Текст книги "Следы динозавра"

Автор книги: Михаил Розанов

18. Свистунов и неподвижность

Уже давно качалась над Васькой пасть темная и зловещая, пасть немыслимого, состоящего из одной черной массы, дракона; может быть, динозавра. Пасть покачивалась, хлюпала, угрожала. И смердело из этой пасти стервяным запахом падали, конским навозом, тленом. Изредка подкрадывались или внезапно налетали грохоты, проносились где-то в бездне над пастью; уносились они, – и вновь равномерно хлюпала пасть.

А вот сам Васька Свистунов был неподвижен. То, что было когда-то его движением, свойством его, Васькина, организма, – провалилось в ту же мрачную бездну, из которой теперь выпячивалась и хлюпала пасть.

Ужасное же было в том, что Васька хотел двигаться – и не мог! Пробовал хоть рукой шевельнуть – и не осилил! Напряг всю силу воли – и остался на месте! Как будто всему, что когда-то неслось вместе с Васькой в безграничные просторы жизни, побеждало, разрушало, строило, – всему пришел смертный конец, каюк, амба.

И когда дошло все это от восприятия до ощущения, и когда уловило это Васькино сознание, то сразу внутри все как будто успокоилось, а сознание начало действовать: подсчитывать, взвешивать, определять.

Да. Вот. Как же. Была Москва.

Была остановленность в работе.

Апатия. Разрушение нервных клеток, – так сказал врач.

Потом – Френкель. И еще… профессор. А потом что?

Да. Этот… как его – монголенок; почему он блестит как яркий луч со своим кимовским знаком? Та-ва-ли-ся… Слав-ный парнишка!

Бесконечная пустыня. Степь. Миражи. Караван… без конца караван.

Потом хунгузы, стрельба. Лама. Бегство.

Ночь такая же черная… как пасть. Да не пасть это вовсе! А что?

Потом… потом плантация. Этот британский сукин сын, и еще… китайская деревня… А потом все провалилось в пасть. Да не пасть это!

– Так нет же, нет, не хочу! – внезапно вспыхнув огнем, сказало Васькино сознание. – Не хочу неподвижности! Не могу перенесть неподвижность! Да, мало того: неподвижность. И московской остановленности тоже не хочу. Не желаю!

Создает, двигает жизнь вперед – б о р ь б а, а не неподвижность. Так да здравствует борьба! Пусть она выражается хоть в мучной торговле, хоть в клубной работе, хоть в жалких этих танцах – пусть. Но – борьба, борьба…

Хотел когда-то в Москве бежать хоть к черту на рога, во что бы то ни стало бежать, – только бежать. А от чего бежать? От борьбы. Не имел, не имел права Васька бежать от борьбы. Нельзя было этого делать. Нужно было дать себе отдых, отойти, укрепить физиологию, восстановить разрушенные нервные клетки, все это так, – а б е ж а т ь?

У-у-у-у, дезертир проклятый! Вот и ввергся в неподвижность… Внезапно залязгали буфера, где-то далеко паровоз дал тонкий свисток.

Ну, да, – разумеется, никакая это не пасть, а просто пустой товарный вагон, и в нем… в нем – Васька, на полу, со связанными ногами. Поезд замедлил ход, стал останавливаться, и в это же самое время до Васьки донеслись обрывки хоровой песни. Пели нескладно, но дружно. Песня была, кажется, знакомая. Слов нельзя было разобрать, и Васька стал вспоминать по мотиву, где и когда он ее слышал.

Кажется, маленьким мальчиком… лет пяти или семи. Но поезд шел все медленней и медленней, песня становилась слышней и слышней.

Ну, да, – так и есть! Вовсе не мальчиком, а в клубе, на какой-то постановке…

– Си-и-ильный, держа-авный… – донеслось, совершенно явственно. Вот это что: "боже, царя храни".

И тогда сразу Васька вспомнил все.

– Значит, они, сволочи, меня схватили – и теперь куда-то везут.

