Текст книги "Не дразните Бультерьера"

Автор книги: Михаил Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Опершись на края люка культей и пальцами, я высунулся наружу. Увидел серп луны, желтые окна многоэтажек в относительном далеке, а совсем-совсем рядом окруженную кустами бузины избушку на курьих ножках, ту самую, из сказки. Бряканье расстроенной гитары я слышал еще до того, как своротил чугунную крышку, высунулся и расслышал отчетливо гнусавое пение:

Себя от холода страхуя,

В кабак зашли четыре... деда,

Там посидели до обеда,

О теплом солнышке тоскуя...

– Зырь, Геббельс! Карлик!

Я обернулся на голоса, оттолкнулся ногой от скобы, пружинисто разогнул локти и выпрыгнул из шахты. Хотел было зажечь фонарь, но и без него разобрался в географии и антропологии.

Я стоял на асфальтовой дорожке, которая извивалась по траектории детского садика, а мне навстречу шли не спеша подростки. Маленькая толпа с гитаристом во главе. Сплошь пацаны от тринадцати и до призывного возраста. Все лысые, то есть бритые наголо, все в черном различных оттенков и все обуты в массивные ботинки-говнодавы. Короче – скинхеды.

– Я не карлик, – я поправил пакет, что болтался на сгибе увечной руки. – Я, дети, ассенизатор с высшим ассенизаторским образованием, ферштейн? Чего встали-то, детишки? Идите своей дорогой, а лучше – бегите, пока я и вас качественно и со вкусом не спустил в канализацию.

Я человек, мягко говоря, не совсем обычный, однако ничто человеческое мне не чуждо. Я слишком долго играл роль беззащитного калеки, и освобожденная от необходимости притворяться психофизика прямо-таки требовала компенсации. Да, конечно, объективно я инвалид, хромой и безрукий, но форма вторична, главное, дух. Меч с покореженной гардой и щербатым лезвием будет опасен, пока жива душа оружия, вложенная в него опытным кузнецом.

Я стоял, слегка расставив ноги, каблук мокрого ботинка касался краешка открытого люка, стоял левым боком к маленькой толпе скинов. В левой руке фонарь, на локтевом сгибе правой пакет с адской машиной. Луна светит мне в затылок, и я отчетливо вижу, как ухмыльнулся лидер стаи с гитарой.

Мое щедрое предложение “идти своей дорогой” обремененный струнным музыкальным инструментом вьюнош легкомысленно проигнорировал. Ухмыляясь, он ударил в последний раз по струнам, не глядя сунул гитару товарищу, который называл его Геббельсом. Лет около семнадцати новоявленному Геббельсу, луна услужливо высвечивала прыщики на его не обремененном морщинами лбу, лунный свет бликовал на складках черной, искусственной кожи, куртке. Волчата из стаи Геббельса притихли, ждут активности от вожака. Вожак, продолжая ухмыляться, сцепил пальцы в замок, хрустнул суставами, расцепил, встряхнул кистями и медленно сжал кулаки. И пошел ко мне мелкими шагами, не спеша, поднимая кулаки по-боксерски к груди. И разинул было рот, собираясь что-то сказать, но я не стал слушать, я крикнул:

– Кяйя!!!

Столь долго непонятная Денису Гусарову “спотыкалочка” сработала безотказно – “Геббельс” в кавычках сбился с шага, качнулся вперед, я качнулся навстречу, взмахнул вооружённой фонарем рукой, громко звякнула, захлопываясь, покрытая жидким пушком волосяной растительности мальчишеская челюсть.

Апперкот фонарем возымел ожидаемое действие – лидер скинов рухнул разбитой мордой на асфальт. Толпа его бритоголовых дружбанов загудела, будто пчелиный улей, негодующе и удивленно. Выкрикнув нечто матерное, на меня бросился партайгеноссе лидера с гитарой наперевес, а я поспешил отреагировать.

Я развернул кисть с фонарем, щелкнул выключателем, целясь в лицо приспешнику вожака, стараясь, чтобы вспышка света ударила ему по глазам.

Получилось все, как я задумал – мальчика ослепило, он перестал видеть цель атаки, утратил ориентацию, и мне осталось лишь слегка сместиться в сторону, подальше от люка, да чуточку откорректировать траекторию поступательного движения молодого паршивца так, чтобы он сослепу провалился в открытую канализационную шахту.

