Текст книги "Час ворона"

Автор книги: Михаил Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Леха, ты здесь со вчерашнего вечера?

– С ночи. Повязали в двадцать три часа с копейками...

– Не знаешь, куда Захара повели?

– Знаю. На допрос.

– На допрос?

– Угу. Давай сядем, Стас, я устал.

Митрохин присел на корточки, облокотившись на бетонную стенку, вытащил из заднего кармашка паршивеньких джинсиков носовой платок и занялся протиранием стекол своих очков.

Я не мог сидеть. Мне требовалось движение. Камера... Да, именно «камера» – так про себя я обозвал комнату, где нас заперли. Камера имела площадь не более шести квадратных метров. Три мелких шага от двери до стенки, и три – обратно. Я ходил по камере взад-вперед и вдруг вспомнил, что зеки про товарищей по камере, которые так же, как я, ходят-мечутся в застенках, говорят – «он тусуется». Ха! И здесь я тусуюсь, тусовщик хренов. Всю жизнь тусуюсь. Сначала с единоборцами в спортзалах, потом с киношниками, с педрилами и шлюхами в ночных клубах, с заказчиками рекламы и безголосыми попсовиками-музыкантами, а теперь вот тусуюсь в частной тюряге, ха!

– Стас, ты чего смеешься? – Леха, подслеповато щурясь, озабоченно посмотрел на меня снизу вверх. – С тобой все в порядке?

– Ха!.. Ага! Со мной полный порядок! Мне только что отсрочил смертную казнь судья-шизофреник! Я в порядке! В полном! Все – о'кей!

– Не мельтеши, Стас. Толику вон хуже, чем тебе, боль приходится терпеть, а он не истерит, держит себя в руках.

– Толик уже закатил истерику... Прости, Толя, не хотел тебя обидеть.

– Ничего... проехали... – простонал Толик. – Ты прав, я сорвался... дурак!

– Ты не дурак, Толя! Дурак взял нас в плен! Шизик, блин, маньяк! У-у-у! Как я его ненавижу!!!

– Стас, успокойся, пожалуйста. – Леха надел очки, вытер платком вспотевшее лицо. – Он не шизик, он притворяется, чтоб казаться страшным, а охрана и Любка эта ему подыгрывают. На самом деле у них все скрупулезно продумано, все схвачено.

– А я думаю иначе! Блин! Какой бред, ребята, какой бред!

– Возьми себя в руки, Стас, соберись... – продолжил увещевать Леха, но я его перебил:

– Я собран, Леха! Я, как никогда, собран! Я просто злюсь, понял?! Мохаммед Али перед боями специально себя заводил, а мне не нужно заводиться, я сейчас и так заведен дальше некуда!

– Перед боями?.. – Лешка грустно улыбнулся. – Надеешься урыть китайца? Серьезно?

– Я что? Похож на сумасшедшего?

– Если откровенно, то похож.

– Иди ты, знаешь, куда?! Линять нужно, ребята! Не знаю, как, не знаю, куда, но нужно хотя бы попробовать сдернуть отсюда! А то, честное слово, как козлы на скотобойне...

Я захлебнулся словами. Слишком многое хотелось сказать, и все равно я бы не смог передать ту холодную, бешеную ярость, которая охватила меня внезапно. Нечто похожее, но менее острое я пережил черт-те сколько лет назад, когда пришел на тренировку в «свой зал», а там тренируется секция карате, куча учеников и четыре черных пояса.

– Куда линять, проблем нет, – спокойно отреагировал на мой призыв восстать Леха. – Помнишь Витьку Верховского? Ну, того, который «Длинным кулаком» занимался, моего одноклассника. Я вас знакомил, и к нему на тренировки мы заходили размяться. Вспомнил?

Я порылся в памяти:

– Горбоносый такой, да?

– Да. Шнобель у Витьки – будь здоров. – Леха чуть посветлел лицом, вспоминая о друге. – Витек в девяносто третьем в ментуру подался. Сейчас капитан уже. Работает в нашем районе, рядом со школой, где вместе учились. Ты там был. В той школе. На Витькиной тренировке по «Длинному кулаку».

– А мне-то что до твоего Витьки, Леха?

– Если прийти к Витьке и рассказать обо всем, он поверит.

– Любой мент поверит! – Толик, лежа на пиджаке, приподнялся, посмотрел на свой живот. – Сволочи! Прямо как в гестапо...

