Текст книги "Страсти по Михаю (СИ)"

Автор книги: Михаил Корешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

   Он любил, когда его хвалят. Обычно он был занят, не имел свободного времени, но стоило только сказать при встрече в коридоре – 'Я смотрела ваш...' или 'Я читала ваши...' – он останавливался и с интересом выслушивал. А потом уже можно было переходить к просьбе.

   Жена моего тогдашнего коллеги, машинистка редакции кинопрограмм, не могла устроить ребенка в специализированный детсад – группы по восемь детей, усиленное питание и прочее. Врачебная справка имелась, но мест, считалось, не было.

   Михай зашёл в детсад и попросил взять ребенка. Заведующая его не узнала, и скучно пояснила – болезненных и ослабленных детей много, и всех принять мы не можем. Михай улыбнулся своей знаменитой улыбкой – одними глазами, и сказал, что ребенок ждёт в коридоре и хочет есть, а если его не примут, он отправится с ним прямиком в горком партии и попросит проверить – все ли дети в этом учреждении болезненные и ослабленные... И ребенка «в порядке исключения» тут же приняли.

   А вам встречались такие, как Михай? Really? Так вот – вся его доброта кончалась на съемочной площадке. Там те же самые дамы тряслись от его рыка, и готовы были обмочиться.

   Монтяну любил хороший анекдот и знал их множество. И когда шел в высокий кабинет пробивать фильм, то мог устроить там «Час Анекдота». Студенты, а Монтяну в лучшие времена преподавал во ВГИКе, знали, как его задобрить – рассказать в лицах серию анекдотов.

   Будущая супруга автора встречала Михая в коридорах техуправления киностудии «Молдова-фильм», когда выходила покурить. Он звал ее пацанкой за возраст и короткую стрижку, и обычно говорил:

   – Слышишь, пацанка, хочешь анекдот?

   Вот один из них. Кажется, он придуман им самим.

   "Где-то сидит мужская компания и, конечно, выпивает. Кто-то говорит – а не поехать ли нам к девочкам в номера.

   – Поехали!

   И наш герой оказывается рядом с роскошной красоткой, и та предлагает:

   – Ну что – дилижанс?

   Он испугался, какой дилижанс? Вдруг он не сумеет, опозорится.

   – Нет, нет, в другой раз.

   Но в голове засело: а что же такое дилижанс?

   На следующей попойке спрашивает у друзей:

   – Парни, а что такое дилижанс?

   – Как? Ты не знаешь, что такое дилижанс?

   Все валятся со стульев.

   – Да, не знаю! Ну и что?

   Компания подыхает со смеху и тычет в него пальцами.

   Он растерянно уходит. А спрошу-ка я жену. Взрослая женщина, и, наверное, знает.

   И как-то в постели спрашивает:

   – Ну что, дорогая, дилижанс?

   – Ах, дилижанс? С порядочной женщиной дилижанс? Ну, теперь мне всё понятно!

   Жена одевается, забирает детей и уходит к матери.

   Ошарашенный, он бежит к своей единственной тёте. Тётя при смерти.

   – Тётушка, дорогая, вы мне вместо матери. Ради всего святого, заклинаю вас, скажите мне, что такое дилижанс?

   – Ах, дилижанс! – восторженно выдыхает тётушка и умирает.

   Он бежит домой, достает из тумбочки пистолет и пускает себе пулю в лоб..."

   Михай замолчал. Слушательница подумала и спросила:

   – А что же такое дилижанс?

   Он улыбнулся:

   – Пацанка, вот для этого вопроса и рассказывается анекдот.

   Не правда ли, изящная вещь, с лёгкой иронией и провокацией слушателя. Сценарии всех своих фильмов он писал сам. Читатель, наверное, помнит, что Монтяну – земляк Ионеско, и, возможно, они даже сталкивались в коридорах Академии Театра и Кино в Бухаресте.

