Текст книги "Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941"

Автор книги: Михаил Семиряга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

На следующий день Шуленбург посетил Молотова и прямо посоветовал, в каком направлении должен действовать Советский Союз; Германия же, заверил он, не стала бы мешать в реализации его интересов в Прибалтийских странах и в Польше. При этом, однако. Шуленбург подчеркнул, что вхождение СССР в какую-либо комбинацию держав в Европе может создать затруднения для улучшения отношений между Германией и СССР[5656
  См.: Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 162.


[Закрыть]]. Имелись, конечно, в виду ведшиеся тогда переговоры Советского Союза с Англией и Францией.

10 августа К. Ю. Шнурре без обиняков заявил Астахову, что война Германии с Польшей, «возможно, начнется» и он желал бы знать, какова в этом случае будет позиция Советского Союза[5757
  См. там же. С. 183.


[Закрыть]]. Через два дня советский поверенный в делах уточнил, что немцы готовы «непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе». Далее Астахов пришел к выводу, что немцы хотят во что бы то ни стало предотвратить эвентуальное военное соглашение СССР с западными державами и ради этого они готовы на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными. Как минимум немцы заявляют об отказе от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши, не говоря уже об Украине, «лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей»[5858
  См. там же. С. 185.


[Закрыть]].

Подобные выводы Астахова, основанные на беседах с Риббентропом и Шнурре, представляют для историков исключительную ценность, ибо они подтверждают тезис о том, что без пакта о ненападении с СССР Германия в это время вероятнее всего не рискнула бы напасть на Польшу.

13 августа 1939 г. от имени Риббентропа Шнурре высказал пожелание, чтобы переговоры состоялись в Берлине, но он готов направить ближайших доверенных лиц и в Москву. Отметив, что посол Шуленбург не обладает необходимыми качествами для ведения переговоров, Шнурре предложил руководителя Академии права рейхс-министра без портфеля Г. Франка[5959
  См. там же. С. 209.


[Закрыть]]. Но чтобы ускорить принятие советско-германских договоренностей в связи с надвигавшейся войной против Польши, уже через день Шуленбург сообщил Молотову, что Гитлер согласен не только вести переговоры в Москве, но и направить туда своего министра иностранных дел[6060
  См. там же. С. 229.


[Закрыть]]. Причем важно, что Шуленбург в ответе на соответствующий вопрос Молотова заявил, что по поводу заключения пакта о ненападении германское правительство не занимает «ни положительной, ни отрицательной позиции»[6161
  См. там же. С. 231.


[Закрыть]]. Очевидно, это была попытка набить цену своему предложению.

14 августа Астахов передал Шнурре принципиальное согласие Сталина не только обсудить экономические отношения, но и установить сотрудничество по линии прессы и культуры, а также рассмотреть польскую проблему и «прежние политические советско-германские соглашения». На следующий день встречей Молотова и Шуленбурга начались официальные советско-германские переговоры. Поначалу обсуждались обычные проблемы, решение которых привело бы к нормализации германо-советских отношений, а именно: о совместных гарантиях независимости Прибалтийских республик, о посредничестве Берлина в нормализации отношений между СССР и Японией, в частности о прекращении боев на Халхин-Голе, о развитии советско-германских торговых отношений и некоторые другие. Однако вопросы, связанные с территориальными изменениями, в то время не поднимались. Правда, как докладывал в Берлин Шуленбург, Молотов с интересом выслушал предложение о краткосрочном приезде в Москву Риббентропа и осведомился относительно идеи заключения договора о ненападении[6262
  См.: Международная жизнь. 1989. №9. С. 97–99.


[Закрыть]].

Во время встречи 17 августа, когда Шуленбург передал положительный ответ Берлина на поставленные советским наркомом вопросы, Молотов заявил, что первым шагом к улучшению отношений могло бы быть заключение торгово-кредитного соглашения. Вторым шагом через короткий срок могло бы быть заключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 г. с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики. Этот протокол должен был представлять органическую часть пакта.

В этом высказывании Молотова, как и в предыдущих, особое внимание обращают на себя два важных момента. Первый состоит в том, что советский нарком проявил инициативу в заключении пакта о ненападении; второй – он предложил принять специальный протокол, в котором, очевидно, предполагалось согласовать особо деликатные вопросы в советско-германских отношениях. Характер этих вопросов Молотов не раскрывал. Но это подсказал ему Шуленбург, заявивший, что протокол должен содержать главную суть пакта – гарантии Прибалтийским странам и территориальные вопросы, о которых уже упоминалось в памятной записке Шуленбурга от 15 августа 1939 г.[6363
  См.: Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 270; ADAP. Serie D. Band VII. S. 95, 125.


