Текст книги "Еретическое путешествие к точке невозврата"
Автор книги: Михаил Крюков
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 9
1 ноября 1524 г.
День св. Ачи Конфессорского, св. Амабилия, св. Вигора, св. Дингада, св. Иоанна и Джеймса, св. Кадфана, св. Киринеи и Юлианы, св. Лициния, св. рабыни Марии, св. Матурина, св. Остермона, св. Пабиали, св. Салауна, св. Северина, св. Флориберта, св. Цезария со спутниками, другого св. Цезария и Юлиана, св. Цейто.
Вольфгера разбудил настойчивый стук в дверь.
– Если опять прислуга изображает готовность услужить, чтобы заработать свой гульдинер, встану и убью, – пробормотал он, стряхивая остатки сна.
– Ну, кто там? Чего надо? – рявкнул он, не вставая с кровати.
– Господин барон, пожалуйста, проснитесь, – защебетал за дверью голос служанки, – к вам прибыл гонец от его высокопреосвященства Альбрехта Бранденбургского!
– Ладно, – проворчал Вольфгер, уяснив, что его разбудили не напрасно, – скажи, сейчас спущусь, да вели, чтобы принесли горячей воды умыться. А гонец пусть подождёт.
– Да, господин барон, сию минуту, господин барон, – раздалось из-за двери, и служанка убежала, стуча деревянными каблучками.
Вольфгер нехотя вылез из-под одеяла и начал одеваться. Теперь, когда цель путешествия была близка как никогда, он испытывал противоречивые чувства.
В начале пути Вольфгеру казалось, что всё будет проще некуда: они приедут в Дрезден, там вместе с архиепископом посмеются над чудачествами отца Ионы, а потом вернутся домой. Теперь же всё выглядело куда более сложным и мрачным. Прежде всего, пророчества старого монаха больше не казались Вольфгеру смешными и надуманными – слишком уж много неприятностей, подтверждающих его худшие опасения, стряслось по дороге. И теперь барон с одной стороны хотел поскорее попасть к архиепископу, надеясь развеять свои страхи, а с другой боялся, что они окажутся правдой. Примерно такие же ощущения Вольфгер испытывал, когда в армии шёл в палатку к цирюльнику, чтобы вырвать больной зуб. Он мечтал поскорее избавиться от надоедливой боли и боялся самой процедуры лечения.
Гонец архиепископа оказался странным человеком – он был одет в монашескую рясу, но носил сапоги со шпорами и был вооружён мечом, этакий полусолдат, полумонах. От вина и пива гонец отказался, и с удовольствием пил молоко. Увидев Вольфгера, он поставил на стойку кружку, вытер рукой губы и небрежно поклонился:
– Господин барон Вольфгер фон Экк?
– Да.
– Вам послание от его высокопреосвященства Альбрехта Бранденбургского, – сказал монах, протягивая Вольфгеру свиток пергамента со свисающей на шнурке печатью.
– Что в послании? – спросил Вольфгер, не разворачивая его.
– Его высокопреосвященство удостаивает вас аудиенции, – ответил гонец.
– Когда?
– Сегодня.
– В какое время?
– Его высокопреосвященство не соизволили назвать точное время, но вам следует прибыть в замок Морицбург до наступления сумерек, – сказал гонец, ещё раз поклонился и вышел.
– Надо же, сколько спеси… – пробурчал Вольфгер, раскручивая свиток, – посмотрим, что пишет дражайший Альбрехт.
К барону подошёл Карл:
– Когда ехать?
– Прямо сейчас. Сходи за отцом Ионой, пусть готовится в дорогу. Женщины останутся здесь, поедем только мы втроём. Замок Морицбург, насколько я помню, недалеко от Дрездена, за колокол должны доехать, но тянуть время не стоит. Вдруг Альбрехту придёт в голову идея куда-нибудь уехать, или у него появятся неотложные дела?
***
Дорога к замку Морицбург пролегала через чахлый лес, в котором там и сям попадались пруды, ручьи, болотца и просто полосы топкой и грязной земли. Вскоре лошади были забрызганы грязью по самые бабки.
– Приедем как оборванцы, – недовольно сказал Вольфгер, взглянув на свой грязный плащ.
– Сын мой, а ты раньше встречался с архиепископом Альбрехтом? – спросил отец Иона.