   – Что ты такое несёшь? – возмутилась хорошая знакомая с киностудии «Молдова-фильм», ознакомившаяся с заметками автора. – Он не прочь был пописывать, но до Ионеско ему далеко. У нас была литературная страна, и тогда писали многие. Да, он был широким человеком, но одновременно жмот, куркуль, копейки не упустит. В то время считалось на киностудии хорошим тоном на своей идее дать заработать сценаристу. А ему хотелось урвать ещё и гонорар за сценарий...

   Она права и нет. По иронии судьбы Ионеско и Монтяну, хотя и в разное время, учились в Бухаресте в одной престижной гимназии (мать Михая, видимо, смогла его туда определить). В этой гимназии, по легенде, Михай и тиснул в стенгазете свои первые стишки. Но талант, конечно, по воздуху не передаётся.

   Да и товарно-денежные отношения пронизывают жизнь. Во времена БАМа жаловался автору помощник председателя Молдавского Гостелерадио, что пишет, к примеру, праздничный сценарий для шефа, и получит за это рублей пятьдесят-шестьдесят. А шеф отправляет этот сценарий за своей подписью в производство на телевидение и получает за него восемьсот-девятьсот рублей. Помощника держало на должности обещание квартиры.

   Сам Иван Иванович Бодюл, начальник республики, в начале перестройки вдруг стал создателем киносценария о колхозной жизни. О деталях можно догадываться. Тот же самый председатель Молдавского Гостелерадио, приходя к нам на комсомольское собрание в телецентр, мог говорить три четверти часа без бумажки на темы коммунистической морали, нравственности и построения нового общества.

   На фоне таких пламенных коммунистов Михай выглядит сущим ангелом. Автор, между прочим, некогда тоже разделял веру в светлые идеалы.

  – Михайликэ, – уменьшительно-ласкательно звал Монтяну секретарь парткома, кисло улыбаясь, – ты наша смена... И аккуратно собирал все доносы, стекающиеся к нему в кабинет, и записывал сплетни. Так его учили в партшколе: если записано где, когда и кто – это уже документ. Почему этому беззаботному баловню всё, а другим?.. И что эти породистые бабы в нём находят?.. Вот он из крестьянской семьи, за его плечами университет и совпартшкола; он следит за собой, и отлично выглядит для своего возраста, даёт девушкам служебный телефон, а никто не звонит... Ему не хватало главного – заявлений самих женщин о предосудительном поведении Михая. А они не желали их писать, и, по слухам, даже если залетали, разбирались сами. Ну, ты дождёшься...

   Лука Монтяну пишет – однажды Михай по пустынной улочке возвращался из гимназии. Сзади шёл парень, и Михай почему-то понял, что тот направляется к нему. Сейчас начнется – эй, малец, дай пятнадцать грошей! А потом, независимо даст он или не даст эту мелкую монету, начнется избиение с отбиранием всего.

   Парень нагнал его и положил руку на плечо. Михай схватил свободной рукой его кисть, прогнулся вниз и выбросил правую руку с портфелем ему в лицо. Тот отпрянул, схватился за лицо руками и, бормоча «Crucea mati!» (твою мать! – М.К.), пошёл назад.

   Михай очень гордился этим случаем. Он никогда не дрался ни во дворе, ни в школе. Этот способ самоутверждения был ему не нужен – он летал в иных сферах.

   Говорят, у Ольги были с Михаем сложные отношения. Сложность была проста, но болезненна – Ольга хотела за него замуж, а Михай этого не хотел.

   Интуитивно он чувствовал необходимость всё время, всегда, вечно быть в движении. Быть вдвоем – застыть в маленьком замкнутом мире, быть замурованным в капсулу, из которой не выбраться. К тому же Ольга была ему дружески близка и понятна, но еще многие были прекрасны, таинственны и непознанны. И, возможно, было лучше для Ольги любить вне, чем страдать внутри провального союза.

   Ольга, наверное, одна из немногих, кто был ему предан всегда.

   Любвеобильность подвела Монтяну – была какая-то интрижка с несовершеннолетней. Родители девушки требовали наказания, мораль была строгой, а закон суров и справедлив. Следствие не спеша разбиралось, поставив в известность партийные органы.