– Лешка прав, Толик! – Мне надоело тусоваться по камере. Я остановился и стал разминать все еще затекшие запястья. – Забыл сегодняшних омоновцев? Забыл, как Серегу замели в ночлежке? Кто его мог, бомжару, повязать? Только гнилые мусора, никто другой! Единственное, чего я не понял, Леха, какая разница, поверит твой Витек в шизика-гестаповца или нет? Чтоб Верховскому наябедничать, нужно сначала сдернуть отсюда, поговорим лучше о побеге!

– Убежать не проблема, – вздохнул Леха. – Когда меня вчера ночью сюда привезли, у них дверь гаража заклинило. Вывели, протащили через двор, там у них прямо под окном стог стоит. Под тем окном, мимо которого водят на допросы.

– Лех, я никак не врубаюсь, что за допросы?

– Ты уже спрашивал, Стас. Про Захара. Куда его повели. Я ответил – на допрос, наверное... Меня вчера, по приезде, допрашивал основной с драной рожей. Добивался – кто из нас тогда придумал ему наподдать там, на Севере... Я сказал «никто», попробовал объяснить, бесполезно. У него заклин найти зачинщика... Ну вот, а до того меня прогнали по двору. Двор такой, в деревенском стиле. Стог стоит. Большой, пушистый. Поленница дров, то да се... Бассейн тоже есть, с подсветкой. И все такое прочее, модное, тоже есть... Но стиль деревенский. Забор вокруг дома – плетень, метра в полтора. Перепрыгнул и не заметил. Лес недалеко... Когда шел с допроса, вели через коридор в этот... как его... в зимний сад... Ну, туда, где мы только что были, в «зал». Через «зал» провели и тем же путем, что и сейчас, сюда же, на ночевку, в подвал. Ну вот, тот, второй вход в зал соединен с кабинетом для допросов коридором. В коридоре есть окно. Под окном стог. Я накрепко запомнил, когда по двору гнали, – над стогом окно, высоко так...

– Леша, а ты не мог перепутать? – заинтересовался Толик, не переставая слабо постанывать. – Окна ты не мог перепутать, а? Что, если над стогом совсем другое окно, не то, возле которого тебя вели по коридору с допроса?

– Тогда абзац! – Я шлепнул для наглядности кулаком по ладони. – Прыгнешь и ноги переломаешь!

– Не-а, я не перепутал. Хотя... леший его знает...

– Лех! А чего сам не прыгнул? Двор видел, стог приметил, с шизиком пообщался. Говоришь – убежать не проблема, и к кому бежать знаешь. Руки были, как у нас, закованы? Или еще чего?

Мы все храбрецы, когда дело касается других. В ту минуту я, каюсь, забыл, как трясся, убегая из электрички, как боялся загреметь в ментуру. И как позже едва не обмочился, попав в крепкие объятия омоновцев. В ту минуту яростный гнев превратил меня в героя, в этакого Рэмбо, которому с третьего этажа в окно сигануть – как два пальца обоссать...

– Руки были свободны, Стас. Из-за мамы не прыгнул.

– Из-за мамы?!

– Угу. Основной, с драной рожей, когда меня допрашивал, вертел в руках мамину фотографию. Ничего про маму не говорил, не пугал, не намекал, только фото ее вертел в руках... Но я и без намеков допер – выкину какой фокус, они маму... – Лешка закрыл лицо ладошкой, всхлипнул. – Скоты! Они знают мой адрес, там мама... У нее давление, волнуется, как я там, в командировке. Меня ведь на вокзале замели. Я только-только маме из таксофона позвонил, сказал – не волнуйся, доеду до места, дам телеграмму, что добрался...

– Сволочи! Вот сволочи! А я, дурак, все думаю, зачем мне пиджак вернули! – Толик, матерясь, сполз с пиджака-подстилки, заметно дрожащей рукой полез во внутренний карман двубортной перепачканной одежды.

Из кармана Анатолий извлек бумажник натуральной кожи, раскрыл его, как книжку, и моментально лицо его покраснело, сделалось багрово-пунцовым, а руки задрожали еще сильнее.

– Сволочи!!! – заорал Толик во все горло. – Ненавижу!!!

