Текст книги "Разведка «под крышей». Из истории спецслужбы"

Автор книги: Михаил Болтунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Загадка барона Шиллинга

Рассказав о Граббе, как о первом разведчике-«крышевике», пожалуй, в этой истории следовало поставить точку. Действительно, тут нет никаких сомнений. Сохранились архивные документы, подтверждающие командирование поручика артиллерии Граббе в Мюнхен, в качестве того самого «канцелярского при миссии служителя». Не подвергая сомнению этот факт, тем не менее есть все основания полагать, что Павел Христофорович являлся не единственным «пионером» в деле «крышевой» разведки. Выходит, был кто-то еще? Но кто? Может, его имя до сих пор неизвестно? Да нет, как раз наоборот. Это Павел Львович Шиллинг-Канштадт. Жил он во времена Пушкина, и даже дружил с великим поэтом.

Любой достаточно образованный человек, скажет вам, что Шиллинг был создателем электромагнитного телеграфа. Он также внедрил электрический способ подрыва минных зарядов, ввел в России литографию. Еще более продвинутые вспомнят, что Павел Львович вошел в историю криптографии как изобретатель так называемого биграммного шифра. И все это правда.

Но вот то, что Шиллинг был еще и разведчиком-«крышевиком» вряд ли кто станет с уверенностью утверждать. В первую очередь потому, то посылка его за границу в качестве разведчика, работающего под прикрытием, до сих пор не подтверждена документально. Впрочем, возможно, что документы пока не найдены, или за давностью лет утеряны, или хуже того, уничтожены. А может, и вовсе их не существовало. Каждый из подобных вариантов вполне реален. Ведь речь идет о тайной, секретной миссии.

Не будем и мы жестко настаивать на принадлежности Шиллинга к корпусу разведчиков-«крышевиков». Тем более что в 1803 году, когда он уехал за границу в Мюнхен, и корпуса такого не существовало. Только через семь лет Барклай-де-Толли пошлет за рубеж свою «великолепную семерку» и среди них Павла Граббе, которого оформят как «канцелярского служащего», кстати говоря, при том же посольстве в столице Баварии.

Так они и будут работать вместе Шиллинг и Граббе в 1810–1812 годах в одном представительстве в Мюнхене, на одинаково скромных должностях «канцеляристов». Накануне нападения Наполеона на Россию оба вернутся домой и примут участие в Отечественной войне.

Но это будет потом, а пока вновь обратимся к Шиллингу. Мы остановились на том, что на сегодня нет документальных подтверждений о направлении Павла Львовича в Баварию с разведывательными целями. Хотя вся логика пребывания Шиллинга в Мюнхене подтверждает этот факт.

Итак, начнем с того, что юный Шиллинг в 1802 году заканчивает первый кадетский корпус. Ему всего 16 лет, воинское звание – подпоручик. Он направлен в службу Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Попал Шиллинг туда не случайно. Инженер-генерал Петр Сухтелен, человек опытный и высокообразованный, комплектовал свою службу лучшими, наиболее талантливыми выпускниками российских кадетских корпусов. Здесь они получали дополнительные знания по геодезии, астрономии, картографии. В ту пору в армии этих офицеров называли колонновожатыми.

Под руководством генерала Сухтелена молодой подпоручик прослужил не долго, всего год. Уже в мае 1803 года его отчисляют с военной службы (?!). Откровенно говоря, странный поступок. Еще девятилетним ребенком отец Шиллинга, командир пехотного полка, записал его на службу. После смерти отца Павел приезжает в Петербург, поступает в кадетский корпус. Несколько лет упорного обучения, выпуск, получение офицерского звания, распределение к Сухтелену… и вдруг неожиданный уход с военной службы. То, о чем мечтал юноша, казалось, рухнуло в одночасье. Но почему? Оказывается, по личным мотивам. Екатерина Шиллинг, мать Павла после смерти мужа выходит замуж за барона Карла Бюлера. И теперь барона назначают российским посланником при баварском дворе в Мюнхене. Мать забирает с собой сына. Казалось бы, что тут необычного. Но Павел не малый ребенок, ему уже 17 лет. Мать и сын давно живут каждый самостоятельной жизнью. Павел Шиллинг пусть и молодой, юный, но выпускник корпуса, офицер квартирмейстерской службы. И вот такой поворот.