– Приходилось, – кивнул Вольфгер.
– Может быть, пока мы едем, ты расскажешь о его преосвященстве? – несмело спросил монах. – Если я о нём буду хоть что-нибудь знать, мне будет легче рассказывать…
– Ну, я с ним не был особенно дружен, – ответил Вольфгер, – ведь он уже в двадцать три года был архиепископом, а в двадцать четыре стал курфюрстом, а кем тогда был я? Командиром отряда рейтаров. Вот мой покойный отец его знал лучше. Но, впрочем, кое-что могу рассказать и я. Альбрехт лет на пять моложе меня, сейчас ему, должно быть, тридцать пять или около того. Это очень умный, но тщеславный человек. И хитрый, к тому же. Знаешь, отче, я таких людей никогда толком понять не мог: то ли священник, то ли воин, то ли царедворец. По слухам, он откупил у Папы Льва X право собирать индульгенцию в Саксонии с тем условием, что половину собранных денег будет отсылать в Ватикан, а половину оставит себе. Сколько я его помню, он вечно был в долгах и вечно занимал деньги у Фуггеров. Между прочим, перед тем, как принять сан, Альбрехт окончил университет. Сам понимаешь, какая это редкость среди аристократов. На монашеские обеты его преосвященство поплёвывает, не стесняясь, открыто нарушает целибат. Я не помню всех его конкубин [41]41
Конкубина(лат. concubina, буквально – «возлежащая рядом») – в Средние века сожительница высокопоставленного священника, давшего обет безбрачия.
[Закрыть], но, по-моему, от некоторых у него даже есть дети. Архиепископ обожает роскошь, собственно, поэтому-то у него вечно не хватает денег, ведь при его дворе полно голодных художников, поэтов и архитекторов, которых надо кормить, одевать и даже иногда платить за их творения.
Что ещё? У него есть старший брат, Иоахим I Нестор, курфюрст Бранденбурга, но я его никогда не видел и ничего о нём рассказать не могу.
– Скажи, Вольфгер, а как Альбрехт относится к лютеранству? – спросил отец Иона.
– Понятия не имею, – пожал плечами Вольфгер, – в те годы, когда я бывал при дворе, имя Лютера ещё не было на слуху.
Да мы скоро всё сами узнаем, вон, уже стены Морицбурга показались.
Замок Альбрехта Бранденбургского был небольшим, но выглядел как настоящая боевая крепость. Он был возведён на искусственном насыпном острове, на который можно было попасть по единственному подъёмному мосту.
У ворот Вольфгера остановили стражники.
– Нам назначена аудиенция у его высокопреосвященства, – сказал Вольфгер, протягивая начальнику стражи свиток. Но тот, вероятно, был неграмотным, поскольку даже не стал его разворачивать, а спросил, осипшим от холода и ветра голосом:
– Ваше имя, господин?
– Я – барон Вольфгер фон Экк, это замковый капеллан отец Иона, а это – мой слуга Карл.
– Добро пожаловать, господин барон, меня предупредили о вашем приезде, – неловко поклонился стражник, скрипя сочленениями лат. – Во дворе направо у вас примут лошадей.
Они въехали во двор замка, который внутри оказался чистеньким и довольно уютным, если слово «уют» вообще применимо к угрюмой крепостной архитектуре. Ни деревца, ни кустика – кругом только холодный, сырой камень.
Слуги приняли у путешественников лошадей. Карл, как обычно, пошёл вместе со слугами в конюшню, а Вольфгер, отряхнув плащ, оглядывался в поисках какой-нибудь бочки с водой, чтобы помыть заляпанные грязью сапоги. Угадав его желание, к барону подскочил слуга, встал на колени и заученными движениями быстро вернул его сапогам первозданную чистоту. Другой слуга помог привести себя в порядок отцу Ионе.
На каменной лестнице, ведущей в замковые покои, появился монах в коричневой рясе, подпоясанной верёвкой и в деревянных сандалиях на босу ногу.
«Бр-р-р… – в этакий-то холод….» – мысленно вздрогнул Вольфгер.
Монах поклонился:
– Господин барон Вольфгер фон Экк и э-э-э…
– Отец Иона…
– Господин барон и брат мой, его высокопреосвященство ждёт вас. Позвольте, я укажу дорогу.