И словно в ответ на его соображения за стенкой остановившегося вагона послышались голоса:

– Ну да, капитан… эээ, капитан. Вот он, в этом вагоне. Что? Советский шпион! Везем, как доказательство участия Советов в китайских забастовках. Что вы? Сейчас!

Дверь вагона с шумом поехала в сторону, вовнутрь вагона хлынул свет. Перед Васькой появились двое людей в погонах. Один из них пнул Ваську сапогом. Сапог попал по больному месту, Васька чуть не крикнул, но сдавил себе зубами кончик языка – и промолчал.

– Ну, ты… как тебя… комсомол!

– Может быть, он в обмороке? – спросил другой.

– Притворяется, сволочь, – возразил первый.

– Ну, тогда до Яонь-цзы… Там-то живо перестанет притворяться, – загадочно сказал другой.

Дверь тяжело поехала, закрывая свет. Снова донесся паровозный свист.

Васька ощутил, что он слаб, как не бывал никогда, что изредка возникает страшная боль в задней части его головы, и что связаны у него не только ноги, но и руки. И вновь Ваську окутала тяжелая чернота неподвижности.

19. Проводник Антипыч

Русский проводник Антипов, или как его привыкли звать – Антипыч, протер глаза и с изумлением удостоверился, что он совершенно один. Антипыч вылез из лёссовой пещеры, почесал в затылке и отправился на поиски.

– Ну, мангольцы-то так-сяк: к домам наверно двинулись, – рассуждал он по дороге. – А вот профессор-то наш где? И товарищ Френкель с товарищем Свистуновым? Не засыпались ли они куда ни-то.

Целые сутки блуждал Антипыч по бесконечным теснинам лесса; посчастливилось ему набрести на покинутую пещеру, в которой он нашел связку сушеной рыбы. Большинство других таких же пещер были населены грязными и оборванными детьми и стариками. При приближении Антипыча они или разбегались, или безмолвно ложились на землю, покрыв себя тряпьем. Добиться от них Антипычу ничего не удалось. В пустой пещере Антипыч поужинал рыбой, поспал, и утром двинулся в дорогу. К полудню добрел он до маковых плантаций и, завидев усадьбу, пошел к ней. Внезапно ворота усадьбы распахнулись перед самым его носом, и из ворот чуть не кубарем вылетел товарищ Френкель. Два здоровенных белых человека, ухмыляясь, захлопывали массивные створы ворот.

– А-а-а-а, вы-так? – крикнул Френкель, вставая и отряхиваясь от желтой пыли. – Черти английские! Сволочи!

– Болль-ше-вик! Девиль! (Дьявол), – послышалось из-за ворот.

– Чегой-то они вас, товарищ Френкель, – заботливо спросил Антипыч, помогая обчиститься.

– Да, как же, Антипыч, друг?! – возбужденно кричал Френкель, принимая присутствие Антипыча, как совершенно понятное и естественное явление. – Я пришел подмоги просить, – Васька Свистунов пропал, понимаешь, – а они… прямо по шее. Империалисты паршивые! Джонбули окаянные! И еще профессор этот: – "Я нитшего не знай, я нитшего не понимай"… У-у-у, динозавр ископаемый… Жалко ему хунхузня яйцо в глотку не заколотила! Тоже. Па-ле-онто-ло-гия! Тьфу! Извошник! Красиви дженшин! Дерьмо синее!

– Да куда ж товарищ Свистунов-то делся? – недоуменно спросил Антипыч.

– А! – досадливо махнул рукой Френкель. – Нас по приказу мистера его величества, вот этого самого плантатора, заперли в китайскую деревню. Ночью налетела банда, я насилу ноги унес, а Васька пропал. Так-таки, понимаешь, пропал без остатка. Я подмоги просил, а они… У, сволочь, – погрозил кулаком Френкель. – Ну, погодите, динозавры империалистские…

Шедший мимо рабочий-китаец в громадной шляпе остановился, глядя, как Френкель размахивает руками.

