Текст книги "Искатель. 2009. Выпуск №6"

Автор книги: Михаил Фёдоров

Соавторы: Андрей Пасхин,Анатолий Герасимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Я встал и ушел. Старость, конечно, не радость, но выслушивать чужие стоны… Увольте.

Я любил вспоминать – не ту жизнь, какую прожил реально, а другие, вымышленные. То есть я так думал, что вымышленные моим собственным мозгом. Было что вспомнить – на десяток жизней хватило, разных по длительности. Смерти свои вспоминать не любил. Старался о них не думать. Иногда не получалось, и тогда накатывало… Марина от меня в такие часы пряталась, а Света и Лера, младшая внучка, брали в оборот – Лера у нас стала врачом, вот и лечила мою психику, как считала нужным. В основном, беседами.

В двадцать третьем почти полгода провалялся в больнице – инсульт. Знаете, о чем я подумал, когда мир вокруг меня вдруг закачался и начал рушиться? Сейчас умру, и начнется, то есть продолжится, другая жизнь, там все будет нормально. Я не хотел боли в своем мире, я хотел покоя после быстрой смерти. Но умереть не довелось. Может, к счастью. Была боль, долгие дни… Марина переселилась в больницу, и Света с Лерой часто навещали, я заново учился говорить, двигаться…

Это случилось, когда я вернулся домой. Каждая моя смерть, отец Александр, не повторяла предыдущую. Кроме лейкемии, но и то…

В тот вечер по «Времени» передали: астрономы обнаружили астероид, который мог столкнуться с нашей планетой. Оснований для паники нет, вероятность не такая уж большая, ученые всего мира ведут наблюдения.

Наутро я позвонил в обсерваторию. Там давно было все новое: начальство, сотрудники. Сабир умер в семнадцатом, я был на похоронах… Неважно. Позвонил, спрашиваю: «Что за астероид, что известно?» Мне, как бывшему коллеге, доверили… Без распространения, конечно. Траекторию в Хьюстоне рассчитали довольно точно, астероид упадет, но пока неясно – где именно. Большой район – от западной Атлантики до Урала, от Москвы на севере до Тегерана на юге. Произойдет это двадцатого января – через две недели, значит. Масса огромная, размер камня метров двести.

Баку оказался в зоне возможного падения. Зона большая, но даже если… Куда ехать-то? И на какие шиши? По телевидению каждый день передавали: опасность невелика, американцы хотели расстрелять астероид ракетами с водородными зарядами, но Совет Безопасности запретил, и правильно – даже если удалось бы раздробить астероид на фрагменты, опасность лишь увеличилась бы. Расчет траекторий обломков сильно затруднился бы, а времени до их падения оставалось бы совсем мало. В общем, ждите, и будь что будет. Что делали на Западе, я не знаю. Наверно, что-то все-таки предпринимали, но у нас об этом не сообщалось ни слова, а Интернет вообще вырубили, и по радио начались сплошные помехи. Чтобы народ не пугать, наверно. Народ и не пугался. Зачем пугаться, если говорят, что ничего страшного не ожидается? Упадет, да, и будет красивое зрелище… для тех, кто окажется далеко от места падения.

Восемнадцатого стало понятно, что грохнется где-то неподалеку. Из города стали уезжать начальники, по улицам в сторону аэропорта носились черные лимузины, а наша соседка, она работала в буфете республиканского цека, сказала, что партийные бонзы уехали и семьи вывезли, и что-то, наверно, будет, возможно, война с Ираном, потому что и войска из города уходят.

С обсерваторией связи не было, я звонил каждый час. Марине сказал, чтобы собрала чемодан, больше не надо, в любой момент могут объявить эвакуацию, когда станет известно место и время падения астероида. Света с мужем и Лера тоже сидели на чемоданах.

Господи, какой я был дурак! Впрочем, что я мог сделать, если бы даже знал? Ничего.

Упала эта дрянь в ночь на двадцатое. Мы с Мариной не спали, время было не позднее. Услышали рокот, будто танк едет или что-то тяжелое. Вышли на балкон. Увидели вспышку, такую яркую, что мир сразу погас, ничего не осталось…

Я даже не знаю, от чего умер – может, от ударной волны, может, обрушился дом, а может, я умер от ужаса, от черного кошмара, навалившегося прежде, чем я что-то почувствовал.

Внутри разорвалось, лопнуло, пролилось… И все.