   В Госкино запахло скандалом. Стали умывать руки; пришла долгожданная пора производственной характеристики: '...Неоднократно замечен... Моральному облику строителя коммунизма не соответствует. ...Духу коллективизма не привержен. ...В фильмах фальшиво отражает советскую действительность...'

   Как-то сокурсник автора – его мать работала в Комиссии партийного контроля при ЦК Компартии Молдавии, и дело партийца Монтяну проходило через её отдел – выразился в том духе, что Монтяну, оказывается, большое трепло. И фамилия его вовсе не Монтяну, и бабушка его с Лениным не работала...

   Естественно, последовал вопрос:

   – А как его фамилия?

   – Монтецкий.

   – И кто же он по национальности?

   – Еврей.

   Подход партии был принципиальным – аморальное поведение это одно, а уголовное преследование другое. Не может же коммунист сидеть в тюрьме и платить там членские взносы.

   Михаю, видимо, парткомиссия задавала неудобные вопросы, иначе с чего бы, если раньше родители во всеуслышание назывались сельскими учителями, то теперь отец вдруг оказался мельником, а мельники в фольклоре связаны с нечистой силой, и носители всяческих легенд, оттуда, де, его романтическое видение.

   Со слов матери друг рассказывал, что дело дошло до самого И. И. Бодюла, первого секретаря ЦК Компартии Молдавии. Бодюл, видимо, в решении сомневался и, будучи на своём посту преемником и протеже Брежнева, позвонил верховному шефу посоветоваться.

   Девичью честь мужчины не очень высоко ценили – сама виновата! – но репутационный ущерб для молдавской культуры в случае осуждения Монтяну видели. С предложением спустить дело на тормозах Брежнев согласился, но в свойственной ему манере добавил:

   – Скажи этому специалисту, если он не уймётся, мы вышлем его обратно в Румынию. И дай ему строгача с занесением.

   И Бодюл, в воспитательных целях, действительно пригрозил репатриацией как вопросом, который будет рассматриваться.

   Для Монтяну будто небо упало на землю.

   По воспоминаниям он метался по кабинетам Мосфильма и Госкино, ища, видимо, заступничества – как, его, знаменитого режиссёра, за якобы аморальное поведение собираются выслать. При слове «выслать» от него все шарахались.

   – Первый раз не считается, – ухмыльнулся в коридоре Мосфильма знакомый кинооператор, – партбилет на стол, и руководи себе любительской студией во Дворце культуры. А что, Румыния такая уж плохая страна?

   III. Действующие лица

   В те времена в столице жила легендарная Фаня Абрамовна, секретарь секции мультипликации Союза Кинематографистов, человек добрейшей души, обаяния и природной мудрости. Её знала, кажется, вся так называемая богемная Москва. Журналист Артём Боровик в своих заметках из кошмара Афганистана среди роящихся в голове московских подсознательных ассоциаций упоминает о ней.

   К ней хаживало много всякого народа – кто по делу, кто посоветоваться по жизни, а бывало и просто пообщаться и поделиться новостями. И находилось и тепло, и участие, и здравый смысл. Словом, не как тётка чужая, а как мать родная. Мультипликаторы, её подопечные, вообще на неё молились. У нее была лёгкая рука – неведомо как проблемы рассасывались, дела улучшались, а новый день становился светлее предыдущего.

   Супруга автора, как уже было сказано, имела некоторое отношение к кинопроизводству, и на каких-то московских кинопосиделках познакомилась с Фаней Абрамовной, выбранной в президиум.

   Фаня Абрамовна могла достать билеты в любой театр на любой спектакль. Супруга подходила к окошечку администратора и неуверенно произносила:

   – Я от Фани Абрамовны.

   И чудесным образом появлялся заветный билетик.

   Михай Монтяну добрался до Фани Абрамовны, и та сказала:

   – Мишенька, высылают только политических. Из-за женщины не выслали еще ни одного человека. В крайнем случае, вас посадят, но сидеть вы будете в Советском Союзе... А вы не пробовали, Мишенька, заняться работой? Покажите им, что вы стоите.

