Текст книги "Три легенды"

Автор книги: Михаил Кликин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Да, наверное. Я очень давно не был в этих краях. Вижу, многое изменилось.

– Сколько продлится эта буря, как думаешь?

– Дня два, не меньше.

– Проклятье! Неужели все два дня будет сыпать этот треклятый град?

– Может и перестанет на время, но, пока небо полностью не очистится, наружу выходить не стоит.

– Ты хочешь сказать, что мы застряли в этой дыре на целых два дня?

– Может намного дольше.

– Проклятье! Ты слышишь, Дирт?

– Слышу, – угрюмо отозвался Послушник.

Лигхт обошел небольшую комнатушку по периметру. Осмотрел грубый массивный стол, неказистую скамью рядом. Попробовал прочность полок, наколоченных вдоль стен. Присел возле очага, сунул руку в давным-давно остывшую золу, поворошил холодные угли. Ткнул ногой груду наполовину сгнивших дров. Буркнул:

– Старье!

– Лучше бы вы ничего не нашли, – хмыкнул Паурм. – До ближайшей деревни полтора дня пути.

Лигхт закончил осмотр убежища, остановился возле лошадей. Задумчиво глянул на пленника. Что-то происходило в его душе, что-то связанное с этим жалким человеком, с этим вором, но что именно, Лигхт пока понять не мог. Он прислушался к себе, к своим мыслям, к своим ощущениям… Что-то мешало, что-то…

– Что? – встревоженно спросил Паурм, не зная, как истолковать пристальный оценивающий взгляд Прирожденного.

– Ты украл наши деньги, – сказал Лигхт.

– Ну вот, опять!

– Мои деньги. Его деньги… – Наставник показал на своего ученика, который, не теряя времени даром и не дожидаясь напоминаний, чистил лошадей. – Деньги Прирожденных… Но мало того, что ты нас обворовал, так вдобавок ты хотел нас обмануть. Оставить в дураках. Ты насмехался над нами, – Лигхт говорил ровно, обращаясь скорее к себе, нежели к пленнику. Обрисовывая сложившуюся ситуацию, оценивая…

– Я спас вам жизни, – напомнил Паурм.

– Да. Возможно. Но преступление все равно совершено. И ты должен быть наказан.

– Я думал, что искупил свою вину.

– Искупление? – усмехнулся Лигхт. – Что это такое? Ты вор и вором останешься… – Он не понимал, зачем ведет этот бесполезный разговор, зачем спорит с пленником, с собой. Что мешает ему прямо сейчас выхватить меч, взмахнуть коротко… И выбросить мертвое тело в беснующуюся непогоду…

– Учитель, – позвал Дирт.

– Что?

– Может разжечь огонь? Все чуть потеплей станет. И поедим горячее.

– Давай, – рассеянно разрешил Наставник.

Что-то мешало взяться за меч и наказать преступника…

И вдруг его осенило – он увидел в этом грязном страннике личность. Привык к нему, притерпелся… Стал воспринимать его как… как равного, что-ли… Не совсем, конечно, но все же… в чем-то…

Лигхт разозлился на себя, на свои нелепые мысли. И еще больше он разозлился на человека, что связанный сидел возле стены, на этого насмехающегося вора, на это ничтожество… Лигхт стиснул зубы, выдернул меч из ножен.

– Эй! – Паурм вздрогнул. – Какая муха тебя укусила?

– Молчи!

– А наш договор? Вы обещали меня выслушать!

Лигхт поднял меч.

– Эй! Три дня торчать здесь! Вы же с ума сойдете от скуки! А я бы мог развлечь вас своим рассказом! Уж поверьте, рассказывать я умею!..

Лигхт сделал шаг.

– Господин, не убивайте меня! Вы же обещали! Выслушайте! Прошу вас!

Лигхт занес меч над головой.

– Нет, господин! Пожалуйста! Прошу! Отсрочку! Маленькую отсрочку!..

– Учитель! – позвал Дирт.

– Что!? – Лигхт резко обернулся к ученику.

– Я не против выслушать его. В конце-концов, если его история будет навевать скуку… – он показал на рукоять своего меча, криво усмехнулся. – Мы найдем, чем себя позабавить.

– Никакой скуки! – пообщал Паурм. Крупные капли пота выступили на его челе, в глазах метался ужас загнанного в угол зверя. – Обещаю!

