Текст книги "Звездная Ева
(сборник)"

Автор книги: Михаил Фоменко

III. Приключение доктора философии

Молодой доктор философии так торопился к празднику, что был готов задолго до полуночи. В счастливом волнении он вышел на улицу. На нем был бархатный берет, длинный плащ и шпага под плащом. Мороз усиливался, улицы были пустынны, лишь кое-где светились окна за створками ставен. Снег поскрипывал под ногами, в темном небе сияли звезды.

Доктор подошел к собору. Он любил это великолепное здание, гордость города и всей страны. Больше всего любил он взобраться на самый верх, к колоколам, и смотреть на острые крыши города, тяжелые башни городских стен, кривые улицы, реку и каналы, опоясывающие его, и голубые полоски лесов за полями. Хорошо было смотреть и снизу, высоко вскинув голову, – как весь тяжкий массив собора низвергается, летит в небо бесчисленными своими колоннами, всей своей готической органной стройностью.

Проходя мимо собора, доктор посмотрел вверх. Ему вдруг показалось, что в совершенно чистом небе, над высоким крестом собора, вьется прозрачно-темная туча. Он подивился странному явлению природы, но не обратил на него большого внимания и пошел дальше. Он медленно закружил по ломаным улицам Ткачей, Булочников, Кожевников, Башмачников.

Проходя около городских стен, в открытые ворота, выходящие на площадь Ворона, доктор увидел свет костров и услышал нестройные и громкие крики. Он вышел на площадь и увидел, что весь народ столпился у канала. Протиснувшись вперед, он увидел, как люди отгоняли от берега палками и камнями маленького черного козленка, который уже начинал тонуть. Доктор оттолкнул двух зевак, лег на землю и опустил в воду край плаща. Козленок быстро подплыл к берегу, уцепился за ткань, доктор выхватил его из воды и, взяв на руки, завернул в плащ. Мокрый козленок весь дрожал и черные глаза его блестели от страха и благодарности. Доктор тихо пошел вдоль канала.

– Ах, вот ты где, маленький негодяй! – послышался злобный старческий голос позади доктора.

Он обернулся и увидел седую сгорбленную старуху.

– Что вам угодно, сударыня? – спросил доктор.

– Вот кого мне угодно! – сказала старуха и, вырвав козленка из рук доктора, отвесила ему несколько увесистых шлепков.

– Не бейте его, он упал в воду. Он простудится и заболеет, – сказал доктор.

– Не беспокойтесь, – ответила старуха. – Не знаю, как меня, а уж вас-то он наверно переживет.

Она накинула на шею козленка петлю и повела его на веревке за собой. Козленок жалобно заблеял и в голосе его доктору почудились звуки, похожие на звуки человеческой речи.

– Да замолчишь ли ты, мерзкое животное! – крикнула старуха и ударила козленка ногой.

– Сударыня, вы очень взволнованы и не совсем справедливы. Это от бедности. Я хочу вам дать немного денег.

Старуха злобно оттолкнула руку доктора и сказала:

– Конечно, я бедна. Но раз в году можно говорить правду. Оставьте ваши деньги. Помощь бедным аморальна. Она развращает людей и из хороших работников делает лодырей. Если богатые перестанут помогать бедным, то бедных не будет.

– Не знаю, – сказал доктор, пряча деньги. – Может быть, вы и правы, я об этом еще не думал. Во всяком случае, поверьте, что я не хотел вас обидеть.

– Я не обижена, – более добрым тоном проворчала старуха. – А если вы и в самом деле не брезгуете бедностью, то окажите честь и зайдите в наше скромное жилище.

Она толкнула дверь в глухой и длинной стене, и они вошли во двор заброшенного монастыря. В дальнем конце двора старуха, кряхтя, подняла каменную плиту. Доктор по лестнице спустился в подземелье.

Здесь светила масляная лампа и пылал очаг. Доктор с удовольствием после холода опустился на скамью около большого стола. Старуха пошла к поставцу и вернулась с двумя оловянными стаканами и запыленной глиняной бутылкой. В это время опять заблеял козленок, и опять доктору послышалось что-то близкое к человеческому голосу.

– Отвратительное и беспокойное животное! – закричала старуха, опять дала пинка бедному козленку и крепко привязала его к кольцу около очага. – Если бы из него не выросло со временем настоящего козла, он давно бы уже был на вертеле! – добавила старуха. – С наступающим новым годом, добрый господин!..

