больница, в которой я работал – вот там был реально ад, да. Еда, условия, отношение. Все было омерзительное. Видел бы ты помои, которыми там людей кормят. А здесь у нас, хоть и бывает тяжеловато, но в целом довольно приятно находиться. Я знаю, о чём говорю, поверь. И кому надо, тоже об этом знают, я уверен. Вот и договорились с нашим шефом, а не где-то ещё. Может, реально надо откачать человека.

В целом, это была здравая мысль, но, конечно, тоже мимо.

– А ты видел, как он одет? Очень бедно. И не по-зимнему совсем, словно его выдернули из дома или другой больницы. Что-то не очень он похож на богатенького сынка, – рассуждая, меня самого всё больше донимало любопытство по поводу этого приезда.

Санитар начинал потихонечку злиться на меня. Или на себя, понимая, что действительно выглядит глупо в своей уверенности в том, что понимает происходящее. Это было несколько забавно наблюдать. Неужели, действительно на злобу и эмоции уходит меньше энергии, чем на подумать?

– Да? Ну и хрен знает тогда! В принципе, нам то до этого что за дело? Вот придёшь снова на свои сутки, он уже будет здесь, сам его и спросишь. Ну, или Тощий точно расскажет. Вон он тут как раз неподалёку. Уверен, он уже будет у него еду или сигареты выманивать.

– Нет у него ни еды, ни сигарет. И денег нет. Сам же видел.

– Ну ладно, нет так нет, чё ты прицепился к нему? Хорош тут стоять, щас эта карга повариха опять будет на нас орать, что мы тут возимся, – он бросил две пустые тарелки, которые держал в руках, на вершину моей башни, построенной из других тарелок, отчего вся конструкция, пошатнувшись, чудом не обрушилась на пол, и махнул мне рукой. Я налёг на перекладину, и мы покатили тележку дальше, продолжая собирать посуду. Проезжая мимо палаты Тощего, я заметил, что он задумчиво стоит в коридоре и смотрит на дверь приёмного покоя, в которой недавно скрылись приезжие.

– Эй, Тощий, ты, небось, уже всё разузнал? – Мой напарник довольно грубо и невежливо ткнул его указательным пальцем под бок. Срывает недавнюю злобу.

Тощий, не ожидавший такого тычка и от этого подскочивший на месте как ужаленный, с явным неудовольствием отшатнулся и повернулся к нему с раздражённой физиономией.

– Ага, разузнал. Про твою мамашу. Я ведь вспомнил, мы с ней были знакомы ещё до твоего рождения… Рассказать, кем она работала?

– Чё? Да я сейчас тебя на неделю в изолятор закрою, пёс…

Они продолжили ругань, собиравшуюся перерасти в драку, а я повёз дальше тележку один, не обращая внимание на это представление. За сутки работы просто безумно устаёшь, даже если удаётся урвать пару часов сна на кушетке в комнате для персонала. А в эту злополучную смену мне не удалось поспать даже и часу. Я сдал посуду на кухне злобной тётке-кухарке, не обращая внимание на её колкости в мой адрес, и принялся уныло оттирать всю гору грязных тарелок. Обожаю, просто обожаю. Затем, когда работа была закончена, я поплёлся в холодную, почти не отапливаемую раздевалку для верхней одежды. На сегодня с меня хватит, пусть сами обсуждают сплетни и разбираются с тайнами. Мне же хотелось просто отправиться домой, где меня ждала крошечная, но милая моему сердцу квартира, в которой было тепло и была еда и кровать. Так нужная сейчас мне кровать. Мягкая, удобная кровать. И одеяло. Переодевшись, я прошёл все посты охраны и наконец, выдохнув, с облегчением вышел в искрящийся инеем солнечный морозный день.