– Почему мы должны слушать тебя? – спросил Лигхт, опустив клинок.

– Три дня! Всего три дня! Моей жизни!

– Если ты что-то задумал…

– Нет-нет! Это всего лишь рассказ! Просто звуки, слова, фразы!..

– Ты вор! И ты умрешь!.. – Лигхт секунду подумал. Убрал меч. Сказал: – Но не сейчас.

Паурм обмяк, словно разом обессилел, прикрыл глаза и тихо выдохнул:

– Спасибо, господин… спасибо…

Град колотил по крыше, выплясывал задорную гулкую чечетку. Стылые сквозняки гуляли по тесной комнатушке, стонали в щелях. Фыркали лошади в дальнем углу, лениво обмахивали бока хвостами, переступали копытами. Сухо потрескивал очаг, выплевывая на мокрый деревянный пол горячие искры.

Лигхт и Дирт сидели возле огня, неторопливо ужинали. Связанный Паурм привалился к стене возле запертой двери и голодными глазами следил, как Прирожденные опустошают миски. Он замерз, он был голоден, тело его затекло… Но он был жив…

Паурм размышлял. Он взвешивал свои шансы.

Три легенды. Три истории.

Всего лишь слова. Фразы.

Сможет ли он заинтересовать Прирожденных? Сумеет ли их убедить?

Он хотел жить.

Паурм чувствовал, что старший способен поддаться… А вот младший… он слишком молчалив. И есть в нем что-то жуткое, дикое. Эта жажда крови, желание причинить боль другому… Паурм вспомнил нож возле своих глаз и содрогнулся. Младший опасен! Но он Послушник, ученик. Он во всем подчиняется старшему, Наставнику. А значит…

Значит шансы есть.

Надо только верно подобрать слова, выстроить фразы.

Это так просто.

Надо угадать…

А это так сложно…

С чего начать?

Чем закончить?..

Старший слаб. У него сильное тело, острый меч. Он привык убивать. Он – Прирожденный. Но глубоко-глубоко в его глазах прячется неуверенность. Паурм встречал таких людей. Людей, которых можно убедить в том, что черное – это белое, а белое – черное. Главное – подобрать слова, угадать…

Старший слаб.

А младший подчиняется слабости…

Паурм усмехнулся.

Все же он надеялся выжить…

Закончив трапезу, Лигхт поднялся, потянулся. Вслушался в звуки бъющейся снаружи бури, коснулся рукой содрогающейся под порывами ветра стены, поднял голову, посмотрел на подтекающий потолок. Подошел к крохотному оконцу, затянутому какой-то прочной мутной пленкой, возможно бычьим мочевым пузырем или чем-то подобным, попытался рассмотреть, что творится на улице. Естественно, ничего не разобрал. Пробормотал:

– Темно.

Дирт бросил в огонь последнее полено. Сказал:

– Дров больше нет.

– Что? – повернулся к нему Лигхт.

– Дрова кончились.

– А… Вон, на стенах полок сколько. Чем не дрова? Сдирай, ломай, подбрасывай.

– Да и стол-то нам особенно не нужен.

– Верно…

Они помолчали, слушая беснующуюся непогоду. Потом Лигхт спросил:

– Овес у нас остался?

– Самая малость.

– Тогда побереги. Лошадей покормишь утром.

– У нас отруби есть. И хлеба еще много.

– Если мы действительно застряли здесь надолго, то и хлеб не пропадет…

В избушке было темно, только возле открытого очага метались по полу, по стенам алые всполохи, освещали сидящего Дирта, румянили ему лицо.

– Может мне дадите какую-нибудь корочку пожевать? – попросил из тени практически невидимый Паурм.

– Боишься умереть от голода? – усмехнулся Лигхт.

– Мертвецам еда ни к чему, – хмыкнул Дирт.

– А ты попробуй, укради у нас корочку. Мы можем даже отвернуться ненадоло.

Прирожденные рассмеялись.

– Ладно, – посерьезнев, сказал Лигхт. – Еду надо зарабатывать. Рассказывай обещанную историю. Самое время – делать уже нечего, а спать, вроде бы, рано.

– А я бы прямо сейчас прилег, – Дирт демонстративно зевнул.