Аскетичный снаружи замок Морицбург изнутри сиял роскошью и богатством. Такого количества шёлковых драпировок, картин в золочёных рамах и драгоценных безделушек Вольфгер не видел никогда. Полы были устланы коврами, под дубовым кессонным потолком висела огромная люстра богемского хрусталя. В свинцовые оконные переплёты были вставлены разноцветные витражные стёклышки, отчего казалось, что находишься не в замковом зале, а в церкви. Комнаты были обставлены мебелью красного дерева с сидениями из цветной кожи. Замок фон Экков, который раньше казался Вольфгеру богатым и уютным, внезапно поблёк и теперь выглядел в его памяти бедным и захолустным.
Попросив Вольфгера и отца Иону подождать, монах выскользнул в боковую дверь.
Внимание Вольфгера привлекла огромная картина, сияющая чистыми, радостными красками. На ней был изображён барственного вида мужчина в церковном облачении, черты лица которого явно напоминали хозяина замка, и какой-то темнокожий человек в латах. Сюжета картины Вольфгер не понял, и только хотел обратиться к отцу Ионе за разъяснениями, как услышал:
– Вольфгер! Мой дорогой друг! Какое счастье, что ты нашёл время навестить меня!
Барон обернулся. К нему, раскинув руки для объятий, шёл кардинал, курфюрст и эрцканцлер Священной Римской империи Альбрехт Бранденбургский.
Вольфгер удивился. Он никогда не был, да и не мог быть другом Альбрехта, ибо между сыном курфюрста Иоганна Бранденбургского и сыном пусть богатого, но всё-таки не особенно высокородного дворянина пролегала сословная пропасть. «Но если хозяин замка решил поиграть во встречу старых друзей, почему бы и нет?» – подумал он, в свою очередь раскрывая объятья.
– А ты поседел, постарел… – добродушно сказал Альбрехт, отстраняясь от Вольфгера и разглядывая его лицо.
– А ты – нет, – в тон ему ответил Вольфгер, – ты всё такой же… «румяный поросёночек», – хотел добавить он, но, разумеется, промолчал.
Альбрехт всегда был склонен к полноте и выглядел одутловатым. Теперь же, на четвёртом десятке лет, его щеки обвисли, как у хомяка, и ко второму подбородку добавился третий. Видно было, что курфюрст любитель покушать и как следует выпить.
– Женат? Дети? – спросил Альбрехт.
– Нет, – коротко ответил Вольфгер.
– Почему-у?! – протянул курфюрст, и Вольфгер чуть не рассмеялся. Альбрехт искренне не понимал, как мужчина может обходиться без женщины больше суток. В его понимании такой мужчина был либо импотентом, либо содомитом.
На лице курфюрста промелькнуло смешанное выражение жалости и брезгливости.
– Да так как-то, не получилось, – пожал плечами Вольфгер, – сватать-то некому, я ведь последний в роду….
– Ну, если дело только за этим, – обрадовался Альбрехт, – невесту мы тебе найдём за седмицу. Какую хочешь? Ну, говори!
– Может быть, чуть позже, – осторожно отказался Вольфгер.
– Да ты, братец, куда больший монах, чем я! – расхохотался курфюрст. – А я вот грешен, ибо сказано в Писании:
Наступила неловкая пауза, которая всегда случается, когда люди, давно не видевшие друг друга, не знают, что сказать и как начать разговор.
– Красиво у тебя тут, – наконец прервал паузу Вольфгер.
– Да, я люблю этот замок, – ответил Альбрехт, – его построили, руководствуясь моими пожеланиями, я почти всё время живу здесь. С одной стороны, и Дрезден недалеко, а с другой – место уединённое, тихое, а сколько здесь болотной дичи!
– Ты ещё и охотишься? – удивился Вольфгер.
– Конечно, не рыбу же мне ловить! Это мужицкое развлечение! Вот в столовую пойдём, увидишь коллекцию оленьих рогов. Там только мои трофеи!
А вот это, – Альбрехт указал на картину, которую раньше рассматривал Вольфгер, – это моя гордость, моё последнее приобретение, работа самого Грюневальда! [43]43
Матиас Грюневальд– немецкий живописец, крупнейший мастер эпохи Возрождения.
[Закрыть]Написана по моему заказу, я сам придумал сюжет! Это, понимаешь ли, встреча святого Эразма и святого Маврикия. Святому Эразму художник предал гм… черты моего лица.