Огромный, в расстегнутой, мятой, перепачканной рубахе, с язвами-ранами на обнаженном животе, Толик прыжком вскочил на ноги и бросился тараном на железную дверь камеры. Дверь содрогнулась и, честное слово, едва не сорвалась с петель. Буквально секунд двадцать назад Толик стонал от боли, и вот вместо стона – крик, вместо измученного тела – живой таран. Толик молотил в дверь пудовым кулаком и выл по-звериному. Я хотел его успокоить, спросить, что случилось, но не решился к нему приблизиться.

Анатолий бился об дверь и кричал минуты две, без всяких перерывов и пауз. Потом, совершенно неожиданно вдруг дверь широко распахнулась. Почему «неожиданно»? Да разве можно расслышать шаги за дверью и поворот ключа в замке, когда в ушах вой и грохот железа?

Толик «провалился» в проем внезапно открывшейся двери, и она сразу же захлопнулась, и... Наступила тишина! Дверь была толстой, массивной, однако звукопроницаемой. Мы с Лехой услышали чужой равнодушный голос, скомандовавший: «хватай его», услышали беззлобный мат в ответ и удаляющееся шуршание волочащегося по полу тяжелого неодушевленного предмета под звуки шагов нескольких пар ног.

– Стас! Они его убили! – Леха взъерошил остатки волос на голове и побледнел. – Открыли дверь, он вылетел в коридор, и его убили!

– Не факт. – Я решил соврать Лешке. Я и сам думал, что Толика убили. – Выстрела не было. Ты слышал выстрел?

– При чем тут выстрел?! Он так орал и раз... замолчал, как отрезало... Стас! Его зарезали!

– Или вырубили. Оглушили или... или по-другому. Леша, давай-ка лучше попробуем понять, с чего это он вдруг... так себя повел?..

Сначала я хотел сказать «с чего это он вдруг разбушевался», но слово «разбушевался» какое-то не совсем серьезное, с налетом иронии, и оно застряло у меня колом в горле.

– А чего тут понимать? Смотри... – Леха на коленях подполз к измятому пиджаку, подобрал раскрытый бумажник Анатолия, протянул мне: – Смотри!

С внутренней стороны обложка бумажника имела прозрачную оболочку для фотографий. И Толик запихнул туда фотографию – цветное полароидное фото, запечатлевшее семью Ивановых на южном пляже под пальмами. Вот тебе и раз! А я и не знал, что Толик женат. Вот тебе и два! У него, оказывается, есть дочка! Девочка лет пяти. Безусловно, его ребенок – крупная девчонка, и носик совсем, как у папы, а глаза мамины. Фотограф щелкнул Ивановых неожиданно. Ни Толик, ни его супруга, ни девочка не позировали, от этого получились на фото хорошо, естественно. Фотоаппарат, выдав листок с изображением, проштамповал и дату внизу снимка – пятнадцатое число прошлого месяца. Странно, Толик отдыхал на далеком юге, а уж очень загорелым не выглядит...

Чьи-то поганые руки разрисовали семейное фото фломастером. На животе Толика намазаны кляксы, очевидно, изображены язвы-раны от шариков с кислотой. Женщине коряво пририсовали петлю на шее. А девочке... На теле ребенка написали похабное матерное слово, обозначающее то, что будет сделано с девочкой, если... Если Толик откажется лизать пятки сумасшедшему со шрамом? Если он не пожелает сражаться с китайским убийцей в полную силу? Если он не скажет, кто зачинщик стародавней хохмы в далеком северном городе?

– Лешка, послушай... – Я бросил бумажник на пол и принялся обстоятельно разминать суставы пальцев. – Когда этот гребаный Монте-Кристо еще раз спросит о зачинщике, будь любезен, скажи, что зачинщик я!

– Стас, кончай геройствовать, у тебя отец...

– Папа умер в прошлом году. Инсульт.

– Я не знал.

– Теперь знаешь. Я один как перст, Леха. Да и не геройствую я, не фига! Надо мной просто труднее издеваться, чем над остальными. Можно поиздеваться над моим телом, а вот нервишки мне помотать посложнее, чем тебе или Толику... Впрочем, думаю, и твоему телу и моему – всем достанется, никто не будет обойден вниманием... Вот чего, Лешка, черт меня побери, терять нечего!

– Прыгнешь в окно?

– Прыгну, гадом буду!

– Стас, меня под охраной вели, учти. Видел, как здешний охранник грамотно Толика там, наверху, сделал?.. И только что, здесь, внизу, они его быстро... утихомирили.