– Рано! – отрезал Наставник. – Учись бороться со своими желаниями… Эй, как там тебя? Паурм, начинай рассказ! Надеюсь, мне не придется жалеть, что я подарил тебе несколько дополнительных часов жизни.

– У меня во рту пересохло, – негромко сказал пленник.

– Дирт, влей ему в глотку немного воды.

– Чаю?

– Обойдется. Сырой воды.

Дирт неохотно поднялся, поставил немытую плошку под падающие с потолка капли. Усмехнулся:

– Вода самая что ни на есть свежая.

Когда миска наполовину наполнилась, он поднес ее к губам Паурма. Сказал с издевкой:

– Можешь попытаться вылизать ее, там на стенках остался жир, заодно и поешь. Надеюсь, язык у тебя достаточно длинный.

Паурм прикусил край миски, вытянул губы трубочкой, шумно всосал воду, сглотнул.

– Напился? – спросил Лигхт.

– Нет.

– Не тяни время! Начинай! А если рассказ нам понравиться, то получишь еще воды. И, кто знает, может и кусок хлеба впридачу.

– Тюремная трапеза, – хохотнул Дирт, возвращаясь к очагу. – Ты же сейчас узник.

– Вместе сидим, – тихо и угрюмо заметил пленник. На его слова не обратили внимания, а, быть может, просто не услышали.

– Начинай! – вновь приказал Лигхт.

– Хорошо… – Паурм откашлялся, прохрипелся, сплюнул на пол мокроту. – Присаживайтесь поудобней. История длинная.

– Вот это дело, – сказал Лигхт, пододвигаясь поближе к огню. – Не люблю коротких историй.

Паурм подождал, пока Прирожденные устороятся. Прикрыл глаза. Выдержал паузу.

– Ну? – поторопил Лигхт.

И Паурм заговорил:

– Бывает – большая серая птица сядет ночью на крышу дома, рассмеется, словно человек, рявкнет медведем, пролает собакой. Разбудит хозяина, и он откроет глаза, глянет на жену рядом, торопливо прошепчет молитву…

Бывает – изъеденная луна заглянет в окно, осветит беременную женщину, побелит ей лицо, выседит волосы. Серебряное холодное свечение заползет украдкой в горло, выстудит утробу…

Бывает – злой человек глянет искоса дурным глазом, плюнет на тень, придавит ногой…

И тогда рождается мальчик, глаза которого искрятся позолотой. Мальчик, на руках у которого нет ногтей.

Сын не своих родителей.

Прирожденный воин…

Воином он родится. Воином он является с самого первого дня жизни. И в этом нет его заслуги.

А бывают другие. Те, кто воинами становятся.

И среди них бывают те, кто воинами остаются навсегда…

Паурм забыл кто он, где он. Медленно, нараспев вел он свой рассказ. Слегка раскачивался в такт словам. И в голосе его слышалось множество голосов.

Прирожденные внимательно слушали.

Легенда первая: Деды

1

Шесть домов стояли на холме. Шесть бревенчатых изб. Они походили друг на друга, как братья-близнецы. При рождении, сразу после постройки, они вообще были неотличимы друг от друга, ведь ставила их одна плотницкая артель, строила просто, без затей, единым махом всю деревню, всю под одну гребенку. И потому вышли дома как две капли воды похожими друг на друга и снаружи и внутри. Но годы меняют близнецов. Плотники ушли, в дома заселились люди и стали жить, меняя облик своих жилищ, пристраивая сарайчики, перекрывая крыши, украшая резными наличниками окна. Внешний вид домов менялся, но срубы все равно выдавали, что все они – близнецы-братья.

Время шло. Люди уезжали, умирали, менялись поколения, а дома все стояли и потихоньку старели. Чернели бревна, понемногу перекашивались стены; снег, ветер и дождь, то попеременно, то все вместе обдирали дранку с крыш. Но бригада плотников знала свое дело, и прочные срубы по-прежнему были крепки.

Шесть изб стояли на холме. Хотя нет, их было больше. Целая деревня. Небольшое сельцо. Но только эти шесть были жилыми. Остальные давно заросли бурьяном и крапивой, их двери пустили корни в землю, стропила сгнили, крыши провалились, в оконных проемах и печных трубах ночами завывал ветер, и казалось, что это сам дом плачет, брошенный и ненужный. Забытый. Одинокий.

