Текст книги "Бомж"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Приют

Пока часа четыре я ждал их транспорта, как-то понемногу пришел в себя. Хотел сесть, но побоялся: могут выгнать своим ходом. А приехал уже вроде и ничего.

Приютский приемник – типа тюремного. В кафельном боксе раздеваешься, суешь все одежду в черный пластиковый мешок и завязываешь. Выходит массивная эсэсовка с закатанными рукавами, клешни в резиновых перчатках. Пажалте бриться. И стрижет налысо электромашинкой во всех местах. Неласково стрижет, неэротично. Пальцем: «В душ».

Мыло вонюченькое и мылится плохо: дезинфекционное, значит. Теперь – кружевное белье герцогу: солдатские кальсоны-рубашка бязевые, чистые, ветхие, небывалого срока годности. Купили по дешевке у части как списанную ветошь, знаем-проходили. Пижама: костюм рабочий черный, тоже бязь, ткань просвечивает на лампочку. Явно списано в колонии, зековские обноски.

Так; я попал в стационар. Это я удачно зашел. Интересно, назавтра они меня выкинут или подержат немножко.

Палата – та же казарма (или камера, но просторная). Шконки в два яруса, тумбочки, табуреты вокруг двух столов по центру. Я карабкаюсь на свой верх. Простыни серые, влажные – но чистые. И я чистый. Хорошо после душа, особенно первые полгода.

… – На у-жи-ин! – будит пение сестры. Или воспитательница, или надзирательница, она же нянечка, кто они тут все есть.

Столы на четверых застелены клеенкой. На ужин дают остатки обеда, объяснили мне. Но без супа. Заведующий этим центром социальной адаптации, как их гадюшник официально звучит, явно бывший моряк: это на камбузах так жрать заведено, народ поясняет.

Шлепнули черпак тепловатой ячневой каши. Где специально учат поваров невкусно готовить, хотел бы я знать. Казенные повара знают секрет: еда себе как еда, а в глотку не лезет. Аж ручонками в гланды упирается.

Бабы тоже едят. Одеты в больничные халаты. Острижены все коротко, но не налысо. Иначе бы такие истерики были, что бабий бунт все по кочкам разнесет.

И все тут интересного возраста: лет от сорока до пятидесяти. Моложе – еще есть силы грести по жизни, а за полтинник народ свое уже отпрыгал. На кладбище ряды безымянных могил. Придет ли кому-нибудь в голову поставить памятник Неизвестному Бомжу? А ведь это эпоха, ребята.

– Ты че здесь?

– По пьяной травме залетел.

– А я сам. Передохнуть немного. Печень не отпускает, тля.

– Они, твари, работать заставляют. Фигней заниматься. Пристройку к себе какую-то делают.

Беседа после трапезы способствует пищеварению, а как же. Чай светлый и содой пахнет. А чем ему пахнуть – островом Цейлон? Соседи мои – битые, искореженные и беспечные мужики. За что люблю нашего брата – за беспечность, нрав легкий, злобы нет.

У одного ломаный нос размазан по центру лица, его и кличут Боксер. У другого очки в желтой проволочной оправе, и хоть очки эти китайские и цена им на рынке триста рублей, а в мусорном баке попадаются бесплатно, но зовут Доктором. А третий – мелкий востроносенький шплинт, рябенький, лысенький, Сява он сява и есть.

И тут – удар под дых.

– Вы где курите?

– Где-где – в звезде! Курильщик – враг народа, не знаешь?

– Фильм содержит сцены секса, насилия и табакокурения! Уберите детей от телевизоров.

– Вы чего? Что – и на лестнице нельзя? Ну а во дворе?

– Сынок, территория всех лечебных учреждений свободна от курения. Соси буй. Кстати, ты что курить собрался? Здесь у всех все отбирают при поступлении, милый. А за ворота нельзя.