– До того как убили Сергея, я, честно тебе признаюсь, ожидал хреновых раскладов, по типу, каждому из нас на фейсе шрамы нарисуют, как у этого садюги, или бить станут долго и чисто... однако убийств я не ожидал. И шантажа такого мерзкого не ожидал, честное слово. А посему, Алеша, мне насрать на здоровье здешних слуг и хозяев. Я с ними бодаться не собираюсь. Я их буду мочить. Просто и незамысловато.

– Ты хотя бы раз в жизни кого-нибудь убил, Стас?

– Сам знаешь, что нет! Только, Леш, давай, пожалуйста, без достоевщины и прочей тонкой психологии, ладно? Я и так сегодня чересчур злоупотребил собственным самоанализом. Надоело! В конце концов я занимался мордобоем поболе любого спецназовца. Кое-чего помню, и теоретически и практически, талант, как говорится, не пропьешь!

– Не горячись, Стас! С горячки сглупишь и... и что толку? Может, еще обойдется, а? Попугают, помучают и отпустят ...

– Держи карман шире! Отпустят!..

– Не горячись, успокойся.

– Лешенька, дорогой! Я спокоен, как никогда, честное слово! Пойми ты, дурья башка, просто-напросто во мне сейчас что-то перегорело, какой-то предохранитель сгорел, и все по фигу, но с голой пяткой на шашку, как в том анекдоте, я прыгать не собираюсь. И вообще-то, если откровенно, я больше на мозги рассчитываю, чем на мускулы... Леха, до чего ж жизнь поганая штука?! Сто лет не виделись, и на тебе! Встретились, называется. Расскажи хоть, как сам-то, как живешь, и вообще...

– Как все живу. Вдвоем с мамой, все там же живем... то есть жили...

Из коридора донесся нестройный топот нескольких пар ног и цоканье когтистых лап по бетону. Мы с Лешкой переглянулись. Щелкнул замок, скрипнув, дверь отворилась.

– Лунев, руки за голову и на выход. – На пороге стояли те два мужика, что привезли меня сюда, а отступив на шаг, ожидал шофер Игорь. Шофер-собаковод держал за ошейник Альфу. Собачка молча глядела на меня, на мою шею.

Сцепив кисти на затылке, я ободряюще подмигнул Лешке и вышел из камеры. Шофер с собакой пристроился сзади, за спиной. Мужик с шокером-зонтиком встал рядом. Другой мужик, чей пот я нюхал, сидя в машине, пошел впереди.

– За мной, Лунев. – Мужик впереди, одетый в свежую футболку, неспешно двинулся по коридору. Зонтик-шокер ткнулся под ребра, за спиной зарычала Альфа, и я начал переставлять ноги под бдительным присмотром двух пар человеческих и одной пары собачьих глаз.

Когда меня провели через гараж и заставили в третий раз за сегодня топать по одной и той же лестнице, я окончательно убедился – мы идем в «зал»-солярий. Если солярий окажется пуст – без вариантов, меня поведут через дверцу рядом с гротиком на допрос. А значит, как только я выйду из солярия, окажусь в коридорчике с окошком. С тем самым окошком, про которое говорил Леха и под которым должен быть стог мягкого сена.

Твою мать!!! Я не уточнил у Лешки самого главного – как далеко от стены дома поставлен стог. Как мне прыгать? Стараться выпрыгнуть как можно дальше из окна или, наоборот, постараться лететь вплотную к стене дома? Вот смеху-то будет, если я выберу неверную траекторию прыжка и шлепнусь об землю в метре от большой мягкой подушки из сена!

И еще одна интересная деталь, которую проигнорировал горожанин Леха. И я, проведя летнее детство в деревне у бабушки, тоже успел позабыть. Вспомнил только сейчас, за минуты до прыжка. Как складывают стог? Прежде всего делается «поддон» из больших веток, затем в землю вкапывают длинный шест и вокруг него утрамбовывают ногами сено. Будет ужасно обидно, если я все же угадаю траекторию, но напорюсь с лета на шест, как упырь на кол.

В солярии-зимнем саду-зале пусто и душно. Наверное, отключили спрятанные от глаз кондиционеры, когда помещение опустело. Труп Сергея Контимирова убрали. Протерли пол влажной тряпкой. Шезлонги собрали и отнесли обратно к стене, к груде топчанов.

