Текст книги "Погоня за ястребиным глазом . Судьба генерала Мажорова"

Автор книги: Михаил Болтунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

ЧТОБ ОНИ СГИНУЛИ В ПЕСКАХ…

Так и произошло. Добравшись по железной дороге до Сайхина, разгрузились. Мажоров сформировал автоколонну. В первую и последнюю машины установил радиостанции, приказал замыкающему автомобилю выходить на связь каждые полчаса.

Путь предстоял не близкий, почти 400 километров по пыльной, сухой степи. Юрий Николаевич предварительно по карте тщательно просчитал маршрут. Выбрал место для стоянки поудобнее. Разумеется, с точки зрения предстоящей работы: поближе к маршрутам перелетов самолетов. Приглянулось озеро Сара-Камышское, где поблизости располагался населенный пункт под названием Новая Казанка. Проложил маршрут. Сначала вдоль железной дороги Сайхин – Шунгай, потом по степи до селения Урду, дальше до соленых озер Аралсор и местечка Теренк-Кудук. На карту эти населенные пункты были нанесены, но на самом деле вместо них «мажоровцы» увидели только несколько разрушенных глинобитных строений. Кругом голая степь. К счастью, с дороги не сбились, до Аралсора добрались благополучно. А вот дальше не повезло. Неожиданно брызнул дождик, прибил степную пыль, которая превратилась в скользкую грязевую пленку. Машины буксовали, не в силах тащить груженые прицепы.

Пришлось остановиться и ждать, пока степь не подсохнет. С рассветом двинулись в путь. Вскоре добрались до Новой Казанки. Оказалось, это районный центр, расположенный к северу от озер. Новой Казанка называлась потому, что Старая Казанка в 1932 году вымерла от чумы. И в десятке километров заложили новый населенный пункт. А на месте старого остался только могильник.

Известие о соседстве с могильником не обрадовало Мажорова и его коллег. Они знали, что вибрионы холеры находятся в крови сусликов, которых здесь было великое множество. Но ничего не поделаешь – задачу надо выполнять.

Выбрав место для стоянки, сотрудники экспедиции развернули палатки, провели связь, выставили посты охранения. Сбили деревянные столы и скамьи, натянули над ними брезент. Получилась этакая совмещенная кухня-столовая. Выложили печь для приготовления пищи. Одна из палаток была отведена под штаб. Там даже установили сейф, а главное, укрыли бутыль со спиртом, который, разумеется, предназначался для обработки деталей аппаратуры.

Поскольку Новая Казанка – райцентр и там находились все местные власти, пришлось Мажорову отправиться в райком партии, представиться, объяснить, кто они такие и с какой целью прибыли. Конечно, объяснить все это в общих чертах.

Первый секретарь Ново-Казанского райкома партии встретил Юрия Николаевича радушно. Рассказал о поселке, о том, что в близлежащих речках и озере много рыбы, но местное население ее не ест, а скармливает домашней птице.

Секретарь райкома пожаловался, что вокруг на многие версты ни одного деревца, и попросил, не помогут ли представители армии хотя бы несколькими бревнами и досками. Мажоров обещал поделиться древесиной, которую они привезли с собой.

На том и расстались. А вечером в их лагерь неожиданно приехал посыльный на мотоцикле и передал приглашение от секретаря райкома прибыть на «дастархан», то есть на угощение. Отказываться было неудобно, пришлось поехать.

Приняли его в доме, в комнате без столов и стульев. На кошмах восседало несколько казахов, среди которых были и аксакалы.

Подали большое блюдо с лапшой и кусками мяса. «Бешбармак» – отметил Мажоров. Потом внесли поднос, на котором находилась сваренная баранья голова, рядом лежали бараньи глаза.

Поднос передали ему, как почетному гостю. Юрий Николаевич вспомнил восточный обычай и преподнес угощение аксакалам.

Такой жест уважения был весьма одобрительно воспринят всеми присутствующими. С этого момента у Мажорова установились самые теплые отношения с местными властями.