Человек, который боялся спать

Странного молодого человека не оказалось среди пациентов, когда я вновь вышел на смену в свой следующий цикл. Не было его и на других этажах. Не было в спецблоке для буйных. Никто ничего о нём не слышал. Другие санитары, которых мне удалось расспросить, тоже оказались не в курсе. Его словно бы и не существовало и мне даже начало казаться, что это просто было сном в конце суток напряжённой работы, однако нашлось немало людей, которые так же, как и я видели приезд нашего «психомобиля».

Тощий по своему обыкновению в это время суток сидел в комнате отдыха с шахматной доской, решая этюды33
   Шахматные задачи.


[Закрыть] из своей толстой засаленной книжки. Я тихонько присел на стул напротив него, некоторое время рассматривая фигурки. Чёрных было больше, чем белых, и фигуры у чёрных были лучше, прижав белого короля почти в самый угол, ощетинившийся пешками, но Тощий определённо играл за белых, ведя в атаку довольно странно расположенную разрозненную группу, вклинившуюся в плотные ряды чёрных. Сейчас он задумчиво переставлял ферзя на различные позиции, но не отрывал руки от фигуры. Я, признаться, мало что понимал в шахматах. Знал, как ходят фигуры, правила, немного дебюты44
   Схемы розыгрыша фигур в начале партии.


[Закрыть], но почти всегда проигрывал, играя со знающим человеком. Шахматы никогда не являлись каким-то моим увлечением в жизни, поэтому я и не тратил ни времени, ни сил на совершенствование своей игры. Для Тощего же шахматы были настоящим искусством, и он рассматривал и изучал свои задачи по сыгранным сто лет назад кем-то партиям, как эксперт, пристально и скрупулёзно изучающий картину всемирно известного художника.

– Тощий, привет. А помнишь того парня, которого привезли в конце моей прошлой смены? – я решил спросить прямо. – И вот теперь его нигде нет. Вы его не продали на органы с друзьями по палате, я надеюсь?

Тощий выбрал, наконец, нужное поле и оставил там ферзя. У белых оставался последний шанс быстро поставить мат при численном превосходстве чёрных. Он продолжил изучать доску, не поднимая головы. На шее у него красовался здоровенный, уже краснеющий синяк – по-видимому, след той самой стычки с санитаром.

– Ммммм, да… То есть, нет. На органы его не продали, но, возможно, продадут…

В руках Тощего оказался белый слон. Чёрные почти прижали белого короля, до мата оставался всего один ход.

– Ну и куда он тогда подевался? – я не мог понять, знает Тощий что-то или просто тянет резину, развлекая себя пустой болтовнёй со мной.

– Ну как сказать подевался… Этот человек, безусловно, существует, вы всё видели сам своими глазами, так же, как и я. И его никуда не увозили обратно, пока вы дрыхли дома, за это я вам могу поручиться, начальник. Ни-ку-да! Значит, получается, что? Человек приехал, но его с нами нигде нет. Странно, да? Значит, его держат не с нами. Потрясающая логика, правда? Но человек всегда человек, поэтому он должен что-то есть и где-то спать, соображаете? Куда отдельно отправляют еду, вот вопрос, которым я задался в первую очередь, чтобы узнать, понимаете? И таки да, существует отдельно отправляемая кое-куда еда… И вряд ли шеф решил где-то насладится вкусом больничной кашки в одиночестве, поэтому…

Он вдруг поставил белого слона обратно и, схватив белого коня, поддавшись какому-то внезапному озарению, переместил его прямо под позицию короля чёрных, а затем переиграл ход с ферзём, поставив его на другую клетку. Мат чёрным. И огромный численный перевес их не спас. Обожаю эту игру, хотя и не умею в неё играть.

– Ладно, Тощий, выкладывай, где он. Ведь реально интересно, – хотя я до сих пор сам не мог понять, что же меня в этом так зацепило. Старик, довольный собой, оторвался от доски и, улыбаясь, стал собирать фигуры, собираясь уходить.