[Закрыть]]

Судя по донесению Астахова от 8 августа 1939 г., Молотову было известно, что немцы хотели бы включить в договор следующие положения: объявление Германией ее незаинтересованности в судьбе Прибалтики (кроме Литвы), Бессарабии, «русской Польши» и готовность немцев «отмежеваться от аспирации на Украину». Но взамен они желали бы, чтобы Советский Союз подтвердил свою незаинтересованность в судьбе Данцига, бывшей немецкой Польши, быть может, с прибавкой до территории реки Варты или даже реки Вислы, а также в порядке дискуссии – Галиции[6464
  См.: Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 180.


[Закрыть]].

3. Шуленбург торопит

Таким образом, дело шло к драматической развязке образовавшегося узла политических отношений между СССР и Германией. В беседе с Молотовым, которая состоялась 19 августа, Шуленбург по поручению Риббентропа подтвердил, что еще до возникновения конфликта с Польшей необходимо выяснить взаимоотношения СССР и Германии. Затем он категорически заявил, что Риббентроп готов идти навстречу всем пожеланиям советского правительства.

В ходе той же беседы Молотов вручил Шуленбургу проект советско-германского пакта без указания полного его наименования. В нем содержались следующие основные положения: стороны обязуются воздерживаться от агрессии друг против друга; они будут воздерживаться от поддержки третьей державы, которая совершит агрессию против одной из договаривающихся сторон; возможные конфликты между сторонами будут разрешаться мирным путем; договор заключается сроком на пять лет. Наконец, в последней, пятой статье говорилось, что настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок, после чего он вступает в силу. Важнейшее значение в этом проекте имел постскриптум, в котором говорилось следующее: «Настоящий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола по пунктам заинтересованности Договаривающихся сторон в области внешней политики. Протокол составляет органическую часть пакта»[6565
  ADAP. Serie D. Band VII. S. 125, 131.


[Закрыть]].

При анализе заключенного 23 августа 1939 г. советско-германского договора о ненападении, о чем пойдет речь в следующей главе, нетрудно будет заметить, что его текст отличается от упомянутого советского проекта, причем далеко не в пользу Советского Союза. Сталин одобрил принципиальные договоренности между Молотовым и Шуленбургом, и таким образом судьба советско-англо-французских переговоров была предрешена.

19 августа заместитель советского торгпреда в Берлине Е. И. Бабарин и К. Ю. Шнурре подписали торгово-кредитное соглашение, в соответствии с которым Германия предоставила СССР кредит в размере 200 млн. германских марок сроком на семь лет на условии 5% годовых для размещения в германских фирмах добавочных заказов. Речь шла прежде всего о промышленном оборудовании, машинах, станках, изделиях электротехнической промышленности, транспортных средствах, судах, измерительных приборах и оборудовании для лабораторий. Одновременно был утвержден список товаров на общую сумму в 180 млн. марок, подлежащих поставке из СССР на основе подписанного соглашения. Среди этих товаров важное место занимали кормовые хлеба (22 млн. марок), лес (74 млн. марок), платина (2 млн. марок), марганцевая руда (3,80 тыс. марок), хлопок-сырец (12,30 млн. марок), фосфаты (13 млн. марок) и др.[6666
  См.: Международная жизнь. 1989. №9. С. 104–111.


[Закрыть]]

21 августа в советской печати было опубликовано сообщение о заключении торгово-кредитного соглашения между СССР и Германией. В тот же день произошло еще одно неординарное событие. Впервые с 1933 г. Гитлер направил Сталину телеграмму, содержащую предложение возвратиться «к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам». Он официально принял предложенный Молотовым проект пакта о ненападении, а также заявил о готовности обсудить и дополнительный протокол. Фюрер не удержался от шантажа: поскольку, мол, польский кризис может разразиться со дня на день, он предлагает Сталину принять Риббентропа не позднее 23 августа.

Примечательно, что текст телеграммы Гитлера Шуленбург передал Молотову в 15 часов, а ответ «секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина рейхсканцлеру Германии А. Гитлеру» был вручен германскому послу в тот же день в 17 часов. В нем были приняты все условия фюрера[6767
  См.: ADAP. Serie D. Band VII. S. 139–140.


[Закрыть]].