   И он показал, и доказал, что стоит много.

   Но и Михай урок выучил – быть осторожным. И – никакой антисоветчины. Он настолько всего остерегался, что даже не переписывался с матерью и братом, живущими в Румынии.

   Как-то Ермаш, председатель Госкино, спросил своего зама Павленка, отвечающего за художественное кино, что тот думает о Монтяну.

   – Благонамерен, – осторожно ответил Павленок, – несмотря на непролетарское и некоренное происхождение.

   Ермаш буркнул:

   – У нас таких хватает. Ну, тебе видней.

   Итак, она звалась Натальей.

   Это имя матери Михая, чьё влияние на его судьбу, судя по всему, было решающим. В начале 1944 г. семья Монтяну, до этого проживавшая в Бессарабии, оказывается в Румынии – бежит от наступающей Советской Армии. Они, бездомные, пользовались поддержкой государства, значит, у них было румынское гражданство. Когда же они стали гражданами Румынии?

   Не после ли аншлюса Гитлером Австрии, когда румынское правительство вдруг озаботилось, что значительная часть населения Бессарабии, прихваченной после развала Российской империи, ещё ходит с паспортами российскими? Был предпринят простой и эффективный способ давления – угроза сверхналогов для неграждан. И множество людей запросили румынское подданство.

   Михай признавал, что отец владел мельницей. Но если они были «буржуями», почему в 1940 г. после вхождения Молдавии в СССР их не «подняли», т. е. в течение одной ночи не отправили в Сибирь? А если они были евреями, как они уцелели в массовых расстрелах начала войны?

   Румынская Википедия утверждает из ряда вон выходящее – Наталья Монтяну после войны работала в советском посольстве в Бухаресте. Так просто в наши посольства не попадали. Возможно, она владела несколькими языками, но являлась перемещённым лицом, что, наверное, было известно. В 1940 г. все жители Бессарабии автоматически получили гражданство СССР, а в период оккупации 1941-1944 гг. вновь действовало румынское подданство. Считало ли посольство Наталью сохранившей советское гражданство? Читатель ещё не запутался?

   На наше письменное обращение, какую должность занимала в посольстве Наталья Монтяну, и каков был круг её обязанностей, архив МИД России сообщил, что кадровый состав советских дипломатических представительств находится ещё – кто бы сомневался! – под грифом секретности.

   Семья Михая, как мы знаем, избежала большевистской высылки. Не была ли Наталья в довоенной Бессарабии связана с коммунистическим движением?

   Не секрет, что по мере приближения советских войск режим диктатора Антонеску удивительным образом смягчался по отношению к румынским евреям, а перед падением уже впрямую защищал их от немцев. И не являлась ли эвакуация семьи Монтяну в Бухарест агентурной заброской в целях политической разведки?

   Напомним, что в Румынии и во время войны продолжало действовать коммунистическое подполье. Издавалась и подпольная газета. Советский Союз активно зондировал правящие круги и элиты Румынии на предмет заключения мирного договора и выхода из войны. Немцы потеряли бы румынскую нефть, и это стало бы концом Германии.

   Теперь известно: королевский двор и оппозиционные партии договорились о госперевороте, а вооружённые отряды дали коммунисты. После ареста Антонеску моментально оказался под охраной на конспиративной квартире Компартии, а затем был вывезен в Москву.

   В любом случае, если Наталья работала в советском посольстве, то была полностью проверенным и даже доверенным лицом. И тогда понятно, кто обеспечил репатриацию Михая – документы на него готовили в посольстве, где работала его мать.

   И ясно, как вся семья смогла позже встретиться в молдавских Бельцах – Наталье не составляло труда получить советскую визу. Именно там они втроём, утверждает брат Михая Лука, смотрели какой-то американский фильм, произведший на Михая незабываемое впечатление, и приведший его, в конечном счете, во ВГИК.

