Текст книги "Стеклянный конверт"

Автор книги: Михаил Гай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

У СИНЕГО МОРЯ

Шагах в двадцати от линии прибоя на песчаном бугорке лежат Витьки́. Они опираются подбородками на кулаки и выжидающе смотрят в сторону станицы.

Недалеко от ребят сидят три собаки. Одна – огромная, жёлтая, с косматым закорюченным хвостом, а две – маленькие: пёстрая, с торчащими настороже ушами, и чёрная – вислоухая. Собаки эти – колхозные. Они живут на рыбацкой пристани, но всегда на берегу сопровождают Витек.

Волны, неторопливые и торжественные, чередой накатываются на песчаный берег. Восходящее солнце, большое и ещё красное, отражается, дробясь и переливаясь, в водной ряби.

На мели волны встают дыбом и, будто споткнувшись, падают с грохотом и шипеньем, забрасывая песок пеной. Уходя в море, волны часто оставляют на берегу бычков. Рыбы трепыхаются и подпрыгивают на мокром песке, пока их не накроет новая волна. Утки, белые, как морская пена, цепочкой стоят на берегу и, выбрав время, бросаются ловить бычков. Они глотают их, высоко вскидывая головы с торчащими из клювов хвостами рыб.

Ребята видят, как открылась камышовая калитка в ближнем к морю дворике и из неё вышла Талка в синем купальнике. На плече у неё надутая автомобильная камера.

Собаки ещё не успели познакомиться с девочкой. И, когда она подходила к берегу, они встали, повернули к ней морды и приподняли верхние губы, наморщив носы.

– Цыц, Каштан! Свои! Не знаешь, что ли? – крикнул Горобец.

– Ну, скоро они выедут-то? Глядим, глядим, аж очи повылазили, а их нема и нема! – досадует Чайка.

Ему не терпится стать скорее проводником газопроводчиков. Он-то уж покажет и озеро, и Плеваку, и место, где бил грязевой вулкан!

– Ждут машину из города. Начальство, что ли, какое-то приедет, – сказала Талка.

– Тю! С чего они?

– У озера, за газовой станцией, место под санаторий смотреть будут.

– Брешешь! – крикнул Чайка, сверкнув глазами. – У нас будет санаторий?

– А вот сам увидишь, как я брешу! Пошли купаться пока.

Витьки сбрасывают с себя ветхие, потерявшие цвет майки. Лиловые тела блестят в лучах утра. От частого купания мальчишки худы, рёбра туго обтянуты кожей. Дождавшись высокой волны, Витьки с разбегу кидаются в море, не забыв для шику кувыркнуться в воздухе. Талка стоит некоторое время и смотрит, как быстро плывут Витьки, ныряя под волны и сверкая над ними розовыми ступнями. Выныривая, мальчишки широко открывают глаза, шумно отдуваются, выпуская струйками воду из ноздрей. Они добиваются похвалы девочки.

Талка осторожно входит в море, ложится на камеру и начинает с визгом вскидываться на гребешках волн. Витьки зовут её на глубину, но она ещё боится. Как только ноги её перестают чувствовать дно, Талка поворачивает к берегу.

Накупавшись, ребята бросаются в тёплый песок. Обсохнув, они смахивают ладонями прилипшие к телу пластинчатые песчинки.

– Едут, едут! – крикнул Витька-Чайка.

– Где? Не вижу! – говорит Витька-Горобец, досадуя, что не он первый увидел едущих.

– А вот как дам одного, так и увидишь! – кричит Витька-Чайка.

Он звонко шлёпает Горобца ладонью по затылку, но тут же получает сдачи.

Ребята вскакивают и бегут на дорогу. Следом несутся с разноголосым лаем собаки.

От станицы движутся две машины. За ними встаёт рыжим заслоном пыль, загораживая солнце. Обе машины без тентов. «Газик» и «Победа». В «газике» Анатолий Николаевич. Рядом с ним, к великой досаде мальчишек, – дед Сулак. Дед, наверное, едет проверять хозяйство бригады и сам будет показывать гостям и озеро и Плеваку! И ни за что опять будет ругать мальчишек. В «Победе» рядом с незнакомым шофёром мама Ирина.

– А я знаю шофёра. Он самый главный конструктор газопровода, – говорит Талка.

– Разыгрываешь! Как шофёр может быть главным конструктором?

– Эх, ты! – смеётся Чайка. – Талкин отец тоже ездит за шофёра, а сам-то он главный газопроводчик! Так и тот.