Если советско-германские переговоры стремительно продвигались вперед, то ход переговоров советско-англо-французских военных делегаций снова серьезно застопорился. 19 августа еще раз был подтвержден непримиримый характер позиции правительства Польши. Но появилось и нечто новое, что стало известно из телеграммы французского военного атташе в Варшаве Ф. Мюсса. Министр иностранных дел Польши Ю. Бек предоставил французской делегации право маневрировать так, «как если бы перед поляками не ставилось никакого вопроса». Это означало, что польское правительство отошло от завещания маршала Ю. Пилсудского, жестко запрещавшего даже рассматривать вопрос о вступлении иностранных войск на польскую территорию. Это правило могло подвергнуться смягчению только во время военных действий. Подобное высказывание Бека подтвердил и посол Франции в Варшаве Л. Ноэль. Кроме того, он привел слова начальника генерального штаба вооруженных сил Польши генерала В. Стахевича о том, что принцип Пилсудского был противопоставлен немцам и, как только начнутся военные действия, он не будет иметь первоначального значения[6868
  См.: Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 278–279.


[Закрыть]].

В конечном счете 23 августа за несколько часов до подписания советско-германского пакта о ненападении и секретных протоколов к нему Л. Ноэль направил французской военной миссии следующее заявление Бека: «Польское правительство согласно с тем, чтобы генерал Думенк сказал следующее: «Уверены, что в случае общих действий против немецкой агрессии, сотрудничество между Польшей и СССР на технических условиях, подлежащих согласованию, не исключается…»[6969
  Там же. С. 316.


[Закрыть]].

По предложению Сталина советская делегация во главе с К. Е. Ворошиловым прервала переговоры, хотя и заявила, что заключение советско-германского договора вполне совместимо с подписанием тройственного пакта между СССР, Англией и Францией. Французскому послу Наджиару Молотов также заявил, что переговоры с англо-французской делегацией могли бы быть продолжены через неделю после заключения советско-германского договора[7070
  См.: Сиполс В.Я. Внешняя политика Советского Союза. 1936–1939. М., 1987. С. 328.


[Закрыть]]. Ворошилов и другие высокопоставленные военные уехали, как пишет в своих воспоминаниях Н. С. Хрущев, на охоту в Завидово[7171
  См.: Вопросы истории. 1990. №7. С. 85.


[Закрыть]].

Но, во-первых, подобные заявления были сделаны для того, чтобы успокоить общественное мнение. Народу трудно было понять, как руководитель социалистического государства мог пойти на соглашение с фашистским диктатором, а о существовании одиозного секретного протокола советские люди тогда вообще не знали. Во-вторых, это был элементарный блеф, ибо нельзя было быть одновременно союзником как агрессора, так и его жертвы. Ведь когда Советский Союз участвовал в военных переговорах с Англией и Францией, он знал, что эти переговоры были направлены не против какого-то мифического, а против конкретного агрессора – Германии.

Некоторые советские исследователи, например В. М. Бережков, считают, что даже в августе 1939 г. еще были условия для сговора Германии с западными державами, т. е. для возникновения нового Мюнхена. Причем, ссылаясь на мифические источники, некоторые авторы указывают, что в Берлине в двадцатых числах августа стоял наготове самолет, который должен был доставить в Лондон Геринга в случае неудачи миссии Риббентропа в Москве[7272
  См.: Коммунист. 1989. №12. С. 98.


[Закрыть]].

Для опровержения этого предположения достаточно вспомнить случай, происшедший в мае 1941 г., когда Гесс прилетел в Англию с целью выяснения возможности сговора с ее правительством «на антисоветской основе». Известно, что хотя именно в это время над Англией нависла смертельная опасность, но она не пошла на этот сговор. Трудно допустить, чтобы в августе 1939 г., пребывая в гораздо лучшей ситуации, она сделала бы такой рискованный шаг.

Невозможно согласиться с профессором В. Я. Сиполсом, утверждавшим, что в середине августа 1939 г. «в обстановке жестких реалий советскому руководству не оставалось ничего иного, как обратиться к альтернативе – германскому предложению о нормализации отношений между двумя странами»[7373
  Год кризиса 1938–1939. Т. 1. С. 20.


[Закрыть]]. Выступая с таким тезисом в 1990 г., когда мы признали наличие советско-германских протоколов, автор явно игнорирует тот факт, что эта «нормализация» проходила в условиях германской агрессии против Польши, ее расчленения и раздела на сферы влияния всего пространства Восточной Европы от Баренцева до Черного моря.