Он провалился – ступил ногой в пустоту, оставшаяся снаружи нога шаркнула по асфальту, согнулась в коленке, стукнулась коленной чашечкой о смещенную с положенного ей места крышку люка, растягиваясь в шпагат. Затрещала, ломаясь, гитара, угодив между падающим корпусом и круглым ободком шахты. Парень застрял – одна нога в пустоте, другая в шпагате, грудь на сломанной гитаре, голова на асфальте, руки врастопырку.

Я метнул фонарь в гущу оставшейся без вожака и его приближенного стаи. Попал в одну из бритых голов, причем исключительно эффектно попал – глухой удар, вспышка, стекло рефлектора и мощная лампочка взрываются осколками, ушибленный фонарем мальчик вскрикивает коротко и тоскливо, словно раненый зверек, и дробь падающих на каменную землю стекляшек превращается в топот многих пар ног.

Волчата бросились врассыпную, опрометью, кто куда. Чуть отставал ушибленный фонарем, спотыкался, размазывал по лицу кровь из царапины на бритом черепе. Дети, так спешившие стать взрослыми, убегали с территории детского садика, шурша кустами, задыхаясь на бегу. Убегая, волчата вспугнули прятавшуюся в темноте местную кошку, она замяукала громко, более не таясь, она их не боялась, она учуяла их страх, страх, который будет долго преследовать бритых наголо щенков.

Вспомнились документы, подсунутые Корейцем, я вспомнил, как испытывали на крутость нацистских унтер-офицеров, как они вырезали глаз живой кошке, и, прежде чем уйти своей дорогой, наступил каблуком на пальцы правой руки мальчишки по прозвищу Геббельс. Захрустели еще растущие, еще не окрепшие суставы, Геббельс вскрикнул и потерял остатки сознания от болевого шока.

– Дяденька! Дяденька, не надо! Не трогайте меня! Дяденька... – умолял, всхлипывая, угодивший в шахту люка подросток, пытался вылезти. – Дяденька, мне ногу больно, я ногу сломал. Дяденька...

Я ударил его мыском тесного ботинка по ребрам. Не знаю, сломал он ногу или врал, но ребра мальчику я попортил. Его поздно бить ремнем по попке, таких, как этот мальчик, надо ломать жестко и жестоко, раз и навсегда вколачивая аксиому: на всякую силу найдется другая, еще более жестокая и беспощадная.

А вообще-то я не прав. Не виноваты мальчишки, что растут волчатами и обзываются фашистскими кличками. Прав был господин Ульянов-Ленин, который учил: “бытие определяет сознание”. Нельзя забывать, что нацизм зарождался в Германии как ответ тогдашним интернационалистам, которые ратовали за полное уничтожение самого понятия “национальность”. И у нас сейчас в новых российских паспортах нет графы “Национальность”. Почему, интересно? Не есть ли это намек на признание неких “позорных” национальностей, а? Покажите мне человека, который стыдится своих корней! А впрочем, знаю я такого, видел, и вы его видели – зовут Майкл Джексон, сначала носик переделал, потом кожу перекрасил, после мальчика трахнул и чуть не сел за педофилию...

Я шагал и размышлял о политике, что является верным признаком старения и первыми симптомами, спаси Будда, маразма. Думал я и о том, с какой радостью малость покалеченный мною Геббельс вколол бы себе “эликсир Тора” и ринулся бы громить под смертоносным кайфом оккупированные азерами рынки. И вспоминал, как сам разгромил верхушку одного такого рынка. В моей голове возникали вопросы, на которые я не знал ответов, и это немного отвлекало от насущного, от предстоящего и, как это ни парадоксально, давало необходимый отдых мозгам. Я шел, забыв об уставшем теле, по асфальтовой дорожке к калитке в заборчике, окружавшем детский садик, и шел я быстро.