У пляжа машины останавливаются. Анатолий Николаевич открывает дверцу. Ребята вскакивают в «газик», дед Сулак, как и ожидали мальчишки, начинает причитать:

– Зачем вы только берёте этих озорников? Совсем они бесполезный народ, тыквы-головы. Только и гляди, чтоб чего не натворили, – говорит Анатолию Николаевичу дед Сулак, делая вид, что сплёвывает на песок.

Ехать недалеко. Место, где строится газораспределительная станция, видать с пляжа. Но и этот небольшой путь для Витек – радость.

Машины поехали вдоль берега. Тихо идут они по сухому глубокому песку, кое-где заросшему редкой жёсткой травой. Собаки бегут вразвалочку рядом, не отставая. Жёлтая, большая – впереди, маленькие – как свита, сзади.

Желая удивить Анатолия Николаевича и Талку чудесами, которых много тут у них вокруг станицы, а заодно и умилостивить Сулака, Чайка просит деда рассказать о Плеваке. Дед Сулак, как все деды, очень любит рассказывать. Тем более – новым слушателям.

Говорит он громко, будто делает доклад.

– В одна тысяча девятьсот шестом году взяли меня на флот в матросы. Как раз за неделю до призыва извергалась та Плевака. Поначалу гул пошёл под землёй, будто затяжной перекатный гром, и треск! Такой треск, как у молнии, когда она раскалывается рядом. А потом над морем вскинулся ши-ирокий столб огня и дыма! Такого непроглядного чёрного дыма, как копоть или сажа. Часа два заваруха была. Будто под водой взрывались паровые котлы или пороховые погреба.

Чайка вертел головой, следя, чтобы все хорошенько слушали. Глаза его горели гордостью, будто вулканы были делом его рук.

А Сулак всё рассказывал:

– Демобилизовался я из Черноморского боевого флота в одна тысяча девятьсот двадцать четвёртом году. Прибыл на родину. А на другой день Плевака открыла канонаду! Расходилась так, что станичники тика́ли из хат, кто в чём, аж до самого города.

В одна тысяча девятьсот пятидесятом тоже было извержение! А когда я насовсем отошёл от моря и подался в общественные инспекторы – в пятьдесят втором году, – километрах в пяти от берега задействовал вулкан. Часа три бил грязью в небо. Чуть всё море не замутил! Когда угас вулкан и разлетелся дым, остров из грязи на том месте оказался. Штормом его потом разбило. А после одного извержения на суше, вблизи от берега, против Плеваки открылось озеро с дном, забитым синей грязью. А пахнет та грязь серой и йодом. Сколько тут зря газа ухлопывается в небо – страсть! Вы его обязательно заклепайте в трубу!

Дед рассказывал, пока машины не подошли к горе. Они остановились на прибрежном песчаном холмике, откуда было видно и синее озеро и серебристое море.

На Плеваке ходят буруны. Над белыми гребнями волн вьются морские птицы, часто припадая к воде. В секунды затишья между ударами волн о берег слышатся крики этих птиц. Они радуются множеству рыбы, которую выхватывают из воды и склёвывают на лету.

Мама Ирина развернула большой лист толстой белой бумаги. На нём было это синее озеро, жёлтый берег моря, чёрная линия газопровода. А красный квадратик означал газораспределительную станцию.

– А ну, марш отсюда. Вертитесь тут под ногами! – напустился дед на Витек, заглядывающих в чертёж.

Талка засмотрелась на озеро. Оно дотянулось до самой горы, отразив в себе её каменную верхушку с одиноким деревом. Другим краем озеро доходило до песчаных холмов. Было оно тут мелкое, прозрачное. Виднелось синее тинистое дно.

Когда мальчишкам приходилось бывать на озере, они всегда натирались грязью. Считалась эта грязь лечебной. Хотя у Витек ничего не болело, но они натёрли сейчас даже лица. Стали чёрно-синими с головы до пят. Блестели только глаза и зубы. Ребята с криком начали бегать по берегу. Собаки понеслись за ними и всё пытались, играя, схватить ребят за белые пятки.

– Го-го-го! – закричал дед Сулак мальчишкам с другого берега, потрясая палкой. – Тыквы-головы!

Когда взрослые вернулись с озера, ребята валялись уже в песке на грани прибоя. Волны, накатываясь, поворачивали их с боку на бок, как котёнок пушинку.

– Купаться, купаться! – закричала Талка, выскакивая из волны навстречу матери.