Тем не менее Шиллинг отставлен от воинской службы. Буквально на следующий день его причисляют к русской дипломатической миссии в Мюнхен. Кстати говоря, сверх штата, то есть без денежного содержания.

Впрочем, по поводу жалованья проблем нет: отчим вполне способен содержать пасынка. Но остаются другие вопросы. Например, с какой скоростью оформляется перевод подпоручика из одного ведомства в другое. Буквально за один день.

Даже через много десятилетий, в конце века, когда, наконец, придет осознание важности работы военных разведчиков под дипломатическим прикрытием, эта процедура будет связана с огромными формальностями и канцелярской волокитой.

Сначала подбирался кандидат на должность тайного военного агента. Об этом доносили начальнику Главного штаба. Тот докладывал военному министру. Глава ведомства обращался к коллеге– министру иностранных дел. В свою очередь глава МИД спрашивал мнение посла. Потом документы шли в обратном порядке. Если МИД не возражал, военный министр обращался к государю, чтобы получить «высочайшее соизволение».

После получения оного кандидату предлагалось подать прошение об отставке. Как только отставка становилась свершившимся фактом, подавалось прошение о зачислении на службу в Министерство иностранных дел. После кандидат несколько месяцев знакомился с новыми обязанностями. В общем, столь длительная и сложная процедура могла тянуться месяцами, а то и годами.

Что ж, возможно, в начале века оформление и отправка за границу тайного агента еще не была столь забюрократизирована. Однако наиболее вероятным кажется совсем другое: нашелся-таки мудрый и толковый руководитель, который сумел оценить явную выгоду и перспективность складывающейся ситуации. Действительно, сердобольная мать, в данном случае Екатерина Ивановна Шиллинг, не желает отпускать далеко от себя любимого сыночка, оставлять его одного в Петербурге. Что ж, вполне жизненная картина. Ну, кто разглядит в этом юноше разведчика? Легенда, как говорится, «железная». Отсюда и спешность, с которой подпоручик Шиллинг превратился в «канцелярского служителя».

Возможно, идея эта принадлежала самому генералу Сухтелену. Ведь в ту пору Петр Корнильевич руководил квартирмейстерской частью русской армии, и заниматься разведкой входило в его непосредственные обязанности. Но, так или иначе, человек, принявший это решение, не просчитался.

Девять лет провел Павел Шиллинг в Мюнхене. Трудился при отчиме, но когда Яков Бюлер получил новое назначение в Петербург, а вместо него приехал князь Барятинский, также остался служить при дипмиссии. Видимо, полезным оказался «канцелярский служитель». И это еще одно доказательство в пользу деятельности Шиллинга в качестве разведчика-«крышевика».

И все-таки, чем же конкретно занимался все эти годы Павел Львович в Баварии? «Разными художествами и общеполезными ремеслами», – отвечал на подобный вопрос его друг Н.И. Греч. Что тут скажешь? Звучит несколько странно для современного человека, и потому следует заметить, термин «художество» в ту пору имел иную окраску, и означал не что иное, как изобретательство.

Одну из важнейших задач, которую удалось решить Шиллингу за границей, было обретение русским Генеральным штабом секрета литографии. Об этом весьма заботились генералы А. Аракчеев и М. Волконский. Они прекрасно понимали ценность литографического способа размножения на бумаге чертежей и рисунков, который изобрел Алоиз Зенефельдер.

Шиллинг знакомится с изобретателем, и вскоре секрет становится известным Павлу Львовичу, а потом и руководителям военного ведомства Российской империи. Шиллингу так же удалось добыть литографические камни, с помощью которых изображение переносилось на бумагу. Вскоре такие камни были найдены и в России. А Генеральный штаб наладил выпуск топографических карт именно передовым литографическим способом.