– А справа, как я понимаю, святой Маврикий?
– Ну да, – подтвердил Альбрехт, – кто же ещё?
– Прости, я не силён в житиях святых, но что за странный рычаг в руках у те… у святого Эразма?
– А… Это ворот, – пояснил Альбрехт, – на него намотаны кишки святого Маврикия.
– Что?!
– Ну да, а ты не знал, как его казнили? По преданию, святому Маврикию вспороли живот и намотали кишки на ворот, – тут Альбрехт осенил себя крестным знамением.
– Но на картине он, как бы это сказать, целый! – наивно удивился барон.
– Ну-у, Вольфгер, подумай сам, как я могу повесить у себя дома картину, на которой будет изображён человек со вспоротым животом? И потом, – усмехнулся Альбрехт, – он же в латах, под латами всё равно не видно, цел у него живот или нет.
– Ну, разве что… – согласился барон, разглядывая картину новым взглядом. Несмотря на мрачный сюжет, полотно радовало глаз. Похоже, неизвестный Вольфгеру Грюневальд, действительно, был стоящим художником.
– Обед ещё не скоро, – с сожалением завзятого обжоры сообщил Альбрехт, – поэтому мы успеем наговориться натощак. Где предпочитаешь, здесь или у меня в кабинете?
– Лучше, наверное, в кабинете, потому что разговор у нас будет серьёзный.
– Тогда прошу! – курфюрст энергично показал на дверь, из которой вышел, – я работаю там. – А кто это с тобой? – курфюрст, наконец, соизволил заметить монаха, скромно стоящего у стены.
– Это настоятель моей замковой церкви, отец Иона, собственно, по его делу мы и приехали.
Монах подошёл и поцеловал руку Альбрехта, унизанную перстнями и кольцами.
– По его делу? А почему он не приехал один?
– А ты бы его принял? – усмехнулся Вольфгер. – Какого-то никому неизвестного монаха…
– Да, ты прав, кругом прав, – всплеснул руками Альбрехт. – Представь: ужинал у меня вчера Антон Фуггер, знаешь его? – Вольфгер кивнул. – Ну, так вот, он мне и говорит, а вы, дескать, знаете, что в Дрезден приехал барон фон Экк и подал в вашу канцелярию прошение об аудиенции? Нет, говорю, конечно, не знаю. Вызываю секретаря, даю ему поручение найти твоё прошение. Представь: эта ленивая обезьяна искала его полколокола и едва-едва нашла! Ну, я, конечно, не медля, послал к тебе гонца, и вот ты здесь! Ах, Вольфгер, как я рад тебя видеть! Словно наша с тобой молодость вернулась!
– Да ты и сейчас не старик, – заметил Вольфгер.
– Увы, старик, совсем старик, – скорчил жалобную мину курфюрст: – у меня ведь подагра, бессонница, желудочные колики…. У тебя бывают желудочные колики?
– Да вроде нет… – осторожно пожал плечами Вольфгер.
– Счастливец! Счастливец! Это потому, что ты живёшь в своей глуши, ни о чём не беспокоишься, у тебя нет ни сварливой жены, ни надоедливых детей…
Альбрехт, казалось, уже забыл, что совсем недавно собирался приискать Вольфгеру невесту.
– Знаешь, вот как раз насчёт беспокойства я и хотел с тобой поговорить… – сказал барон.
– Ну что ж, пойдём, – сказал Альбрехт и первым вышел из комнаты, шелестя полами своего роскошного одеяния.
Кабинет Альбрехта Бранденбургского являл собой разительный контраст с парадной залой: здесь всё было скромным и рассчитанным на работу: стол без скатерти, пюпитр у окна, лавки вдоль стен, голый пол, специальный стеллаж с ячейками для свитков и книг. Курфюрст уселся за стол, ловко и привычно расправив мантию, и указал Вольфгеру и монаху на кресла по другую сторону стола.
– Вина? – коротко спросил он.
– Не откажусь, – кивнул Вольфгер, в горле у него давно пересохло.
Курфюрст позвонил в колокольчик, у двери немедленно возник монах.
– Вина и сластей, – приказал Альбрехт, – и никого сюда не пускать, я занят!
– Итак? –спросил он, подперев кулаком жирный подбородок.