Это неправда, что хромые не способны быстро ходить. Да, согласен, вид спешащего хромого вызывает сочувствие – переваливается человек с боку на бок, словно утка, вот-вот, кажется, упадет. Однако лучшее проявление сочувствия – не обращать внимания на нестандартного человека. Пока я жил на базе, пока, ха, сватался к госпоже Секретарше, я находился в центре внимания и легко морочил головы с любопытными глазами. Я вчерашний сам установил себе предел скоростей пешего перемещения, который выдержал даже во время подземного конвоирования, рискуя суставами рук, но я сегодняшний разрешил себе переключить скорости. Я шел быстро, неожиданно быстро для людей, знавших меня калекой и привыкших к моим, во многом преувеличенным мною же, недостаткам. Конечно, я не тот, каким был два, нет, еще всего лишь полтора года тому назад. Причем в буквальном смысле “не тот” – ампутированная правая кисть, левая нога короче правой, – однако от всей души желаю друзьям стать когда-нибудь столь же опасными, как я сейчас, и, следовательно, столь же защищенными от невзгод, от крутых поворотов судьбы, от стайки бритых наголо, жаждущих крови волчат, в конце концов...

Открыв калитку, я вышел за территорию детского садика. Передо мной неухоженный газон, за ним что-то типа футбольно-баскетбольной площадки, за ней гаражи-ракушки и громада жилого дома-корабля, вставшего на вечный прикол где-то в середине семидесятых годов прошлого века. Похромал к дому, втиснулся между ракушек и столкнулся нос к носу с оскалившимся ротвейлером. Хвала Будде, собачка была на поводке, который моментально натянулся. Симпатичная хозяйка-полуночница прикрикнула на собаку, я благодарно вздохнул.

Возле дома светло, светят фонари, иду, как по сцене, в свете прожекторов, невольно сдерживаю шаг, чтобы уменьшить амплитуду колебаний своей специфической походки. Правую культю прячу в кармане пиджака, целлофановый пакет бьет по коленке и шуршит при каждом шаге, стараюсь уменьшить амплитуду отмашки левой рукой.

Ночь, а тепло. В чиновничью среду меня внедряли весьма оперативно, меж тем успела наступить календарная осень, но лишь календарная, не более того, самая настоящая летняя ночь сегодня, ласковая и томная.

Сворачиваю за угол дома-корабля, вижу домишки-поплавки, улочку с уютными тополями, читаю табличку на блочном боку дома с его номером и названием милой улочки. Знакомое название... Ага! Вспомнил – по соседству жил давным-давно мой институтский дружок. Я где-то между станциями метро “Академическая” и “Профсоюзная”. Ежели идти все время прямо и если повезет пройти дворами, то есть шанс минуток этак через десять очутиться на улице Профсоюзной, на популярной транспортной артерии.

На Профсоюзной очутился ровно через двенадцать минут. Несмотря на поздний час, здесь оживленно, и пешеходы попадаются, и машины гудят моторами. Подошел к обочине, голосую. Новенький “Опель” проезжает мимо, на меня ноль внимания, старуха “Ауди” притормаживает, но, рассмотрев голосующего, презрительно фыркает выхлопной трубой и уносится вдаль, сбавляет скорость, тормозит рядом болотного цвета “Волга”.

– Тебе куда? – Из салона выглядывает мужик одних примерно со мною лет.

– На Алтуфьевское шоссе, домой меня подбросишь? – и называю первый пришедший в голову адрес.

– Далеко.

– Триста рублей.

– Садись.

– Спасибо. – Обегаю капот, дергаю за ручку переднюю левую дверцу, сажусь в кресло рядом с водительским. – Спасибо, командир.

– За что? Абы ваши башли, хоть до Владика довезу.

– До Владивостока не треба, гони на Алтуфьевское. На, держи башли.

– Не фальшивые?

– Шутишь?

– Шучу. Через центр поеде... Мать твою!.. Нет, ты видел?!. Сколько же свиней на дороге! Ты видел? Я выруливаю, а свинья на “японке” прет, и хоть бы хны! Чуть не “поцеловались”, видел? Напокупали свиньи “помойки” иностранные и гоняют, мать их...