– Сейчас, сейчас, – весело согласилась за всех мама Ирина, свёртывая в трубку лист, где теперь прибавился ещё один красный квадратик – место санатория и ещё одна чёрная линия – труба, по которой пойдёт газ от распределительной станции, к санаторию.

И вот уже взрослые стали совсем как дети. Потому что они влезли в воду. Но с Витьками трудно было сравняться. Мальчишки неистовствовали, стараясь показать свою удаль. Они переворачивались в воздухе, ныряли, выскакивая там, где их никто не ожидал! Выныривая, пучили глаза, как ерши, и выпускали длинные струи воды из ноздрей.

– Тикайте, тикайте, – неожиданно громко завопил Горобец, выбегая из воды, – до берега тикайте, до берега!

От станицы шёл высокий вихрь. Крутясь, он быстро приближался к машинам. В вихре вертелись, взвиваясь, бумажки, камышовый сор. А у машин он собрал всё, что мог: чертёж, ведро, рубашки, брюки. Одежду и ведро он тут же бросил на землю, но чертёж взвил высоко, развернул, словно желая узнать, что там в нём начерчено, и, покружив, опустил далеко в море, у самой Плеваки. А сам пошёл дальше, набирая силу, срывая гребешки с волн и унося их с собой.

Оба Витьки, не сговариваясь, бросились в море. По-дельфиньи подныривая под волны, они заспешили к Плеваке. Собаки сорвались с холма и с лаем поскакали за мальчишками, но, добежав до воды, остановились и, скуля, стали бегать по берегу, всматриваясь в море.

– Ну и сорвиголовы! Никакого сладу, – говорит дед Сулак.

– Дедушка, там глубоко? – забеспокоилась Талка.

– А то нет!

– Ой, они утонут!

– Нипочём! Они плавают не хуже бычков.

– Давайте спустим на воду байду, – предложил Анатолий Николаевич.

– Лодку им, шалопаям! Их и силком-то не утопишь! Гляди, уж доплыли. Видишь, закружились на месте, шукают, – радостно сообщает дед Сулак.

Над Плевакой табунились птицы, то взмывая, то падая в воду. Стая чёрных больших бакланов пролетела низко над волнами, едва не задев крыльями головы Витек.

Чайка поднял над волной белый рулон. Витьки повернули к берегу, время от времени передавая один другому этот рулон, как эстафету.

У берега нарастали клубящиеся валы. Уже скоро должно быть под ногами у мальчишек твёрдое дно. Но тут догнал их высокий вал. Витьки не заметили, как он вырос позади. Вал запенился, вздыбился и с грохотом обрушился на ребят.

Не успели они сообразить, что произошло, их выбросило, как бычков, вместе с ракушками и собаками на берег.

– Вот это да! – вскакивая на ноги и оглядываясь, крикнул Горобец.

– Про… проек вырвало! – выплёвывая воду и вскидывая пустые руки, завопил Чайка.

– Эх ты, проек! Одно слово – тыква-голова, – сплюнул Сулак.

Тут мимо мальчишек ураганом проскочил жёлтый пёс, раскидывая лапами песок, и снова бросился в море. Следом, задыхаясь от лая, пронеслись вислоухая и пёстрая собаки. Тогда ребята увидели мелькнувший на синей волне белый свиток, к которому быстро плыл Каштан. Подплыв, он осторожно взял зубами рулон и, вскинув его над водой, заработал передними лапами.

– Упустили чертёж, тыквы-головы без семечек! Живо, пацаны, помочь собаке, живо!!! – велит мальчишкам дед Сулак.

Мама Ирина укоризненно смотрит на деда, но он машет рукой и продолжает ругать мальчишек.

Чайка выхватил из пасти Каштана рулон и подскочил к маме Ирине.

– Вот он! Даже не порвался! – крикнул Чайка, подавая рулон, из которого лилась вода.

«Газик» двинулся. «Победа» ровно, не отставая, пошла за ним.

Над Плевакой по-прежнему кружились морские птицы. Волны накатывались и рушились на песок, заглушая птичьи крики.

МИРАЖ

Море лежит примолкшее, прогретое. Ребята долго валялись на раскалённом песке, обсмолённые солнцем. Потом к ребятам с бахчи, из степи, пришёл дед Сулак. Он присаживается к ним в тень байды. В руках у него арбуз. Самый первый, ранний арбуз в этом году.

