Текст книги "Звездная Ева
(сборник)"

Автор книги: Михаил Фоменко

Lolo. Омоложенная Клара
(Красная сказочка)

«В Москве над Кларой Цеткиной произведена операция омоложения».

(Из газет).

 
Коммунистка Донна Клара
Для всемирного пожара —
Чтоб культуру сжечь дотла —
Потрудилась, как могла.
Но пришла злодейка-старость,
Ослабела в сердце ярость.
Одряхлевшая мадам,
Потерявши счет годам,
Заговариваться стала:
То в защиту капитала,
То о том, что нэп нелеп,
А Россия – мрачный склеп…
 

* * *

 
В заседаньи Коминтерна
Гришка молвил: «Дело скверно;
Пан Дзержинский, наш орел,
В сумасшедший дом побрел;
Рыков – русская стихия, —
Допивается до змия,
Троцкий скоро в третий раз
Будет послан на Кавказ;
Коллонтай – в тоске тяжелой
От проблемы однополой…
Даже Цеткина сама
Нынче спятила с ума».
 

* * *

 
Сталин крикнул: «Верно! Браво!
Пригласите Наркомздрава:
Он подумает чуть-чуть —
И пропишет что-нибудь…»
Тут, не делая промашки,
Попросили у Семашки
Без задержки, в ту же ночь
Горю красному помочь.
И Семашко башковитый,
Окружен врачебной свитой,
Наловивши обезьян,
Причинивши им изъян,
Приступил: «Начнемте с Клары,
У нее все ткани стары:
Ей для красных пропаганд
Не хватает свежих гланд».
 

* * *

 
Все свершил Семашкин гений.
Ночь прошла без осложнений.
Гланды Кларе по нутру,
Встала Клара поутру,
Молода, стройна, красива,
Жизнерадостна, игрива,
В глазках искорки горят
И надежду всем дарят.
Нацепила брошь и кольца,
Ущипнула комсомольца
И стремительным прыжком
Поскакала в Совнарком.
Посылая всем улыбки,
Изогнула стан свой гибкий
И вскочила на карниз,
И глядит оттуда вниз.
А внизу сидит Семашко.
Клара вскрикнула: «Милашка!
Я полна огня и сил,
Ты мне юность возвратил».
Поглядела вниз лукаво
На Семашку, Наркомздрава,
И, забыв свой слабый пол,
Ловко вспрыгнула на стол.
Изорвала все бумажки.
И в объятия Семашки
Жадно бросилась, запев
Эротический напев.
Тут смутились все наркомы:
«Что за странные приемы?»
И, покуда не остыл
Обезьяний Кларин пыл, —
Посадить решили в клетку
Слишком пылкую кокетку…
И с букетом красных роз
К ней приставлен Наркомпрос.
 

* * *

 
Виновата ли старуха,
Что случилась с вей проруха,
Или новый препарат
Дал нежданный результат, —
Это дело уж не наше.
Но старушка стала краше
Всех советских обезьян.
Наркомпрос, от страсти пьян,
В честь безумно-знойной дамы
Сочинил две новых драмы.
Перед клеткою народ
В восхищении орет.
Все хотят омолодиться,
Сладкой жизнью насладиться…
Ну, а клетка не страшна:
В красной клетке вся страна.
 

Елка в недалеком будущем

А. Куприн. Последний из буржуев

Наступили тридцатые годы XX столетия. Великая перманентная революция все еще продолжалась. Русский буржуазиат приближался к полному вымиранию, побуждаемый к этому голодом, неумеренными расстрелами, а также массовыми перекочевками буржуев на советские пастбища. Живой, неподдельный буржуй стал такой же редкостью, как некогда беловежский зубр. Исчезновение этой ценной породы не шутя встревожило дальновидные государственные умы. Были изданы соответствующие декреты и приняты решительные меры.

Сначала постановили: считать смерть каждого буржуя, хотя и самую естественную, как гнусный саботаж и наглую контрреволюцию, отвечать за которую должны как заложники его ближайшие родственники, подлежащие за попустительство и подстрекательство немедленному расстрелу. Но потом «цик» вовремя спохватился и остановил это распоряжение. Тогда строжайше был воспрещен переход из буржуазного состояния в совдеповское. Буржуев предложили рассматривать как национальную собственность, порученную общественному попечению и присмотру подобно тому, как публичные сады в Европе.

Однако буржуи упорно продолжали свой черный саботаж, потому что умереть тогда было гораздо легче, чем выкурить папироску.

Скоро их числилось наперечет десять, потом пять, три, два, и наконец остался во всей Советской России всего лишь один бессемейный и вдовый буржуй Степан Нилыч Рыбкин, житель Малой Загвоздки близ Гатчины, бывший владелец зеленной и курятной лавки.