К тому времени, когда молодой подпоручик сменил военный мундир на форменное платье канцелярского служителя, в соседней Франции в самом разгаре шли работы по совершенствованию аэростатов, которые Наполеон хотел применить в ходе военных действий.

Франция в те годы шагнула далеко вперед в развитии воздухоплавания. Профессор Шарль и Робертс стартовали с парижского Марсова поля и поднялись на высоту 2000 м. Бланшар предпринял путешествие и благополучно пересек Ла-Манш. В 1783 году лейтенант Менье представил Парижской академии наук свое сочинение: «О применение аэростата в военных целях». И вот это более всего беспокоило Россию.

Павел Шиллинг внимательно следил за французскими работами по воздухоплаванию. Л когда Наполеон, разочарованный неудачами изобретателя Франца Леппиха приказал арестовать его, в российском посольстве в Мюнхене тайно выдают паспорт воздухоплавателю и доставляют его в Москву. В этой операции самое активное участие принимает и Шиллинг.

Однако Павел Львович, как истинный разведчик-«крышевик», будучи человеком высокообразованным, не только отслеживает появление научно-технических изобретений, добывает их и переправляет на Родину, но и сам активно занимается «художествами». Именно ему принадлежит изобретение электрического способа подрыва мин.

Познакомившись в Мюнхене с создателем электролитического телеграфа С. Земмерингом, Павел Львович увлекся электротехникой и принял участие в его опытах. А в 1811 году сам сделал крупнейшее научное открытие – изобрел новый способ подрыва минных зарядов. Об этом Земмеринг написал в своем дневнике. Он отметил, что Шиллинг приходил к нему несколько раз, «желая сообщить свой план взрывать мины».

Свое изобретение Павел Львович продемонстрировал уже после возвращения в Россию осенью 1812 года в Петербурге. Свое новое оружие (подрыв мин под водой реки Невы) он демонстрирует в присутствии императора Александра I. Изобретение было, безусловно, уникальным, оно обогнало свое время. Достаточно сказать, что пройдет более четверти века, прежде чем английские ученые применят электричество для подрыва подводной мины. Но тогда в 1812 году опыты Шиллинга не были по достоинству оценены и поняты морским ведомством.

Главной научной и технической заслугой Шиллинга считается создание первого в мире электротелеграфа. Уже в 1832 году этот аппарат передал текст телеграммы, написанной лично императором Николаем I.

Кроме увлечений техникой и изобретениями Павел Львович Шиллинг организовал разведывательную и научную экспедицию в Сибирь «для обследования положения местного населения и состояния торговли у северных и западных границ Китая». Оттуда он привез большую коллекцию редких карт, маньчжурских, японских, тибетских рукописей, которые и доселе имеют большое историческое, военное и культурное значение.

Кстати говоря, в эту экспедицию очень хотел поехать Александр Пушкин. Он даже написал стихи, в которых высказывает желание:

 
Поедем, я готов; куца бы вы друзья,
Куца б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножью ль стены далекого Китая…
В кипящий ли Париж…
 

Увы, Пушкину не суждено было отправиться в «далекий Китай». Граф А.Х. Бенкендорф сообщает поэту об отказе императора Николая I включить его кандидатуру в состав экспедиции.

А закончить рассказ об удивительном человеке – бароне Павле Львовиче Шиллинге-Канштадте хотелось бы еще одним напоминанием. Современники барона знали, что он служил в Министерстве иностранных дел. Но вот то, что Шиллинг руководил одним из самых тайных подразделений внешнеполитического ведомства, так называемой циферной экспедицией, ведомо было только самому узкому кругу людей.

Экспедиция занималась практической криптографией, за-шифровыванием текстов и их расшифровкой. Сам же барон Шиллинг имел высокий чин действительного статского советника, что было равнозначно генеральскому званию, и вошел в историю, как крупный специалист-криптограф, создатель шифра, которым пользовались в России практически до начала XX века.

Вот, собственно, и все, что хотелось бы поведать читателю о бароне Павле Львовиче Шиллинге-Канштадте. А теперь сами судите, может ли он претендовать на роль если не первого, то, по крайней мере, одного из первых разведчиков-«крышевиков», работавших в далеком XVIII веке.