– До моря пришёл. Тянет оно меня, как тот гвоздь до магнита, – говорит дед, вспарывая кривым садовым ножом хрустящий арбуз и подавая искристые ломти ребятишкам.

Розовый сок извилистыми струйками сбегает по подбородкам и рукам ребят и, падая на песок, скатывается в пыльные дробинки.

Над морем идёт весь день высокое, не заслоняемое ни клочком облака солнце. Перегретый воздух дрожит, ломая и коверкая очертания отдалённых предметов, людей, деревьев.

Вот уже несколько дней над морем и побережьем встают миражи. Ребятам это интересно, и они ждут их, как начала фильма. Над горячей степью несколько раз видели они мираж – экскаваторы, размахивающие ковшами, и автокраны, поднимающие над синим горизонтом чёрные трубы.

Талка, увидя это, подняла, как всегда, восторженный визг и принялась рассказывать ребятам, как роют траншеи и как укладывают трубы газопровода.

А сегодня над сияющим морем вскинулся завод. Большой, он громоздился над серыми крышами каких-то расплывчатых зданий. Над трубой, расширенной кверху, колыхался синеватый дымок.

– Что делается теперь на небе, братишки! – радуется дед Сулак. – Когда я был пацаном, тоже были миражи. Да разве же то миражи? Так, худоба одна. То арба с парой волов повидится над степью, то якась хатка. А теперь – ого-го!

– Я знаю этот завод! – кричит Талка, указывая на мираж. – Когда мы проезжали около Таганрога, я видела его. И вот ту эстакаду помню!

– Брешешь! Отсюда до Таганрога триста километров! Этого не может быть! – горячится Чайка.

– Может! Бывает, видится и ещё дальше. Когда я служил на Черноморском флоте, так мы с Крыма, от Байдарских ворот, не раз видали аж турецкий берег! – сообщил торжественно дед. – И минареты ихние, и невысокие горы – всё-всё видать. Вроде как протянулись по-над самым морем. Жара тогда стояла, аж камни трескались!

Горобец и Чайка недоверчиво смотрят на деда. Но Талка верит и спрашивает:

– А может, отсюда и Африку можно увидать? Если получше вглядеться?

– Нет, голуба, не увидишь отсюда Африку, – говорит дед. – Вот Турцию – то другое дело.

– Дедушка, а дедушка, – шепчет неожиданно Горобец, – мне бабка Максимовна говорила про мираж, говорила: бог показывает в небе людям рай…

– То всё брешет твоя бабка Максимовна, – отвечает дед Сулак. – Что же, боженька на небесах занялся индустриализацией? Газопровод строит, заводы, а? Может, у него там тоже семилетка? – спрашивает дед и заливается смехом.

Ребята тоже хохочут, а больше всех Горобец.

До самого вечера они то плещутся в море, то коптятся на солнце, валяясь в горячем песке. А над степью стоит и стоит мираж – кран, поднявший трубу над траншеей.

Собрались они к домам, когда пропал мираж и когда чайки молча возвращались с моря к берегу. С их крыльев струится горячий свет. Будто летят это не чайки, а стая жар-птиц. Заря постепенно сливалась с морем. Вода пропитывалась светом заката до самого дна, и ребятам казалось, алое небо начинается у их ног, у самого берега.

Ужинали, как всегда, под шелковицей. Талка слышит: в соседнем дворе накрывают на стол, гремят ложками. Потом слышно, как Витька-Горобец рассказывает про миражи над морем и степью. Бабка Максимовна громко вздыхает:

– Помилуй мя, господи! Завтра сама пойду на берег, проверю. А то с этим газом и на небе всё поперепутали.

ГОЛУБАЯ СОЙКА

За станичной горой – степь и степь. Такая огромная, будто и нет совсем на земле ничего, кроме этой горячей равнины. Весь день плавится над степью белое, слепящее солнце. Жара покрыла всё серой хмарью. Даже небо стало сизым. Птицы, что показывались теперь ненадолго, были вялого, неброского оперения. Лишь вёрткие сойки, часто сновавшие у трассы, ярко блестели, как голубой атлас.

Вдоль траншеи лежат готовые к укладке трубы, сваренные в одну. Трубы блестят чёрным масляным глянцем. Печёт и печёт солнце, и битумная мастика тает на разгорячённых боках труб, стекая на истрескавшуюся серую землю. Из-за этого укладка труб в траншею задерживалась. А Анатолий Николаевич уже получил назначение на новый участок строительства – в Тульские Засеки. Но пока здесь, в степи, не будут закончены работы, уезжать он не хотел. Задержка заботила отца, он сделался молчалив и даже перестал улыбаться.