Вольфгер вспомнил длинный, утомительный и уклончивый разговор с Антоном Фуггером, поэтому решил сразу начать с главного:
– Ты слышал что-нибудь о плачущих кровью иконах?
Альбрехт резко откинулся в кресле:
– Вот как! Значит… значит, и у вас тоже?
Вольфгер кивнул.
Архиепископ Майнцский помрачнел и тяжело задумался. Барон не верил своим глазам: добродушный, чудаковатый, хвастливый и немного напыщенный барин куда-то исчез. Перед ним сидел совсем другой человек: хитрый, умный, жестокий, знающий цену каждому слову.
«Берегись, барон! – подумал он, – Этот господин за прошедшие годы много чему научился. Как бы он не отправил нас с монахом в застенки к братьям-инквизиторам…»
Вольфгер взглянул на отца Иону. Испуганный монах робко сидел на самом краешке дорогого кресла.
– Да, я знаю про иконы, плачущие кровью, – нехотя молвил курфюрст. – Я расскажу тебе, Вольфгер, но, конечно не всё, а только то, что имею право рассказать человеку, не имеющему церковного сана. Но прежде я хочу спросить у тебя: а что ты сам об этом думаешь? Ты и твой почтенный монах.
– Я рассказал тебе ещё не всё, – продолжил Вольфгер, – отец Иона пришёл ко мне в великом страхе. Он поведал, что из храмов исчезла, как бы это сказать?.. Святость.
Вольфгер остановился и вопросительно взглянул на Альбрехта, правильно ли тот понял его слова, но курфюрст кивнул и сделал рукой приглашающий жест, мол, продолжай.
– Так вот, мы долго думали над тем, что произошло, судили, рядили, рассматривали вопрос и так, и этак, у нас получилось несколько версий, но они… ну… одна хуже другой. Продолжать?
– Продолжай, – сухо сказал Альбрехт и пододвинул к себе лист пергамента и чернильницу.
– Хорошо…. Итак, первая версия заключается в том, что грядёт конец света.
Курфюрст заметно вздрогнул.
– Да, грядёт конец света, – отчётливо повторил Вольфгер, – и тому явлены пророчества, которые упоминаются в Откровении Иоанна Богослова. Ты сам их знаешь: голод, чума, восстания черни, плачущие иконы, отпадение от христианской церкви целых провинций, появление ложных верований, я имею в виду, прежде всего, учение Лютера.
– Что же могло явиться причиной этого?
– Кто знает? – задумчиво сказал Вольфгер, – возможно, грехи рода человеческого переполнили чашу Его терпения, возможно, виной тому богопротивное учение Лютера, а возможно… прости меня, Альбрехт, проступки князей церкви – симония, [44]44
Симония(по имени иудейского волхва Симона) – продажа и покупка церковной должности или духовного сана.
[Закрыть]торговля индульгенциями, нарушение целибата…
– Что ж, если это так, то нам остаётся только смиренно молиться и ждать, ибо точный час начала светопреставления неведом никому, кроме Него, – осенил себя крестным знамением Альбрехт.
– Но хотелось бы всё-таки быть уверенным, – сказал барон.
– Зачем? – удивлённо поднял брови курфюрст.
– Чтобы завершить свои земные дела и уйти в вечность не как баран, которого влекут на бойню! – неожиданно рассердился Вольфгер.
– Ты богохульствуешь, друг мой, – с мягким укором сказал Альбрехт, – впрочем, твоя запальчивость так понятна…. Продолжай, прошу тебя, – и он что-то записал на пергаменте.
– Хорошо. Вторая версия состоит в том, что Он решил отвратить свой взгляд от римской курии и обратиться к Лютеру.
– Вот как! – от неожиданности Альбрехт уронил каплю чернил на пергамент. – Это… смело! Более чем смело! А третья версия?
– Что ж…. Она проста. Господь решил отобрать длань свою от нашего бренного мира, его более не заботят наши печали. А мир, который оставил бог, немедленно будет захвачен дьяволом.
Альбрехт Бранденбургский долго молчал. В кабинете установилась тяжёлая тишина, только громко тикали настенные часы – редкая и дорогая игрушка, до которых был так охоч хозяин замка.
– Признаюсь, ты удивил меня, Вольфгер фон Экк, – наконец, медленно сказал курфюрст.
Он встал и подошёл к окну. Вольфгер и отец Иона тоже поднялись на ноги, но Альбрехт усадил их обратно движением руки.