– А вы сходите и сами у шефа спросите – он то ведь наверняка всё знает, – он захлопнул книгу, положил свои очки в футляр и встал.

– Хорошо, я запомню, что ты знал, но мне ничего не захотел говорить, – мне стало даже немного досадно. Но показывать это я не собирался.

Тощий, уже уходя, развернулся в дверях комнаты и сказал через плечо:

– А какой смысл говорить, господин начальник, вы и сами всё очень скоро узнаете, – он повернулся обратно и не спеша, с книгой и доской под мышкой, ушёл в закат. Вот же скользкий тип.

Короче говоря, я уже было решил махнуть на всё рукой и, забыв об этом деле, приступил, наконец, к очень важному мероприятию, которое откладывал вот уже месяца два – наведению порядка и проверке запасов в нашей кладовой на третьем этаже, однако Тощий был прав, и дело нашло меня само. Правда, я об этом ещё не знал, когда услышал шаги и голос одного из коллег из нашей смены в дверях – «Тебя вызывает шеф». Признаться, в начале я вообще не соотнёс между собой эти события. Как правило, лично в кабинет шеф вызывал только тогда, когда разговор с ним не сулил ничего хорошего, а по рабочим вопросам он предпочитал общаться, раздавая указания прямо на месте. Обычно начальство вызывало только в случаях моей личной провинности, или кого-то из подчинённого персонала. Я мысленно перебрал в голове все события последних трёх смен, но не смог вспомнить ничего такого, ради чего меня нужно было бы вызывать. Значит, оставался только один вариант – скорее всего, это какое-то поручение.

Я засунул коробку, в которой пытался произвести подсчёт кусков мыла, обратно на её место на полке и, закрыв дверь кладовки на ключ, отправился к лестнице. Кабинет главного врача находился на втором этаже сразу над приёмным покоем. Я всегда был немного в недоумении по поводу выбора шефом именно такого расположения, ибо кабинет находился в одном из самых оживлённых и шумных мест больницы, пока он не рассказал мне, что в этом, по его мнению, существует определённый смысл. Во-первых, любой посетитель больницы, прежде чем попадёт непосредственно в основное отделение, как правило, встречается с главным врачом. И его кабинет – это будет первое, а, в зависимости от обстоятельств, возможно, и последнее, что посетитель увидит, а встречают, как известно, по одёжке. Во-вторых, при посещении всяких комиссий и проверок можно будет избежать их хождения по всем закоулкам больницы от греха подальше, прежде чем они, наконец, попадут на первый разговор с начальником. Люди, которые осуществляли такие проверки, обладали весьма специфичным намётанным взглядом, подмечающим все несоответствия, причём они могли найти проблемы там, где лично ты никогда бы не сумел их увидеть. Например, пожарные инспекторы придирались к тому, в какую сторону (внутрь или наружу) открывается дверь, к стоящим в коридоре шкафам и тому подобному. Поэтому логичным решением было максимально сократить их маршрут перемещения вообще. Ну, и в-третьих, со второго этажа просто удобно быстро покидать наше замечательное заведение.