   Но кто был у Натальи в Бельцах? Была ли она оттуда родом? Почему Лука буквально пишет – «на квартире матери в Бельцах»? Сам Лука Монтяну тоже загадочен. Можно даже сказать, что воспоминания Луки есть, а вот его самого как бы не существует. Неизвестно, когда он родился, где учился, чем занимался. В своих записках он невнятно пишет о детстве – судьбе было угодно, чтобы Михай остался с отцом, а я с матерью.

   Возможно, есть вещи, о которых он хочет умолчать.

   Интернет полнится Михаем, а о родном ему человеке ничего. Всеведущий Google всего лишь указывает, что некий Л. Монтяну имел отношение к продюсированию румынского кино, и что в Facebook имеется ник «Лука Монтяну», зарегистрированный в Бухаресте. Однако на запрос с разъяснением нашего интереса к личности Михая Монтяну владелец ника не ответил.

   Никто не слышал, чтобы Михай упоминал о брате. Конечно, он был пуганой вороной, сроднившейся со стреляным воробьем. Времена были смутные, и не все контакты за границей приветствовались. Возможно, Михай не хотел засвечиваться связью с родственником, проживающим за границей, да ещё в Румынии. Но может быть, как ни горько это звучит, он не считал его братом. Во всяком случае, вопреки упомянутым запискам, в эвакуацию Михай отправлялся ещё только с отцом и матерью. Вероятно, именно появление в семье Луки стало причиной разлада у родителей Михая. Странно, что младший брат замалчивает место и год рождения. Не мог ли быть у Луки другой отец? Не появилась ли время спустя у Натальи другая семья?

   Отношения Румынии со старшим восточным другом были не безоблачными.

   Румыния своевольно не желала плыть в предписанном ей Советским Союзом фарватере, и Москва всякий раз формулировкой при очередной годовщине освобождения Кишинёва «от немецко-румынских захватчиков» намекала визави на прошлое союзничество с нацистами. Со своей стороны Румыния считала Молдавию своей исконной территорией, и всегда косилась на большого соседа.

   И посети Лука по делу «Мосфильм», Михай при встрече сделал бы вид, что они незнакомы.

   Как-то Михай признался Ольге – ему снилась мать, такая, какой он видел её в последний раз. Её будто бы пригласили в приличное общество выступить с лекцией по кулинарии, а мать, против обыкновения, застеснялась и отказалась. Он не понимал, что это значит.

   Замечено – многие его избранницы были кареглазыми темноволосыми смуглянками. Возможно, он подсознательно выбирал их по облику матери. Ольга чувствовала – он был потерянное дитя. В скудную студенческую пору, пишет Ольга, мать посылала ему из Бухареста модную молодёжную одежду.

   Монтяну привозил, помнится, на Республиканский телецентр свой фильм «Цыганская рапсодия»; хотел, видимо, похвастаться. Конечно, примчались посмотреть и его коллеги, благо киностудия «Молдова-фильм» находилась через шоссе напротив. Автор пошёл в просмотровый зал вместе с сослуживцем. Сидели в ожидании просмотра где-то во второй половине зала и переговаривались.

   Вдруг ряда три-четыре вперёд мы как-то одновременно увидели знакомую плешь, и понимающе переглянулись. Это был уже упомянутый Иван Иванович Бодюл, глава республики. Само собой справа и слева от него возвышались двое верзил – телохранители. Мы догадывались, что в зале присутствует еще два-три десятка мужчин в штатском – только с двумя охранниками он не ходил. И, может, незнакомый парень в пиджаке слева от нас из этих – что-то был он слишком спортивным и слишком аккуратно подстрижен.

   Не все, однако, знали о присутствии Иван Иваныча. Зрители переговаривались, елозили на стульях, но, казалось, какой-то нерв в зале чувствуется. К счастью, на сцену поднялся подтянутый Монтяну в голубой рубашке и коротко сказал – мы сняли такой-то фильм, нам помогали такие-то люди – большая им благодарность, съёмочная группа сделала всё, что могла, а о результате судить вам, сидящим в зале.