– Ты ясно и чётко выразил то, над чем я, князь церкви, наместник Папы, размышляю уже давно и страшусь признаться себе в том, что вот так, легко и просто сейчас услышал от тебя.
– Значит… значит, это всё правда, ваше высокопреосвященство?! – фальцетом воскликнул отец Иона, – горе, о горе нам, грешным….
– Я не знаю, что из сказанного бароном фон Экк истина, – невесело сказал курфюрст, – но я знаю, что признаки непредставимого несчастья налицо, отовсюду ко мне стекаются доклады об этом.
Настоятели монастырей и приходские священники в панике, миряне, к счастью, ещё почти ничего не заметили. Ты можешь гордиться собой и своим капелланом, Вольфгер. Вы явили больше ума и наблюдательности, чем все мои учёные монахи, вместе взятые. Признаться, я давно потребовал от них разобраться в происходящем. Даже три колдуна-еретика, сидящие в темнице в ожидании костра, пытаются решить эту задачу в обмен на жизнь, но, увы, никто не продвинулся ни на волос. И, сдаётся мне, вас послало ко мне само Провидение. Возможно, именно вы поможете мне раскрыть эту мрачную тайну.
– Мы?! – удивился Вольфгер, – но что мы можем? Мы сами приехали испросить совета….
– Увы, – развёл руками Альбрехт, – сами видите, пока мне нечего ответить вам.
Каждый день и каждую ночь я молюсь, горячо, искренне, как не молился с детства, но не получаю ответа! Значит, нам остаётся надеяться только на себя. И, прежде всего, я полагаю, нужно вступить в переговоры с Лютером. И вы для этой цели люди самые подходящие.
– Почему подходящие? – спросил немного осмелевший монах.
– Ну конечно, подумай сам, мой любезный капеллан, – повернулся к нему Альбрехт. – Мне ехать нельзя, я не могу также послать кого-нибудь из своих епископов, ведь Папа неосмотрительно отлучил доктора Мартинуса от церкви, а тот, в свою очередь, отлучил Папу. Такой визит вызвал бы грандиозный скандал.
Да и потом, учение Лютера не признаёт ни Папы, ни почитания святых, ни икон, ни монахов, ни иерархов церкви. Он просто не станет с нами разговаривать.
– Ну, допустим, – сказал Вольфгер, который ещё не осознал всей тяжести свалившегося на него поручения, – а мы-то зачем поедем? Какова будет цель нашего посольства?
– Во-первых, вы расскажете Лютеру всё, что рассказали мне. Можете также пересказать ему то, что рассказал вам я. Поинтересуйтесь его реакцией.
Икон у лютеран нет, поэтому вам предстоит решить весьма щекотливую задачу: как-то установить, не возлегла ли длань господня на евангелические храмы? Потому что если это так, проблема Светопреставления отдаляется от нас в неопределённое будущее и становится со всей очевидности ясно, что в споре между римской курией и Лютером правда на стороне Лютера.
Только будьте осторожны: не повторяйте эти слова нигде за пределами этой комнаты, ибо я могу не успеть вытащить вас с костра.
Ну, что скажете?
– Похоже, ваше высокопреосвященство, у нас нет выбора, – сказал отец Иона.
Вольфгер с изумлением взглянул на него. Впервые старый робкий монах принял решение, не посоветовавшись со своим господином! Такова оказалась сила его веры.
– Только вот что, – продолжил отец Иона, – не могли бы вы, ваше высокопреосвященство, рассказать нам побольше о Лютере?
– Разумно, отец Иона, правильная мысль, – похвалил его курфюрст. – Вы узнаете всё, что знаю я, однако рассказывать, конечно, буду не я, а мой секретарь.
Альбрехт опять позвонил в колокольчик и спросил у возникшего в дверях монаха:
– Доктор Иоахим Кирхнер в замке?
– Да, ваше высокопреосвященство, – поклонился монах.
– Пусть немедленно придёт!
Монах исчез.
– Неоценимый человек этот Кирхнер, – хохотнул курфюрст, – бездонная память, исполнительность, дисциплина… Моя правая рука! Я даже отдал за него одну из своих дочерей!