Подойдя к знакомой жёлтой дубовой двери и помявшись перед ней немного, прислушиваясь, нет ли каких-нибудь посетителей, я вежливо постучал. Посетителей не оказалось. Шеф сидел в своей обычной позе, низко свесив голову и рассматривая какие-то бумаги на своём столе. Удивительно, но я до сих пор боюсь врачей. Даже, скорее, не боюсь, а предпочитаю не иметь с ними дела. Я проработал в этой больнице уже примерно лет пять, и вот сейчас вроде бы я пришёл исключительно по рабочим вопросам, а меня всё равно не покидает стойкое неприязненное ощущение от больничного кабинета и будущего стресса, хотя кабинет шефа вовсе не походил на процедурную. Резная деревянная мебель, огромный книжный шкаф с книгами, половину которых я, наверное, не смог бы даже прочитать, кушетка для пациентов и стол с горой бумаг и ноутбуком. Я думаю, это неприязненное чувство к врачам тянулось ещё из детства, когда врачи стойко ассоциировались в моём сознании с неприятностями, а в эпоху бесплатной медицины качество их обслуживания оставляло желать лучшего. Точнее, как я потом понял в сознательном возрасте, всё было не совсем так, потому что создания системы качественного медицинского лечения с глубокой диагностикой и избавлением от всех недугов любой ценой и не планировалось в принципе. Всё было сделано так не потому, что это нельзя было организовать, а потому, что так и собирались сделать. Логика развития медицины в моей стране, в основном, отличалась от таковой для развитых стран. Человек – основная рабочая единица и он должен быть вылечен в достаточной степени для того, чтобы нормально себя чувствовать и продолжать жить. О последующем качестве и длительности жизни речи, естественно, не шло. Взять ту же стоматологию. Если у тебя вдруг начинал болеть зуб, то тебе его обязательно бесплатно вылечат. Ну как вылечат – если случай совсем простой, то поставят пломбу. Если что-то посложнее – просто удалят зуб навсегда. О дальнейшем протезировании речи, разумеется, не шло – ведь это слишком дорого и сложно, а цена комфорта одного отдельно взятого человека для государства очень низка. В деталях предпочитали не разбираться – если случай оказывался чуть сложнее самого простого – удаление. При этом цель действительно достигалась – у человека ничего не болит, не беспокоит, и он может жить дальше и продолжать работу. Остальные детали тоже не важны – огромные очереди в больницах, хамство уставшего, перегруженного персонала и вот это вот всё. Поэтому ни мне, ни моим родителям просто не хотелось лишний раз посещать больницы, если была хоть малейшая возможность их не посещать. С тех пор много воды утекло и нынче времена уже изменились, однако все мои детские привычки по-прежнему стойко оставались на своих местах.

– Проходи, присаживайся, что ты там стоишь как столб? – шеф указал рукой на стул для посетителей рядом со своим столом.

– Спасибо, хоть не в кресло для пациентов. А то я уже начал волноваться, – шутка получилась какая-то неудачная, и я быстро переместился к столу и присел на краешек стула, решив, что для смеха сейчас не самое лучшее время. – Что-то случилось?

Начальник не спешил с ответом. С полминуты он думал, глядя на меня, затем взглянул снова мельком в какие-то бумаги на столе. Я знал это его состояние – он вёл себя так, когда принимал какое-то решение. А при принятии решений он никогда не торопился.

– Ну, всему своё время. Сам же знаешь, от болезней не застрахован никто, ни я и ни ты, – шеф решил подхватить моё начинание и тоже пошутить. А может, и не пошутить. – Так что это кресло готово принять любого, кому это будет действительно необходимо. И ничего в этом нет страшного, чаще всего всё оказывается поправимо, – он улыбнулся, – болезнь чаще всего это не приговор.

Больше всего на свете при общении с психиатрами я боялся того, что они в любой момент могут перестать воспринимать меня как обычного нормального человека, а начнут прислушиваться, а нет ли в моих словах их профессиональной подоплёки? Нет здоровых людей, есть недообследованные, ведь так? В этот момент я, словно белая лабораторная мышка, в мгновение ока превращусь из милого домашнего питомца в объект исследований. Превращусь из человека в пациента. В таком случае и манера общения, и разговор со мной, конечно, изменятся. Одна из моих главных фобий состояла в том, что я не смогу сам доказать, что здоров, меня переведут в разряд нормальных людей только если они так посчитают. По одним им известным, не понятным простым смертным критериям. И ещё больше я боялся того, что не смогу заметить этот переход. Поэтому я всегда предпочитал держаться с такими специалистами и вообще теми, кто специализируется на проблемах людей, довольно осторожно и тщательно подбирать слова.