Водила оказался разговорчивым, и это меня несказанно порадовало. Контакт с водилой я установил легко и непринужденно. Большинство владельцев автомашин модели “Волга” фанаты самой престижной советской тачки, названной в честь самой русской из всех мировых рек. Я похвалил его “Волгу” – как летит твоя ласточка, офигенно плавно, и мотор не стучит, и в салоне простор, – потом похвалил “Волги” вообще – не хуже “мерса”, ежели брать в расчет цену, в смысле соотношения цены и качества, – после поругал иномарки и заработал кредит доверия. Большинство фанатов “волжанок” большую часть свободного времени посвящают любимой машине, предпринимая героические усилия по ее непростому обслуживанию, и, как следствие, редко смотрят телевизор, а книжек да газет вообще не читают, слушают “Авторадио” и медленно тупеют. А чем может похвастаться туповатый люмпен? Только физиологией. Водку за рулем пить нельзя, зато с обочины можно подобрать симпатичную женщину. Разговор о машинах плавно перешел на тему интима, водила начал травить соответствующие байки о собственной любвеобильности, я слушал, поддакивал, а когда он выдохся, смело взял слово:

– Я, гляди, калека. Вишь, клешню в позапрошлом году оттяпали. Еще нога хромает, заметил? Первая группа инвалидности у меня. А знаешь, на что я живу? Ты не поверишь! Меня инвалидом баба сделала, на ее деньги и живу! Я дорогу переходил на зеленый, а она на джипе перла на красный и меня шарахнула при свидетелях. От суда она откупилась, богатая сучка, как папа Алсу, мне бабок до фига отвалила и квартиру мне вторую купила на “Динамо”...

– Так чего ж ты на Алтуфьевское пилишь?

– Ты не перебивай, ты слушай! Я вторую-то хату сдаю, за полштуки зеленых в месяц, прикинь? Дык мало этого, она ж еще в меня влюбилась...

– Кто? Богатая, которая тебя сбила?

– Ну! Я ж говорю – ты не поверишь! Реально втюрилась. Я ж сейчас от нее еду. Драл ее со вчера, прикинь? Она ж мне, кроме отступного и квартиры, на каждое свидание еще денег дает, прикинь? Она...

– Братан, а ты ваще женатый?

– Ну! Моя-то про то, что я с той бабы до сих пор доход имею, не знает ни фига, понял? Каждый раз, как трахаться еду, своей втюхиваю чего-нибудь. Своей втюхал вчера, типа, к корешам знакомым в Коньково еду, на тамошний вещевой рынок, знаешь? У меня ж два пацана, одному пять, другому шестнадцать. Своей сказал, типа, шмотки на рынок хорошие завезли для детей и подростков, дешевые, но как фирменные, и еду, типа, к знакомым торгашам шмотье пацанам брать без наценки, а опосля пивка сходим треснем. Моя поверила, отпустила, и тут бац – облом! Я ж реально собирался потрахаться по-быстрому – и на рынок, правда. У меня, честно, знакомые в Конькове торгуют, а представляешь, не получилось! Завис у бабы... В смысле – на бабе, хы! Сейчас домой приеду, прям ума не хватает, чего своей врать. Друг! Ты, часом, не в курсе, где-нибудь в Москве можно купить шможи для пацанчика пяти лет и оболтуса шестнадцати, а? Может, какие магазины работают? Сделали бы крюк, я б оплатил тебе, а?

– Таких ночных магазинов не знаю...

– Блин! Во непруха. Не хочу, понимаешь, скандала я, понима...

– Погодь! Не дергайся! Слушай, чего говорю: таких магазинов не знаю, но... – “Волга” притормозила, прижалась к обочине, встала. Водила облокотился на руль, повернулся ко мне: – Но как же ты без примерки собираешься вещи пацанам брать?

Он задал правильный вопрос, однако на этот каверзный вопросик я ответил заранее, пришлось напомнить:

– Я ж говорил жене, типа, по пивку с корешами из Конькова придется треснуть, типа, проставить корешам за продажу без наценок. Отмазка железная – не потащу же я мальцов в пивную, правда? А реальная примерка... Моя все равно дома сидит, подошьет, если что, подкоротит... Чего мы встали-то?

– В общем так, гони еще четыре сотни, и едем в одно ценное место, где тебя отоварят всем, чем надо, в лучшем виде, идет?

– В магазин? Ты ж говорил, что не знаешь таких ночных.

– Есть одно ценное место, лучше всякого магазина и дешевле рынка. Гони семь сотен на круг, не прогадаешь.