   Мастер лукавил. «Цыганская рапсодия» за день до этого получила Гран-при Каннского кинофестиваля, но мы об этом ещё не знали. Уже позже понялось присутствие Бодюла. Это был партийный контроль в действии – наподобие того, как неблагонадёжный подводник Маринеско уходил в свой легендарный поход с сотрудником «Смерша» Балтийского флота на борту.

   Фильм захватил. Это было то, что ему удавалось – завораживающая красота жизни при всей её трагичности. Аплодисменты в нашей претендующей на элитарность среде были не приняты, считалось, что художественный уровень – неотъемлемое свойство мастера.

   На выходе из зала мы столкнулись с Монтяну, разговаривающим с кем-то по-румынски. Он оказался среднего роста, приятного пропорционального сложения, с матовой, чуть смугловатой кожей. Ручки были при нас, в карманах всегда лежали бланки требований в фонотеку, и мы запросто могли получить автограф. Но в нашей организации это считалось не комильфо, следовало уважать себя и соблюдать право частной жизни. C великими дозволялось только здороваться. Жаль, что не нарушили неписанные правила.

   Толпа растекалась по внутреннему двору телецентра. Мы шли к себе в технический корпус. Какая-то женщина обогнала нас и, глядя в лицо сослуживца – он был кудрявым и кареглазым шатеном, спросила, не он ли снимался в этом фильме в сцене погони. Она была раза в полтора старше нас, и сослуживец, после секундного колебания, сказал – нет. При другом раскладе и ответ мог быть иным. Такова волшебная сила искусства.

   IV. Московские окна

   По Москве прошел слух – Михай Монтяну женится.

   – Неравный брак, – хмыкнул выдающийся режиссёр-комедиограф в ресторане Дома Кино, – получит женишок по ушам.

   – Жениться на малолетке? – удивился директор фильма, многократный отец от нескольких жён. – Они же ни на кухне, ни в постели ничего не умеют.

   – Главное, совпасть. Такие глаза у девчонки, – с восторгом произнёс художник-постановщик, – только стихи и писать. Повезло человеку.

   – С такой натурой я бы взял её к себе натурщицей, – скабрёзно пошутил известный скульптор-ловелас.

   Комедиограф усмехнулся. Гениальный Николай Гриценко за соседним столиком, предпочитающий приходить в ресторан с молодыми спутницами, сказал:

   – Это вы себе живите со своими грымзами. А он хочет жить как человек.

   Действительно, казалось, негоже сорокалетнему холостяку жениться на молоденькой актрисе, почти девочке.

   Конечно, своими амурами член партии Михай Монтяну мозолил глаза начальству, и надо было остепеняться. Он числился морально неустойчивым. Его не пустили получать Гран-при Каннского кинофестиваля, и получала его одна Ольга. А то вдруг коварные буржуины подошлют женолюбивому Монтяну обольстительную агентессу.

   Говорят, он ошибся в выборе.

   Нет! Он был из визуального искусства, он видел человека сразу. Он не ошибся в этой нежной, очаровательной, пленительной девочке. Она могла быть и трогательно женственной, и девичьи-шаловливой, блистательно играя саму себя.

   Он искал и выбрал лицо, на котором, шекспировски говоря, – достоинство могло короноваться! Он видел её невыразимое обаяние. Её уникальный облик успешно использовали потом сторонние режиссеры.

   У этой изящной леди сонетов оказались характер и воля, как у многих девочек, закалённых годами подросткового спорта или балета.

   Он требовал отдачи перед камерой, а она считала, что он, конечно, очень умный, но всё-таки муж, и мог бы поменьше давить на неё на съемочной площадке. А дома, где ему, в общем-то, было всё равно, она потихоньку становилась главной.

   Он был аккуратист – листок к листку на письменном столе, а она говорила – завтра придет домработница. Он был щёголь – ему нужны были глаженые брюки, а она полагала, что мужские носки не её проблема.

   Еще пару лет назад она каждый вечер стирала спортивную одежду, чтобы к утру она уже просохла, а здесь получила возможность тратить, сколько считала нужным.