Именно к его-то покосившему деревянному, в три окошка, но собственному домишке с мезонином подкатил 24 декабря 1935 года щегольской «Рено», из которого вышли два красных комиссара с серьезными выражениями на умных красных лицах. Не торопясь, учтиво поднялись они на крыльцо, разделись и вошли в крошечную гостиную. Их встретил хозяин, пожилой, но еще свежий мужчина с почтенной лысиной и с проседью в окладистой бороде.

– Прошу садиться. Чем могу служить?

Комиссары сели и оглянулись вокруг: икона, освещенная зеленоватым огоньком лампады, тюлевые занавески на окнах, герань на подоконнике, клетка от канарейки, вязаная скатерть на столе, граммофонная труба…

– Б-буржуйствуете? – слегка заикаясь, любезно осведомился первый комиссар с приятной улыбкой.

– Да так себе… помаленьку… Только, должен признаться, надоело мне это… Живешь таким отщепенцем… Хочу подать прошение о переводе в советские… в какой-нибудь коммунальный склад или магазин… А не примут – так нам и умереть недолго. Дело дешевое.

Второй комиссар, бывший актер, испуганно замахал на него руками:

– Что вы, что вы, батенька! Вы, голубь, этим не шутите. Я женщина нервная. Нет, вкуснячка, нет, такой пакости вы нам, надеюсь, не учините.

– А вот возьму и учиню. Какая моя теперь жизнь? Самая пустяковая. Можно сказать, как у прицельного зайца. Была у нас здесь раньше под Гатчиной большая ружейная охота. Очень много господ из Петербурга наезжало, и с течением времени всю дичь перебили как есть. Остался наконец всего один заяц. Старый, опытный. Фунтов пять в нем, пожалуй, заячьей дроби № 3 засело, а все бегал. Удачливый какой-то был заяц. Так охотники под конец положили уговор: зайца этого не убивать, а стрелять мимо. Для прицела, значит, и для волнения.

Съедутся они, бывало, в воскресенье, разбредутся по кустам и палят целый день в зайца. А он знай себе шмыгает между ними по полю. Так осмелел, подлец, что иной раз сядет против стрелка на задние лапки, а передними мордочку трет. А тот в шагах десяти, патрон за патроном…

– В-вы это к ч-ч-чему же?

– К тому, что и моя жизнь на манер этого зайца выходит. Жаловаться не могу, живу без обиды. Однако трудно мне. Как только революционный день какой, в июле там, или, примерно, в октябре, или опять-таки в день рождения Карла Радека, в именины Стеклова – обязательно к нам в Загвоздку тьма-тьмущая народу. Не только из Петербурга – из Москвы приезжают. Запрудят все улицы. Ни проезду, ни проходу. Круглые сутки толпятся у меня под окнами и орут: «Смерть буржуазии! Да здравствует диктатура пролетариата!» Речи говорят с моего крыльца… Каждый раз все одно и то же… Скучно… А то из револьверов начнут стрелять. Целую ночь палят. Индо голова от трескотни вспухнет. Я, конечно, знаю, что палят мимо, в воздух. Но, однако, в день бракосочетания писателя Ясинского все-таки стекло на чердаке продырявили.

– Ук-кажите нам этого прохвоста. Мы его с-самого про-ды-ды-дырявим.

– А ну его, дурака… Не стоит. Но, вообще говоря, это буржуйное ремесло мне, товарищи, надоело. Не желаю я больше. Не могу. Не хочу. Примите меня куда-нибудь. Прошу вас покорнейше. Покорнейше вас прошу. Хоть в чрезвычайку, что ли…

– Да ведь, роднуша, какие теперь чрезвычайки? Там, дорогуля, никакой нет работы. Дуют весь день в очко и читают Ната Пинкертона, а упражняются только на деревянных манекенах, чтобы злобность не потерять. Оставайтесь, миловида, оставайтесь у нас по-прежнему в буржуях. Мы ли вас не холим? Мы ли вас не лелеем? Хотите, мы вам домик поуютнее присмотрим? В Стрельне… можно и в красном Питере… Желаете, ангел, – даже и с прислугой можно…

– Нет уж, куда нам, – угрюмо бурчит Рыбкин.

– Авто-то-то-томобиль?

– Не надо.

– Может быть, вы, прелестненочек, пайком недовольны?

– Жаловаться не моту. Провизией доволен. На днях индейку прислали, икры фунт, окорочок, красного вина три бутылки… А все не то… Не играет сердце… Тоскую…

– А что, товарищ, не жениться ли вам? Для расп-п-ло-ду? А?