– Иди давай к вона той двери. Шагай. – Зонтик-шокер уткнулся в ребра обесточенными электродами-пиками. За спиной зарычала Альфа, и я пошел через открытое, освещенное солнцем пространство, изо всех сил стараясь не выдать свою готовность к прыжку ни взглядом, ни жестом.

Возле самой двери в коридорчик, где, по словам Лехи, находится заветное окно, я вспомнил еще одно неприятное обстоятельство – окна, помимо рам, имеют стекла. Разбить в прыжке оконное стекло и не порезаться невозможно. А порезаться можно так, что на стог под окном упадет (если упадет на стог!) истекающий кровью полутруп.

– Проходи. – Дверца подле не работающего сейчас искусственного водопадика открылась. Я глубоко вздохнул и вошел в коридор, как и говорил Лешка Митрохин.

Окно я увидел сразу же. И сразу же почувствовал терпкий запах прелого сена. О, счастье! Створки окна оказались распахнутыми настежь. Да здравствует летняя жара и экономия электричества для кондиционеров!

Я так увлекся созерцанием синего неба и далеких верхушек сосен за окном, что не сразу осмыслил очередную команду конвоира с электрошокером:

– Правее возьми, чудо в перьях!

Правее – значит к противоположной от окна стене. Почему? Неужели они просчитали возможность прыжка?

– Правее! Кому сказал!

Нет. Дело не в прыжке. Дело в том, что из другого конца коридора нам навстречу шли люди с автоматами для пейнтбола. Четверо мужиков вели, взяв в «коробочку», Захара. Пластырь с лица Захара исчез, а вот руки до сих пор за спиной, в наручниках. Черт бы побрал привычку моих конвоиров к правостороннему движению! Англичанин, не задумываясь, велел бы «взять левее», а эти, мать их...

– Правее давай! – Электрический разряд шокера заставил мышцы дернуться и на долю секунды вызвал помутнение сознания. Вовремя, блин! Тютелька в тютельку в те мгновения, когда до окна оставался шаг-полтора.

Две встречные процессии миновали друг друга, разошлись в коридоре, и так все причудливо получилось, что «коробочка» с Захаром в центре протопала мимо, заблокировав мне «левый поворот», заслонила окошко. О том, чтобы притормозить и пропустить кортеж на встречной полосе, не могло быть и речи. Повезло, блин! Исключительно «удачно» разминулись!

Делать нечего. О прыжке временно пришлось забыть. Пора вспомнить, куда и зачем меня ведут. А ведут меня в кабинет садиста со шрамом на допрос. Гонят, аки скотину неразумную, суки гребаные!

Кабинет находился за коридорным поворотом, рядом с неизвестно куда ведущей широкой деревянной лестницей с резными перилами. Внутри кабинет оказался заставленным старинной мебелью комнатой. Комодами, шкафами, этажерками. Комнату-кабинет, очевидно, стилизовали под жилище-обиталище начала ХХ века, под так называемый «серебряный век». Эпоху модернизма и кокаина.

– Прошу вас, садитесь, Станислав Сергеевич. – Изуродованный шрамом хозяин сам сидел за двухтумбовым столом со столешницей, затянутой зеленым бильярдным сукном, мне предлагал сесть в плетеное кресло напротив. – Устраивайтесь поудобнее. Руки с затылка можно снять.

Я сел. По бокам встали часовые, охраняющие меня мужики, собачий проводник Игорь остался у дверей, собачка Альфа, виляя хвостом, пошла ласкаться к хозяину-уроду.

– Хорошая псина, хорошая... Но, но! Без поцелуев, Альфа, лизать себя не позволю, что о нас гость подумает? Фу, Альфа!.. Вы не представляете, Станислав Сергеевич, до чего умна псина... но я вас пригласил отнюдь не хвастаться моей собаченцией. Я вас позвал... Хотя вы, наверное, знаете, что за вопрос меня мучит, Алексей Владимирович все вам, наверное, рассказал?

– Пусть он вас больше не мучит... – Я с наслаждением вытянул ноги. Давненько я не сиживал в креслах. Все больше в последнее время мордой в пол валялся или стены подпирал. – Зачинщик вашего тогдашнего унижения перед вами. Я все затеял, признаюсь.