Доктор опорожнил свой стакан. Напиток показался ему необыкновенно ароматным и крепким. Он оглядел комнату, и только тут заметил, что ее убранство несколько необычно: по стенам и с потолка висели сухие, туго растянутые лягушачьи шкурки, коровий зуб, разбитый горшок, клок собачьей шерсти, утиная лапа, половина подковы, рыбий скелет, – словом, дрянь, мимо которой и самый жадный человек прошел бы без всякого внимания. Но странно, – доктор удивлялся не этой обстановке, а тому, что она нисколько не показалась ему удивительной. Сознание его странно двоилось, а вместе с тем, ему было очень приятно.

– Это кирш. Очень крепкий кирш, и меня немного разморило с холоду, – подумал доктор.

Хозяйка, между тем, достала со стены огромный деревянный гребень, которым расчесывают овечью шерсть, воткнула его себе в волосы, грациозным движением отнесла его в сторону и коснулась своих натянутых волос. И вдруг послышалась необыкновенно мелодическая музыка.

Старуха запела, и доктор даже зажмурился, – это было почти ангельское пение. Он слышал похожее на него только раз в жизни, в одной из капелл Рима, где пел хор мальчиков. И опять все показалось ему естественным, и потому он нисколько не удивился, когда хозяйка повернула к нему свое лицо. Куда, куда девались этот отвратительный черно-желтый клык, стоявший поперек жабьего рта, этот выпученный глаз и слепая пелена на другом, этот нос, сходящийся с подбородком и образующий с ним страшный клюв хищной птицы, эта желто-грязная отвратительная кожа уродливого лица! Перед ним сидела невиданная красавица. Юные щеки ее пылали, большие синие глаза светились печалью и нежностью, полуоткрытый рот дышал прельстительным холодком жемчужных зубов.

В это время козленок, все время тершийся шеей об угол очага, перетер наконец веревку, тихо скользнул в приоткрытую дверь и выбежал наверх.

IV. Кузнец и чертенок

Кузнец Петер с победно-веселой яростью в последний раз ударил молотком по концу тонкого железного прута. Петер был приятель главного повара у господина бургомистра. Он знал о страсти своего друга к луне и весьма хотел ему помочь. Ворочаясь до полуночи в кровати до того, что вязаный колпак лез ему в рот, Петер выдумывал план такой длинной лестницы, по которой его приятель беспрепятственно мог бы добраться до луны. Все было тщетно, – самый лучший проект, с рычагами и выдвижными стержнями, в лучшем случае довел бы до половины собора. А до луны кузнец считал не меньше ста километров.

Наконец, его осенила мысль простая и гениальная, – построить лестницу из двух частей. Взобравшись на первую, нужно было приставить к ней вторую, а добравшись до верха второй, просто выдернуть из-под нее первую, в свою очередь приставить ее наверх и так, все время выдергивая нижнюю половину, взбираться хоть до седьмого неба.

Кузнец сунул прут в деревянное ведро. Вместе с шипением остывающего железа послышалось легкое и почтительное покашливанье. Кузнец обернулся. От груды старого лома к нему под ходил черный козленок.

– А, подковаться пришел? – с добродушной насмешливостью сказал Петер.

– Нет, господин кузнец, – вдруг ответил козленок. – Я прибежал к вам по очень важному делу. Видите ли, нынешней ночью мы, то есть черти….

– Как? – вскричал кузнец. – Значит, ты черт?

Он схватил извивавшегося козленка за задние ноги, швырнул его на наковальню и уже занес над ним тяжелый молоток.

– Остановитесь, господин кузнец! – отчаянно кричал козленок. – Остановитесь, сейчас вы отвечаете не только перед горожанами Страсбурга, но и перед всеми людьми, сколько их есть на свете.

– Ну, скорее говори, в чем дело, пока я не размозжил твоей нечистой головы!

– Господин кузнец, этой ночью черти украли язык главного колокола на соборе, так что нового года не будет. Скорей, скорей принимайтесь за работу, иначе все погибло.

Кузнец выхватил железный брусок, бросил его в горн и схватился за мехи. Взвилось огромное пламя. И все время, пока он ковал кусок железа, пока загибал его верхний край, козленок топтался на месте и блеял.