– А и взаправду, голуба! Это мысль! Хотите, женим? Не бойтесь, не по-совдеповски – как прежде, по-церковному. Попа вам выпишем из-за границы… настоящего. Дадим ему охранную грамоту туда и обратно… Хотите, жизненочек?.. А? Мигом спроворим. Не успеете оглянуться… Ну, конечно, не без маленькой враждебной демонстрации… Пошутим немного, помитингуем… Ведь не привыкать стать, вкуснячка?..

Рыбкин отвернулся к окну и устало махнул рукой:

– Оставьте… бросьте… Скучно все это… Надоело… Да и вообще, оставили бы вы меня в покое. Ну зачем я вам?

Комиссары, вероятно уже в сотый раз, стали объяснять ему всю важность его службы при перманентной революции. Во-первых, необходим же пролетарским массам живой объект для очередного излияния священного народного гнева. Во-вторых, классовая борьба, в которой обретешь ты право свое… Где же мы найдем этот враждебный класс, если последний буржуй сбежит или сдастся и бороться будет больше не с кем? Что, наконец, скажут о России международные товарищи? Что подумают иностранные корреспонденты? Нет, товарищ Рыбкин, оставайтесь на вашем славном посту. Не губите дела революции… Актер говорил так убедительно, что даже слезы заструились по его жирной, бритой щеке…

Степан Нилыч лениво подпер ладонью голову, покачал ею и вздохнул:

– Ладно уж… Не плачь… Жалко мне тебя. Послужу еще с годик, а там увижу. Ведь это я так только – раскис сегодня немного… Сидел тут один и раздумывал… Вот, думаю, прежде у людей елка была… детишки… свечей много… золото сусальное блестит… бусы качаются… смолой пахнет… И так грустновато мне стало… Ну, ничего… Обойдется…

Товарищи комиссары переглянулись и тотчас же стали прощаться. Казалось, одна и та же мысль промелькнула одновременно в умах обоих. В передней они крепко пожимали руку хозяина. За дверями на улице стояли в синих снежных сумерках фиолетовые деревья.

Проводив гостей, Степан Нилыч сходил по привычке на то место, где раньше была церковь. Постоял там минут двадцать. Пробовал вспомнить рождественские ирмосы, но не мог… Память заржавела. Потом зашел к куму, коммунальному сапожнику, посидел у него часа полтора. Заглянул в какие-то брошюрки, валявшиеся на окне, но наткнулся на знакомые, опротивевшие слова о гибели буржуазного строя и бросил. Обоим хотелось поговорить о прежнем, тогдашнем, но за стеной жил ЧК и был, на несчастье, дома.

Когда Рыбкин подходил к своему дому, то еще издали его поразил необыкновенно яркий свет, лившийся из окон на снег в палисаднике и на голые черные деревья. Посередине комнаты стояла небольшая елка, вся сиявшая маленькими теплыми огоньками. Золотые и серебряные украшения весело поблескивали. Тут висели, подрагивая и чуть раскачиваясь, миниатюрные гильотинки, изящные модели виселиц, топоры и плахи, серпы и молоты и другие революционные игрушки и эмблемы. Одна свечка слегка подкоптила еловую хвою, и так приятно пахло дымком.

– В борьбе обретешь ты право свое, – пролепетал Рыбкин и заплакал.

Заплакал от горя и умиления.

Декабрь 1919 г.

Примечания

Н. Наядин (Прохожий). Неизвестные племена

Иллюстрированная Россия (Париж). 1926. № 16 (49).

А. Росселевич. Наши на Луне

Иллюстрированная Россия (Париж). 1926. № 39 (72).

А. М. Росселевич (1902–1977) – деятель кадетского движения. Учился в кадетских корпусах в Хабаровске, Петербурге и Одессе, в 1920 г. с некоторыми кадетами последнего проделал поход к румынской границе. Закончил Русский кадетский корпус в Сараево, учился в Белградском и Лувенском университетах, позднее жил в Брюсселе, с 1958 г. – в Нью-Йорке.

Обитаем ли Марс?

Иллюстрированная Россия (Париж). 1928. № д (146).

МАД (М. А. Дризо, 1887–1953) – художник-карикатурист. Сын одесского врача. В 1908-18 гг. выступал как карикатурист в одесских газетах. В 1919 г. эмигрировал в Константинополь, откуда перебрался в Берлин. Публиковался в многочисленных русских эмигрантских газетах и журналах, франц. газетах, как иллюстратор оформил кн. В. Жаботинского, С. Черного. В июле 1942 г. был арестован оккупантами за ранее опубликованные карикатуры на Гитлера и других нацистских вождей. Был чудом освобожден в мае 1943, позднее скрывался, жил с женой по поддельным документам. После Второй мировой войны входил в Союз русских писателей в Париже и сотрудничал во французской прессе.