Сотрудники экспедиции начали обживаться. Узнали, что в десятке километров от них расположен так называемый контрольно-транспортный пункт (КТП), который подчинен полигону Капустин Яр. Юрий Николаевич решил познакомиться с соседями. Приехал. На пункте было три домика: штабной, для проживания офицерских семей и третий – для солдат. Важно, что КТП поддерживал связь с полигоном. Отсюда можно было позвонить и во Владимировку, чтобы узнать, когда предстоит контрольный полет самолета.

Так и поступил Мажоров: позвонил, уточнил. И первое, что понял, те, что находились во Владимировке, особенно не торопились. Однажды «мажоровцы» видели и даже сопровождали самолет, уточнили его радиоданные, но боевой работы не было. Дело в том, что на МиГ-15 подвешивалась ракета-имитатор. В ходе полета она сбрасывалась с самолета, и пилот проводил посадку имитатора на аэродром. Однако ничего этого не произошло, никаких объяснений Мажоров не получил и, собственно говоря, оказался в весьма щекотливом положении. Возникал вопрос, что делать дальше? По телефону всего не обговоришь, да и специалисты на том конце были как-то совсем не разговорчивы с ним. Решил ехать во Владимировку, чтобы выяснить все на месте. Но легко сказать, ехать. До нее почти тысяча километров. И это на УАЗ-51 по голой степи.

Однако иного выхода не было. Проделав долгий путь и приехав во Владимировку, Юрий Николаевич решил встретиться с конструктором системы К-20 Шабановым. Отыскал его вечером в гостинице, представился. Улыбка сразу сошла с широкоскулого лица подполковника в авиационной форме. Он угрюмо кивнул:

– А, вот кто собирается мне помешать…

Мажорова не смутил минорный настрой подполковника. Он попросил ввести его в курс дела. Конкретно Юрия Николаевича интересовало, когда же наконец начнутся регулярные полеты, планируется ли сброс имитатора вблизи их района и кто известит его о вылете самолета.

Подполковник Шабанов со вздохом сказал, что торопиться они не собираются, поскольку занимаются делом ответственным и важным, сначала все отработают без помех. Ну, а потом… Он замялся, потом, мол, проведем несколько полетов и для вас.

Из «теплого» разговора с конструктором стало ясно: им совсем не хочется рисковать и проводить тренировки в условиях помех. Хотя прежде они упорно убеждали вышестоящее руководство, что никакие помехи им нипочем. Но это на словах, а теперь подобное утверждение следовало подтвердить на деле.

Мажоров понял: работы будут затягиваться, и в Новой Казанке им придется задержаться надолго.

Потом Юрий Николаевич о той встрече скажет так: «Подполковник проявлял большую сдержанность, но было видно, что моя миссия ему очень не нравится и лучше, если бы мы сгинули где-нибудь в песках».

Однако через некоторое время прошли первые полеты. Мажорову и его сотрудникам удалось уточнить все параметры системы. Более того, они даже «засветили» помехой обзорный и прицельный радиолокатор. Позже Юрию Николаевичу посчастливится увидеть снимки с экрана. Когда они наводили свой «прожектор», то экран становился белым, словно лист бумаги.

Сложностей в работе было хоть отбавляй. Во-первых, самолет-носитель базировался не во Владимировке, а стартовал из Жуковского, что под Москвой. Антенну приходилось наводить по данным соседнего радиолокатора КТП. Данные эти получали от оператора по УКВ-связи. Он передавал их голосом. Ошибки были значительными. Но вот если удавалось «поймать» в оптику самолет; все шло отлично. Жаль, что удавалось увидеть носитель только на малом обрезке полета.

Однажды «мажоровцам» удалось влезть со своими помехами в линию управления. Произошло это при отсоединении имитатора от истребителя. И сразу же телеметрия показала сбой команд и потерю управления. Выручил пилот самолета-носителя. Правда, во время разбора полета конструктор Шабанов напрочь отрицал воздействие помех, ссылался на неполадки в работе аппаратуры. Что ж, это обычная практика: как только проходит серьезная помеха, тут же полет объявляется неудачным, ибо якобы подводила матчасть. Разумеется, результаты такого полета главный конструктор старался не учитывать.