– Альбрехт, послушай, – сказал Вольфгер, – когда мы ехали в Дрезден, то едва успели спасти от костра одну девушку. Озверевшее мужичьё собиралось сжечь её якобы за колдовство. Никогда такого за нашими крестьянами не водилось, какая-то необъяснимая жестокость…. Ты не мог бы дать ей охранную грамоту?
– А она хорошенькая? – понимающе спросил курфюрст.
– О да, – машинально ответил Вольфгер.
– Ну, слава богу, а то я, признаться, стал подумывать, не содомит ли ты? Как это так, в сорок лет и не женат? – засмеялся курфюрст. – А грамота… Ну, это-то самое лёгкое из всего.
Он обернулся, вытащил с полки свёрнутый в рулон лист пергамента, просмотрел его, удовлетворённо кивнул, потом снял с пальца перстень с печаткой, погрел его на пламени свечи и оттиснул на восковой печати. Когда воск застыл, он опять свернул пергамент в трубочку и покатил его по столу к Вольфгеру.
– Вот тебе грамота, имя впишешь сам. Если неграмотный, попросишь своего капеллана. С таким пергаментом можно ехать хоть в Ватикан! – гордо сказал он.
Вольфгер поблагодарил и спрятал драгоценную грамоту в сумку.
«Ну вот, по крайней мере, Уте я смог помочь, – подумал он, и воспоминание о девушке наполнило его душу мягким теплом. – Похоже, я всё-таки люблю её», – удивлённо подумал барон.
В кабинет вошёл невзрачный человек, одетый в чёрный, подбитый ватой дублет, чёрные штаны и белые чулки с башмаками. Его длинные волосы были собраны на затылке и перевязаны ленточкой.
– Ваше высокопреосвященство? – поклонился секретарь.
– Вот что, Иоахим, – сказал курфюрст, – я решил, что эти высокородные господа поедут тайными послами к доктору Лютеру. Чтобы их миссия увенчалась успехом, им нужно знать о еретике всё.
Вы – поистине неисчерпаемая кладезь знаний обо всех и обо всём. Поделитесь с нами!
Секретарь невозмутимо поклонился.
– Слушаюсь, ваше высокопреосвященство, но позвольте мне сходить за мемориями, я старею и….
– Скромничаете, дорогой мой, скромничаете, ваша блестящая память известна всем! – проворчал курфюрст, – но, делать нечего, мы ждём.
– Благодарю вас, мой господин, сию минуту.
Секретарь, и правда, вернулся очень быстро. Мемории оказались пухлым томом, который он положил на пюпитр, перелистал несколько страниц и начал:
– Мартин Лютер, а правильнее, Людер, родился в семье крестьянина Ганса Людера и горожанки Маргарет Линдеман из Айзенаха 10 ноября 1483 года. Сообразно католическому календарю, ребёнок при совершении обряда крещения был наречён Мартином. Вскоре Ганс Людер в поисках заработков перебрался из своей родной деревушки Мёра, что в Тюрингенском лесу, на рудники Мансфельдского графства в городок Эйслебен. Там Ганс работал простым забойщиком.
О детстве и юности Мартина мы не имеем достоверных сведений, только слухи и легенды, поэтому, с позволения его высокопреосвященства, мы пропустим их и сразу перейдём к годам его учения.
Надо сказать, что Гансу Людеру везло: в 1509 году он получил должность горного мастера и долю в прибыли с восьми шахт и трёх плавилен. В семье появился достаток, но, говорят, что человек он был прижимистый и детей не баловал.
Семья Людеров вообще многодетна, но сколько всего в ней было детей, в точности неизвестно, ведь пока Маргарет пребывала в детородном возрасте, они рождались и умирали почти ежегодно, мало кому удавалось выжить.
К слову, именно от матери Мартин унаследовал любовь к пению и способность к игре на музыкальных инструментах. Известно, что он по сей день питает пристрастие к хоровому пению и сочиняет церковную музыку.
Людер на всю жизнь остался сыном крестьянина. В своих сочинениях он всё время обращается к образам обработки земли, плодородию, жатве. Язык его грубоват, прост и доходчив.
Поскольку подземный труд весьма опасен, горняки крайне суеверны, и по сей день втайне совершают различные языческие обряды. Эту склонность к суевериям унаследовал от отца и Мартин.