   Он пришел как-то с ней к Фане Абрамовне в гости, посидел и пошёл на «Мосфильм», попросив вызвать для Нины такси. Фаня Абрамовна лепила с ней на кухне вареники с картошкой:

   – ...У Миши никогда не было семьи. Он не знает, что это такое. Создайте ему, Ниночка, семью. Семья держится на женщине, а не на мужчине. Да, у вас есть домработница, но если вы сами для него что-нибудь сделаете, он будет признателен, почувствует, что близок вам. Мой муж тоже не самый простой. Быть женой не всегда приятно и сладко. Но она и пожинает все плоды. Мише ведь много не надо – поесть да чистую рубашку, и чтобы он мог работать. Чуть-чуть внимания, и он это оценит. Он будет знать, что у него есть дом.

   И, о чудо – Нина начала готовить по выходным.

   Да, она хотела быть актрисой.

   – Хотелка моя, – подшучивал Михай, – хотеть это ещё не профессия, надо мочь.

   Трудности начались с героинями взрослыми – её возраст и ощущение жизни противоречили страданию, глубинным переживаниям, переходам настроения, которые надо передать.

   У нее появилась слава и известность, но это надо было подтверждать. Девочка-очарование с нежным голосом никак не подходила на роли горячих смуглянок-молдаванок. Требовался большой заметный фильм. Им должна была стать «Айседора».

   На киностудии «Молдова-фильм» существовал невинный трюк – в сценарий любого фильма вставлялся эпизод с видом на море. Это давало съемочной группе возможность пробыть летом недели три в Одессе. А «Айседора» снималась в столицах мира. И можно было убить двух зайцев, соединив приятное с полезным. Это был шанс.

   За столиком в Центральном Доме Журналистов выпивала компания.

   – Проталкивает жену, – сказал о Монтяну большой режиссёр с уменьшительной фамилией. – А кто у них главный? Если баба рулит, то и результат будет бабский.

   – Было у меня с ней интервью, – иронически произнёс столичный журналист, – там ума палата.

   – Ему даже на выезде необходимо щупать женскую грудь, – ядовито вставил редактор «Мосфильма», – иначе он творить не может.

   – Режиссер не может не любить свою актрису, она его продолжение, лучшее, что в нём есть, – заметил молодой сценарист, сейчас он работает в Голливуде. – Это как Пигмалион. Это он себя любит.

   Всем, кто смотрел неудавшуюся «Айседору», казалось, что эту картину делал совсем другой человек. Было даже непонятно, зачем вообще понадобилось снимать этот громоздкий нудный фильм. Конечно, мастер подстраховался – в кадре была жена, озвучивала её большая актриса, а танцевала за неё большая балерина. Но заложенные поначалу меркантильные моменты расходились с его естеством, и фильм не получился. Она действительно старалась. А уж он, как ни старался...

   Один из бывших однокурсников Монтяну, склонный к язвительным экспромтам, тут же пустил по кругу стишок:

   Эх, Михась,

   Краса и гордость края.

   Тебя сгубила

   Дева удалая.

   Валюты было потрачено немеряно, а зритель зевал и уходил. Ермаш гневался:

   – Я в ваших тонких материях не понимаю. Мне важно, в чем причина и кто виноват.

   Павленок вынужден был высказаться, потому что тень ложилась и на него:

   – Он при рыхлой сюжетной линии взял на главную роль неопытную актрису.

   И Ермаш сказал:

   – Кукиш ему! Больше он ничего не снимет!

   Всё! – Михай попал в опалу.

   Потом мама Нины, уже перебравшаяся в Москву, рассказывала многим, что Монтяну страшно ревнив, и ударил дочь, и, дескать, поэтому дочь и разводится. Выпивающие кинематографисты понимающе кивнули – значит, допекла мужика...

   Вранье! Он не мог поднять руку на женщину. Он, любимец женщин, был ревнив? Он, который был в себе уверен, как никто другой? Михай хотел сделать её хорошей актрисой, а Нина собиралась его правильно воспитать.