…Наступил октябрь. Полеты шли ни шатко ни валко. Мажоров отправил шифровку в Москву с предложением прекратить работы с наступлением холодов. Он снова поехал во Владимировку. И там случайно стал свидетелем разговора в курилке между конструктором Шабановым и приехавшим из Москвы заместителем министра радиопромышленности. Шабанов жаловался, мол, все бы хорошо, да мешают устроители помех. На что замминистра ответил: «Ты дотяни до холодов, они там, как клопы от мороза, разбегутся».

«Признаться, я обалдел от таких слов», – скажет Мажоров. – Оставалось только развернуться и уехать к себе. Дней через десять из Москвы пришла команда: прекратить работу, свернуть аппаратуру, технику и прибыть маршем во Владимировку.

Приказ был выполнен. Технику поставили в ангар, аппаратуру опечатали и сдали под охрану. Сотрудники экспедиции отправились домой, в Москву.

ВТОРАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В НОВУЮ КАЗАНКУ

За те месяцы, которые «мажоровцы» провели в степи у Новой Казанки, в институте в Протве построили первый кирпичный, четырехэтажный дом. С него началась будущая улица, которая впоследствии получит имя вождя мирового пролетариата – Ленина.

Сотрудников из гостиницы переселили в новый дом. Там получили квартиры Мажоров, Зиничев, Мякотин, Мельченко, Яковлев, Петаллас.

Как-то Юрий Николаевич принес домой генеральный план развития поселка Протва. Принес и повесил на стену. План выглядел просто фантастично. Пять промышленных корпусов, ангары, другие сооружения. Жилая часть тоже была под стать промышленной. Двадцать пять пятиэтажных домов, ресторан, больница, аптека, пекарня, газовая подстанция.

Мажоров стоял в своей необжитой квартире, за окном заснеженные поля, река Протва и больше ничего. Неужели этот план когда-нибудь станет явью. А ведь и действительно стал. Правда, ушло на это 30 лет.

…Наступил новый 1959 год. Уже был построен и пущен в строй первый трехэтажный корпус промышленного назначения. Он оказался не очень большим, тем не менее решил проблему размещения сотрудников.

Отдел Мажорова занял значительную часть второго этажа. В подвале развернули механическую мастерскую. Ведь сколько он помнит, всегда стояла острая проблема, где изготовить то, что ты изобрел, придумал.

Работать стало легче, не надо было терять время на дорогу. От корпуса до квартиры десять минут.

В этот период Юрий Николаевич занимался теоретическими исследованиями радиопротиводействия командным линиям управления. Считал необходимым опровергнуть выводы специалистов НИИ-2 о невозможности противодействия этим линиям. И это ему удалось сделать.

Во-первых, он доказал, что декларируемая скрытность управления не является непреодолимой преградой.

Во-вторых, разработал методы и указал пути создания аппаратуры, которая в секундный отрезок времени устанавливает принадлежность сигналов к конкретной радиолинии.

В-третьих, показал пути технического преодоления методов кодирования в линиях управления.

Юрий Николаевич понимал, что вскоре вновь придется формировать экспедицию и отправляться в степи под Новую Казанку, и он должен быть в готовности доказать свою состоятельность.

В институте, тем временем, произошли серьезные перемены. Ушел полковник Александр Батраков и руководителем назначили подполковника Петра Плешакова.

Вскоре покинул свой пост и директор филиала в Протве, ставленник Батракова – Александр Поляков. Он уехал обратно в Ленинград. Его должность предложили главному инженеру Николаю Емохонову. Тот, в свою очередь, решил, что Мажоров достоин поста главного инженера. Однако Юрий Николаевич поблагодарил за оказанное доверие и отказался от высокого поста. Ведь Брахман обещал ему возвращение в ЦНИИ, в Москву.

Однако обещания так и остались обещаниями. Брахман не отказывал, но и точного срока не называл. Время шло, и тоща Мажоров решил поступить в адъюнктуру при своем же ЦНИИ-108. Подал рапорт. Экзамен по марксистско-ленинской философии у него был сдан еще в прошлом году. Предстоял второй экзамен по антенно-фидерным устройствам.

«Отдел антенных устройств, – вспоминает Мажоров, – возглавлял у нас доктор наук Яков Фельд. Начальниками лаборатории у него были Лев Бененсон и Исаак Абрамов. Думаю, Брахман поручил Фельду проследить, чтобы я экзамен не сдал. Сужу так вот почему. К назначенному дню я, подготовившись, прибыл в Москву. Вместе со мной приехали сдавать Зиничев и Мякотин. Мы готовились сообща, и я чувствовал себя вполне уверенно.