Страшно было ветреными ночами в плачущей деревне непривычным людям.

Впрочем, давно уже не появлялся здесь посторонний человек.

Только шесть домов не плакали ночью. Они стояли тесно на самой вершине холма. Стояли кружком, обступив со всех сторон еще один маленький, поросший мхом покосившийся сруб – вросший в землю колодец со скрипучим воротом.

Внизу, под холмом, текла небольшая речушка. И от нее тянулась вверх по пологому склону трещина оврага. Тянулась к деревне, к домам, каждый год ширясь и удлиняясь, осыпаясь песком, подползая все ближе и ближе. Вон уже самая крайняя изба рухнула вниз, раскатилась на бревна, и не плачет больше под порывами ветра. Сколько еще потребуется времени, чтоб и остальные осели туда же? На дно. Под песок…

А с другой стороны холма наступал на деревню лес. Густая поросль молодых березок уже захватила старые заброшенные огороды. Пройдут годы, и на этом месте вырастет светлая роща, а потом она забуреломиться, помрачнеет, опутается лианами хмеля, порастет колючим кустарником и жгучей лесной крапивой, высокой, дремучей…

Лес или река, кто быстрей доберется до деревни? Увидит ли это кто-нибудь?

2

Дварф колол дрова.

Он был широкоплеч и приземист, кряжист. Но, прежде всего, он был стар. Старость оставила ему силу, но забрала нечто другое – Дварф был слегка не в себе.

Топор не был приспособлен для колки дров. Когда-то, давным-давно, именно с этим топором Дварф ходил в боевые походы. Плоское лезвие, раньше острое и отшлифованное до зеркального блеска, теперь помутнело, исщербилось от непривычной крестьянской работы, потеряло былую бритвенную остроту, но Дварфа это обстоятельство нисколько не смущало – при известном терпении и сноровке, топор вполне годился для того, чтобы раскалывать на ровные поленья звонкие березовые, вязкие осиновые и смолистые еловые чурбаки.

Старый Дварф подтаскивал очередной отпиленный пенек, торопливо смахивал пот с морщинистого лба, тщательно примерялся, высматривая трещинки и сучки, затем широко размахивался, гукал, выдыхая, и ударял топором точно в нацеленное место. Слишком тонкое лезвие постоянно застревало в древесине, но Дварф, поплевав на ладони, ловко выдирал его, перехватывал, вновь примерялся и наносил очередной удар. Ему нравилось эта работа.

Он был силен, несмотря на свои годы. Несмотря на то, что тонкая пергаментная кожа складками висела на натянутых веревках мышц, что лицо его, изъеденное морщинами, походило на печеное яблоко, а по ночам болели суставы, и кости стали хрупкими и ломкими.

Дварф – так прозвали его в деревне. Настоящего его имени не знал никто, похоже, и он сам давно забыл свое имя. Старики поговаривали, что в жилах этого широкоплечего маленького коротконогого человека есть примесь гномьей крови. Впрочем, возможно, что это все досужие вымыслы. Разве кто-нибудь когда-либо встречался с гномами?..

На низенькое, в три ступеньки крыльцо вышла из дома Би – немолодая полная женщина в балахонистом, глухо запахнутом халате.

– Хватит, Дварф, – сказала она, вытирая руки о подол. – Уже достаточно. Спасибо тебе.

Он остановился, отставил топор в сторону, оперся на длинную ручку.

– Да?

– Да. Хватит. Спасибо.

– Хорошо. Но тут еще много.

– Давай в следующий раз.

– Хорошо. Я прийду еще. Ты позови. И, пожалуйста, не давай больше никому колоть. Меня зови. Ладно?

– Конечно, Дварф. Обязательно позову. Может заглянешь, чаю выпьешь?

– Нет, Би, спасибо. Я вечером приду. Как обычно. Со всеми.

– Приходи. Обязательно приходи.

Пронзительно заскрипел воротом колодец. Дварф обернулся.

Возле колодца стоял полуголый Кречет и доставал из глубины сруба тяжелое мокрое ведро. Поставив ведро на землю, он приветливо кивнул соседям и громко поздоровался:

– Привет, Дварф.

– Доброе утро.

– Привет, Би! – крикнул Кречет женщине. – Никак Дварф все дрова у тебя переколол?