Не соответствует действительности утверждение, что Сталин пошел на сближение с Германией будто лишь за несколько дней до 23 августа, находясь в безвыходной и опасной ситуации. Приведенные выше факты подтверждают, что советско-германский договор не был плодом экспромта. Он стал итогом эволюции советской внешнеполитической линии на протяжении предыдущих нескольких месяцев, энергично подталкивавшейся немецкими инициативами. 22 августа, выступая перед высшим командным составом вермахта, Гитлер заявил, что именно с осени 1938 г. он принял решение идти со Сталиным.

Когда из передачи советского радио 21 августа стало известно, что в Москву прибывает Риббентроп для переговоров о пакте о ненападении, это, как сообщал Майский, вызвало величайшее волнение в политических и правительственных кругах Лондона. Но уже на следующий день наблюдалось известное успокоение, а к вечеру стало преобладать мнение, что в конце концов никакой катастрофы не произошло. В Лондоне с удовлетворением вспомнили, что «все советские пакты о ненападении содержат статью, предусматривающую возможность их немедленного аннулирования в случае совершения акта агрессии против третьей стороны одной из подписавших держав»[7474
  Там же. Т. 2. С. 312.


[Закрыть]].

Если говорить о прошлом, то это соответствовало действительности. Но в данном документе ничего подобного не содержалось и в этом состоял грубейший политический просчет советского руководства.

На этом завершился важный этап предвоенного политического кризиса. Он был насыщен событиями, которые в значительной мере предопределили характер дальнейших отношений Советского Союза с другими странами. Важно отметить, что эти отношения развивались в напряженное, но все же мирное время. Советское руководство, не связанное никакими обязательствами, располагало свободой действий, которой оно широко пользовалось, маневрируя между Англией и Францией, с одной стороны, и Германией – с другой. Однако Сталин и Молотов, определявшие тогда советскую внешнюю политику, предпочли сближение с фашистской Германией продолжению трудных, но крайне необходимых политических и военных переговоров с Англией и Францией.

Глава II. Сговор диктаторов

1. «Тайная вечеря» в Кремле

В среду 23 августа 1939 г. в Москве стоял обычный для такой поры жаркий день. У кромки летного поля столичного аэропорта на высоких флагштоках полыхали государственные знамена: красный со свастикой – фашистской Германии и такого же цвета, но с серпом и молотом – Советского Союза. Даже для видавшего виды аэропорта это было необычное зрелище. Здесь же стояла группа представителей Наркомата иностранных дел СССР во главе с заместителем наркома В. П. Потемкиным, ожидавшая прибытия высокого гостя – министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа.

Специальный самолет Фокке-Вульф 200 «Кондор», на фюзеляже которого красовалась эмблема с надписью «Grenzmark», что означало «пограничная земля», с Риббентропом и сопровождавшими его несколькими экспертами на борту приземлился ровно в час дня. Можно было бы считать, что полет прошел нормально, если бы не одно досадное обстоятельство – при перелете через границу советские зенитчики обстреляли самолет. Видимо, они не были заблаговременно извещены, так как гость и его хозяева слишком торопились встретиться. А может быть, командир зенитной батареи специально приказал открыть огонь по немецкому самолету, чтобы продемонстрировать свое негативное отношение к немцам?

Маршал Советского Союза А. М. Василевский в беседе с Константином Симоновым в 1967 г. рассказал следующее: «Я знаю всю эту историю, потому что был направлен с комиссией для расследования этого дела на месте. Но самое интересное, что, хотя мы ждали заявления от немцев, их протеста, ни заявления, ни протеста с их стороны не последовало. Ни Риббентроп, ни сопровождающие его лица, ни сотрудники германского посольства в Москве никому не сообщили ни одного слова об этом факте». К. Симонов, в свою очередь, комментирует это высказывание Василевского так: «Видимо, они решили добиться заключения договора во что бы то ни стало, невзирая ни на что, именно поэтому не заявили протеста, который мог хотя бы в какой-то мере помешать намеченному»[7575
  Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 447.


[Закрыть]].

После короткого отдыха в 15 часов 30 минут в Кремле началась первая встреча немцев с В. М. Молотовым и другими членами советской делегации. В переговорах принял участие лично Сталин. После трехчасовой беседы был объявлен перерыв. Затем в 22 часа переговоры возобновились и продолжались еще три часа. Ночью они завершились подписанием документа, который официально стал именоваться советско-германским договором о ненападении. Иногда его называют пактом Молотова – Риббентропа.