Принимали экзамен секретарь научно-технического совета Илья Джигит, а также Бененсон и Абрамов. Я взял билет, подготовился. Начал докладывать Бененсону. Все шло нормально, отвечал уверенно. Вдруг открывается дверь и входит Фельд. Бененсон назвал мою фамилию. Фельд сразу же насторожился и направился к нам. Затем сказал, что сам примет у меня экзамен. Заслушав мои ответы по билету, заметил, что хочет проверить меня по всему курсу. Беседа продолжалась минут тридцать. В конце разговора Фельд заявил, что придется мне прийти на пересдачу в следующий раз.

Зиничев и Мякотин сдали экзамен без помех.

Моему самолюбию был нанесен чувствительный удар. Никогда в своей жизни я не находился в положении провалившего экзамен. Я понял, чьих это рук дело. Но отступать не собирался. Пришлось Брахману обозначить срок моего возвращения в центральный институт – первая половина 1960 года».

Но перед этим Юрию Николаевичу предстояло вновь возглавить экспедицию в Астраханские степи. Во Владимировку сотрудники прибыли поездом, расконсервировали технику и своим ходом добрались до стоянки у Новой Казанки.

Начали благоустраивать быт. Имея горький опыт отказались от продуваемых всеми ветрами палаток и выкопали землянки. В местных речках ловили рыбу, охотились на сайгаков.

Работа, как и в прошлом году, шла вяло. Один полет в неделю, а то и реже. Пришлось снова ехать во Владимировку. В этот раз попал, что называется, с корабля на бал. Конструктору Шабанову присвоили звание полковника. Он широко отмечал это событие, пригласил и «идейного противника», как он называл Мажорова.

Выпить за полковника выпили, а вот толковых ответов на свои вопросы Юрий Николаевич так и не услышал. Когда же Мажоров спросил напрямую об эффективности работы «помеховиков», Шабанов надменно ответил, что он на них не обращает внимания.

Было понятно, что Шабанов лукавит. Позже Мажорову рассказали такой случай. Самолетом-имитатором управлял опытный летчик-испытатель. У взлетно-посадочной полосы из полета его встречали конструктор Шабанов и представитель заказчика. Шабанов рассказывал, как прекрасно ведет себя в полете имитатор.

Когда произошло приземление и Шабанов, подойдя к самолету, стал поздравлять летчика с отлично проведенным полетом, тот в ответ разразился бранью. Оказалось, что после отсоединения от самолета-носителя поначалу все шло хорошо, потом имитатор неожиданно перевернулся вверх шасси. Пилот взял управление на себя. Но как только он попытался перейти на управление с самолета-носителя, его машина вновь перевернулась вверх килем. Пришлось летчику управлять «взбесившимся» имитатором самому. Говорят, конструктор был крайне сконфужен, но вновь нашелся и объявил о неполадках в аппаратуре.

Возможно, были и какие-то другие неполадки, но вот незадача, именно в это время «мажоровцы» старались воздействовать на кодовый сигнал управления самолетом-имитатором. И, судя по всему, их воздействие в полной мере ощутил пилот имитатора.

После возвращения Мажорова из Владимировки полеты стали происходить еще реже. В месяц два-три раза. Пришлось писать шифровки Брахману. Тем более что у сотрудников экспедиции было достаточно материалов, дабы сделать вполне обоснованные выводы.

Прошел сентябрь, октябрь. Наступил ноябрь. Стало крепко холодать. По утрам вода в умывальнике покрывалась льдом.

Утром 4 ноября на поле рядом с лагерем неожиданно сделал посадку Ан-2. Из него вышел сам главный инженер института Теодор Брахман. Мажоров встретил его, отвез в лагерь. Посмотрел тот на житье-бытье своих подчиненных и грустно заметил: «Да вы здесь, ребята, как на фронте».

Пробыл Брахман в лагере несколько часов, потом улетел во Владимировку. Через неделю Мажоров получил приказ о завершении всех работ.