– Точно, – Би улыбнулась. Дварф тоже расплылся в широкой улыбке. – Придешь сегодня?

– А как же! Чтобы я да не пришел к любимой женщине!

– Ну, тебя! – Би отмахнулась. – Старичье!

– Старичье, может и старичье, да хозяйство-то – ничье! – Кречет захохотал, похабно подмигнул Би, наполнил колодезной водой оба ведра, с трудом поднял их, расплескав чуть ли не половину, и пошел к своему дому – высокий, худой, жилистый; проплешина на затылке отсвечивает утренним солнцем.

Улыбающаяся Би ушла в избу.

Запыхавшийся Дварф нагнал Кречета, просительно дернул его за штанину:

– Слышь, Кречет. Давай я тебе дрова порублю.

– Ты же у меня три дня назад все расколол. Забыл что-ли? Вон поленница стоит. Только вчера сложил.

– Да? – удивился Дварф. – А может у тебя еще есть?

– Нет у меня. Ты лучше к Урсу подойди. У него точно неколотые дрова есть.

– Да? – переспросил Дварф.

– Говорю тебе! Ты думаешь, что это он каждый день в лес бегает? Не иначе, как за дровами.

Дварф встал на месте, опустив топор и задумался. Голова его, с гривой нечесаных черных волос, чуть тронутых сединой, слегка подергивалась.

Кречет подошел к своему дому, кряхтя, поднялся на крыльцо и исчез за дверью. Дварф все стоял и о чем-то напряженно размышлял, все слушал непослушные неясные мысли, пытался выстроить их, упорядочить…

Урс бегом возвращался в деревню. Тяжелый двуручный меч в ножнах колотил его по бедру. Пот заливал глаза. Судорожно сжималось пересохшее горло. Стучало, металось в груди обезумевшее сердце. Рядом с Урсом, у его ног, бежал большой лохматый пес.

Они возвращались с тренировки.

Каждое утро, когда все старики еще спали, а красное набухшее солнце только-только выглядывало сонно из-за горизонта, и туман стелился по земле, засеивая траву росой, Урс выбегал из дома, окатывался возле колодца холодной водой, припасенной загодя со вчерашнего вечера – ни к чему будить соседей в такую рань визгливым скрипом ворота – и бежал в лес, на тренировку. Заслышав хозяина, выползал из-под крыльца пес Берт – умное, добродушное существо и несся вслед за ним, останавливаясь возле знакомых кустиков, углов и деревьев и привычно задирая заднюю лапу.

Урс не верил в свою старость. Он не мог представить себя дряхлой развалюхой. Древней руиной. Стариком. Не мог!.. Но он был им. Все они – жители полузаброшенного умирающего селения – были стариками, и сама деревня тоже была старухой, и потому и жили они здесь, старея все вместе, наблюдая друг за другом, за деревней, за брошенными домами, за подползающим оврагом, за подступающим лесом, наблюдая и ожидая: кто? Кто будет первым? Кто уйдет, опередив остальных? Чей дом опустеет? Кто не выйдет утром на крыльцо, и баньши, осиротевшие духи дома, которых никто никогда не видел, завоют, завопят, запричитают в ветреную погоду. Кто? Когда?.. Все старики, так или иначе, чаще или реже, задумывались об этом. Разве только ослабевший разумом Дварф жил словно ребенок, не мучая себя подобными вопросами, не задумываясь о времени, о старости, о скором конце. И еще Урс. Опытный воин. Он не мог позволить себе быть стариком. Всю свою жизнь он боролся и побеждал, так неужели он проиграет эту битву? Битву со временем, с самим собой, со старостью. Битву за жизнь. Свое последнее сражение… Вот почему он каждое утро начинал с изнуряющей гимнастики, вот почему он не забросил на пыльный чердак свой меч. Раньше у него было много врагов. Теперь остался только один. Враг номер один. И от него не убежать, не спрятаться. Враг этот всюду – смотрит на тебя из медной отшлифованной тарелки зеркала, заглядывает глазами стареющих друзей, иссушает их лица, незаметно пожирает плоть. И преждевременная усталость в мышцах – это тоже он. И ослабевающая память. И замедленная реакция. И боль… Все это он, но своего имени у него нет, только это слово, это прозвище – его прозвище – старость.