– Ну, это ж надо, а? – Хозяин кабинета приторно-сладко улыбнулся. – Какое мужество, право. Брависсимо! Как там у поэта?.. Безумству храбрых поем мы песню!.. Захар Семеныч, если хотите знать, тоже назвал вас зачинщиком. Выходит, сделал чистосердечное правдивое признание, и ему это зачтется!

«Блефует», – подумал я и в свою очередь начал блефовать:

– Вы обещали бой с узкорылым. Почему же в последний момент вместо драки меня отвели в подвал? – Я пригладил рукой волосы, и на это движение моментально отреагировала Альфа. Зарычала, оскалилась.

– Фу, Альфа. Сидеть! Простите, Станислав Сергеевич, собачке вы, пардон, не по вкусу... Или... ах-ха-ха-ха... наоборот, по вкусу пришлись. Любит Альфа деликатесы, а клипмейкер-супермен безусловный деликатес, наиредчайшее лакомство.

– Я не клипмейкер.

– Помилуйте, батенька! А как же клип на песню про Монику Левински и шалунишку Билли? Кто его режиссировал?

– Я...

– Ну вот, а вы говорите – «не клипмейкер». Замечательный клип! Любочке очень нравится, до коликов.

– Его показывали всего-то два раза, поздно ночью.

– Ну, так и что? Мы следили за вашим творчеством. Мы с супругой ваши поклонники. Из всех, за кем мы наблюдали, – вы наиболее занимательная личность. Вечно вращаетесь в сферах искусства. Коктейли, романы, презентации. О физкультуре забыли давно, а напрасно!

– С чего вы взяли, что я перестал тренироваться? В спортклубах не записан, однако это ничего еще не значит. Мой первый и главный наставник Бинь рассказывал – во Вьетнаме сосед, которого знаешь лет двадцать, вдруг может оказаться мастером гунфу. Во Вьетнаме принято тренироваться с собой один на один и не афишировать мастерство, пока жизнь не заставит.

– Помилуйте, Станислав! Как это можно, тренироваться с собой один на один. С самим собой можно разве что онанизмом заниматься, плодотворно и с удовольствием. Да и то... откройте любой из журналов «Знакомства» и почитайте объявления: «Займусь самоудовлетворением на глазах у понятливой девушки». Десятки таких объявлений, сотни!

– Ха! – Я ухмыльнулся, изобразив на лице мину презрительного превосходства. – Это китаезы вам башку задурили! Методика постижения мастерства в гунфу предполагает на первом этапе выбор правильного стиля, на втором – отработку базы и всего многообразия боевых элементов, на третьем – подбор индивидуального арсенала, тактики и стратегии, отработку и проверку выбранной для себя техники с партнерами разной мощи и габаритов. И, наконец, когда индивидуальный арсенал сформирован и апробирован, следует заключительный этап шлифовки мастерства – индивидуальные тренировки на силу и на скорость исполнения... Откуда вы знаете? Быть может, я ежедневно по утрам в течение часа работаю на тренажерах, отрабатываю удары и перемещения?

– Блефуете, Станислав Сергеевич! – Он улыбнулся еще шире, еще слащавей. – Задумали что-то для меня неприятное и блефуете. Убежать решили?

Вопрос собеседника застал меня врасплох. Неужели в камере установлены скрытые микрофоны? Неужели встречная группа, этапирующая Захара, не случайно заслонила от меня окно?

Человек со шрамом снова начал говорить лишь после того, как сполна насладился моим смятением.