Дабы не выходить из образа, я поудивлялся минуты две, поторговался с минуту и согласился уплатить требуемую мзду. “Волга” круто развернулась и помчалась обратно к Академической. Лишь когда проезжали мимо памятника Хо Ши Мину, довольный сделкой водитель раскололся, объяснил, куда конкретно едем к общаге, где обитают в большинстве своем без всякой прописки и регистрации улыбчивые индусы, каковые в дневное время промышляют мелкой торговлей с рук в переходах близ отдаленных станций метро.

– Приехали, братила! Щас “морду” с магнитолы сниму, и пойдем тебя отоваривать.

– А нас пустят ночью в общагу?

– Без проблем! Пакетик свой закинь на задок, если у тебя там нет ничего ценного.

– В пакете фигня всякая. Пошли...

– Чего ты хромой, а без палки ходишь?

– Палка баб пугает, они другие “палки” любят.

– Хы-гы-гы... Точно! И чем больше “палок” им кинешь, тем больше они их любят, хы-гы-гы...

Отоварился я на славу. И не мечтал так славно отовариться, честное слово. Купил маленький джинсовый комбинезончик, детскую бейсболку, сапожки, выбрал джинсы, курточку и бейсболку побольше, приобрел объемистый баул с плохо прорисованным трилистником “адидас” на боку, но с надежным ремнем через плечо, а также женскую сумочку, набор дешевой косметики и маникюрный набор. Ковылял с полным покупок баулом и радовался шумно:

– Ну, друг, спасибо! Еще и жене подарки притащу, и ваще обойдется без разборок! Дотащусь до дома и в койку. За часик до Алтуфьевского шоссе доедем?

– Быстрее домчимся... Э, братила! Ты своей сказал, что пивком нагрузишься?

– Ну.

– От тебя пахнуть должно.

– Блин!.. Эй, не беги так, я все же хромой, не поспеваю... Про пиво, правда, не подумал я. Тормознешь дорогой у ларька, да? Водки возьму пару пузырей и пивком отравлюсь для запаха.

– А водка тебе зачем?

– Так это, я разве не говорил? Мы ж вместе с тестем живем, вдруг старый проснется и гундосить начнет. А я ему по пузырю в каждую руку.

– Закладывает тестюшка?

– Ну. А не проснется, сам тяпну рюмашку перед сном, вторым пузырем с утра родственника поправлю. Все ништяк, друг! Спасибо тебе.

– Да ладно, я ж не так, я ж за бабки.

– Все равно – спасибо. Ты даже представить себе не можешь, как мне помог, правда...

Я попрощался с люмпеном за рулем “Волги” возле совершенно незнакомого мне дома на Алтуфьевском. Непосредственно к дому, где, согласно придуманной мною наспех легенде, проживает бабник-инвалид с тремя извилинами, машина не подъезжала, остановилась по моей просьбе на обочине шоссе.

– Напрямки через газон быстрее, чем меж помоек петлять, бывай, друг.

Я поправил лямку на плече, пристроил баул, в который запихнул еще и пакет с адской машиной, поудобнее у бедра и поковылял к чужому дому.

К шоссе, к Алтуфьевскому, я вернулся через десять минут, дал время фанату “Волги” укатить подальше. Вернулся и поймал другую тачку, на сей раз “Жигули” шестой модели. Поймал и поехал к другому шоссе, к подмосковному.

Водитель “Жигулей” оказался тоже примерно моего возраста и тоже разговорчивый, что на этот раз меня ничуть не обрадовало, ибо отпала надобность искать человека, который поможет купить необходимое. Кстати, мне исключительно повезло купить все сразу и быстро, я-то думал, что придется менять частных извозчиков одного за другим, пока попадется ушлый пройдоха, способный достать все и всегда, или хотя бы шофер, у которого спит дома маленький мальчик, переросший некоторое количество детской одежды, а потом автовладелец, готовый продать секонд-хенд пацана-подростка. Между прочим, женскую сумочку и косметику я вообще и не мечтал купить. Повезло.