– Я сейчас ходю спрошу, – сказал Антипыч. И заговорил по-китайски. Китаец ответил, что он только что был в разгромленной деревне, и от жителей узнал, что "белые собаки" увезли с собой русского. Кроме того, китаец указал дорогу в расположенный недалеко город, где есть войска народной армии. Френкель и Антипыч двинулись по указанному направлению.

По дороге поражало совершенно исключительное изобилие нищих. Уже одно их количество указывало, что путники находятся в совершенно разоренной стране. Нищие – старики, старухи, дети, а иногда и взрослые мужчины жалобно тянули руки с просьбой а помощи. У самых ворот города сидело множество оборванных людей. Они тянули жалобную песню, – Антипыч перевел ее слова:

 
Когда он встанет с мягкого ложа – он бьет слугу,
Когда он по улице тихо идет – говорит о судьбе бедняков.
Когда его кружит толпа – он сулит горы счастья…
А во дворце на Пей-хо он спокойно и молча казнит.
Угадай же, житель Пэ-синя, о ком поется в песне?
Кто тот, кто на волка, лисицу, собаку похож?
Кто людей, лишь как добычу себе признает?
Кто строит себе из тел их, из крови палаты?
Кто продает обещанья за деньги – и за деньги от них готов отказаться?
Кто? Кто? Кто?
Это – чужестранец, житель Пэ-синя, богатый чужестранец…
Но таков же и его посланец-генерал…
 

20. В плену у самого себя

Люди в громадных тростниковых шляпах, белых рубахах и портах, но с ружьями, преградили дорогу в начале улицы. Антипыч объяснил Френкелю, что они требуют пропусков.

– Какие там, к черту, пропуска! – закипятился Френкель.

– Мне нужно ближайшего генерала народной армии, и ведите меня к нему. Китайцы повели обоих путников, окружив их со всех сторон и держа ружья наготове. Улочки города кишели людьми, – в большинстве оборванными и истощенными. Животных не было видно.

– Все подъели, – сказал Антипыч. – Все одно, как мы в девятнадцатом годе… Они, сказывают, и раньше-то кошек, собак и даже мышов жрали, а теперь и подавно.

Кое-где попадались дома европейского типа, но большинство было сложено на живую нитку из бамбука, хвороста и навоза.

У длинного ряда строений с причудливыми китайскими крышами оборванные солдаты остановились и объявили, что здесь – штаб генерала. Френкеля и Антипыча провели в караулку. В караулке было душно и загажено. Несколько солдат лежали прямо на полу, подложив под себя ружья. Идол с отбитым носом, но довольно внушительных размеров высился в углу. – Кумирня раньше была, – пояснил Антипыч. – Ээх, жизня… Ни тебе покурить, ни тебе что… Ждать пришлось неимоверно долго. Сильно сосало под ложечкой – хотелось есть. Френкель принимался несколько раз ругаться, выходил из себя, но стража никак на это не отзывалась. Только раз один из лежавших солдат вытянул из-под себя ружье, нацелился на Френкеля и сказал несколько китайских слов. – Это он ругается, – перевел Антипыч. – Спать не даете, товарищ Френкель…

В сумерках в караулку явился офицер с переводчиком. Он долго допрашивал Френкеля – с какой целью явился в штаб. Затем, с очень вежливыми поклонами скрылся. Прошло еще довольно много времени, – наконец, явилась целая толпа солдат, окружили Френкеля и Антипыча, повели по длиннейшим дорожкам и переходам, подобным кегельбану. Дорожки шли среди ряда кумирен и домиков. В какой-то темной клетушке одного из этих домиков Френкеля и Антипыча оставили одних и приказали ждать.

– Опять ждать, – возмутился Френкель. – А в это время там, может Ваську, эхх…

– Боится ихний генерал, – таинственно сказал Антипыч. – Несколько раз убить хотели. Они между собой толковали, у них на этот счет просто…

Наконец, явился давешний офицер, и после ряда поклонов и извинений повел обоих внутрь сравнительно большого дома.