Военная разведка: взгляд на Восток

В предыдущих главах мы рассказали о том, как Барклай-де-Толли в преддверии войны с Наполеоном перестроил всю систему организации военной разведки: создал центральный орган – «Экспедицию секретных дел», развернул собственные регулярные разведывательные силы за рубежом, назначив в дипмиссии кадровых офицеров, среди которых был и первый «крышевик» Павел Граббе. Отдельно поговорили и о деятельности барона Шиллинга. Теперь пришло время узнать, каким образом развивалось «крышевое» направление в разведке в послевоенные десятилетия.

Сразу надо сказать, что та модель развития, которую предлагал Барклай-де-Толли поддержки у руководства военного ведомства не получила. Хотя, как показывает время, она была единственно верной. Ведь и до сих пор наша стратегическая разведка построена на тех же барклаевских принципах: центр и разведсилы за границей, состоящие из трех элементов – легальные военные агенты (военные атташе при посольствах), «крышевикй» (разведчики под прикрытием) и нелегалы.

Однако тогда, после войны 1812 года и заграничных походов, армия была переведена на штаты мирного времени, система центрального управления подверглась преобразованиям. Утвердили Главный штаб Его Императорского Величества, в состав которого вошло и Военное министерство. «Сбор статистических данных и сведений об иностранных государствах» вменялся в обязанности первого отделения управления генерал-квартирмейстера. Словом, все вернулось на круги своя: отдельного центрального органа разведки, как и в добарклаевские времена, не существовало, зарубежные силы также отсутствовали. Реально стратегическую разведку в Военном министерстве, или теперь в Главном штабе, вести было некому.

Занимались ею, как и прежде, ни шатко ни валко чиновники Министерства иностранных дел. Впрочем, надо отметить, что такому положению вещей сопутствовала и сама военно-политическая обстановка в Европе. После разгрома «Великой армии» Наполеона у Российской империи долгое время отсутствовал сильный внешний противник, который мог бы угрожать безопасности страны.

Да и к тому же военные идеи Барклая-де-Толли в отношении построения разведки оказались столь прогрессивными и новаторскими, опережающими свое время, что попросту не были поняты и осознаны современниками. Даже те, кто принимал непосредственное участие в «проекте Барклая», как, к примеру, полковник Александр Чернышев, возглавив впоследствии военное ведомство, оставался в плену старых представлений.

Справедливости ради, надо отметить, что начальник Главного штаба князь Михаил Волконский в 1818 году поставил перед управлением генерал-квартирмейстера важнейшую задачу – создать «Общий свод всех сведений о военных силах европейских государств». С целью сбора этих сведений за границу были посланы два офицера – в Париж – полковник Михаил Бутурлин и в Баварию – поручик Вильбоа. Однако их миссия не увенчалась успехом. Работа по составлению «Свода» так и не была завершена.

Практически в это же время, а точнее в 1819 году, командир отдельного Грузинского корпуса генерал Алексей Ермолов организовал экспедицию в Туркмению и в Хиву. Это говорило о том, что Российская империя внимательно смотрела не только на Запад, но и на Восток. Хива, Бухара, Коканд, туркменские земли, Персия, Афганистан, Османские территории, все они располагались у границ империи и, безусловно, имели стратегическое значение.

Продвигаться на Восток Россия вслепую не могла и потому впереди шла военная разведка. Однако деятельность ее в корне отличалась от работы в европейских условиях.

Военные агенты, которые были опробованы Россией еще в 1810–1812 годах в ведущих европейских странах, а с 1856 года стали работать на постоянной основе, к сожалению, не могли оказаться на Востоке. Даже в начале XX века Российская империя не имела там своих официальных военных представителей. Почему? В первую очередь потому, что во многих землях не было централизованной власти. К тому же руководство империи воспринимало эти регионы не в качестве равных себе, а скорее второстепенных. Кроме того, международное европейское право, относительно дипломатов здесь, как правило, не действовало, и они реально рисковали здоровьем и жизнью. Тем более если дипломат оказывался не мусульманином. Были и иные объективные причины. Поскольку офицеров, которые занимались разведкой, непосредственно в военных учебных заведениях той поры не готовили, и у них отсутствовала специальная подготовка, они, как правило, не знали восточных языков, работать им на Востоке было крайне трудно.