– Скорей, скорей, господин кузнец, иначе мы опоздаем. Готово? Теперь скорей садитесь на меня.

– На тебя?

– Да, да, не смущайтесь, я очень сильный!.

Кузнец нерешительно присел над козленком, сжал ему бока, тот крякнул и весь покрылся потом.

– Нет, не хватает дыхания. Дайте мне воздуха.

Кузнец живо отгреб лопатой угол от горна, приподнял козленка, тот приставил рот к трубке, и не успел кузнец своими могучими руками дать и двух полных толчков меха, как чертенок раздулся, подобно воздушному шару. Кузнец сел, как на круп хорошо раскормленной лошади, и они быстро взвились на воздух и полетели к собору.

– Берегитесь, господин кузнец! – крикнул козленок, и кузнец едва успел нагнуть голову, как они были уже в пролете церковного окна. И как только кузнец, стоя между копьями решетки, вскинул на вытянутых руках тяжелый язык и сунул загнутый его край в колокольное ухо, так сейчас же снизу раздалось громкое шипение механизма, лязг проволоки и оглушительно прозвучал первый удар полуночного боя.

V. Торжество повара

И едва только раздался первый удар колокола на соборе, как вдруг какая-то сила швырнула доктора Зоммервинтера со скамьи, из объятий красавицы, в которых он совершенно забыл и о новом годе, и о своей помолвке с дочерью бургомистра. А ведьма, страшно скрипнув зубами, мгновенно превратилась в старуху, потом во что-то среднее между свиньей и гусыней, потом в нечто похожее одновременно и на кошку, и на ежа, и вдруг шлепнулась на пол куском студня. Доктор с омерзением толкнул ногой в мокрое место и выбежал па улицу.

Медленный и торжественный звон плыл в морозном воздухе. Доктор стоял перед окнами бургомистрова дома, ярко освещенными и пустынными. Бегом он бросился вверх, швырнул на бегу плащ и берет слуге и взбежал по широкой лестнице. Бургомистр с женой и дочерью под руки медленно шел ему навстречу. Многочисленные гости устремились к столу. С последним ударом колокола все высоко подняли стаканы, грянула музыка и бургомистр торжественно объявил о помолвке своей дочери Магды с доктором философии Зоммервинтером. Начался пир, равного которому не могли вспомнить за всю свою долгую жизнь именитые граждане славного города Страсбурга.

А на кухне, по мере приближения ужина к концу, все вырастала батарея бутылок у жарко раскаленного очага. И когда, наконец, четверо слуг внесли на огромном подносе великолепный пудинг, Ганс вытер пот со своего красного лица, залпом осушил пинту пива и сказал:

– А теперь пора, наконец, вспомнить и о ней. Пойду чистить луну!

– Господин шеф, – смеясь, сказал тоже подвыпивший поваренок. – В который раз вы собираетесь это сделать и каждый раз падаете в снег. Луна слишком высоко подвешена над Страсбургом!..

Ганс счел ниже своего достоинства отвечать на это замечание. Он взял горсть тертого кирпича и суконку и вышел во двор.

При свете луны он увидел, как в ворота входит человек, неся на спине какое-то довольно громоздкое сооружение. Он с радостью узнал приятеля, они расцеловались, поздравили друг друга, и Петер передал Гансу новогодний подарок.

Они вышли на середину двора. Силач Петер поддерживал плечом лестницу, пока Ганс на нее взбирался, и потом передал ему вторую половину Ганс, покряхтывая, одолел и ее, и с верхней перекладины крикнул приятелю, что стало уже значительно холоднее. Потом он выдернул нижнюю половину лестницы и подтащил ее к себе на веревке.

Задрав голову, Петер долго смотрел на все уменьшавшегося Ганса, – пока тот не превратился в хвостатую точку, а потом и совсем не скрылся из виду.

Через полчаса Ганс был уже у самой луны. А еще через полчаса яркая, чистая, словно только что отчеканенная, без единого пятнышка, ослепительная луна стояла над городом Страсбургом. Первые ее лучи упали на козленка, и он от них побелел.