В девять вечера в спальню зашел дежурный, похожий на мента в штатском. Вы понимаете – лицо у него такое и ведет он себя так. Шуганул доминошников, скомандовал спокойной ночи и закрыл снаружи дверь на ключ.

Адаптация

Как из просто члена сделать полезного члена общества. Вот этим они тут занимаются. Хотя по-моему они посильно воруют деньги. Как везде. Кормовые, вещевые, медицинские, как там у них это по графам гоняют.

На женской половине стоит несколько швейных машинок, там строчат рукавицы и тапочки. Нормальная зона. Стены зеленые, на полу линолеум, на окнах решетки. Разговор только матом, все идеалы давно рухнули, что называется. Как услышишь – сразу рождается желание свалить отсюда. Но рано. Сами выгонят.

А нам дают бушлаты – опять же последнего срока армейские – и вдохновляют на строительство кирпичной пристройки. Ну чего, тоже нормальная зона. Никто не переламывается. Потихоньку таскают кирпичи, потихоньку крутят лопату в растворе, потихоньку кладут и каждый ряд проверяют отвесом. Вот достроим, развалится все на хрен и завалит нашего же брата. Я первый день – смолю и к стенке становлю.

Мне Седой объяснял: есть люди, которые нормально жить и работать не могут. Психология у них такая. Они по жизни бродяги, и социальные условия не при чем. Хоть об стену разбейся – не будут они работать. Ну, как цыгане, к примеру. Я его, помню, спросил: а чего ж это мы все до поры до времени нормально работали, и совершенно никто с детства не собирался бомжевать? Он сказал: с детства в колею попали, воспитание, окружение, трудно выскочить. Но уж если бомж из нормальной колеи выскочил – хрен он туда вернется, можешь даже не стараться.

Прав он, скажу я вам. Не будет бомж работать, разве что на зоне. Кто воли распробовал – ничего больше делать не захочет.

Суп, кстати, на обед вполне съедобный. Не сильно жирный, прямо скажем, но съедобный. Единственно что – невозможно понять из чего. Типа сборной баланды. Да, припахивает половой тряпкой. Но это фирменный привкус, тут ничего не поделаешь.

А вместо ужина пригласили меня в стоматологический кабинет. Врач, как я понимаю, у них на договоре и приезжает после основной работы. Вполне милая тетка. Сдобная такая, вся очень чистая.

– Слушайте, – говорю, – я все давно проходил. Пломбы ваши вывалятся через неделю. Зубы вы дерете на экономии наркоза. Запишите мне что хотите и отпустите с миром, а?

Ошибка в том, что я улыбаюсь женщине как крутой обаяшка, а появляется оскал на битой бомжовской харе. И это несоответствие мешает им проникнуться симпатией ко мне.

– Замолчал и открыл рот, – приказала милая тетка. – Долго мучить не буду, не трясись. Вот сюда, – потыкала зондом, – одну пломбу, и этот шпенек, – постучала зондом, – сейчас удалю.

Я могу встать и уйти, но тогда меня сразу выгонят. А я хочу передохнуть тут немного.

– Сейчас сделаю укол, не бойся, больно не будет.

Пока она сверлила, у меня правая половина губ занемела. Так что вынула она мое гнилье без малейших ощущений. Ладно, спасибо.

А наутро отвечал я на вопросы в канцелярии: где когда родился, образование, при каких обстоятельствах утерял документы. И по образцу заполнял анкету и писал заявление на паспорт и на временную справку вместо него. У них сбоку два стола, нас таких трое каракули выводили. А вот служащий этот был, канцелярист – ох же сучок, ох же и сучонок! Молоденький, лет двадцать с небольшим, тщедушненький, костюмчик дешевенький, галстучек паршивенький, явно на нищую зарплату концы сводит. И спесив – аж на губах кипит! Смотрит мимо глаз, говорит в сторону, фразы не оканчивает – чтоб ты его переспросил подобострастно, а он на тебя презрительно цыкнул. Начальник он здесь, ты понял?