Тем не менее интеграция восточных территорий в имперское пространство продолжалась как дипломатическим, так и военным путем. И коли использовать военных агентов как организаторов разведки в этих землях не представлялось возможным, военное руководство искало другие формы и методы добывания разведывательной информации. И среди них, военно-научные и военно-дипломатические. Разумеется, задачи, в первую очередь, ставились военные.

И они, как правило, предшествовали началу боевых действий. Однако когда территории уже были захвачены и присоединены к империи, научная составляющая выходила на первый план. Ведь надо было изучать новые, «освоенные» земли, описывать их, наносить на карты.

Что касается военно-дипломатических миссий, то их, как правило, возглавляли офицеры Генерального штаба. Но даже если экспедицией руководил штатский дипломат, в состав миссий всегда включались военные специалисты, чаще всего геодезисты, топографы, картографы.

В период своего пребывания в стране они собирали сведения, как политического, так и военного характера. Более того, в своем отчете участники экспедиции должны были дать не просто топографическое или геодезическое описание местности, но военностатистический отчет с анализом обстановки в стране и обязательно с докладом по дислокации и вооружению армии и флота.

Первую военно-дипломатическую экспедицию после войны 1812 года организовал генерал от инфантерии Алексей Ермолов. Общее руководство ею осуществлял Елисаветпольский окружной начальник майор Пономарев, но исполнение основных задач командир корпуса возложил на офицера Генерального штаба капитана Николая Муравьева.

Участникам миссии предстояло составить карту восточного берега Каспийского моря, провести разведку полезных ископаемых, изучить пути движения в Индию, наладить торговые и дипломатические отношения с туркменами. Второй этап – проникновение капитана Муравьева в Хиву, встреча с ханом и установление отношений с хивинцами. Разумеется, в ходе всего путешествия предстояло вести разведку, как туркменских, так и хивинских земель.

Генерал Ермолов прекрасно понимал: миссия такого рода трудна и опасна. На путешественников могли напасть по дороге (они везли дорогие подарки хану), заподозрить в них шпионов (как, в сущности, и случилось), и потому людей в экспедицию подбирали с особой тщательностью. Капитан Муравьев весьма подходил для этой цели.

Он родился в семье военного. Отец его до поступления на военную службу окончил Страсбургский университет, обладал блестящими математическими способностями. Любовь к точным наукам унаследовал и Николай Муравьев-младший. А еще он проявил большое стремление к овладению иностранными языками. В детстве и юности освоил польский, французский, английский и немецкий. Позже изучал восточные языки – турецкий, татарский, туркменский. Интересовался персидским и арабским. Кроме того, Николай отменно рисовал, играл на нескольких музыкальных инструментах.

Познания его в математике были столь хороши, что 16-летним прапорщиком Муравьев преподавал в школе колонновожатых геометрию и фортификацию.

Весной 1812 года его направили в действующую армию. Он принимал участие в Бородинском сражении, в боях под Тарутином, под Вязьмой и на Березине. Гнал французов на запад, бился при Кульме. За успешные действия под Лейпцигом был произведен в поручики.

После войны Николай Муравьев стал офицером Генерального штаба. В 1815 году получил чин штабс-капитана.

Через два года он включен в состав посольства, которое возглавляет генерал Ермолов. После этой поездки в Персию командир корпуса поручает Муравьеву убыть с миссией в Туркмению и Хиву.

Для того чтобы понять меру опасности, которой подвергся капитан, и ценность исследований достаточно затянуть в его записки, которые были изданы в 1822 году в России, а потом и за рубежом на французском, английском и немецком языках. Уже оглавление этой книги говорит о многом. Приведем названия некоторых глав: «Путешествие в прибрежную Туркмению», «Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском», «Обратный путь», «Общее обозрение Хивы», «Междоусобная война в Хивинском ханстве», «Перемена прежнего правления, водворение самовластия, нрав властителя и нынешнее управление Ханства», «Ходячие монеты, взимание податей, состояние финансов, общая промышленность и торговля хивинцев», «Нравы, вероисповедание, обычаи и просвещение узбеков». Одна из основных, центральных глав повествует о «военном состоянии Хивинского ханства».