Сумрак и странный спертый запах полновластно владели небольшой, заставленной ширмами комнатой. Приглядевшись, Френкель увидел слабый свет и контуры человеческой головы в отверстии одной из ширм. Френкель двинулся было к этой ширме.

– Мьнога-мьнога – на мести стояла!! – сдавленным голосом, но повелительно произнес откуда-то из угла переводчик. – Цзяня-генелала сама говолила!..

Голова в ширме зашевелилась, и медленный, но важный голос спросил что-то по китайски.

– Спрашивает: что тебе, дескать нужно? – шепнул Антипыч.

– Товарищи, русского комсомольца захватили в плен русские бандиты, – сказал Френкель. – Я прошу дать мне помощь, чтобы выручить его.

Голова скрылась за ширмами.

– Цзяня-генелала сказала: уходи!! – заявил переводчик. И Френкеля с Антипычем увели в ту же самую клетушку. Сейчас же принесли туда по кружке чаю. Чай был ароматен, но крепок и без сахару. Френкель и Антипыч с жадностью набросились на него. Вслед за чаем явилось какое-то теплое варево в котелке.

– Похлебки дали, – с радостью сказал Антипыч. – Вот-ма, а чем же кушать-то?

Но взял котелок, налил в кружки из-под чая. С жадностью набросились голодные путники на пищу.

– Хрустит чегой-то в ней, вроде хрящи какие, – вопросительно сказал Антипыч. И, поднеся поближе к свету, воскликнул:

– Да ведь это, мать ее, кузнецы! Товарищ Френкель, – провалиться, кузнецы!

– Тьфу, саранча, – ответил, разглядев, Френкель.

– Стой, да тут и мясо есть, – радостно воскликнул Антипыч, ковыряясь в котелке и вытащил что-то странной формы.

– А, черт, не будем разбирать, на свете ничего поганого нет, – ответил Френкель. – С голодухи все сойдет! Китайцы едят – не дохнут.

Через час явился все тот же офицер и объявил, что цзянь четвертой народной армии Хаоли-Фу, посылая привет предкам Френкеля, не может дать никакой помощи; почтительно извиняется, потому что все бины (солдаты) на счету, а город под опасностью удара со стороны хитрой лисы – дудзюня ^{19} провинции Фынь-Чжоу.

21. Способности Френкеля

Ранним утром Антипыч пошел до ветру. Вернулся он очень возбужденный.

– Вставайте скорей: аэроплан, сейчас провалиться, аэроплан!!

– Какой там еще аэроплан? – сквозь сон пробормотал Френкель.

– У генерала-то у этого – аэроплан сломатый! Так я, мол, не почините ли. Ведь, вы, кажись еще в Гоби говорили, что летали когдай-то?

– Ну и что? – все еще не одолев сна, спросил Френкель.

– А то, что почините – и айда выручать товарища Свистунова!

– И верно, – закричал Френкель, подскочив пружиной. – Показывай, где самолет!

У высокой, грязной стены отчетливо и как-то не к месту розовели двойные крылья гигантской птицы.

– Французский биплан Бреге ^{20} , – определил Френкель, подбегая. Но из-под самолета вылез сонный, угрюмый китаец и качнул ружьем.

Антипыч быстро и лихорадочно забормотал что-то по-китайски. Часовой посмотрел раскосыми глазами очень недоверчиво и, словно нехотя, дал дорогу Френкелю.

Влезть на сиденье пилота, проверить тяжи, поверхностно осмотреть мотор, планы, – было делом нескольких минут: все было в порядке. Даже баки были почти наполнены. Даже из пулемета торчала наполовину недострелянная лента. Скорей, скорей!

– А где летчик! – внезапно вспыхнул вопрос.