– Попались, Станислав Сергеевич! Ах-ха-ха-ха! Подловил я вас, любезный вы мой! Раскусил! Я же говорил – вы предсказуемы! Я вас изучал. Вы увлекались гунфу, как вы выражаетесь, в основном пижонствуя, согласитесь! О, нет! Нет! Ни в коей мере не принижаю ваших бойцовских качеств, не думайте обо мне плохо! Но вы, Станислав, не менее рьяно увлекались и философией, и гимнастикой, в том числе дыхательной, в ущерб разучиванию приемов. Вы – человек искусства, натура увлекающаяся, подвластная порывам. Поувлекались себе вдоволь Востоком, бросили и увлеклись рекламой, видеоклипами, прочей ерундой. Теперь стыдитесь прежних пристрастий, скрываете их. Я прав? Чего молчите? Прав я? Прав! Я вашу натуру понял, Станислав Сергеевич. С нынешними друзьями вы не беседуете о прежних забавах, я специально выяснял. Боитесь стать непонятым и осмеянным. Вы болезненно самолюбивы, я такой же, я-то как раз вас понимаю! И вы, мон ами, чтоб сохранить самоуважение, решились бежать! – Он выдержал еще одну томительно долгую паузу. – Бежать на тот свет! Да-с! На тот свет. В лучший из миров. Вас соблазнила смерть Сергея Контимирова легкостью и скоротечностью. Вместо скандала и криков про то, что я сумасшедший, садист и маньяк, вы решили обмануть меня и отделаться как можно быстрей, наилегчайшим способом! Браво, Станислав Сергеевич! Вы умный и дальновидный человек! Одна беда – я хитрее вас. Изволите, сейчас же прикажу стравить вас с китайцем. Но! Одно но! Велю китайцу переломать вам все суставы, выдавить глаза, но жизнь сохранить! Согласны на такой вариант, Станислав Сергеевич, а?

Вот бы узнать, когда и на чем он съехал? Давно у него крыша протекла и с какой скоростью прогрессирует протечка?.. Черт меня бери, а вдруг первым толчком к болезни, семечком, давшим буйные всходы через много лет, послужил тот стародавний эпизод в спортивном зале Дома культуры далекого северного городка, обозначенного мелкой точкой на крупномасштабной карте? Что же тогда получается? Выходит, мы, все пятеро, сами виноваты в том, что уже произошло, происходит сейчас и что еще будет происходить!.. Тем, кому посчастливится пережить... Сереге и, похоже, Толику не посчастливилось...

– Ну, так как? Станислав Сергеевич? Согласны на предложенный вариант спарринга? Отвечайте!

– Согласен, – ответил я твердо, мечтая поскорее оказаться в коридоре, ведущем к месту ристалища, как можно скорее очутиться рядом с окошком над копной сена. В конечном итоге лучше сломать себе шею в прыжке, чем оставаться игрушкой в руках сумасшедшего!

– Раз вы так решили, будьте любезны поскучать полчасика в этом кабинете. А я, с вашего позволения, отправлюсь отобедать. Любовь Игнатьевна давно ждет меня к столу. Сначала хлеба, после – зрелищ, сообразно наказам древних римлян. Трое моих людей и собачка составят вам компанию. Откушав, мы за вами зайдем.

Он встал из-за стола, а у меня засосало под ложечкой. Так, кажется, принято говорить – «засосало под ложечкой», когда хочешь выразить словами невыразимое ощущение, что вот-вот через секунду рухнут все планы, мечты и чаяния, если мгновенно не удастся придумать выход из безвыходного положения.

«Мы за вами зайдем» – означает, что после обеда сволочь со шрамом и его сучка явятся в сопровождении толпы телохранителей. Он понимает, гад, терять мне нечего, после перспектив, им же обещанных, терять совсем нечего. По его больной логике, я вполне могу попытаться героически погибнуть, напав на того, кого все здесь призваны защищать. На него или его суку. Одной собачкой впредь не ограничится. Притащится с кучей охраны. Боится. Мужики слева и справа от меня напряглись, и собаковод Игорь, слышу, шагнул от дверей, дабы быть поближе к моему затылку. Напряжение хозяина передалось слугам. Даже Альфа глухо зарычала. Через полчаса меня поведут по коридору в окружении целой толпы, как боксера профи на бой за чемпионский пояс. Через полчаса о прыжке в окошко можно и не мечтать!

– Прос-тите... – Я заставил свой голос дрогнуть.

– Желаете отказаться? – Человек со шрамом стер с обезображенного лица улыбку, стал необычно серьезен. – Поздно, дорогуша. Назвался груздем – полезай в кузов!

– Не-ет... – Я старался, как мог, изображать смятение, хотя бы ради того, чтобы скрыть переполнявшие меня ярость и злость. – Простите, можно мне размяться?

– Размяться? – Он удивился. Очень удивился.

– Да, размяться, – сказал я твердо, разыгрывая роль героя, решившего броситься под танк с гранатой. – Пока вы будете обедать, я бы хотел размяться перед боем. И еще одна просьба, не могли бы вы распорядиться принести в зал чего-нибудь попить? Жарко, потею.

– Неужели надеетесь одолеть китайского Мастера? – Его удивление сменилось надоевшей слащавой улыбкой. – Или по-прежнему блефуете?