И это ты сам…

У подножья холма его встретил Дварф:

– Привет, Урс! – издалека крикнул он и радостно замахал рукой.

– Привет, – Урс добежал до соседа и остановившись, стал покачивать головой из стороны в сторону, хрустя шейными позвонками, разминая бугры мышц.

– А где дрова? – спросил Дварф, обшарив взглядом мускулистую фигуру Урса и внимательно оглядев собаку.

– Какие дрова? У дома, конечно.

– А ты из леса ничего не принес?

– Нет. А что я должен был принести?

– Дрова. Мне Кречет сказал… У дома, говоришь? А! Слушай, Урс, давай я тебе их поколю.

– Так я их еще неделю назад все расколол.

– Да? – Дварф явно расстроился. – А больше нет?

– Больше нет. Куда мне больше? На зиму хватит.

– А я поколоть хотел. Люблю колоть! Ты любишь колоть, Урс?

– Да, – Урс кивнул. – Ну, ладно, сосед. Некогда мне. – Он хлопнул Дварфа по плечу и побежал вверх по склону, к избам, к колодцу с холодной водой.

Дварф проводил его взглядом, затем обернулся на лес, откуда выбежал Урс, о чем-то задумался, глядя на деревья. Потом улыбнулся по-детски и стал неторопливо подниматься к деревне, волоча за собой топор, словно плуг.

Вигор проснулся оттого, что кто-то плескался у колодца, громко фыркая и отдуваясь. «Урс», – определил Вигор и перевернулся на бок, поглубже зарывшись в подушку.

Он еще долго лежал под одеялом в некоем полусонном оцепенении, слушая звяканье цепи, стук душки ведра, плеск воды и звучное фырканье соседа под окнами. Потом Урс ушел, и воцарилась тишина. Только просительно и негромко мычала корова у Би на подворье, да время от времени хрипло кукарекал петух.

Вигор вроде бы не спал, но проснуться окончательно все никак не мог. Под одеялом было тепло, уютно. Даже суставы почти не болели. И отсутствующая рука, убаюканная постельным теплом, перестала зудеть. Вигор знал, что стоит только ему подняться, опустить ноги на пол, как тотчас маленькие буравчики вгрызутся в плечо, в локоть, и вернется привычная боль, незлобивая, какая-то мягкая, домашняя, грызущая скорее для порядка, чтоб не забыли о ней, чтобы берегли, кутали в тепло, нежили…

Вигор решительно откинул одеяло правой рукой – левой не было, только короткая культя торчала багровым обрубком из плеча, – и закряхтев от предчувствия боли, опустил босые ноги на пол. Опершись на спинку кровати, он поднялся, замер на какое-то время, медленно раскачиваясь и приходя в себя, хлопая слепыми спросонья глазами, двигая седыми зарослями бровей, морщиня лоб. Странная фигура – худой до болезненности, однорукий, восково-бледный. Массивный лысый череп на тонкой соломинке шеи, оттопыренные уши, мочки которых, отягощенные большими металлическими кольцами, почти достают до плеч…

Наконец Вигор окончательно очнулся и прозрел.

– Эх! – сказал он громко и притопнул ногой. Все-таки, несмотря ни на что, ему нравилось жить.

В деревне только Би держала скотину. Корова, коза, дюжина куриц во главе с петухом – вот и все хозяйство. Но у остальных и того не было. Только небольшие полудикие огороды и еще садик с десятком сохнущих одичалых яблонь у Кречета за домом. Сидеть бы всей деревне на одних овощах, если бы не Би. Молоко, сыр, яички, а по-праздникам и курятинка разнообразили меню деревенских дедов, а уж они всегда чем могли помогали Би. Дров из леса привезти, поколоть, воды наносить, огород вскопать – всегда пожалуйста…

Би вышла на крыльцо, неся в руке ведро с пойлом. Подошла к массивным воротам двора, поставила ведро на землю, убрала подпирающую ворота палку, с усилием потянула за железное кольцо. Неохотно разошлись тяжелые створки, отворились со скрипом. Брызнули из темноты двора на свободу куры, разбежались по изумрудной траве, принялись царапать почву ногами, выискивая, выклевывая не то насекомых, не то какие-то корешки. Конечно, надо бы было их раньше выпустить, едва только солнце встало, но пришел этим утром Дварф с топором, взялся колоть дрова, и Би как-то забыла открыть двор, проветрить его, выпустить томящихся птиц.