13

Я проснулся среди ночи, сердце билось, как молот, я не мог отойти от приснившегося кошмара, нащупал у изголовья пузырек с таблетками, руки дрожали, вот, думаю, так и помру сейчас, бросил в рот две капсулы, на столике стояла чашка с водой, но в темноте я ее уронил на пол, услышал звон… Пришлось глотнуть без воды.

Полежал несколько минут, пришел в себя; Встал, зажег свет, надел очки, вставил зубы – почему-то эти привычные действия успокоили меня больше, чем лекарство.

Господи, спаси, – подумал. Какое знамение мне было? Не сделал ли я чего-то, за что Творец пожелал наказать меня этим кошмаром?

И сразу понял… Это было как знание, пришедшее с небес. Память. Не помнил ничего и вдруг вспомнил. Двенадцать жизней. Двенадцать смертей. Только что, когда я спал, случилась последняя.

Господи, думал я, что я сделал в жизни такого, чтобы быть наказанным столь страшным образом?

Я вышел на балкон, мне не хватало воздуха, ноги подкашивались, ночь была морозной, градусов десять ниже нуля, но мне было жарко, жар шел изнутри, будто возникшие во мне памяти выделяли энергию, энергию чуждого духа…

Не знаю, почему я не простудился и даже насморка не схватил, простояв на морозе… не знаю сколько. Десять минут? Час?

Вернувшись в комнату, я точно знал, что жизнь моя нынче – тринадцатая. Последняя. Почему-то я точно знал, что, когда умру в следующий раз, смерть будет окончательной, и я наконец предстану пред Господом.

Включил компьютер и до утра записывал, пальцы бегали по клавишам, будто не я вспоминал, а само вспоминалось и само себя записывало, а я был только проводником, ничего не понимавшим, но все помнившим. Провидение двигало моими пальцами, отец Александр. К утру, совсем выдохшись и ощутив, что небесное вдохновение покидает меня, я записал файл, задал пароль и тут же, у компьютера, провалился в сон, пустой, без сновидений. Проснулся около полудня, потому что позвонила внучка, Лерочка, – хотела прийти, прибраться. «Да, родная, – сказал я, – рад буду тебя видеть».

Сразу все вспомнил и захотел поглядеть записанный ночью файл, но не смог не только найти его, но даже пароль на память не приходил. Так все и пропало. Значит, на то была воля Господа. Больше я файл не искал – пропало, значит, так тому и быть. И больше я ничего не записывал – нельзя дважды искушать судьбу и идти против воли Творца, высказанной столь очевидно.

Но я все помню, отец Александр, помню и знаю, что было мне дано искушение. Искушение – не грех, верно? Грешным может стать преодоление искушения или, если поддашься… Возможно, я должен был в тот же день прийти к исповеди и вам, своему духовнику, поведать о жизнях, вошедших в мою память. Но в тот день я был так разбит… Лерочка, приехав, дала мне лекарство, посетовала на мой не очень здоровый вид и опять, в который раз, завела речь о том, что мне следует переехать в староприимный дом, где старики вроде меня доживают остаток дней без забот, но не без печалей, какими полна старость и каких я хотел избежать, оставаясь один в своем жилище. Может, и это был грех, грех гордыни, я слишком надеялся на свои слабые силы и думал, что лучше умереть среди знакомых, привычных, родных вещей, нежели, пусть и в покое, но среди чужих и чуждых… Это грех, и я прошу вас, отец Александр, отпустить мне его, ибо не хотел я причинять никому никаких хлопот, но старики эгоистичны, вы знаете…

Случилось это семь лет назад, в январе двадцать четвертого. С той поры каждый свой поступок я стал сверять с иными моими жизнями, изумляться происходившему и пытаться понять суть и причину Господней милости. По зрелом размышлении, отец Александр, я пришел к выводу, что не случайно дана мне эта память, это знание. Ни одного мгновения я не сомневался, что все, о чем я так неожиданно вспомнил, действительно происходило со мной. Четкость, ясность, безусловность моей памяти для меня – профессионального астронома – однозначное свидетельство реальности. Каждый ощущает разницу между сном и бодрствованием. Каждый может отличить воспоминание о реальном событии от бесовского наваждения, порожденного выпитым, например, или наркотическим препаратом, искажающим восприятие. Никогда в жизни – ни в этой, ни в каких других – я не принимал наркотиков. Выпивать тоже не любил – разве что рюмочку сладкого по праздникам: на Рождество, Крещение, Пасху и еще в день тезоименитства Его Императорского величества. Вы знаете меня не первый год, отец Александр: я был крещен, как положено, и крестным моим отцом был замечательный человек Иван Дмитриевич Богатов, автор «Песни о государстве Российском».