– Безусловно, шеф, но, надеюсь, до этого всё же не дойдёт, – я попытался изобразить совершенно непроницаемое лицо, сделав вид, будто рассматриваю развешенные на стене дипломы в деревянных рамочках и решил впредь пока не позволять себе оценивающих высказываний.

Он, кажется, понял мои опасения и зажатость и решил, наконец, перейти к делу.

– Это верно, – он отвлёкся и, казалось, уже забыл об этом. – Итак, давай перейдём к тому, зачем я тебя вызвал. Сейчас у нас будут довольно… эм… непростые пациенты. Скажем так, пока непонятно, что точно с ними происходит и почему так получилось, но сейчас мы будем разбираться. Очень любопытные случаи. Я планирую содержать их отдельно от остальных и с постоянной командой санитаров, чтобы лучше контролировать то, что с ними происходит. И тут мне нужны надёжные люди, которые не будут трепать языком. Самое главное, в этом деле со стороны персонала мне необходима стабильность, ответственность и внимательность. Ты уже давно работаешь здесь и у меня, по большей части, нет к тебе совершенно никаких нареканий. Поэтому я предлагаю тебе заняться этим делом.

Очень любопытно. Но вопросов у меня меньше не стало, даже наоборот.

– Почему во всём этом нужна какая-то секретность? Это что-то незаконное?

– Вовсе нет. Это, знаешь, даже не секретность. Это, скорее, создание стабильной среды, лабораторных условий. Тут довольно специфические случаи и я, честно говоря, не знаю с чем они пока связаны. Поэтому я хочу максимально оградить их от внешних влияющих воздействий, в особенности, от других пациентов. Один и тот же персонал, спокойные помещения, отдых. Хорошее отношение. То есть секретность тут не секретность, а, скорее, приватность, чтобы меньше задавали вопросов, переживали и лезли к ним. Чем меньше люди знают, тем крепче спят.

Мне всегда казалось, наоборот, чем меньше я знал, те больше хотел что-то узнать. Но врач, разумеется, обо всей этой ситуации знал больше меня.

– Что за пациенты, шеф? Буйные?

– Не, буйные – это как раз самые обыкновенные пациенты, работать с ними гораздо проще, чем с теми, у кого расстройство принимает весьма сложные формы, но которые остаются по большей части социально вменяемыми. Уход за буйными можно просто спокойно поручить ребятам из бригады Б, они опытные и отлично умеют с ними обращаться. Нет, тут совсем другое… Видишь ли, я получил от коллег сообщения о довольно странных ситуациях с поразительно схожей симптоматикой. Сейчас доподлинно известно о трёх таких случаях. Один из коллег наткнулся на двух таких пациентов и совершенно случайно обнаружил между ними сходство, описал нашей научной группе эту ситуацию для обсуждения, а затем другой мой коллега обнаружил среди своих пациентов и третий похожий случай. Все пациенты перенесли тяжёлую душевную травму, хотя и обстоятельства её получения, и её характер очень сильно отличаются. Странным в данном случае является то, что получение травм этими людьми сопровождалось галлюцинациями, детали которых у них совпадали до мелочей. Обычно, при различных условиях получения травм у людей при таких симптомах всегда наблюдаются различные состояния, здесь было так же – характер их состояний совершенно не совпадает, у одного сильная депрессия на фоне приёма наркотиков, у второго прогрессирующее нервное расстройство на фоне бессонницы, у третьего – маниакально-депрессивное состояние, однако развитие галлюцинаций и отношение к ним всегда протекало по одному и тому же пути. Это крайне странно. Поэтому я договорился с коллегами, чтобы собрать всех трёх пациентов в нашей клинике и провести отдельную независимую экспертизу. Первого пациента уже привезли пару дней назад, мы поместили его отдельно в пустом спецблоке. Палата номер двадцать семь. Через некоторое время нам привезут и остальных.

Шеф откинулся на спинку своего кресла, сцепив пальцы замком у себя на затылке – ещё один жест, показывающий размышления.