Трепаться с водителем “Жигулей” было лень, однако пришлось. И пришлось немало постараться, дабы правая рука все время оставалась в кармане, и это выглядело естественно – “светить” культю, то есть “особую примету”, лишний раз не стоило. Я держал несуществующую кисть в кармане и лениво беседовал с болтуном за баранкой о литературе. Владелец “шестерки” происходил из обнищавшей в результате реформ технической интеллигенции и, как и многие техноинтеллигенты, баловался на досуге чтением фантастики.

– Нет, вы не правы, – в который уж раз горячился “фантаст”, – нет, вы опять не правы! И Лукьяненко ваш, и ваш Прошкин в подметки не годятся братьям Стругацким!

– Помилуйте, с чего это вдруг они “мои”? Я назвал наобум фамилии молодых авторов и... И, будьте любезны, затормозите вон там. Видите, деревушка? У околицы остановитесь, будьте так добры. Пройдусь, пожалуй, немного, воздухом подышу. Здесь, за городом, воздух прямо-таки дивный, чудо, что за воздух. Однако как быстро за разговорами мы с вами приехали, жаль, доспорить не успели.

– Простите мое любопытство, но все же я спрошу: что, простите, понадобилось вам, человеку интеллигентному и образованному, да этом шоссе, где поселились нувориши, жлобы и воры?

– Ах-ха-ха... Не выйдет из вас, товарищ дорогой, Шерлока Холмса! Вы не внимательны – я же прошу остановиться не возле коттеджного поселка, а на околице чудом уцелевшей деревеньки, так? Приятель у меня тут живет-тужит, между прочим, как и мы с вами, “из бывших”. Вас новые времена столкнули на “большую дорогу” зарабатывать частным извозом, меня жизнь выкинула из конструкторского бюро, из-за кульмана в кресло приемщика фотоателье, а мой здешний приятель вообще безработный. Везу вот ему стопку книг и водку. Будем сегодня ночью с ним выпивать, смотреть на звезды да песенки Визбора мурлыкать.

Зря я помянул всуе Визбора, образованный извозчик еще с четверть часа не давал выйти из остановившейся машины, вспоминал слеты студенческой песни и корил Лешу с Гошей, сиречь Васильева и Иващенко, которые, по его мнению, променяли поэтику бардовской песни на коммерческую псевдопоэзию мюзикла “Норд-Ост”... Мда, тяжело общаться с замшелой интеллигенцией, право слово тяжело...

Наконец удалось попрощаться с читателем фантастики и обожателем бардовской песни, я не спеша топал по околице деревеньки и думал о том, что мне нынешней ночью повезло уже дважды... Нет, даже трижды – разжился вещичками, и оба шофера меня не узнали. Конечно, я старался остаться неузнанным, менял стиль поведения, речь, мимику, однако по телевидению мою руку и все остальное должны были показывать еще вчера во всех новостях, и это самое “все остальное”, особенно хромота, весьма запоминающееся. Повезло, что водила “Волги” предпочитает заглядывать под юбки или под капот, а владелец “Жигулей”, – в книгу, повезло, что оба не принадлежат к породе телеманов, очень повезло.

Тесные ботинки топтали грунт дорожки, протянувшейся параллельно асфальту шоссе. Луна светила в правый глаз, левый глаз то и дело слепили двоеточия фар, брехали вслед деревенские псы и суки из-за покосившихся плетней, я шел мимо деревни, обходил ее по краю и боялся. Я боялся собственного везения, будто древний язычник. Они, язычники, верили, мол, ежели случилось нечто хорошее, то обязательно должно произойти и что-то плохое. Обязательно должен появиться минус, дабы уравнять плюс...

О черт! Я споткнулся. Едва, блин, сумку не уронил. Черт их знает, моих похитителей, как они сварганили адскую машину, вдруг грохнул бы сейчас сумку и взорвался, вот посмеялись бы языческие боги. А впрочем, я не верю ни в языческих богов, ни в богов вообще. Я верю Будде, принцу Шакьямуни. Не в Будду, а именно Будде. Он не назвал себя богом, не обещал лучшей жизни и умер, отравившись грибами, поэтому я ему и верю...

Деревня осталась позади, далее изумрудное в свете луны поле, а еще дальше лес на обочине шоссе. Иду не спеша к лесу, дышу, воздух и правда здесь дивный, особенно по сравнению с затхлостью подземелья. И звезды видно, а в Москве ни фига, столичное небо бедное на звезды, в Москве “звездами” почему-то называют расфуфыренных дамочек и педерастического склада дядечек.