И. Голенищев-Кутузов. Мария

«Вот келья блаженного Марка», – сказал молодой францисканец. Мы вошли в совершенно пустую, низкую комнату. Каменные стены украшало лишь Распятье из оливы. Через узкое окно было видно неподвижное, светло-зеленое море, пронизанное южным солнцем.

В прохладном монастырском дворике, в тени кипарисов и романо-готических колонн, глаза мои, ослепленные солнцем и морем, отдохнули и сердце снова забилось медленно и мерно – одним ритмом с полдневным отдыхом. И равномерно звучали слова монаха, как струйки воды, текущие из каменных стигматов святого Франциска, чья статуя возвышалась посреди двора. Молодой монах рассказал мне о том, как Провидение обратило на истинный путь блаженного Марка. По-видимому, ему часто приходилось повторять этот рассказ посетителям монастыря: его тихом голосе чувствовалась усталость, может быть, отрешенность от земной суеты.

«Давно, лет пятьсот назад, – начал он, – в нашем городе жил юноша по имени Марко. Он был знатного патрицианского рода Ивеличей. Молодость его была подобна молодости святого Франциска: Марко предавался всем излишествам и порокам. Более всего любил он, в обществе таких же, как он, богатых бездельников, нападать на турецкие или венецианские корабли. Для своих собутыльников Марко слагал песни, прославляя вино и женщин. Вскоре имя его стало известным за пределами его родного города.

Марко и друг его Филипп были влюблены в одну девицу. Ее звали Мария. Она была хороша собой; ее семья пользовалась всеобщим уважением. Но нравственные качества Марии не отвечали ее внешности и положению.

Оба друга нравились ей, и вскоре оба стали ее любовниками. Все же Марко и Филипп продолжали быть друзьями. По-видимому, сердца их были столь испорчены, что в них не нашлось места даже для ревности. Соперники сделались сообщниками.

Дом Марии находился на соборной площади. Ее комната была в третьем этаже; окно выходило в узкий и пустынный переулок. Вы, наверное, заметили, что старые палаццо в нашем городе построены из гладкого хварского камня. Взобраться на третий этаж и проникнуть в комнату через окно – дело нелегкое. К тому же ночью могла каждую минуту появиться городская стража. Вдвоем было гораздо легче преодолеть все затруднения.

Друзья сговорились и решили, с согласия Марии, чередоваться: одна ночь будет принадлежать Марку, следующая Филиппу. Так прошло несколько месяцев, и никто в городе не знал о их похождениях. Пока один из друзей находился у Марии, другой сторожил на улице, иногда – до зари.

Однажды, как обычно, друзья собрались к Марии в глухой час ночи. Была очередь Марка. Когда по условленному знаку была спущена из окна веревочная лестница, Филипп стал умолять своего друга уступить ему Марию на эту ночь. Марко согласился.

Он взял плащ и шпагу Филиппа, помог ему взобраться наверх к Марин и остался ждать внизу. Вскоре его начало клонить ко сну. Он стоял, притаившись в воротах соседнего дома. Дрема все сильнее одолевала его. Когда он пришел в себя, ему показалось, что прошло уже много времени; беспокойство овладело им. Но все тихо было кругом, и все имело привычный вид. Лишь окно в комнате Марии было наглухо заперто. (Обыкновенно оно оставалось открытым). Прошло еще несколько минут, и вдруг окно растворилось и что-то грузное упало к ногам Марка. Освещенная полной луной, перед Марком лежала голова Филиппа. Не помня себя от ужаса, Марко бросил шпаги и плащи и побежал прочь. Где он скитался всю ночь, он никому никогда не рассказал. Утром он постучался в дверь нашего монастыря, где пробыл год в строгом послушании, не желая видеть никого, кроме своего духовника. Он оставил все мирские заботы и не сочинял более стихов. Лишь незадолго до смерти брат Марко написал поэму о Марии Магдалине. Рукопись хранится у нас в библиотеке».

* * *

Я покинул монастырь под вечер. В порту все настойчивее ревела сирена парохода, уходившего в Аргентину. Я провел несколько часов на террасе приморского кафе. Из открытого окна соседнего дома струилась южная, сладострастная музыка. И казалось, что пальмы широкой набережной пронизаны ее легким хмелем.