В конце раскалённого дня, когда босиком нельзя было ступить шага, Талка с Чайкой возвращались из степи от деда Сулака. Шли они тропинкой, наметившейся вдоль трассы. Сумерки начинали густеть и заволакивать степь бодрящей прохладой. И хорошо было ребятам вдыхать запахи сухого жнивья и остывающей разрытой экскаватором земли. А гудрон пахнул подмосковным ельником.

Впереди ребят бежала Белка – маленькая белая собачка Витьки. Белка часто останавливалась и, повернув узкую мордочку назад, дожидалась, пока её нагонят ребята. Раз остановившись вот так, собака повернулась не назад, а в сторону газопровода и тут же, тонко взлаяв, побежала туда и принялась кидаться на трубу.

А на трубе сидела сойка. Она вертела головой и угрожающе открывала клюв навстречу собаке.

Птица не могла взлететь. Обе её лапки и маховые перья нарядных голубых крыльев приклеило битумом к трубе. И конец щегольского хвоста, которым она упиралась в трубу, пытаясь оторваться от неё, зажало битумом, будто приморозило.

Витька схватил собаку за холку и оттащил её. Брюхо и лапы Белки перепачкались чёрной мастикой. Талка подбежала к трубе, помочь сойке.

Длинная эта труба толще самой большой бочки. Да ещё она лежала на подставках. Трудно было Талке дотянуться до сойки. Пробуя достать птицу, девочка прислонилась к трубе. Платье моментально прилипло. Еле-еле отодрала его от трубы. Витька, отогнав Белку, стал на четвереньки у трубы, а Талка влезла ему на спину и принялась освобождать сойку. Птица не понимала намерения девочки и отбивалась клювом. До того наклевала её руки сойка, даже кровь выступила. Но она решила довести дело до конца. Да и жаль ей было сойку. Осторожно, перо за пером отделяла Талка птичьи крылья и хвост от трубы, боясь испортить нарядные пёрышки. Под конец она высвободила из мастики тонкие, будто проволочные, колючие ноги сойки. Пока ребята освобождали сойку, битум остыл, и к нему перестало прилипать.

– Лети! Больше не приклеивайся! – сказала Талка, подбросив кверху птицу.

А голубая сойка не могла летать. Она и побежала-то еле-еле. К пёрышкам крыльев и хвоста присох битум.

Ребята догнали птицу и понесли домой, чтобы не съели тут ночью беспомощную сойку лисы или хорьки.

– Мы её почистим, отмоем и выпустим, – сказала Талка, прижимая к испачканной груди притихшую птицу. – Будет летать как миленькая!

– На кого ты похожа? Где ты была? А руки! А колени! Ведь платье я только что тебе сшила, – встретила мама девочку у калитки.

Узнав, как всё это случилось, мама Ирина смягчилась. Но всё же ещё выговаривала:

– То ты возилась с хромой чайкой, то натащила с берега бездомных котят! Шагу у нас теперь не сделать, чтоб не наступить на котёнка! Недоставало только сойки!

Анатолий Николаевич пришёл с трассы, когда уже стемнело. Талка рассказала ему про птицу. Отец взялся помочь дочке. На столе под шелковицей зажгли лампу-«молнию» и растворителем лака принялись снимать битум с перьев и лапок сойки. Котята старались вовсю дотянуться или допрыгнуть до неё. Они цеплялись когтями за платье и царапали, как колючей проволокой, ноги девочки.

С шелковицы и акации из мрака листвы светились зелёные фонарики кошачьих глаз. Кошки нервничали. Они повизгивали, шипели и ходили по ветвям, срываясь.

– У, вот я вас сейчас! – грозила кошкам хозяйка Семёновна. – Уедет ваша жалельщица – накормлю я вас тогда рыбкой!

Сойку поместили в круглую корзину, затянув её сверху куском рыболовной сети. Корзинку подвесили к бельевой верёвке, протянутой от хаты до акации. Кошки пытались пройти по этой верёвке, но моментально срывались и падали.

За ужином отец заулыбался и сказал:

– Завтра ночью мы уложим нитку в траншею!

Весь день висело в небе жгучее огромное солнце. На трассе шла подготовка к ночным работам. На участках траншеи, где было каменисто, подсыпали на дно мягкой земли – делали подушку для трубы. Варили заново битум. Выстраивали вдоль траншеи краны – трубоукладчики и бульдозеры.