Дошел до леса. Жидковат лесок, но есть где спрятаться. Во-о-он там, к примеру, за кустиком затаюсь, и с дороги меня не заметят, а мне дорогу, то есть трассу, будет видно замечательно.

Затаился. Сел за кустиками, под деревом, подложив под задницу гнилую корягу, расслабился, замер. Я умею сидеть абсолютно неподвижно, будто скульптура. Снова в голову полезли мысли о везении – уселся в засаду на обочине, можно сказать, “правительственной трассы”, и никому до меня нет дела. Никто не помешал занять позицию, идеальную для снайпера. И ничто бы не помешало установить заминированный плакат с похабным текстом, только захоти. А впрочем, в данном конкретном случае везение ни при чем, в данной ситуации на моей стороне извечное российское разгильдяйство. Подишь ты, те, кому поручено присматривать за трассой, кемарят сейчас в удобных креслах патрульных машин, или пиво пьют, или... Да ну их на фиг! Пусть спят, пьют, пусть делают чего хотят вместо того, что положено, мне думать еще и о них, только башку забивать...

Нет хуже – ждать и догонять. От себя добавлю – и убегать не здорово. Но все же хуже всего ждать. Я сидел в состоянии полусна, неподвижный, словно статуя уважаемому мною Будде, и ждал рассвета. Каждый день на рассвете денщик Герасимов везет по этому шоссе в город хозяина Арсения Игоревича. Мне известны марка генеральской машины, ее цвет и номера. Сознание почти уснуло, тело расслабилось и отдыхает, но глаза мри открыты, обзор дороги отличный, и, когда рассветет, когда покажется вдалеке искомая автомашина, в голове щелкнет воображаемый тумблер, и я начну действовать. Я похож на киборга в режиме ожидания и подзарядки аккумуляторов. Лишь одна, лишь следящая система активизирована, остальные ждут условного щелчка не существующего в реалиях тумблера. На мгновение мозг киборга нарушил заданный режим – мозг вспомнил модный роман, который читала Клара, а я проглядел по диагонали. Роман назывался “Смерть Ахиллеса”, и сочинил его грузин с труднопроизносимой фамилией. Вспомнилось, как в самом начале романа автор заявляет, дескать, его супергерой по имени Эраст, только что вернувшийся с Японских островов, изучал, мол, “науку японских ниндзя” и утверждает, что главное в сей дисциплине “наука неподвижности”. Помню, как герой Эраст забрался на карниз жилого дома и превратился, цитата: “в камень, воду, траву, растворился в ландшафте”. Цитату помню наизусть и помню, как я недоумевал, скользя глазами по строчкам – разве на фасаде дома, на оконном карнизе растет трава и наличествует вода?

Воспоминания заставили улыбнуться. Улыбка быстро растаяла, и в сознании восстановился прежний режим ожидания.

Время спрессовалось и бежало быстрее обычного, мое субъективное время, конечно. Глаза фиксировали дорогу, в мозгу потухли огоньки мыслей, и вдруг в подкорке полыхнуло мощное пламя! А ежели я ошибся?! Что, если сегодняшнюю ночь генерал Арсений Игоревич и его, образно говоря, правая мускулистая рука Герасимов провели в каком-нибудь оперативном штабе? О да!

Таковое более чем возможно! Ведь вчера меня, то есть приманку, похитили! Опять же, образно говоря, вчера враг заглотил живца, и, следовательно, надо ожидать поклевки. Ожидает дальнейшего развития событий их генеральское благородие в загородной резиденции, похрапывая на батистовых простынях, или бдит над картой Москвы, глуша сон кофе? Вот бы знать, а? Выказывает Арсений Игоревич рвение или демонстрирует нарочитое спокойствие, мол, все идет по плану и нечего ломать установленный жизненный график, на фиг портить здоровье авралами?.. Помнится, приехав на мои смотрины, Арсений Игоревич, наплевав на срочность и архиважность, позволил себе и рыбалку, и в баньке расслабиться... Нет! Нет, бесполезно гадать. Сделаю-ка я вот что покараулю генеральскую машину до, скажем, 9-00, ну а ежели она не появится, то... Солнце еще далеко-далеко за горизонтом, луна, царица ночи, еще царствует в небе, и есть время придумать и продумать резервную схему оперативных мероприятий на тот случай, коли не суждено перехватить их благородие по дороге в столицу. Полусон отменяется, для мозговых извилин появилась работа.