– Сынок, – говорю ему ласково, – а пошел бы ты на, и в горлышко тебе, чтоб голова не болталась, а то шейка тонкая. Ты че злой – девки не дают? Так таким и не дадут, они веселых любят, а ты себя онанизмом истощаешь, верно же?

Ребята не гогочут. Ни фига меня не поддержали. Мимо смотрят. Ну холопское семя.

А он – Вадим Сергеевич, ты понял, тля? – даже в лице не изменялся. Дверь открыл и спокойно в коридор сказал:

– Никита, здесь пациент буйный, на оскорбления перешел.

А было Никите лет за тридцать, и сложением был он кубик. Стрижка короткая, а на лице – сдерживаемая злоба. Тоже зол на жизнь свою скудную. Вообще среди социальных работников, я давно заметил, много злых людей. Я понимаю: их жизнь задолбала, зарплаты нищие, начальство сволочи, работы не продохнуть, ублаготворяй шваль разную – и вот на этой швали, на нас то есть, они отыгрываются. Подальше, подальше от них, да поскорее!

Заклещил меня Никита двумя пальцами за шею сзади, под затылок, железные пальцы, и завел за уголок коридора. И там дал по затылку так, что сразу в башке зазвенело. А второй раз въехал под дых, я сложился и сел, перестал дышать.

Не потянуть мне против него, он молодой и здоровый. А дам я ему с левой раз и с правой раз (если попаду) – отметелят меня хором где надо, тут все здоровье и останется. Спишут – как два пальца об асфальт.

– Ша, – говорю, – начальник, спасибо, все понял.

Понял я, что уходить надо быстро. И без осложнений. Извинился, заполнил анкеточки, написал, подписал.

А что там еще подписал? Что в первый вторник каждого месяца буду являться на освидетельствование, а также для получения документов и устройства на работу. Они же не могут всех бомжей держать, пока на них все проверки завершатся и документы поступят. Оформляют – и отпускают. Тем более им оборачиваемость койко-мест, или как там у них, тоже нужна. Чем больше бомжей пропустят и облагодетельствуют – тем лучше работают. И больше денег осваивают, ага.

Выдали мне назавтра еще с пятерыми такими же гуманитарную одежду – вроде бывшей моей, но чистую – и пошел я на волю. Попрощался вежливо, поблагодарил, – ну их на фиг с их прихватами.

И верите ли? – вроде вышел-то в никуда, а чувство такое, что домой возвращаюсь. Собачья жизнь – это не когда ночевать негде. Собачья жизнь – это когда в любой миг тебя обидеть и нагнуть могут, и ничего ты не сделаешь.

Золотая пещера

Когда денег много, они заменяют будущее. Чего думать, и так все можно, хоть завтра, хоть через год.

Когда мой родной «А-Цюрих-инвест» пошел вверх, как дирижабль, я занялся рекламой. В московском рекламном агентстве мне за гроши сварганили ролик с известным артистом, и его крутили по центральным каналам. Мой рекламный отдел размещал объявления и в центральных газетах, и в их областных выпусках. Минула годовщина сногсшибательного размаха, бизнес оу йес! – мы абонировали центральный кабак и обожрались икрой. Директора региональных филиалов получали почетные дипломы (поразительно, как взрослые люди серьезно реагируют на цветные фантики).

Я к тому времени жил с мамой в двухэтажном коттедже. Его задешево продавала вдова очередного выпавшего из окна красного директора.

Целенаправленно найденный отставной майор спецназа наладил охранную службу – братва уже подняла голову. Приглашения от мэра и губернатора лежали в кабинете на столе для писем. С деньгами небось любой дружить захочет. Решать любые вопросы было просто, такое было время. И у каждого вопроса была своя цена.