В 1488 или в 1489 году Ганс Людер сумел собрать средства, чтобы оплатить обучение Мартина в церковноприходской школе, где его научили чтению, письму, счёту, пению и началам латыни. Учился Мартин плохо, школу ненавидел, за четыре года с трудом одолел два класса, и Гансу пришлось забрать мальчика домой.
Однако он не оставил надежды дать сыну образование, и в 1497 году отправил уже тринадцатилетнего Мартина в Магдебург, в дом своего дальнего родственника, епископского служащего по фамилии Мосхауер. Свой хлеб и плату за учение Мартин отрабатывал пением в церковном хоре. В Магдебурге Мартин пробыл год, а в 1498 году отец отправил его в Айзенах, в родной город матери. Причины этого поступка нам непонятны, известно, однако, что в Айзенахе мальчик посещал латинскую школу при церкви святого Георга и зарабатывал себе на жизнь опять-таки пением, но теперь не в церковном, а в уличном хоре, который собирал милостыню.
И вот здесь случился первый крутой поворот в судьбе Мартина. Каким-то образом его заприметила состоятельная горожанка Урсула Котта. Мальчик понравился ей, и она привела его в свой дом. Нет-нет, господа мои, ничего такого, обычная душевная доброта. Редкость в наше жестокое время, не правда ли? И, тем не менее, это так. В благодарность Мартин помогал делать уроки маленькому сыну Урсулы.
Дом купца Котта был богатым и в некотором смысле вольнодумным. Известно, что его посещали монахи ордена францисканцев, проповеди которых некоторые считают почти еретическими. Они утверждают, что человек безнадёжно погряз в грехе, что близок судный день, что спасения нет, что молитва, посты и индульгенции тщетны. Юный Мартин, конечно, всё это слышал и запоминал. Он стал хорошо учиться, это отмечали его наставники. Узнав об этом, Ганс обрадовался. Видя растущие способности сына, он решил отправить его в Эрфуртский университет, один из старейших, хоть и не самый прославленный в Европе.
В университете Людер провёл четыре года, там он изучал семь свободных искусств: тривиум (грамматика, риторика, диалектика) и квадриум (арифметика, геометрия, астрономия и музыка). По завершении тривиума студент получал степень бакалавра свободных искусств. После квадриума бакалавр мог стать магистром, но для этого он должен был освоить ещё и философию. Магистерская степень, в свою очередь, позволяла стать преподавателем университета или вступить во вторую, высшую степень университетского курса.
Людер стал усердно читать Уильяма Оккама, Рудольфа Агриколу, Конрада Цельтиса и Эразма Роттердамского. У меня здесь есть выписка из библиотечного листка Людера в университете, – пояснил Кирхнер. – В списке также Гораций, Овидий, Плавт, Вергилий, Ювенал. Разумеется, на языках оригинала, ибо к тому времени он достаточно знал греческий и латынь.
Всего лишь через полгода, в феврале 1505 года Мартин стал магистром свободных искусств. Должен заметить, что это – результат в высшей степени достойный, поскольку Людер был вторым из семнадцати экзаменующихся. Не правда ли, благородные господа, поистине выдающийся результат для крестьянского сына, который в своё время не смог даже окончить церковноприходскую школу? Но идём далее.
Людеру пришло время изучать Юстинианов кодекс [45]45
Юстинианов кодекс– свод римского гражданского права, составленный в 529-534 годах при византийском императоре Юстиниане Великом.
[Закрыть]и глоссы. [46]46
Глоссы– здесь – краткие комментарии.
[Закрыть]Но изучение права не давалось ему. Мартин не желал становиться юристом, то есть входить в сословие сколь состоятельное и благополучное, столь и ненавидимое народом. Людер поехал к отцу с просьбой разрешить ему прекратить учёбу, но получал строжайший отказ, ведь старый Ганс в мечтах уже видел сына не меньше, чем бургомистром. Трудности Мартина казались ему просто глупостью взбалмошного юнца.
Людер вернулся в университет, но учёба не ладилась. Здесь мы, вероятно, можем утверждать, что именно в это время его стали посещать мысли о монашеском постриге, потому что другого способа разрешения возникшего конфликта он не видел. Мартин впал в отчаяние: он не мог учиться, но и не мог ослушаться отца. Пока ещё не мог.
И вот далее, ваше высокопреосвященство, – значительным тоном произнёс Иоахим Кирхнер, – произошло событие, которое мы вправе считать поворотным в жизни Людера.