А. Куприн. Последний буржуй

Иллюстрированная Россия (Париж). 1927. № 52 (137).

«Последний буржуй» представляет собой расширенную версию фельетона «Последний из буржуев», написанного в декабре 1919 г. и опубликованного в газ. Новая русская жизнь и альм. Родная земля (Нью-Йорк, 1921). Данный фельетон приведен нами в приложении.

А. Куприн. Заклятие

Иллюстрированная Россия (Париж). 1927. № 39 (124).

А. Куприн. Серебряный волк

Публикуется по: Возрождение (Париж), 1931, № 2045, 7 января. Впервые: Одесские новости. 1901, № 5230, 4 марта, под заг. «Оборотень (Полесская легенда)».

К. Коровин. Болота

Рассказ художника и писателя К. А. Коровина (1861–1939) был впервые напечатан в газ. Возрождение (Париж), 1934, № 3378, 2 сентября.

Тэффи. О привидениях

Рассказ Тэффи (Н. А. Бучинской, 1872–1952) публикуется по: Сегодня (Рига), 1924, № 294, 25 декабря.

Тэффи. Фрау Фиш

Сегодня (Рига), 1922, № 294, 31 декабря.

И. Лукаш. Страх

Возрождение (Париж), 1933, № 2784,15 января.

И. С. Лукаш (1892–1940) – прозаик, поэт, драматург, критик, художник-иллюстратор. Родился в семье швейцара и натурщика петербургской Академии художеств. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Дебютировал как поэт-эгофутурист (сб. Цветы ядовитые, 1910). В период Гражданской войны воевал в Добровольческой армии, печатался в газ. Юг России, Голос Таврии. В эмиграции с 1920 г., жил в Турции, Болгарии, Чехии, с 1922 г. в Берлине, с 1927 г. в Париже. Широко публиковался в периодике, выпустил в эмиграции ряд сборников рассказов и очерков, несколько исторических романов.

И. Лукаш. Черт

Возрождение (Париж), 1931, № 2045, 7 января.

И. Лукаш. Мерхенгейм

Возрождение (Париж), 1929, № 1315, 7 января.

Н. Рощин. Луна над Страсбургом

Возрождение (Париж), 1937, № 4061, 16 января и № 4062, 23 января. В данной публ. главка II ошибочно названа «Горе маленького утенка».

Н. А. Рощин (Федоров, 1895–1956) – прозаик. В 1916 г. поступил в школу прапорщиков, был произведен в офицеры. Участник Первой мировой войны, в феврале-июне 1918 г. был в немецком плену. Участник Гражданской войны, был тяжело ранен в 1919 г. и вместе с госпиталем эвакуирован в Югославию. Учился на философском факультете Загребского университета; в 1924 г. переехал в Париж, работал на вагоноремонтном заводе. С 1925 – лит. сотрудник газ. Возрождение. Широко публиковался в эмигрантской периодике от Парижа до Харбина. В годы Второй мировой войны участвовал в Сопротивлении, был награжден орденом Почетного легиона. В 1946 г. получил советский паспорт и вернулся в СССР, выступал с рассказами и очерками, однако не смог опубликовать свое главное произведение – Парижский дневник. Автор ряда сб. рассказов, романа Белая сирень (1937).

И. Голенищев-Кутузов. Мария

Возрождение (Париж), 1932, № 2505, 1 апреля.

И. Н. Голенищев-Кутузов (1904–1969) – поэт, переводчик, филолог. В эмиграции с 1920 г. Выпускник Белградского университета (романская филология и югославская лит-pa). В 1929-34 гг. жил в Париже, учился в Высшей школе исторических и филологических наук, выступал в русской периодике как поэт, эссеист, критик. С мая 1934 г. – приват-доцент Белградского и Загребского университетов. Во время Второй мировой войны – участник антифашистского движения, узник концлагеря «Баница» (1941–1944), с 1944 г. партизан и боец Народно-освободительной армии. В 1946 г. получил советское гражданство. В 1949 г. в связи с советско-югославским кризисом был арестован, провел четыре года в тюрьме. В 1954-55 гг. – профессор Будапештского университета, с 1955 г. в СССР, профессор МГУ (1956-58), член редколлегии серии «Литературные памятники». Автор трудов по Данте, литературе Ренессанса и др.

И. Голенищев-Кутузов. Звездная Ева

Возрождение (Париж), 1932, № 2606, 21 июля.