Вкладчики, пожелавшие получить свои выросшие деньги, имели их по первому требованию согласно договору; но таких дураков было не много: прогрессивный процент налипал на первый взнос, как снежный ком.

– Надо думать, что делать дальше, – сказали мне мои консильоре, старая советская пара, юрист и бухгалтер, нанятые специально для консультаций. – Пирамида рухнет раньше или позже. Какую вы мыслите стратегию, Евгений Олегович?

Евгений Олегович – это был я. И я не мыслил, что обману всех вкладчиков и сопру их деньги. Деньги надо было срочно вкладывать в самое выгодное. Прежде всего – в торговлю. Затем – в акции самых прибыльных и надежных предприятий. Затем – в недвижимость. Это самые медленные деньги, зато и самые верные.

Дело любит профессионалов. Я нанял профессионалов: торговцев и биржевиков. С одиннадцати до часа я занимался делами, в час спускался к ланчу на первый этаж нашего особняка, потом у себя работал с документами – это обеспечивала секретарша, победившая на кастинге: университетский диплом, выдающаяся фигура и абсолютная раскованность в больших глазах. А после обеда ехал на всякие театральные конкурсы и благотворительные вечера. Я был выдающийся спонсор и меценат, никак иначе.

Тем временем на позиции выдвигались ребята с плохой реакцией, проснувшиеся гораздо позже меня, зато с большим ресурсом. Прежде всего административным. Тяжелая артиллерия вымогателей главного калибра подтягивалась. Шакалы и гиены размером со слонов. Это наше ноу-хау. Они не умеют заработать – они отбирают то, что сделали другие.

Вот так на меня наехали проверки. Эти ладно – хватали куски на лету, как чайки. Но из общего кома выделился скучный лысоватый следователь, подполковник в штатском, бывший обэхаэсэсник. И тихо, неостановимо стал вгрызаться в печонки. Он меня ненавидел. Классовой ненавистью. За то, что денег у меня много. Мог – он бы меня расстрелял. Богатство для него равнялось преступлению. Особенно возраст мой его бесил.

– Игорь Олегович, ну давайте откровенно: ну не могли же вы в вашем возрасте за такое короткое время честно заработать такие суммы! Вот возьмем меня: мне сорок шесть лет… – И он бесконечно нудил о своей непорочной службе и достойной бедности.

Дал бы я ему денег, но меня предупредили: за взятку посадит сразу, и не мечтай.

Я уже купил универмаг, работала фирма по импорту куриных окорочков, мои акционерки ввозили итальянскую мебель и китайское барахло.

Я высоковато залетел, понял я позднее. Я не был в состоянии контролировать ситуацию – бизнес стал огромен и сложен. А люди в бизнесе абсолютно ненадежны – хоть партнеры, хоть сотрудники.

Бухгалтерия была чистой. Но следак надавил на моих директоров. И они поняли, что могут урвать хорошие куски. Дали показания – и стали быстро раскрадывать холдинг. Переписывать недвижимость и перегонять счета. Так что когда наложили арест сначала на счета, потом на имущества – все уже на три четверти мне не принадлежало. А на мне остались долги. Которые с уничтоженным бизнесом выплатить было, разумеется, невозможно.

– Десятка с конфискацией ломится, Игорь Олегович, – с непонятным укором предупредил меня мой начальник юротдела, глядя мимо глаз.

Ну что. Составили мы план ликвидации всего и выплаты долгов. Стали считать реструктуризацию. И тут звонит мне мой человек в УВД и дает понять, что ордер на мой арест скоро выпишут, дело считай решенное.

А у подъезда толпа волнуется. А в газете информация проскакивает: ожидается арест создателя очередной финансовой пирамиды, прожженного мошенника, облапошившего кучу доверчивых граждан.

Написали мы протокол собрания, ввели маму в правление, и выдал я на нее доверенность по всем сделкам. Чтоб ликвидировать все оставшееся по закону и раздать долгов сколько сможем. А сам собрался залечь пока от греха на дно.