Так что даже по перечню глав можно судить об огромной военно-научной работе, которую провел капитан Муравьев.

А была ведь еще и дипломатическая часть – не менее важная и ответственная.

Но чтобы понять все это, надо возвратиться к началу экспедиции и хотя бы коротко пройти путь в Туркмению и Хиву вместе с разведчиком Николаем Муравьевым.

Сам Николай Николаевич позже напишет: «Исполнение намерения своего вступить в дружеския сношения с туркменами, господин Главнокомандующий возложил на Елисаветпольского окружного начальника господина майора Пономарева, а мне, как офицеру Генерального штаба поручено было, обозрев с ним вместе восточные берега Каспийского моря, следовать в Хиву для сношения с владетелем оной и описания того края. По сему поводу я был на берегах туркменских и в Хиве».

Для экспедиции выделили два судна: корвет «Казань» и шкоут «Святой Поликарп».

24 июля миссия двинулась в путь и через четыре дня прибыла к туркменским берегам. Полтора месяца обследовал Муравьев побережье, уходил вглубь туркменских земель, вел переговоры со старейшинами.

Вот лишь некоторые из его впечатлений, которые он положил на бумагу. «Вдруг сильный ветер поднялся с моря, отплыв с полверсты от берега, мы не могли идти далее, волна заливала нас, Юрьев предлагал воротиться; я решился, и мы опять привалили к берегу на ночлег. Мы были без хлеба и без воды, к тому ж опасались внезапного нападения от туркменов – для чего вытащив два флаконета на берег, заняли два бугра, обзавелись цепью, и таким образом, расположились ночевать.

30 июля. Положение наше час от часу становилось неприятнее: бурун не уменьшался, сухари приходили к концу; жажда усиливалась, л/оды стали употреблять морскую воду; обмакивая в нее остальные сухари свои».

О том, сколь непросто было договариваться с местными туркменами, Николай Николаевич записал следующее: «Вскоре наехало к нам человек восемь гостей, – которых мы накормили пловом и старались угостить; но когда дело дошло до отправления Петровича (один из членов экспедиции. – М.Б.) к Киату (начальник над несколькими туркменскими старшинами. – М.Б.), то Назар Мерген (старшина местного кочевья), согласившийся прежде проводить его за три червонца, стал отказываться, и просил пять, а наконец и десять. Пономарев, выведенный из терпения, отослал всех с корвета…»

Вот в таких условиях, несмотря на все трудности, Муравьев упорно делал свое дело: на выдолбленном из дерева туркменском челне обследовал устье реки Горган. Затем на корвете перешел в Красноводский залив, исследовал его с моря и с суши и обнаружил, что остров Дарджа, нанесенный на карту экспедицией М. Войновича в 1782 году, превратился в полуостров.

«Читая путешествия российской эскадры, под командой графа Войновича, – записал в своем дневнике капитан, – я нашел описание серебряного бугра, совершенно не согласным с тем, что сам видел: там сказано, что серебряный бугор есть остров. Острова нет».

Когда исследования в туркменских землях были завершены, Муравьев отправился в Хиву. Он еще не знал, что все его злоключения, опасности, волнения впереди.

«Сентября 19. Я оставил берег и отправился в степь, – пометил Муравьев. – При мне находились только переводчик армянин Петрович и денщик мой. Недостаток в людях заменил я добрым штуцером, пистолетом, большим кинжалом и шашкою, которые во всю дорогу с себя не снимал».

Николай Николаевич неспроста запасся «добрым штуцером и пистолетом», а также холодным оружием. Он присоединился к каравану, который шел в Хиву.

На третий день они вступили в совершенно безлюдную степь. Не все караванщики относились по доброму к русскому пришельцу. Приходилось скрывать свое истинное имя.