   Монтяну пошёл к Фане Абрамовне за пониманием и мудростью – вдруг она скажет что-нибудь волшебное, и всё наладится. Там в гостях сидел Норштейн, которого Фаня Абрамовна звала, конечно, Юрочкой. Пили чай с печеньем и малиновым вареньем. Михай, кстати, принес торт и молдавские конфеты «Вишня в шоколаде».

   Норштейн тоже был обладателем международных премий, но Михай относился к его ремеслу, мультипликации, скептически: малюют себе люди на целлулоиде. Что они понимают в монтаже, ракурсе, актерской игре.

   Муж Фани Абрамовны, театральный критик, стал восторгаться фильмами Михая:

   – Какие у вас герои! Какая у всех органичность! А женщины – цельные и страстные! Молдаване – прирождённые актеры!..

   Михай терпеливо ждал, и Фаня Абрамовна спросила:

   – С сыном видитесь?

   – Не часто. Нина злится и нервничает.

   – Мишенька, вы взрослый мальчик. Самолюбие надо спрятать. Вы не виноваты, и она тоже. И ей плохо. Каждый такой, какой есть. Берегите связь с сыном. Сын – это такое счастье.

   Норштейн, непосредственный как ребёнок, вставил невпопад:

   – Нина красивая женщина.

   Монтяну посмотрел ему в лицо, подумал и сказал:

   – Очень.

   Потом делил с Ниной славу, квартиру, деньги, сына. Он его любил – копия Михай, но понимал, что как каждодневный папа он плоховат.

   Народная судья по семейным делам лаконично записала в блокнот – разница в возрасте и интересах оказалась непреодолимой.

   А что за записка белеет на столе?

   «Благодарю за все, что было. Ты по-прежнему мой милый и верный друг. Прости».

   Его звала утренняя звезда. Он вспоминал, как смотреть в глаза женщинам.

   V. Марш одиноких

   С дистанции времени заметно – режиссёр Монтяну делал понятное, советское кино: с первого кадра ясно, кто есть кто; и никаких разночтений и двойных толкований – всё разжёвывалось и вставлялось в рот зрителю. Зато он мог заставить удивляться, печалиться и радоваться чуду жить.

   Как-то в беседе без посторонних с Михаилом Козаковым Монтяну назвал себя румыном, а не молдаванином, как по паспорту.

   И будет время, когда откроются документы и свидетельства, и молодой румынский писатель напишет книгу «Разгадка Михая Монтяну», поставит точку и задумчиво откинется в кресле.

   А наш герой по-прежнему в пути.

   Года полтора спустя Монтяну через молдавские профсоюзы достал санаторную путевку на Днестровский лиман для дочери Фани Абрамовны и внучки. Михай встречал их, чтобы отдать путевку, в Кишинёвском аэропорту. Она оказалась полногрудой, яркой, заводной – центр любой компании. Михай показывал им Кишинёв, перед ним открывались все двери. Валя находилась в разводе, но была дочерью Фани Абрамовны, и он не стал за ней ухаживать.

   Он же их и встречал, когда автобусом возвращались они из санатория – хотел передать подарок Фане Абрамовне. У Вали синюшно нарывала голень – поцарапалась, лазая в камышах. Михай изменился в лице – он вспомнил фильм Кинга «Снега Килиманджаро». Валя пыталась его успокоить – ничего страшного, в Москве подлечат. А он знал, что начальник осветительного цеха, купаясь в пригородном озере, напоролся на дне на стекло, и умер от заражения крови.

   Он повез их – а ну гони! – на такси в Лечсанупр, в больницу для номенклатуры:

   – Вы знаете, кто эта женщина? Она из Москвы. С инспекцией.

   И все забегали.

   Он присутствовал при всём, что делалось – давил собой. Валя, чтобы отвлечься от боли, травила анекдоты про врачей и пациентов. Медики надрывали животики. Ему был по нраву её спонтанный дивертисмент. Он не выносил скучных. У неё было красивое тело и приятный запах. Но он уже решил никого брать в своё плавание.

   Завхирургией сказал Вале напоследок:

   – Заходите к нам почаще. Еще что-нибудь расскажете...