– А если одолею? Отпустите? – Я позволил себе улыбнуться, боясь, что он заметит в моей улыбке оскал.

– Как обещал! – Он кивнул. Он ничего не заметил.

– И на старуху бывает проруха. Всякий Мастер не застрахован от ошибок и нелепых случайностей. Все под богом ходим, и китайцы в том числе.

– Не смею вам возражать, Станислав Сергеевич. – Он снова стал серьезен. – Что ж. Вы меня радуете. Обещаете незабываемое зрелище. Случится так, что вам повезет, я сдержу слово. Обещаю. Клянусь... своим шрамом!.. Игорь, ребятки! Отведите его в залу, и пусть тренируется. Глаз с него не сводить и Альфу спустить с поводка только в крайнем случае, ах-ха-ха...

Он рассмеялся. Серьезности как не бывало. Этот человек умел манипулировать собственным настроением с легкостью профессионального мима. Или это его болезнь им манипулировала? Не берусь судить...

Сразу все засуетились. Игорь перехватил Альфу за ошейник. Двое конвоиров стиснули меня с боков и вывели из кабинета под охраной овчарки. Последним вышел человек со шрамом и легкой, летящей походкой побежал вниз по лестнице, находившейся рядом, насвистывая мелодию песенки, по которой я делал видеоклип.

– Давай, топай, башкой не крути! – прикрикнул мужик с шокером. Я повернул голову. До этого я смотрел в спину спешащему на обед сумасшедшему, специально замешкавшись в начале коридора, дабы дождаться повелительного толчка.

– Топай, давай! – Меня толкнули в плечо, и я послушно пошел. Оба конвоира шагали сзади. Еще дальше цокала коготками по полу овчарка.

Я шел и считал шаги. Чем-то надо было занять мозг, вот я и сосредоточился на подсчете шагов до окна, прогоняя прочь гнилые мыслишки на тему выбора траектории прыжка и возможных вариантов приземления. Невозможно ничего рассчитать! Начнешь просчитывать в уме варианты и только нервы зря измотаешь. Приходится полностью полагаться на удачу и интуицию. Как прыгнется, так и прыгну! Повезет – упаду в стог или сломаю шею. Не повезет – переломаю ноги. Кокетливая старушка в саване пригласила меня на белый танец. Отказать ей невозможно. Отказ дамочка Смерть расценит как оскорбление и, негодуя, взмахнув косой, навсегда остановит ритмичную музыку моего сердца. Нужно постараться не разочаровать даму, и тогда, быть может, она в благодарность даст мне передышку до следующего танца. Отдых длиною в минуту или несколько десятилетий. Старушка Смерть – дамочка капризная, пока звучит мелодия сердца, в любой момент к любому может явиться с приглашением.

Десять шагов пройдено. Еще два, и слева окажется проем окна. Мелодия сердца с ритма танго перескочила в темпоритм рок-н-ролла. Предпоследний шаг... возможно, я больше никогда не сумею ходить, ибо на сломанных ногах ходить невозможно. Последний... А, чтоб вас всех, в бога душу мать!.. Я оттолкнулся от пола на последнем шаге правой, толчковой ногой и развернулся грудью к клочку неба в оконном проеме уже в полете.

Я хотел прыгнуть вперед солдатиком. Не получилось. Навыки подвели! Вот ведь какая странная штука эти навыки! Лет пятнадцать не садишься на велосипед, а потом сядешь и поедешь, если, конечно, пятнадцать лет назад умел ездить. Лет десять как прекратил отрабатывать удары и захваты с должным рвением, а потом встретишься с хулиганами в электричке и одному палец сломаешь, другому щеку порвешь. Когда я последний раз был в бассейне и прыгал с вышки? Тогда же, когда на велосипеде последний раз катался. Лет пятнадцать назад, ребенком, мама водила меня на занятия в бассейн. В секцию прыжков с трамплина. В секцию плавания меня не взяли, сказали – бесперспективен. А заниматься прыжками желающих было мало. Вот я прыгал аж целых два года, пока и из этой секции не был отчислен как бесперспективная олимпийская надежда. В СССР выращивали только чемпионов. Те, кто мог дотянуть разве что до первого разряда, тренера не интересовали. Издержки бесплатных секционных занятий тех лет, что поделаешь...