Она бросила курам горсть овса, и сразу заквохтал петух, подзывая несушек к зерну, делая вид, что и сам клюет, кружа на месте, тряся бородой, шаркая крыльями по земле.

Би вошла в загон к корове, подставила к ее морде ведро с пойлом. Корова, пуская пузыри, выпила густую жидкость и длинным языком стала собирать со дна ведра комья вареного картофеля и разбухшего зерна. Вылизав все до крошки, она глянула на хозяйку черными грустными глазами и просительно потянулась к ней.

– Ну-ну! Не дури! – сказала Би, ладонью отстраняя мокрую морду.

Би сходила в дом и принесла ведро под молоко. Сунув корове подсоленую хлебную горбушку, она ласково похлопала животное по мослистой спине, и присев на корточки, принялась за дойку. Зазвенели, забились белые струйки, пахнуло парным молоком.

– Поздно доишь, – сказали за ее спиной. Не оборачиваясь, Би по голосу узнала гостя.

– Доброе утро, колдун, – бросила она через плечо, не прекращая работы.

– Какой я тебе колдун? Сколько раз говорил, а ты все заладила – колдун, колдун, – Вигор вышел из-за ее спины, встал возле коровы, опершись на свою длинную клюку. – Безрукий колдун, все равно, что безногий путешественник. Звала бы меня по имени, как все. А то придумала тоже – колдун…

– Не идет тебе твое имя. Вигор. Нет. Не подходит. Колдун ты. Хоть и без руки.

– Тьфу, баба! – раздраженно сплюнул на земляной пол старик. Недовольно колыхнулись кольца в ушах. – Как с тобой говорить!

– Не серчай, ладно. Так уж я. Шучу.

– Шучу, – проскрипел Вигор, передразнивая женщину. Он еще раз плюнул на пол, ткнул посохом в землю. Постоял немного, наблюдая, как из кулаков Би брызжут в ведро тонкие струйки молока и спросил:

– Ланс не выходил? Не видела?

– Нет, а что?

– Вчера вечером его не было? У тебя? Не было. Как в обед ушел, так и не показывался. Верно ведь? Надо бы дойти к нему. Как бы чего… – Вигор не закончил фразу, но Би все отлично поняла.

– Сейчас, сейчас. Закончу только. А сам то что? Боишься?

– Скажешь тоже! – оскорбился Вигор. – Да я! Ну… Так… Боязно, конечно. Немного… Не по себе, если там… что…

– Ладно, сейчас иду… Уйди, ради бога, не стой над душой.

– Может помочь чего?

– Да что ты поможешь? Сам наверное не намного Ланса младше, а все в помощники набиваешься.

Вигор ухмыльнулся:

– Младше! Скажешь тоже! Я тут самый старый. А Ланса я годов на тридцать постарше буду.

– Ладно тебе, – рассмеялась Би. – Столько не живут!

– Что я, вру по-твоему? – возмутился Вигор.

– Иди уж!

– А-а! Баба! – старик еще раз колупнул землю посохом и, покачивая головой, ушел на улицу.

Би закончила доить корову, вытерла о фартук руки и поднялась, с трудом распрямив затекшую спину.

– Ей, Вигор! – крикнула она. – Не ушел еще? Молоко помоги донести!

Ей никто не ответил.

– Не слышишь, что ли?! – она наклонилась, взялась было за ведро, но тут увидела что-то в молоке, склонилась еще ниже, разглядывая и громко выругалась:

– Колдун чертов! Как есть колдун, чтоб тебя разорвало!

В молоке плавали комья. Оно скисло за считанные минуты.

Дом Ланса располагался в непосредственной близости от оврага. Каждой весной, когда талые воды сбегали с вершины холма к реке, размывая землю, осыпающаяся песком трещина подбиралась все ближе и ближе к этой избе. Именно к этому дому. И жители деревни видели в этом некий знак. Ланс, старый мастер-копейщик, служивший еще в войске Императора, видевший самого Прирожденного Повелителя, участвовавший в трех Великих Битвах, дряхлел на глазах, угасал. И тянущееся щупальце оврага словно знало это, будто ждало того момента, когда опустеет изба, чтобы наконец заползти под нее, подкопаться, обрушить оставшееся без хозяина, без защитника строение. Похоронить…

Би постучала в дверь. Постучала для приличия, поскольку знала, что Ланс глуховат, и если даже все с ним нормально, если сидит он дома и смотрит в окно, или перебирает свои старые вещи, все равно ее не услышит и не откликнется на стук. Она оглянулась на Вигора и спросила:

– Зайдешь?