Уже взошла луна и море засверкало магическими переливами. Запах соли и гниющих водорослей смешался с почти бесплотным ароматом неизвестных цветов. Выйдя из кафе, я вскоре очутился на соборной площади. На ней не было ни живой души. У ступеней собора, бывшей усыпальницы цезаря, полускрытый римской колоннадою, лежал сфинкс, много веков тому назад привезенный из Египта. Вокруг теснились высокие старинные дома из гладкого хварского камня с мертвыми гербами. Один из них был дом Марии. Мне показалось, что я узнал его – и герб над дверью: три цветка «полибастра» и высокое, наглухо запертое окно, выходящее в узкий, нелюдимый переулок…

И мне почудилось, что я когда-то видел Марию; чтобы лучше припомнить, я закрыл глаза. Тогда из пестрого тумана возник орлиный профиль молодого Данте на фреске Джьотто, и глаза (они были полузакрыты) с длинными ресницами, и чувственный рот, и нежная закругленность плеч. И я уже не понимал, где я и что со мною. Почувствовав головокруженье, я прислонился к старинным воротам соседнего дома…

* * *

И мне показалось, что время движется бесконечно медленно и что прошли века. В ушах все властней звучала сладострастная музыка и откуда-то доносился вкрадчивый запах неизвестных мне цветов. И казалось, что я ощущаю всем своим существом сладостное прикосновение почти бесплотного тела и что широко раскрытые, слегка затуманенные глаза смотрят на меня в упор, не видя меня. И вдруг смертельный ужас пробежал по всем моим жилам. – Но я не пришел в себя, лишь под ногами ощутил каменные плиты улицы. На них, освещенная полной луной, лежала моя окровавленная голова и я помутневшим взором смотрел на нее и чувствовал, что жизнь уходит от меня и сознание мое меркнет.

Когда я очнулся, луна все так же сияла на чистых бледно-синих небесах. Лучи ее падали почти отвесно на портал собора и на сфинкса, притаившегося у входа. На мгновение мне почудилось, что у сфинкса лицо Марии, и тогда, собрав последние силы, я обратился в бегство. Через несколько минут я очутился на людной улице около ярко освещенного кабачка.

В ту же ночь я навсегда покинул этот город.

Лишь иногда во сне до меня доносятся звуки магической музыки и ослабевший запах неизвестных цветов. Тогда мне мерещится сфинкс с полузакрытыми глазами и тонким девичьим профилем.

И. Голенищев-Кутузов. Звездная Ева
(Легенда о Лилит)

Ее колдовские волосы были первым золотом мира.

Данте Габриэль Россетти.

Сказания о Лилит тревожили воображение многих европейских поэтов нового времени. Лилит, райская жена Адама, проявляется в мировой поэзии или как изначальная, роковая сила, звездная Ева, равная по своему достоинству Адаму, даже превосходящая его красотою и мудростью, или же как обольстительно-губительное существо, связанное с демонами, которые стремятся подчинить себе первого человека.

В последнем номере «Ревю де литератюр компарэ» (Париж, 1932) мы находим чрезвычайно интересную статью А. М. Киллена – «Легенда о Лилит». Автор исследует источники легенды, как в древнейший период человеческого развития, так и в новое время, от вавилонского пленения и Библии до произведений современных писателей – Гийома Аполлинера и Бернарда Шоу. Мильтон в «Потерянном Раю», Гете в «Фаусте», Виктор Гюго в поэме «Конец Сатаны», Реми де Гурмон в «Лилит», английские лирические поэты Ките и Данте Габриэль Россетти – преломив каждый через свое обособленное сознание эту легенду, воссоздавали древний образ астральной Евы.

Но, быть может, наиболее проникновенное, мы сказали бы даже гениальное, понимание этого уже веками мучащего человечество образа мы находим в стихотворении Федора Сологуба, оставшемся неизвестным западноевропейскому исследователю.

 
Я был один в моем раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом…

Когда ступени горных плит
Роса вечерняя кропила,
Ко мне волшебница Лилит
Стезей лазурной приходила.

И вся она была легка,
Как тихий сон, – как сон безгрешна,
И речь ее была сладка,
Как нежный смех, – как смех утешна.

И не желать бы мне иной,
Но я под сенью злого древа
Заснул… проснулся, – предо мной
Стояла и смеялась Ева…

Когда померк лазурный день,
Когда заря к морям склонилась,
Моя Лилит прошла, как тень,
Прошла, ушла, – навеки скрылась.
 