Дно оказалось не таким, как я думал. У меня была, конечно, заначена пара лимонов грин на Кипре. Ну так оказалось, что Коля Сдориков, мой зам, их оттуда угнал. На счете осталось семнадцать долларов сорок один цент. Вот никогда бы я на него не подумал. Мы в военкомате вместе в армию призывались. Дурачок я был.

Оставался у меня только заранее заготовленный паспорт на другое имя. И семь штук баксов кэша. Время было лихое, путаное; а доллар был дорог. И свалил я в туман.

Сил было много, я был удачлив и знал, что скоро отыграюсь не так, так эдак.

Ларек

– Сволочи.

– Кто?

– Все!

– Любишь ты людей, Петюня.

– Люблю, пока они еще сволочами не стали.

– Замочат тебя в один прекрасный день. Любитель недозрелых человеков. Как Бог свят макнут. Засекут – и к архангелу Петру на правилку.

– А ты не каркай. Сам в любой день ласты склеишь.

– Ты вот полюби нас черненьких, Петюнчик, беленькими-то нас каждый полюбит.

– Ва-ас – любить? Вонючие, волосатые, дряблые… тьфу, – он сплевывает. – Только дети любви заслуживают, пока они еще дети. А не сволочи.

Так дружески беседуя, мы сидели с Петюней на низенькой оградке газона и наблюдали, как сносят ларек. Два таджика в синих спецовках сноровисто раздирали его гвоздодерами. С треском отлетали крашеные фанерные листы, обнажая такое маленькое и заботливо устроенное нутро с полочками и подставками.

За ларьки в нашем городе власть взялась давно. Сначала ни с того ни с чего позакрывали овощные. Те обосновались у автобусных остановок, на маршрутах «работа-домой», и светились до десяти вечера, очень удобно. Видимо, мешали крупным сетям. Закрыли к черту. А там, между прочим, чуть с одного бочка подгнившим яблочком и тому подобным разжиться можно было всегда. Они давали веник – кругом подмести, тряпку – протереть, и одаривали тем, что все равно не продашь. Она облегчает себе жизнь – и тебе заодно. Главное – быть почище, а не пугалом, чтоб не шуганули.

Заодно позакрывали шварму. Она стала негигиеничной. Это элементарно. Аренда постоянно растет, владельцы и недвижимости, и кафе заинтересованы в ликвидации конкурентов. А то она заманивала ароматом жареного мяса, низкой ценой и скоростью обслуживания. Ясен день – уничтожить.

Неожиданно оказалось, что исчезли все книжные лотки. Белинский так убивался, словно был покупателем. Вот кому они мешали, было не сразу понятно. Так а потому что подняли аренду места и налоги для всех, вот они и сдохли со своей хилой прибылью. А также приняли закон, чтоб продавать не ближе скольких-то метров от остановок общественного транспорта и публичных мест типа кинотеатров. Подальше от людей. Во избежание актов терроризма, ты понял. Вы часто слышали о терактах в связи с книжной торговлей? Ну и уконтрапупили самый читающий народ в мире. Это мне все Белинский объяснял – он мне по части книг, а я ему по части бизнеса.

Исчезли все эти китайские выкидные ножи, зонтики, дешевые очки, обувь из крашеной клеенки и прочие радости, доступные бедным людям.

Выходишь утром:

– Ой! А где здесь ларек стоял?..

– Ой! Где-где – в звезде!

Оптимизация, значит, городского пейзажа.

Между прочим, всегда можно было накалымить на горячую булочку, если невтерпеж захотелось сдобой горяченькой насладиться. С корицей, с глазурью, с маком. Насладился? – и хватит. Хрена вам, товарищи дорогие, заместо горячей булочки – идите в «Шоколадницу» или в «Кофе-хаус». Меня там только и ждут. И выпечку аннулировали… враги народа.