«Во время поездки моей ходил я в туркменском платье, и называл себя турецким именем Мурад-бек, сие имело для меня значительную выгоду потому; что хотя меня все в караване знали, но при встречах с чужими, я часто слыл за туркмена, поколения Джафарбай, и тем избавлялся от вопросов любопытных», – вспоминал Муравьев.

В дороге были семнадцать дней. 6 октября капитана Муравьева встретили чиновники, которых послал хан. Они препроводили путников в маленькую крепость, как сам Николай Николаевич, называл ее «крепостцу», что располагалась в деревне Иль Гельда.

В первый день гостей напоили чаем с сахаром, накормили пловом и поместили в комнату под охрану. Поначалу Муравьев принял это за «почесть», но вскоре понял: он оказался в плену. Ему сказали, что хан примет его завтра, 7 октября. Но, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю его никто не принял.

«Меня почитали за лазутчика, – напишет позже Николай Николаевич, – обращение со мной становилось всякий день грубее, пищи умереннее, чай перестали давать, так же и дрова для варения пищи… Присмотр за мной сделался строже и мне не позволяли даже на минуту отлучаться из комнаты без двух сторожей».

Проходили дни, недели, и капитан Муравьев готовился либо к «томительной неволе», либо к «позорной и мучительной казни». Он даже помышлял о побеге и лучше желал умереть на свободе с оружием в руках, если бы его нагнали в степи.

46 дней продолжалось заключение Николая Муравьева. Наконец, хан потребовал к себе посланника.

Хану были вручены подарки и письмо Ермолова. Переговоры прошли быстро. Муравьеву удалось убедить хана, что он прибыл с целью установления дружественных и торговых контактов между Хивой и Россией. Разногласия вызвали только пути, по которым должны двигаться караваны к Каспийскому морю. 21 ноября Муравьев отправился в обратный путь.

Генерал Алексей Ермолов так оценит деятельность своего посланника: «Гвардейского генерального штаба капитан Муравьев, имевший от меня поручение поехать в Хиву и доставить письмо тамошнему хану, несмотря на все опасности и затруднения, туда поехал. Ему угрожали смертью, содержали в крепости, но он имел твердость, все вытерпев, ничего не устрашившись, видел хана, говорил с ним… Муравьев, есть первый из русских, в сей дикой стране, и сведения, которые передал нам о ней, чрезвычайно любопытны».

За успешное выполнение задания Николай Муравьев был произведен в подполковники, а потом и в полковники. В 1822 году он станет командиром карабинерного полка. Позже возглавит вторую длительную экспедицию в Туркмению.

Потом будут бои с персиянами, присвоение звания генерал-майора. Муравьева назначат командиром гренадерской бригады Кавказского корпуса.

В войне с Турцией войска под командованием генерала Муравьева возьмут считавшуюся неприступной крепость Карс, потом крепость Ахалцых и, наконец, крепость Байбут.

В 1831 году он участвует в подавлении польского восстания, получает чин генерал-лейтенанта и должность командира дивизии.

Через год император Николай I посылает его в Александрию и в Константинополь. Обострились отношения между Египтом и Турцией, вспыхнул вооруженный конфликт. Мало кто верил в благополучный исход дипмиссии Муравьева. Но генерал блестяще справился с поставленной задачей – он убедил турецкого султана в дружелюбии России, а затем вынудил египетского пашу отдать приказ о прекращении военных действий.

За заслуги в этой миссии Муравьева производят в генерал-адъютанты. Однако из-за разногласий с императором Николаем I в 1837 году он лишен этого звания и уволен со службы. Через десять лет о нем вспомнили и вновь позвали на службу Муравьев – командир корпуса, участвует в походе в Венгрию.

В 1854 году Англия и Франция объявляют войну России. И опытный, смелый военачальник Муравьев, хорошо знающий южный театр военных действий, становится наместником на Кавказе и главнокомандующим отдельным кавказским корпусом.

После нескольких месяцев взята крепость Карс – ключ к Востоку. Это была крупная победа русской армии. Муравьев к своей фамилии получает почетную приставку – «Карский».