(Пламенный круг – Личины переживаний).

Откуда берет свое начало сокровенная Лилит, чьи длинные белокурые волосы, как сети, уловили сердце Адама? Всегда юная и вечно прекрасная соперница Евы, она, созданная божественной силою, возмутилась против нее и, не желая подчиниться Адаму, вечно стремится не только быть ему равной, но даже покорить его своей воле. Уже древнейшие предания отождествляют Лилит с Изидой. Известный оккультист Эдуард Шюре[6]6
  L'Evolution divine du Sphinx au Christ, p. 230.


[Закрыть] так передает древневавилонскую легенду, которая дошла до нас благодаря раскопкам в Месопотамии.

Бог Ассур, Люцифер древней Халдеи, был низвержен после создания планеты Юпитера с другими взбунтовавшимися ангелами за то, что, незаконно воспользовавшись силою божественного слова, создал Иштар-Лилит, чтобы с ней вместе царствовать над миром. После его низвержения Лилит напрасно ищет его повсюду, – все прежние обличил мира изменились, земля стала твердой и вокруг нее образовалась бездна, которую, как комета, прорезывает Лилит в своем падении.

Она взывает, наконец, к князю тьмы, и из первого мрачного облака слышит голос: «Отдай твою звездную тиару, или ты не пройдешь». Иштар-Лилит отдает свою тиару и вместе с нею теряет божественную память. У второго круга она должна отдать свои крылья и уже не может более подняться в высшие сферы. Перед третьим облаком мрака она видит чудовищ, которые домогаются ее светоносной туники. Она приносит и эту жертву и, обнаженная, замечает, что тело ее материализовалось. Тогда из бездны восстают красные языки пламени. Оттуда слышится властный голос: «Что хочешь ты от меня?» – «Где Люцифер?» – вопрошает Лилит. – «Далеко отсюда, в недоступном лимбе, на дне пространств. Ты ищешь напрасно. Ибо отныне я твой муж». – «Ты лжешь», – восклицает Иштар. «Если ты хочешь видеть твоего архангела, – гремит страшный голос, – я могу показать его тебе, но с условием, что ты будешь моя». «Когда я увижу его, – отвечает Лилит, – он освободит и унесет меня в высшие области. Пусть явится он». И тотчас же пред ней предстает скорбный архангел, крылья его изломаны, руки и ноги поражены молниями, но гордость его не побеждена. Видение это вскоре исчезает, а из огненного облака выходит Ариман, повелитель низшей земной природы, в виде Дракона. Огненный язык свой чудовище направляет на Изиду. Но он не в силах победить ее. – «Я все отдам ради моей любви, – говорит Лилит-Иштар, – во мне осталось мое сердце, непобежденное, чье биение не могут остановить никто, даже бессмертные боги. Им я раздвину своды бездны и отныне я нисхожу к людям, они укажут мне обратный путь к Люциферу».

Но на этой высоте легенда о Лилит не удержалась долго. В ассирийской, вавилонской и суммерийской клинописи Лилит низводится на степень элементарного женского духа, она входит в троицу демонов, похищающих свет, вызывающих бури и стихийные бедствия. (Charges Fossly – «La Маgie Assyrienne». Paris, 1902. p. 57–71).

В этих надписях мы впервые находим форму ее имени «Лилиту», «Лилит» или «Ардат-Лили» (что значит похитительница света). В Месопотамии ей начинают приписывать похищение новорожденных. Постепенно образ ее сливается с греческими ведьмами – ламиями, которые также, по народному верованию, умертвляли детей. Образ этот заимствовали Библия и Талмуд. В книге пророка Исайи, часть которой была, как предполагают ученые, написана во время вавилонского пленения, мы находим следующее пророчество о гибели нечестивого города Эдома: «Животные пустыни там встретят диких собак. Там будут призывать друг друга козлы, и призрак ночи, Лилит, там найдет свое жилище и место своего успокоения».

Не без основания историки религий полагают, что демонология Ветхого Завета, как и учение об ангелах, оформились под ассиро-вавилонским влиянием. Ее унаследовали писатели христианской эпохи. Так, в начале нашей эры мы находим в комментариях св. Иеронима к Исайе упоминание Лилит вместе с драконами, кентаврами, сатирами и ламиями. Другая оккультная струя еврейской мысли занималась толкованием двух мест книги Бытия (1, 28 и 11, 18–23), где говорится сперва о том, что: «Бог создал человека по своему образу и подобию; Он создал человека и женщину», а затем уже рассказывается как бы о вторичном сотворении жены Адама из его ребра.