– Нету у них летчика, – махнул рукой Антипыч. – Какие у них летчики. Японцу, говорит, голову срубили, который летал. А своих нету. Он говорит, это воздушный змей, дракон, который сверху убивает…

– Вот он, – дракон профессора, – не слушая рассуждений Антипыча и шагая к дому штаба, думал Френкель.

Через десять минут Френкель и Антипыч стояли в приемной генерала. Теперь было ясно видно, что на ширмах нарисованы извивающиеся драконы и фантастические птицы. Заинтересованный рассказом Антипыча дежурный офицер скрылся где-то в глубинах дома.

Для Френкеля, увлеченного жгучей и стремительной мыслью – спасти Ваську, – дальше было все, как в тумане. Как-то смутно мелькали перед ним какие-то люди, в окошечке ширмы проплыло старое изнеможденное бабье лицо генерала, потом Френкель очутился перед столом, а за столом сидел человек во френче с синими обшлагами. Какие-то пальцы потянулись; захватили кисточку, умакнули в чашечку с тушью и начертили несколько головоломных значков на листе бумаги, потом стукнули печатью.

– Разрешил… – озарило Френкеля, и он схватил лист. Но пальцы не выпустили листка. Френкель в свою очередь потянул листок к себе.

– Они вот что говорят, товарищ Френкель, – переводил Антипыч. – Они говорят, чтобы вы им какую-то поручению исполнили. Значит, на машине чтобы слетали в Учан, в гоминдан ихний ^{21} , и отвезли какие-то бумаги, сильно важные… И тогда они вам разрешат. А так – нет.

– Как же это? А Васька-то? Ведь времени много пройдет, – проносилось в голове у Френкеля. – Как же быть-то? А, черт, нужно соглашаться! Единственный шанс разыскать Ваську! Скажи им, что я согласен, – громко сказал Френкель, поднимая глаза.

Комната была полна народу. Люди в белых и синих рубахах, во френчах, – с любопытством глядели на Френкеля. Антипыч кончил фразу и замолк.

Весь день возился Френкель с аппаратом. Без устали разбирал мотор, промывал свечи, притирал клапана, проверял магнето и вот, наконец, четко и чисто заработал мощный восьмицилиндровый четырестапятидесятисильный мотор.

На следующее утро, вместе с зарей, воздушная птица оторвалась от поляны за штабом и, описав круг над городом, устремилась на поток, унося пилота Френкеля, Антипыча и с ними вооруженного гоминдзюновского офицера. Тысячу километров до Учана Френкель надеялся покрыть не больше чем в шесть-семь часов.

Вместе с мотором стучало сердце Френкеля:

– Спасти Ваську… Спасти Ваську… Во что бы то ни стало…

22. Сердце революционного Китая

Тысячи ног, отбивая такт, мерно громыхали по широкой, пыльной дороге. Жаркое солнце, скрываясь в облаках пыли, только-только всползало над громоздкой крышей арсенала; а уже несколько часов под ряд топотали ноги. Гремели, раскатываясь и наезженных колеях, высокие колеса. Дробно рокотали, изредка цокая по камням, неподкованные копыта. Звенели, гудели, сипели, заливаясь нестерпимым верезгом трубы – медные, деревянные, жестяные. Захватывающе ныли огромные мирские раковины. Барабаны всех видов, разных размеров – от огромного в два-три обхвата, до маленького, по которому настукивают концами пальцев, держали ритм. И все покрывалось безудержным, могучим, как буря, радостным ревом – ревом возбужденной, доведенной до экстаза, до экзальтации многотысячной толпы.

Это был первый смотр революционной армии в Учане после его взятия.

Тысячи, тысячи, десятки тысяч кое-как одетых, вооруженных сборным оружием, но воодушевленных одной идеей, одним желанием свободы вышагивали под грохот многочисленных оркестров.

Сворачивая с дороги, выстраиваются на обширном поле: пехота, артиллерия, кавалерия, инженерные войска, отряды партизан-добровольцев, размещаются рядами, линиями, стройными массами, а в центре – краса и гордость революционного Китая – непобедимая дивизия Вампу ^{22} .