Мать моя Вероника Власьевна Дубинина, в девичестве Федорова, была женщиной высоконравственной и воспитание мне дала соответствующее. Отец, Михаил Владимирович Дубинин, погиб во Вторую Отечественную – ушел на фронт рядовым и не вернулся, его призвали в самом конце военных действий, он только и успел доехать до передовой, его часть брала Бухарест там его и убило. Я родился через полгода после его гибели и за два месяца до великой победы.

Знаете, отец Александр, почему я стал астрономом? В детстве любил смотреть на звезды, это понятно. Рисовал созвездия по контурам звездных россыпей. Помещал на небо героев любимых сказок: была там Курочка-ряба, и Змей Горыныч, и Серый волк, и Емелю я изобразил, где на обычных звездных картах находится созвездие Ориона. Но в школе я мечтал стать не астрономом, а писателем. Мечтал стать известным, как Семенов, прославивший себя романом «Живые и мертвые». Как потрясающе показаны там государь-император и его семья, их страдания о родине в дни тяжких испытаний! Хотел писать, как Фалеев, я зачитывался его «Молодой гвардией», поручик Кошевой, партизан, духовный наследник Дениса Давыдова, не давал мне спать по ночам…

Но я не стал писателем, отец Александр. В последнем классе, когда нужно было выбирать жизненную дорогу, я пошел на исповедь, это было еще в Баку, я был прихожанином церкви Святых Жен Мироносиц, там меня выслушал отец Константин, замечательный человек и пастырь, я всю жизнь ему благодарен. Поведал о своих мечтаниях и метаниях, и о безответной любви к Марине Светловой, она училась в пансионе, что был от нас на соседней улице… Отец-Константин мудро сказал: «Грех плотской любви простителен в молодости, думай о душе, только глас душевный, исходящий из сути твоей, подскажет тебе правильную дорогу. И запомни: лучше быть первым на деревне, чем вторым в городе, ты понял меня?»

Я понял. Я и сам знал, что не смогу писать ни как Семенов, ни как Фалеев. А быть хуже… И я поступил на физический факультет нашего Бакинского университета. Мама благословила меня, она хотела видеть сына ученым, считала литературную стезю недостойным применением моего таланта. Матери всегда переоценивают своих детей, это простительный грех.

Я окончил университет, когда в астрофизике начался бум открытий: пульсары, квазары, рентгеновские двойные, нейтронные звезды, черные дыры… Все – в течение одного десятилетия. Естественно, я занялся этими удивительными объектами, свидетельством бесконечной мудрости Господа. Мы с моим шефом Самиром Гасановым в те славные годы были первыми, кто описал кривые блеска рентгеновских новых звезд и верно определил расстояния до планетарных туманностей. Шеф был магометанином, да я ведь и жил многие годы в Баку, городе магометанских традиций, но наши религиозные расхождения никогда не мешали научной работе. Жаль, Самира уже нет в живых, надеюсь, что в магометанском раю он вкушает наслаждение в обществе гурий, в которых истово верил.

Отец Александр, я всегда знал, что занятие астрофизикой – лучший способ проникновения в замысел Творца, после изучения священных книг, конечно. Всю жизнь свою я искал прямые соответствия между научными открытиями и теми пророчествами, что содержатся в Новом и Ветхом заветах. Я написал две книги, и, возможно, они не прошли мимо вашего внимания: «Прикосновение к небесам» и «Сказ о великом и низменном». В первой я сопоставлял теорию черных дыр с путешествиями Ионы и со страданиями Иова, и книга эта была отмечена Синодом, сам патриарх Московский и всея Руси Михаил, когда был еще митрополитом Богородским, а в миру Михаилом Сергеевичем Горбачевым, автором замечательных «Советов прихожанину», так вот сам будущий патриарх отметил мою книгу, выступая с проповедью по телевидению – было это в семьдесят восьмом и придало мне таких сил…

Да, отец Александр, вы это знаете, конечно. Вы исповедовали меня – и не один раз. Вы отпускали мне грехи, но не знали обо мне того, что знаете теперь. Я и сам узнал об этом восемь лет назад, и с тех пор – очень об этом сожалею! – не ходил на исповедь. Вы знаете теперь, что я прожил не одну, а тринадцать жизней, двенадцать раз прошел через смерть, двенадцать раз переходил из одной своей жизни в другую, как переходит пассажир с поезда на поезд, когда состав заходит в тупик, останавливается, а дальше следует поезд, проходивший в тот момент мимо – ты успеваешь вскочить на подножку и едешь дальше, помня о прошедших днях, жизнях…