Партнеры так спешили, что в тексте договора даже допустили несколько грамматических и смысловых ошибок. Например, в статье, где говорится об обязательствах «обоих правительств», слово «обоих» было пропущено и впоследствии дописано над строкой; в слове «ungefahr» что означает «примерно», была допущена опечатка – «ungefahrt»[7676
  См.: 1.9.39. Europaer erinnern sich an den Zweiten Weltkrieg. Zurich, 1990. S. 135.


[Закрыть]].

Текст договора был до предела лаконичен. Договор состоял из семи статей. Статья I устанавливала, что обе стороны обязуются воздерживаться от агрессивных действий и от нападения в отношении друг друга. В случае нападения третьей державы на одну из сторон другая сторона не будет поддерживать нападающую державу (статьи II и IV). Стороны обязались также консультироваться друг с другом по вопросам, затрагивающим их общие интересы (статья III). Могущие возникнуть споры стороны обязались разрешать мирным путем (статья V). Договор заключался сроком на 10 лет и вступал в силу немедленно после его подписания (статьи VI и VII)[7777
  См.: Внешняя политика СССР. Сборник документов. М., 1946. Т. IV. С. 443.


[Закрыть]].

Договор был ратифицирован 31 августа 1939 г. одновременно Верховным Советом СССР и рейхстагом Германии. Обмен ратификационными грамотами, как и было предусмотрено, произведен 24 сентября 1939 г. в Берлине.

Итак, договор был заключен, и обе стороны остались довольны, ибо каждая из них считала его своей победой. Но как же было в действительности? Для этого сравним тексты проекта, предложенного Молотовым 19 августа, и принятого сторонами варианта 23 августа 1939 г.

Прежде всего договор стал объемнее по количеству статей – вместо пяти их стало семь. В статье II советского проекта предусматривалось не только военное нападение со стороны третьей державы, но даже любая форма насилия. Но в соответствующей статье принятого документа предусмотрен лишь случай, когда одна сторона окажется объектом только «военных действий». Подписанный договор включал обязательство сторон не участвовать в какой-нибудь «группировке» держав, чего не было предусмотрено в советском проекте. Нетрудно понять, что эта статья ставила перед Советским Союзом барьер на пути к продолжению, если бы он этого пожелал, переговоров с Англией и Францией в любой форме.

Далее было согласовано, что споры будут разрешаться в порядке «дружественного» обмена мнениями, что отсутствовало в предложенном советской стороной документе. Если проект предусматривал пятилетний срок действия договора, то принятый сторонами вариант увеличивал этот срок вдвое. Наконец, советский проект предусматривал вступление договора в силу только после его ратификации. Но принятый документ не без давления немцев устанавливал вступление его в силу немедленно после его подписания. Это и понятно: Гитлеру накануне агрессии против Польши нужна была абсолютная гарантия того, что Советский Союз будет соблюдать благожелательный нейтралитет.

Вот как в мемуарах описал Н. С. Хрущев свои впечатления от беседы со Сталиным в тот вечер, когда был подписан договор: «Сталин был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и французы узнают об этом и уедут ни с чем. Они в то время еще были в Москве. Сталин правильно оценивал значение этого договора с Германией. Он понимал, что Гитлер хочет нас обмануть, просто перехитрить. Но полагал, что это мы, СССР, перехитрили Гитлера, подписав договор. Тут же Сталин рассказал, что по договору к нам фактически отходят Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия и Финляндия. Таким образом, мы сами будем решать с этими государствами вопрос о судьбе их территорий, а гитлеровская Германия при сем как бы не присутствует, это будет сугубо наш вопрос. Относительно Польши Сталин сказал, что Гитлер нападет на нее, захватит и сделает своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу. Естественно, что мы стояли за последнее, хотя чувства испытывали смешанные, Сталин это понимал. Он говорил нам: «Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет»[7878
  Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева//Вопросы истории. 1990. №7. С. 86.


[Закрыть]].

Давая оценку договору в выступлении по радио 3 июля 1941 г., И. В. Сталин говорил: «Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 г. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном непременном условии – если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между Германией и СССР является именно таким пактом»[7979
  Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1951. С. 11.


[Закрыть]].

Подобная высокая, даже восторженная оценка договора, данная одним из его вдохновителей и творцов, была бы справедлива, если бы не одна важная «деталь»: Сталин «забыл» упомянуть, что суть договора содержится не столько в его опубликованных статьях, сколько в предложенном им дополнительном секретном протоколе.

Вот его содержание:

«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Висла и Сан.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть исключительно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете»[8080
  Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 321.


[Закрыть]].