– Нет. Я здесь постою. Ты иди, если что – крикни. Я подожду.

– Ладно.

Би толкнула дверь. В сенях было пусто. Лишь старое копье стояло в углу. Древко его потрескалось, наконечник заржавел. Теперь Ланс использовал свое оружие только в качестве дверного засова. Впрочем, запирать входную дверь он давно уже перестал. Кого ему было боятся в этом глухом месте, в этой деревне, где, кроме него, живут всего-то пять человек, четыре деда и пожилая женщина? Все свои…

Би нашла Ланса в комнате. Старик лежал на кровати, укрывшись серым, засаленным по краям одеялом. Седые волосы его разметались на грязной подушке. В комнате кисло пахло.

Би подошла к кровати, осторожно коснулась лежащего. Ланс открыл глаза и немигающим взглядом уставился на нее. Женщина вздрогнула. На какое-то мгновение ей показалось, что старик мертв, и распахнувшиеся глаза его тоже мертвы. Но Би сразу взяла себя в руки и строго сказала:

– Что ж ты спишь столько! Мы уж волноваться стали. И грязь у тебя какая! Прибрать бы надо.

– Чего? – Ланс высвободил из-под одеяла тонкую, в пигментных пятнах руку и приложил ковшик ладони к уху. – Чего говоришь?

– Вставай! – громко скомандывала она. – Хватит спать!

– Сейчас, сейчас, – Ланс закивал головой, но из-под одеяла не вылез. Он заерзал по кровати, чуть приподнялся на локте, слепо вглядываясь в Би, словно натужно пытаясь что-то вспомнить… И наконец произнес:

– Би! – сказал так, словно обрадовался, что нашел все-таки в закоулках памяти образ женщины, стоящей перед ним, узнал ее, вспомнил имя. – Би! – повторил он. – Что случилось?

– Да ничего. Просто ты уже сутки не показываешься из дому.

– Да? – удивился Ланс. – А я сплю вот.

– Ты ел?

– Ел, ел, – он закивал головой. – У тебя ел. Помнишь?

– Так это же давно было. Наверное проголодался?

– Нет. Есть не хочу. Поспать еще…

– Вставай. Тебе надо поесть. А я уберу у тебя. Белье постираю.

– Чего? – переспросил Ланс и улыбнулся, извиняясь за свою глухоту.

– Вставай! – приказала Би. – Я сейчас вернусь, – она вышла, чтобы не смущать старика, чтобы дать ему время вылезти из-под одеяла и одеться.

Вигор, опершись на свой неизменный посох, стоял возле крыльца и разговаривал с только что подошедшим Кречетом.

– Ну, что там? – спросили деды одновременно.

– Сейчас встанет, – ответила Би. – Все время спал, даже не ел. – Она покачала головой, вздохнула.

Кречет и Вигор переглянулись.

– Сдает старик, – негромко произнес Кречет.

– Посмотрю я на тебя в его годы, – сказала Би.

– Я столько не проживу.

– Куда ты денешься?..

– Да. Куда я денусь, – вздохнув, признал Кречет. – Но уж лучше…

– Что вы тут его жалеете? – вмешался Вигор. – Расплакались! Он еще крепкий старикан, выползет сейчас на крыльцо, воздуха свежего вздохнет, взбодрится, а вечером еще и под юбку к тебе полезет…

– Тьфу! Вам дедам всем на погост давно пора, а вы все об одном…

– Правду говорю, – продолжал Вигор. – Ланс еще тот. Притворяется он. И глухим притворяется и немощным. Плохо ли ему так? Работать не надо – ты же ему и есть приготовишь, и постираешь, и уберешь. Он еще нас всех переживет здесь. Вот я – годов на сорок его постарше буду. А еще хоть куда. Только руки нет. Что я без руки могу?..

– Ладно, – прервал его Кречет, – пойдем поглядим, как он там.

Все втроем они поднялись на крыльцо и вошли в избу.