Почему это случилось со мной? Последние годы я беспрестанно думал об этом чуде, или наваждении, или Господнем даре, или Господнем же проклятии. Я старый человек, я уже был старым, когда новое знание вошло в меня, внедрилось и осталось. Могла ли наша великая страна, наша Российская империя пройти через те испытания, что я видел, прожил, чему стал свидетелем? Победивший социализм? Партия коммунистов у власти? Вражда с Америкой – нашим великим союзником? Мы вместе здесь и сейчас, мы всегда были вместе – и когда побеждали бесноватого немецкого фюрера, и когда укрощали китайцев, и когда летели на Луну, и сейчас, когда наши космонавты водрузили российский и американский стяги на суровой поверхности Марса… Мы живем в мире с магометанами, это хрупкий мир, но это мир, и мне страшно вспоминать, что в другой моей жизни был всемирный джихад и миллионы христиан погибли.

Я много думал о своих жизнях. Я знаю, что это не болезнь. Это физический феномен, который нужно изучать так же пристально, как я всю жизнь изучал жизнь далеких галактик, описывая их место и суть в картине мира, созданного Господом. Я прочитал множество книг – как православных, так и католических, и протестантских физиков: Виллера, например, и Хокингера. Я даже магометан читал, каюсь, но не нашел в их трудах ничего для себя полезного.

И вот к какому выводу я пришел, отец Александр: Господь в мудрости своей создал мир, способный к саморазвитию. Это и без меня известно, это в любом учебнике написано. Но мир наш куда более сложен, чем нам сейчас представляется. Он бесконечно сложен, поскольку бесконечно сложны помыслы Творца, мы понимаем лишь малую их часть и надеемся понять больше, но поймем ли до конца? Нет, ибо пути Господни неисповедимы! В созданный Им мир Творец вложил способность, которая мне сейчас представляется не только естественной, но необходимой для наиболее полного воплощения Замысла.

Послушайте, отец Александр. Я старый человек и могу говорить то, что думаю. А думаю я вот что. Нам дана свобода воли, верно? Это главное, чем отличил Господь человека от тварей неразумных. Человек решает сам: быть верным слугой Творца или нарушить Его заповедь и стать убийцей. Он ответит на Страшном суде, но здесь и сейчас человек сам решает. И человечество решает само. Выбирает. В семнадцатом, после февраля, Россия выбрала путь, которым прошла к буржуазной республике, а в двадцать третьем – к восстановлению монархии, возвращению императора Николая. Но могло быть иначе, верно? В октябре, например, когда коммунисты едва не захватили Зимний. У них, к счастью, не вышло, но – могло? В бесконечном Господнем мире реализуются все возможности, все пути развития – Творец оставил нам свободу выбора, а выбрать мы можем любой из потенциальных вариантов, верно? Я вам больше скажу, отец Александр. В квантовой физике уравнения Шрединга имеют не одно, а множество решений, и это тоже известно любому первокурснику. Каждый квантовый процесс может завершиться двумя или даже миллионом вариантов. Почему физики отбрасывают ненужные, как им кажется, решения? Разве этим они не умаляют Творца? Если что-то может осуществиться, оно должно осуществиться – Господь не оставляет нереализованным ничего из того, что сам же сделал возможным!

Я хочу сказать, что мир наш суть великое множество вселенных, где все возможное – реально. Есть мир, в котором государь Николай Второй не отрекался от престола, и есть мир, в котором Россия не победила Гитлера, и есть мир, в котором Володя Дубинин прожил полтора года и умер, подавившись косточкой. И есть мир, где Дубинин жил в страшной стране, под коммунистами, стране, не признававшей Бога, и наложил на себя руки от неразделенной любви. И есть мир…

Понимаете, отец Александр? Разве я один такой? Все мы, каждый из нас, проживаем множество жизней во множестве миров, и Творец следит за каждым из наших решений, каждому решению позволяет воплотиться, и в этом истинный смысл свободы воли, которой Он наградил нас.

Каждый мог умереть в полгода, мог – в десять лет или в тридцать, и это действительно происходит, но в нашем мире, в нашей веточке бесконечна разветвленного Древа мироздания, здесь и сейчас мы не подозреваем о существовании иных ветвей, иных Господних миров.

Но иногда… Может, в одном случае из миллиарда… Или еще реже… Отец Александр, любой закон природы может быть нарушен по воле Господа. Статистическая физика описывает такие процессы. Вода не течет вверх, верно? Но очень редко, так редко, что такое, наверно, не случалось ни разу, водный поток может побежать в гору. Вода может закипеть, если ее охладить, а не нагревать. Статистика. Неизбежное следствие того, что нельзя предписывать Господу, как Ему поступать с нашим миром в каждом конкретном случае.