Знамена, флаги, значки, эмблемы алеют, голубеют, пестреют, трепещут в пыльном воздухе. А высоко под облаками – с трещотками, со свистульками яркие точки: национальная игрушка, спутник всех китайских праздников, воздушные змеи.

Кругом шумная, крикливая, возбужденная толпа. Цепь часовых с трудом сдерживает напор; каждый хочет прорваться к рядам солдат, сказать ласковое, почтительное слово, сунуть кусок лепешки, горсть рису, бобов, а не то просто во всю ширину рта крикнуть прямо в лицо радостный привет. А рядом, по обочине, еще более многочисленные толпы: на собаках, на ослах, на верблюдах, на велосипедах, в тележках, в повозках, в тачках, а главное – пешком. Деи, женщины, старики, молодежь – и неслыханное, невиданное дело: подстриженные девушки-студентки…

Солнце лезет все выше и выше: жарко, душно, пыль забирается в глаза, в горло, в нос… Энтузиазм растет: не стихают оркестры и не смолкают крики радости и возбуждения.

Войска выстроились; по дороге промчались, стуча, мотоциклетки и автомобили. И вдруг оборвалась острая и нежная мелодия китайской музыки. Замер шум толпы: на дороге крытый автомобиль, на подножках, с обеих сторон – солдаты. Автомобиль завернул к войскам, рассыпался спрыгнувшими солдатами, выбросил высокого человека в белом китайском костюме – и умчался.

Сотни тысяч глаз неотступно следят за высоким человеком. Вот, шагнул несколько раз, остановился, поднял руку. Крик, безумный по своей мощности крик потряс воздух.

– Ман-шью ^{23} !.. Ман-шьюуу!.. Уууууу!..

Ало-голубые знамена, качнувшись, склонились.

Один за другим подбегали автомобили, с членами ЦК Гоминдана, с членами Реввоенсовета Южного Правительства. Один за другим вожди быстро взбегали на многочисленные крытые трибуны. Один за другим возникали митинги.

– Память великого Суна ^{24} да живет вечно… – Дивизии Вампу десять тысяч лет здравствовать.

И, вслед за лозунгами:

– Ман-шью… Ман-шьюуууууу…

– Гомин-дан – ман-шью!

Рев, рев подобный реву моря, грохоту грозы, урагану, тайфуну:

– Уууууу… Ууууу…

И никто вначале не заметил точки, появившейся над горизонтом. Зачем смотреть на небо, когда на земле невиданный во всей тысячелетней истории Китая – такой праздник, праздник не для богатых, а для бедноты. Но точка неуклонно росла, близилась, расширялась, стала крестиком, и вот уже – ровный рокот мотора. Тысячи глаз в небо. Воздушная машина, несущая смерть. Враг или друг? Скорее – враг.

Дула винтовок устремились вверх. Толпы шарахнулись от трибун. Пулеметы задрали короткие морды.

Но самолет уверенно снижался, и вот уже стали видны на его крыльях красные солнца.

– Японец!

Залп, залп… Гигантские трещотки пулеметов.

И вдруг – с самолета – ало-голубое знамя Гоминдана. Свои!!!

Но самолет уже у самой земли, судорожно выравнивается… и вот уже колеса катят его по земле.

С машины один за другим сошли трое. Один из них – в форме гоминдзюновского офицера – подошел к группе начальников, протянул пакет. Вытянулся и отчетливо произнес:

– Почтительное донесение от цзяня ^{25} четвертой народной армии Хаоли-Фу блистательному Революционному Совету Гоминдана.

– Ман-шьюоууу!.. – грохнула толпа.

– В самую центру попали, товарищ Френкель, – сказал Антипыч, оглядываясь кругом.

– Какая разница с народной армией, – подумал Френкель, впервые сходя на благословенную землю Южного Китая и вглядываясь в стройные ряды обутых и подтянутых солдат Кантонской армии.