– Теперь послушай внимательно. Эти пациенты будут строго ограничены кругом лиц, с которыми они будут иметь дело. Они не должны подвергаться никакому влиянию других пациентов, поэтому будут содержаться по одному. Работать с ними буду только я, ты, и ещё два твоих сменщика, которые обеспечат уход. Ну и ещё периодически персонал диагностики. Другими работами ты пока не занимаешься. Расписание приёма лекарств будешь получать лично у меня в начале своей смены. По имени к пациенту не обращаться, для тебя это «пациент номер один». Разговаривать и общаться с ним можно, чтобы снизить стресс, но очень глубоко в душу к нему не лезь, это может спровоцировать какие-либо изменения. Просто хорошее дружелюбное отношение. В остальном – очень аккуратно. Ты меня понял?

Ну что ж. Были и раньше странные пациенты, которых держали отдельно и изучали. Медицина не стоит на месте, для прогресса в лечении необходимы и объекты исследования, это всё мог понять даже такой необразованный человек, как я. В принципе, в плане выполнения служебных обязанностей лично для меня ничего необычного. Можно рассматривать это как халявную работу, потому что следить за одним человеком, да даже за тремя очень легко, в отличии от целого отделения. Из слов врача я вообще не особо понял, что же такого странного в состоянии этих людей и, честно говоря, я ожидал, что разговор будет на какие-нибудь более неприятные темы. Меня немножко отпустило. И всё же какое-то странное чувство нехорошего всё равно не покидало меня. Звоночек снова звонил. Что это? Чутьё? На секунду я задумался, не попросить ли заменить меня для этого задания, сославшись на какие-нибудь срочные личные дела, однако, поколебавшись, я этого не сделал.

– А другие наши врачи? Тоже будут заниматься этими пациентами?

– Нет, только я один. Не стоит отвлекать остальных от целой больницы.

Ну что ж.

– Да шеф, я всё понял. Я могу идти?

Врач, словно потеряв ко мне интерес, снова задумчиво уставился в свои документы.

– Иди.

Дорогая деревянная дверь захлопнулась за мной, и я постоял, задумчиво рассматривая какой-то стенд на стене, рассказывающий о шизофрении. Мимо какой-то незнакомый мне санитар из другой смены с лязганьем прокатил старую тележку, вырвав меня из раздумий. Ну ладно.

Пустой блок для буйных (один из двух, при мне он ни разу не использовался) был уже не совсем пуст. Теперь здесь даже горел свет, а на посте сидел работник – мой сменщик. Обычно мы заходили сюда только ради того, чтобы убрать пыль раз в месяц, да ещё иногда зимой, проверить, не текут ли батареи парового отопления. В остальное время сюда даже не подавали воду. Здесь даже тараканы не жили, что на самом деле говорило о многом. Я как-то спросил шефа, зачем было построено так много палат для буйных, в которых сейчас даже в работающем крыле больницы занято от силы две или три. Он посмеялся, и сказал, что это раньше времена были буйные, и поэтому агрессивных пациентов тоже было в достатке, сейчас же пациенты предпочитают, по большей части, нечленораздельно мычать. Конечно, он не серьёзно. И потом всё-таки рассказал, почему так оказалось на самом деле. Просто подобные душевные состояния современная фармакология научилась довольно эффективно купировать, и проще держать человека постоянно под препаратами, чем запирать, словно в клетке, один на один со своим саморазрушением. Или связывать его, создавая ужасный стресс и вызывая ещё большее внутреннее расстройство. Впрочем, даже сейчас несколько таких палат не пустует, а это о чём-то, да говорит.

Сменщик уже вовсю клевал носом, пытаясь залипать в телефон. Не по правилам, но я его прекрасно понимал – бездумное и однообразное сидение на посту вызывает гораздо большую сонливость, чем выполнение физической работы, которая сохраняет тебя в тонусе. К тому же, при этом и время ещё летит гораздо быстрее.