Вот со мной и получилось… Умирая в одном мире, я оказывался в другом, там, где продолжал жить. Наверно, каждый из нас проходит через все свои возможные смерти, но Господь в милости своей дарует нам счастье не знать об этом. А я – помню. Почему Творец позволил мне помнить? Почему – мне? Это знак? Означает ли это, что я должен поведать миру о других вселенных, где другие мы живут… живем, осуществляя свободу воли?

Если бы мне было тридцать лет или хотя бы сорок, я, возможно, попробовал бы описать эти идеи уравнениями. Но мне уже восемьдесят пять. Я устал жить. Помню себя молодым – здесь, в нашем мире, и в десятке других. Умирая, я ощущал желание жить, любовь к этому воздуху, свету, к этим людям, деревьям, светилам небесным и гадам морским. Я хотел жить даже тогда, когда забирался на табурет, чтобы уйти из жизни, нарушая заповедь Господню, но не подозревая об этом. Я радовался, возрождаясь в ином мире после очередной смерти, и в конце концов решил, видимо, что так будет вечно и что я, подобно Мафусаилу, переходя от одного своего «я» к другому и сохраняя память о себе-любимом, буду жить столько раз, сколько миров существует в бесконечно разнообразной Вселенной, созданной Творцом.

В гордыне своей я вообразил себя таким же бессмертным, как Господь наш, милостивый и всемогущий. Я старался не нарушать заповедей – здесь, в мире, что окружает нас с вами, отец Александр. Но я грешил в других жизнях. Грешил неверием, гордыней, и множество других пороков были мне свойственны. Последние годы я думаю об одном: если это было со мной, но не здесь, не в этом мире, то грешен ли я только потому, что – помню? Принял ли я на себя все свои грехи, все свои греховные мысли? Я ведь грешил не по своей воле, но по незнанию. Если в том мире, где я погиб на ракетной базе, Россия была не такой, к сожалению, какой должна быть и какой мы ее знаем, если в том мире я был воспитан в безбожии и не знал никаких путей к Господу, разве был я грешен? Да-да, незнание законов, в том числе законов Божьих, не освобождает от ответственности и прежде всего – от ответственности перед Создателем. Я грешил, отец Александр, но – грешил ли я?

У меня нет больше желания жить, я устал. Я слаб, и врачи устали бороться с моими болячками. Я знаю, что, умерев, не найду себя больше ни в каком из Господних миров. Нигде я не прожил более того, что здесь и сейчас. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Наверно, так мне внушил мне Господь в доброте своей.

Я умираю, отец Александр, и прошу отпустить мне грехи. У меня была странная жизнь. Или лучше сказать – странные жизни. Двенадцать раз я умирал и продолжал жить. Если Творец позволил мне помнить, то, наверно, для того, чтобы, уходя окончательно, я мог исповедаться в тех грехах, что совершал не здесь, а там. Я понимаю, отец Александр, что это сложная богословская проблема. Я понимаю, что вы никогда с таким не встречались. Может, это и вам Господь посылает испытание – испытание мудростью понимания.

Если бы я ничего не помнил… Если бы помнил только себя в этом нашем мире, лучшем из миров, как сказал вольнодумец и богохулец, но мудрый человек Вольтер… Но так получилось, что я…

Простите, отец Александр, у меня больше нет сил. Вспоминать. Просить. Жить…

Скоро я встречусь с Мариной, моей любимой женой. Как, по-вашему, отец Александр, какой будет наша встреча? Марина не помнила себя в других мирах, в каждом из них она была со мной и была уверена, что других миров не существует. Но теперь, когда мы встретимся, когда наши души воссоединятся… Кто подойдет со мной к вратам Рая? Марина из шестой моей жизни, потерявшая мужа в страшном ракетном пожаре? Или Марина из девятой моей жизни, ушедшая с мукой и страданиями от страшной болезни? Или моя Марина, с которой мы не расставались почти шесть десятилетий? Кто из них? Может, у них одна душа, и одна душа у меня, и мир на самом деле един, как един Творец, но, как и у Творца, у его создания множество лиц и воплощений?

Спасибо, отец мой. Спасибо… Теперь у меня достаточно сил, чтобы уйти. Увидеть свет… Я уже видел его не однажды и знаю, как это выглядит. Свет и голоса.

Мне легко…

Аминь.