Резервную схему действий я продумывал вплоть до семи тридцати, в семь тридцать одну мои раздумья оказались бесполезными – глаза различили в сумраке, в уплотняющемся с каждой минутой автомобильном потоке подозрительную машину. Сначала я узнал силуэт и цвет, потом, прищурившись, идентифицировал номерной знак. И стартовал.

Статуя ожила, превратилась в хромого спринтера. Сумку я подхватил здоровой рукой бережно, но все равно в ней звякнули и чуть не разбились водочные бутылки. Рука, заканчивающаяся культей, раздвигала кусты, но, один черт, ветки хлестали по лицу. Продрался боком сквозь кусты, часто-часто перебирая ногами, и замахал калечной рукой, “особой приметой”, над головой, побежал к обочине, хромая отчаянно.

Не обратить на меня внимания было трудно – не каждый день по краю престижного шоссе переваливается с боку на бок однорукий инвалид-бегун. Какая-то иномарка бибикнула, какая-то выключила фары. Генеральское авто шло во втором ряду, и, разумеется, Герасимов за рулем меня тоже приметил. Интересующий меня автомобиль подмигнул соседям, перестроился, хотел было тормознуть рядышком, однако ему пришлось-таки проехать лишних метров двадцать, прежде чем он сумел выскользнуть из общего транспортного потока. Я побежал к остановившейся машине, приоткрылась задняя левая дверца, выглянула из салона внушительная форменная фуражка, лицо под фуражкой выглянуть не успело, я уже был рядом, дернул дверцу, выдохнул:

– Подвиньтесь, генерал, – я бесцеремонно полез в салон, сдвигая Арсения Игоревича с самого безопасного места за водительским креслом. Мимоходом отметил: Герасимов одет в гражданское, а генерал в форме, это я еще раньше заметил. И то и другое, и светское одеяние денщика, и форменное хозяина меня радует. Как надо одеты, отлично! Как мне надо. Опять повезло, спасибо, мадам Судьба.

– Ступин, ты? – Генерал, естественно, недоумевал.

– Я! Я сейчас... Уф-ф, запыхался... Сейчас все объясню!

В голосе моем истеричные нотки, я тяжело дышу, раскраснелся, глаза отчаянно моргают, на лице неглубокая свежая царапина, которую заработал, продираясь сквозь кусты, и вдобавок я вполне естественно морщусь, ибо проклятые ботинки мало приспособлены для бега. Мое состояние предполагает некоторую бесцеремонность и даже некоторую хамоватость. Мое внезапное, необъяснимое появление интригует, порождает бурю в мозгах. Ни генерал, ни его холуй не отслеживают моих якобы случайных и излишне суетливых телодвижений. Секунда – всего секунда! – и я уже в машине, и нас уже не видно сквозь затемненные стекла, дверца за мной закрылась, генерал еще отползает, освобождает мне место, сумка уже стоит на свободном переднем сиденье, я еще не сел, но уже вцепился левой рукой в рукоятку пистолета сзади за поясом и уже согнул в локте правую руку, навсегда лишенную кулака.

– Сту...

Последний слог моей фамилии, моей настоящей фамилии, застрял у генерала в горле вместе с порцией воздуха, необходимой для его озвучания. Одновременно с опусканием задницы на мякоть автомобильного диванчика я ударил Арсения Игоревича левым локтем в солнечное сплетение и нацелил ствол в затылок Герасимову.

– Спокойно, – это я Герасимову. Только что я был суетлив и весь из себя взбаламучен, секунда – и я расслаблен, я удобно сижу возле скорчившегося его превосходительства, я главенствую в ситуации, отдаю приказы ровным, уверенным голосом без всяких интонаций. – Спокойно, Герасимов. Тебе “смотрит” в затылок “стечкин”, твой генерал жив, но власть поменялась. Отныне я твой командир. Подумай и ответь: что я теряю, спустив курок? Три секунды на размышление. Раз, два...