– Привет! Как дела? – окликнул я его.

Моё появление вырвало санитара из состояния информационной наркомании, и он поднял своё, с опухшими, как у совы глазами, лицо.

– Знаешь, лучше бы я продолжал кормить бабушек с ложечки или драки за зубную щётку разнимал, по крайней мере, хоть какое-то развлечение. А это просто скука смертная – покормить три раза, выдать таблетки и сидеть тут целые сутки бездельничать, – он засунул телефон в карман и начал собираться. Да, мне тоже предстоит это увлекательное времяпрепровождение.

– Где пациент? В двадцать седьмой?

Санитар достал тоненькую папку с документами и передал её мне. Не густо. Ни истории болезни, ни медкарты, только очень ограниченный набор данных – возраст, аллергические реакции и ещё немного по мелочи. С ним не передали никакой информации, либо шеф оставил её у себя.

– Да, вот его карта приёма лекарств. Вместе с остальными документами.

– Где ключ от блока и палаты? Здесь в ключнице?

– Да. Но он не заперт. В этом нет необходимости. Ведёт себя совершенно спокойно. И шеф сказал, что он не буйный. Но ему точно так же скучно, как и нам тут с ним сидеть. Шеф его вызывал побеседовать уже раза три. Пока ничего не меняется – ни питание, ни препараты, ничего. Он у меня тут попросил книгу. Я ему принёс что подвернулось из библиотеки. Сейчас просто сидит, скучает. В зимний двор, кстати, его выводить можно, правда у него и одежды то толком зимней нет, пришлось выдавать из служебной.

Сменщик ушёл. Я мельком заглянул в карту препаратов – номера два и двенадцать. Ерунда. Совершенно безобидные. Точнее, разумеется, я вообще не знал, что это за вещества и как они действуют, но я обладал некоторым опытом того, как определённые номера влияют на принявших их людей. Потому что через меня прошло уже огромное количество пациентов, и я мог сопоставлять эффект от препаратов с их номером. Названия у некоторых препаратов были весьма сложные и трудновыговариваемые, и чтобы упростить их раздачу и скрыть от пациентов то, чем их лечат, шеф когда-то давно придумал такую систему, когда врач указывает только номера, а потом выдаёт голые таблетки без упаковки в специальные блоки с ячейками, которые затем уже санитары раздают по специальным картам. Я знал, например, что номер семь мог превратить человека в овощ с текущими слюнями, а номер семнадцать – сделать из пациента всех любящий и счастливый одуванчик. Некоторые вообще не имели никаких видимых эффектов. Были и другие, специальные, редко применявшиеся препараты без номеров. Всего у нас было около тридцати номеров, и список периодически корректировался. Отвечал за выдачу и распределение по банкам, которые выдавали санитарам, сам главврач или другие врачи. Один раз у нас завёлся ушлый санитар, который разнюхал про наркотическое действие одного из препаратов и стал вместо того, чтобы давать его пациентам, по тихой припрятывать в карман. Употреблял сам, аккуратно приворовывая, но потом его аппетиты стали расти, когда он решил продавать вещества куда-то на сторону. Объёмы пропадаемых таблеток росли, эффекта на пациентах не было и, конечно же, один из врачей что-то заподозрил и доложил шефу. Однако он не стал громко устраивать скандал, потому что в этом случае наш герой бы просто перестал проявлять себя. Вместо этого он просто заменил препарат. На вещество с точно такой же формой таблеток. Но не на абы какой, а на такой, от которого все кишки сворачивались в трубочку, а попутно возникающая рвота не ухудшала, а только облегчала эффект от этих страданий. Ну и разумеется, эта стрела попала точно в цель. Никогда не забуду, как это трепыхающееся, извергающее тонны жидкости и ругательств тело вышвырнули за ограду вместе с документами об увольнении. Тогда это был прекрасный урок для всех нас…