М. Первухин. Из мира таинственного

Сегодня (Рига), 1924, № 5, 6 января; № 6, 8 января; № 8, 10 января.

М. К. Первухин (1870–1928) – журналист, писатель, переводчик. Уроженец Харькова; был исключен из университета по политическим мотивам, затем из-за туберкулеза в 1899 г. поселился в Ялте. В 1900–1906 гг. редактировал газ. «Крымский курьер». В 1906 г. был выслан из Крыма за оппозиционные настроения, уехал в Германию, через год поселился в Италии. Писал (часто под различными псевдонимами) для многих российских изданий, после 1917 г. – эмигрантских. В числе прочего оставил заметное научно-фантастическое наследие, в том числе ранние романы в жанре «альтернативной истории», а также приключенческие произведения. В конце жизни на почве ярого антибольшевизма запятнал свое имя активной поддержкой итальянского фашизма.

Мечта и действительность

Иллюстрированная Россия (Париж). 1931. № 2 (295).

В. Татаринов. Человек будущего

Возрождение (Париж), 1937, № 4107, 26 ноября.

В. Е. Татаринов (1892–1961) – прозаик, критик, журналист. Учился в Петербурге и в Харьковском университете. Во время Первой мировой войны офицер Инженерно-строительной дружины Западного фронта. Во время Гражданской войны сотрудничал в крымской периодике, заведовал телеграфным отделом Крымского пресс-бюро. В эмиграции с ноября 1920 (Константинополь, затем Берлин). Печатался в берлинской и прибалтийской периодике, входил в литературно-художественное объединение «Веретено». В начале 1930-х переселился в Париж. Писал для газ. Возрождение и Сегодня (Рига), журн. Иллюстрированная Россия. Во время оккупации в Экс-ен-Провансе. После Второй мировой войны примкнул к движению советских патриотов, в 1945-49 гг. руководил просоветской газетой Русские новости. Позднее публиковался в Русской мысли (Париж) и Новом русском слове (Нью-Йорк), французских изданиях.

«Корабль» пустыни

Иллюстрированная Россия (Париж). 1927. № 24 (109).

В. Татаринов. Марсиане на Земле

Возрождение (Париж), 1934, № 3333, 19 июля.

Дон-Аминадо. Омоложение

Сегодня (Рига), 1924, № 167, 27 июля.

Дон-Аминадо (А. П. Шполянский, 1888–1967) – поэт-сатирик, мемуарист. Уроженец Елисаветграда. Изучал юриспруденцию в Одессе и Киеве, затем поселился в Москве, занялся адвокатской и литературной деятельностью. В 1918 г. уехал на юг, публиковался в киевских и одесских газетах. В 1920 г. эмигрировал через Константинополь в Париж, сотрудничал с многочисленными изданиями, став одним из самых известных сатирических поэтов эмиграции. В период нацистской оккупации Франции находился на нелегальном положении. Автор ряда сб. стихов на русском и франц. языках, воспоминаний Поезд на третьем пути (1954) – Civis (С. А. Цивис-Цивинский, 1895–1941) – художник-карикатурист, военный авиатор, участник Первой мировой и Гражданской войн. После революции эмигрировал в Латвию, где приобрел большую популярность, печатался во многих эмигрантских и латышских изданиях. В октябре 1940 был арестован советскими властями по обвинению в шпионаже и антисоветской деятельности, вывезен в Москву и расстрелян.

Lolo. Омоложенная Клара

Возрождение (Париж), 1925, № 144, 24 октября.

Lolo (Л. Г. Мунштейн, 1866/67-1947) – поэт, публицист, драматург, театральный деятель. Выпускник юридического факультета Киевского университета св. Владимира. С середины 1890-х гг. жил в Москве. Редактор журн. Рампа и жизнь (1908–1918). Первая жена – литератор Т. Л. Щепкина-Куперник. Осенью 1918 г. уехал в Киев, затем через Одессу в Константинополь. С 1920 г. жил во Франции (с 1926 г. в Ницце). В эмиграции публиковался в периодике, выпустил сб. стихов Пыль Москвы (1931).

Елка в недалеком будущем

Сегодня (Рига), 1924, № 294, 25 декабря.

А. Куприн. Последний из буржуев

Впервые: Новая русская жизнь (Гельсингфорс), 1919, № 18, 25 декабря.

* * *

Все тексты опубликованы по первоизданиям с исправлением ряда устаревших особенностей орфография и пунктуации и очевидных опечаток. Фрагменты, набранные в оригинале с разрядкой, даны курсивом. В оформлении обложки использована работа Ф. Мазереля.