Возникли споры о том, была ли Лилит изначальной женой Адама или демоническим существом, соблазнившим его уже после падения? К этой мысли склоняется Кабала. Как известно, текст Кабалы восходит к X веку нашей эры. Но он передает традиции александрийской эпохи, когда греческая философия смешалась с иудаизмом и христианством. Книга Зохара (XII или XIII век) учит о том, что Лилит отражает нижнюю сферу красоты, низшее женственное начало (Афродита Земная неоплатоников), которой противопоставляется «Вечная Матрона» (Афродита Небесная, Приснодева). В кабалистических легендах говорится о том, что Лилит рождена гневным отблеском меча Серафима, стоящего у врат Эдема.

Лилит приближается к апокалиптической блуднице.

Традиции этой родственны легенды о том, что после падения Адам, охваченный угрызениями совести, 130 лет жил вдали от Евы и в это время – о, странное покаяние! – сошелся с демонической Лилит, с которой и зачал целый легион бесов. Есть даже легенда о том, что и праматерь Ева одно время изменяла Адаму с самим сатаной. От этой незаконной связи возникло также множество демонов. Только воссоединение Адама с Евой принесло человечеству успокоение. Тогда, повествует Талмуд, Лилит стала преследовать новорожденных. Раввин Нафтали дает следующий рецепт против Лилит: «Лилит приходит в ярость против бедных маленьких израильтян, главным образом, в ночь перед обрезанием. Для того, чтобы избавиться от ее влияния, следует приготовить хороший ужин и позвать несколько раввинов, которые будут читать Талмуд. Демоны, отличающиеся по своей природе нетерпением, не могут выдержать чтения столь священной книги и обращаются в бегство». (Drach, «De l’harmonie entre l’Eglise et la Synagogue», II, p. 309).

При рождении ребенка, раввины до самого последнего времени применяли следующую формулу для устрашения бесов: «Адам и Ева с нами, Лилит прочь!» Ребенка охраняли от скверных влияний амулетами, на которых были начерчены имена трех ангелов: «Сеной, Сансеной, Саменгелоф».

Традиционный образ золотоволосой Лилит кабаллистов, демонической обольстительницы, мы находим в северной Вальпургиевой ночи «Фауста».

Весьма вероятно, что на образ Лилит в «Потерянном Раю» Мильтона влияла также Кабала.

Нам кажется также, что образ панночки в гоголевском «Вне» сложился под влиянием еврейской мистики. От шинкарей-евреев Украины (как тот, что потчевал горилкой казаков сотника в «Вие») Гоголь мог слышать предания Аггады и Кабалы. В панночке – все элементы кабалистической Лилит. Слуги ее отца рассказывают о том, что она похитила ребенка глупой бабы-шепчихи. Превращение панночки-ведьмы из старухи в сладострастный женский облик (после того, как Хома Брут проехался на ней верхом) соединено с сексуальными магическими силами, которыми легенды щедро наделяют Лилит. Она губит «философа», неумеренно предающегося еде и возлияниям, ибо соединена с низшим духом земли, с Ариманом-Вием. Сама она не может в церкви из гроба увидеть Хому, который очертил вокруг себя магический круг. Она находит его лишь с помощью Вия, его земными глазами, ибо после смерти, став люциферской силой, уже не имеет непосредственного соприкосновения с материальным миром.

Так в русской литературе отразились оба лика легендарной Лилит – вавилонская «Похитительница Света», Иштар-блудница, отдавшаяся Ариману-Вию (заметим, что к образу этому тяготел всегда Розанов), и другая Лилит, астральная, безгрешная, первозданная Ева, по которой всегда тоскует Адам.

 
Когда померк лазурный день,
Когда заря к морям склонилась,
Моя Лилит прошла как тень,
Прошла, ушла, – навеки скрылась.
 

Образ этот зачаровал поэтов русского символизма. О нем говорили на башне Вячеслава Иванова. Он вспыхнул магическим, голубым пламенем в Огненном Кругу Сологуба.