Пиво и сигареты держались дольше всех. Оно понятно – рентабельность выше, выручки больше, можно платить и откупаться. Не помогло! Ишь, наемники враждебного Запада, спаивающие народ сионисты. Запретили им пиво и сигареты. И остались квадратные темные заплатки в память о киосках посреди серого истоптанного асфальта. Всем спасибо.

Цветочницы, цветочницы им чем помешали?! Ну хорошо, я цветов не ем, не пью, не курю и не нюхаю. Мне лично цветы по фигу. Тем более владельцы все азеры, нанимают наших девок и еще дерут их за ту же зарплату. Я согласен: это унижает национальную гордость великороссов (где я уже слышал это выражение?..) Но что лучше: цветы и азеры – или ни азеров ни цветов? Тем более цветы были на виду – а азеры маскировались по щелям; они кантовались в собственном кафе «Баку».

…И вот сейчас мы с Петюней смотрели, как кончают раскурочивать мороженщицу на углу Гагарина и Сквера Космонавтов. Подъехал грузовичок-«газель», и уборщики-ломастеры таджики стали скидывать в кузов драные фанерные листы, штабелек брусьев, составлявших каркас конструкции, скатанный в рулон линолеум с пола и гремящие цинковые листы, бывшие только что контейнерами.

Грузовичок уехал, а таджики со своими гвоздодерами и кувалдами на плечах перешли улицу и подступили к сапожнику. То есть сапожник сам отсутствовал, естественно, и киоск его был закрыт. Зрелище погрома никакому хозяину здоровья не прибавит.

С этим бумажным домиком они вообще управились в мгновенье ока. Втык-дерг, дрынь-шарах, заскрипела беседочка, сложился хилый скелетик, уноси готовенького. И чем-то мне эти молоденькие смуглые ребятки в синих спецурах, довольно новых, стали напоминать… не то гробовщиков, не то татаро-монгольское нашествие. Пока все не снесут – не успокоятся.

Тут Петюня, извращенец хренов, делает заявление:

– А вон того, поменьше, гладенькое такое личико, я бы, пожалуй, трахнул.

– И не мечтай, – говорю. – Ты что, дурак? Это же азиаты. Они кричать и ругаться не будут, они тебя ласково сразу зарежут.

– Почему ты не олигарх, Пирамида? – лыбится он. – Ты же тупой, как валенок, все данные для карьеры. У них за невесту калым знаешь какой платить нужно? А без этого нельзя – если замуж вышла не целкой, муж должен ее зарезать и отца ее. Так что – что? Так что среди их молодежи геев больше, чем натуралов. Наш контингент!

А одет он – как сторож дурдома на День Победы. Брюки бледно-желтые в клеточку, пальто кофейное чуть ли не верблюжье, черная водолазка, и георгиевская ленточка бантом у плеча приколота. И довольно чистый, между прочим.

– Если б я был мальчик, – говорю, – я бы от тебя бежал в таком прикиде.

– Ошибаешься, дорогой. Если б ты был мальчик – вот тогда я сделал бы тебя настоящим мужчиной.

– Ага. Девочкой бы ты меня сделал. Фальцетом бы ты в церкви пел! Я бы тебе яйца откусил.

Покурили мы еще, посмотрели, как хлам, бывший только что сапожной будкой, погрузили на вернувшуюся «газель». Таджики сняли рукавицы и втиснулись в кабину. Зрелище кончилось.

Мы разошлись по своим делам, и больше я Петюню не видел. И никто его больше не видел. Прошел слушок, что один мужик пришиб педофила, пристававшего к его сыну. А труп скинул в реку, рыбы обглодали, с концами. А в таких случаях как? Прибился к берегу, позвонили ментам, для проформы написали экспертизу и зарыли на кладбище в квадрате «Ц», где хоронят неопознанных. Поставили номер и дату. Через пять лет могилу ликвидируют, подхоронят на это место другого.