На следующий день Анатолий Николаевич приехал обедать только вечером. Он торопился. Он был весел, говорил, что проголодался, но почти ничего не ел. Талка знала: это у него от волнения. Отец беспокоился, хотя был уверен, что дело пойдёт.

За обедом Талка рассказала, как сойка очищала клювом перья. Даже пила воду. Вначале ей поставили в корзину блюдечко, но она опрокинула его, наступив на край. Пришлось налить воду в сковородку. Эту и петух не опрокинет!

Пообедав, отец уехал на трассу, сказав, что вернётся утром.

Девочка походила в раздумье по двору и влезла на свою шелковицу. Талка любила лазить на это дерево. Очень оно удобно для лазанья! Даже не обдирает коленки. Загорелая кожа лишь чуть-чуть белеет от царапин. Сучья, прочные и частые, идут до самой верхушки, откуда видна далеко станица, рассыпавшая светлые хатки под горой вдоль песчаного пляжа. А море, тёплое, светлое, с верхушки кажется ещё огромней и нарядней. И всегда оно разное, смотря откуда дует ветер. Особенно празднично море при ветре, идущем из Керченского пролива. На гранях волн солнце зажигает пёстрые бегучие огоньки.

Как с наблюдательной вышки, с дерева видно всё кругом. Вот Витьки отправились к колодцу за водой. Едут туда вдвоём на велосипеде. Горобец крутит педали и правит рулём, а Чайка сидит боком на раме и размахивает вёдрами. Талка подала им условный сигнал: свистнула, сложив ладони раковиной. Это Чайка научил её так свистеть. Походит немного на свист судьи во время футбола.

Витьки мгновенно повернули головы на свист и увидели на дереве Талку. Чайка завертелся на раме, как ужаленный, подыскивая, что бы ему сделать сейчас такого необыкновенного. И, повернувшись к Горобцу, он надел ему на голову, как папаху, ведро. Горобец перестал видеть дорогу, въехал в яму, и мальчишки, громыхая вёдрами, упали вместе с велосипедом.

Солнце уже приземлялось. Опираясь на широкие лучи, оно осторожно входило в разрыв лиловых плоских облаков над морским горизонтом, уводя за собой из степи жару.

А когда сумерки ушли в ночь, по всей траншее, до горизонта, насколько вмещал глаз, заходили длинные огни. То близкие, то далёкие, били эти огни из фар, вспарывая чёрно-синюю темноту до звёзд. Высокие столбы света вставали и за горизонтом, и оттого казалось, что газопроводу нет конца. И всю ночь вскидывались и падали над степью огни. Огромной длины тени кранов-трубоукладчиков, бульдозеров и тракторов скользили по земле.

Перед утром огни ослабели и стали рыжеть и рыжеть. С рассветом фары опустели. Лишь когда взошло солнце и ударило по машинам, фары перехватили дымящиеся его лучи и раскидали их дрожащими рядами по всей степи.

Остановились машины. Стихла степь. Работа была окончена. Солнце всё поднималось, даже стало на цыпочки, но труб оно уже не видело. Все они, покрытые изоляцией, были опущены в траншею и засыпаны землёй.

Утром Анатолий Николаевич дома сразу же заснул. Проснулся он только к обеду. Талка очень ждала этого и поминутно спрашивала у матери, не знает ли она, когда папа проснётся.

Разбудил его Чайка. Он бежал от магазина, бил палкой по ведру и орал на всю станицу:

– Керосин привезли! Керосин привезли!

Привозили керосин в станицу нерегулярно. Услышав клич Чайки, станичные и приезжие мальчишки и девочки, зажав в горсть деньги, бежали к магазину, размахивая бидонами и канистрами.

В полдень отец поставил корзину с сойкой в машину. Витьки, успевшие купить керосин, уже стояли около «газика». Взглянешь сквозь сетку на дно корзины, а там будто голубеет кусочек неба. Так прихорошилась сойка.

По дороге на газораспределительную станцию отец спросил у ребят:

– Где вы подобрали тогда сойку?

Дети показали. Там, как раз на том самом месте, на укатанной бульдозерами земле, перепархивали три голубые сойки.

Витька-Чайка поставил корзину на трассу. Горобец держал за холку собаку, а Талка сняла с корзины сетку и отошла.

Сойка подпрыгнула и села на ручку корзинки. Оглянулась. Увидев птиц, она вспорхнула и полетела к ним.

И казались крылья птицы клочками голубого огня.