Возвратившись из командировки, Юрий Николаевич засел за отчет. Помогали ему Зиничев, Мякотин, другие члены экспедиции. Вывод по отчету был один: теория сотрудников НИИ-2 о невозможности подавления командных радиолиний неверна.

В 1960 году Юрий Мажоров был приглашен на обсуждение системы, которая имела кодовое обозначение К-22. В нее уже закладывался совсем иной принцип функционирования, а именно – принцип самонаведения, а не командного управления. Система же К-20 дальнейшего развития не получила.

«ПОДАРОК» ОТ ПАУЭРСА

В феврале 1960 года Теодор Брахман наконец сдержал свое обещание: было принято решение о возвращении Юрия Мажорова в центральный институт, в Москву. Правда, должность, на которую прочил его Теодор Рубенович, пока не освободилась, и Юрий Николаевич некоторое время числился в штате филиала.

После того как ушел начальник 14-го отдела, его место занял Мажоров. Отдел вел разработку радиолокатора для артиллерийской разведки наземных целей. Дела по этой теме предполагалось завершить еще в 1959 году и передать их в другой институт. Но Гостехкомиссия сделала серьезные замечания, и работы затянулись. А Мажоров на радостях поспешил уехать из Протвы. Что ж, теперь ему пришлось принять отдел и продолжить создание радиолокатора.

Проанализировав ситуацию, Юрий Николаевич понял, что не решив нескольких задач, им не видать удачи. Во-первых, требовалась совсем иная измерительная аппаратура. Локатор был миллиметрового диапазона, и для его создания нужны совсем другие приборы.

Во-вторых, ему, как начальнику отдела, следовало познакомиться с каждым руководителем лаборатории, с инженерами, техниками, монтажниками. Он должен был четко представлять теоретический и практический уровень их знаний.

Лаборатории возглавляли Юрий Беляев, Александр Ширман и Владимир Грачев.

Казалось, теперь все стало на свои места, и Мажоров четко представлял, чем ему и его отделу придется заниматься в ближайшее время. Однако, как говорят в народе, человек предполагает, а Бог располагает. Юрий Николаевич в Бога не верил, но случилось все именно так, как пророчила пословица.

…Погожим майским вечером Мажоров услышал по радио сообщение: Никита Хрущев сделал заявление на сессии Верховного Совета СССР о том, что в воскресенье 1 мая 1960 года над нашей территорией сбит американский самолет-шпион.

«Не летайте вы в Советский Союз! – говорил Хрущев. – Уважайте суверенитет и знайте границу! Не знаете границ – ударим!» И ударили.

Утром по дороге на работу Юрий Николаевич купил в киоске газету «Правда», развернул ее и тут же увидел заголовок: «Полная растерянность». Корреспондент ТАСС из Вашингтона передавал: «Сообщение Хрущева о том, что летчик сбитого 1 мая над территорией СССР американского шпионского самолета Ф. Пауэрс жив и полностью признался в разведывательном характере своего полета, застал официальный Вашингтон совершенно врасплох».

Собственный корреспондент газеты в Великобритании писал: «Давно Лондон не видел подобной сенсации. В часы обеденного перерыва, когда многие лондонцы выходили из рабочих помещений на улицы, продавцы газет наклеивали на рекламные щиты свежие листы бумаги. «Американский пилот-разведчик пойман русскими, – гласили сделанные торопливой рукой надписи, – Хрущев предлагает судить американского шпиона». Возле продавцов вечерних газет моментально выстраивались очереди. Газеты разбирались нарасхват».

Да, событие было важное, волнующее, горячо обсуждаемое в институте, но, откровенно говоря, Мажоров и думать не думал, что оно коснется непосредственно его, 14-го отдела, каждого инженера и техника. А началось все с того, что в институт для экспертной оценки привезли остатки аппаратуры с того самого самолета-шпиона У-2. Юрия Николаевича привлекли к участию в экспертизе.

Самый большой интерес, пожалуй, вызвал фотоаппарат для аэрофотосъемки. Он отменно сохранился. Когда проявили пленку, на ней четко были видны объекты, которые снимал Пауэрс.

На борту самолета-шпиона также находилась станция радиотехнической разведки. Она использовалась для вскрытия и регистрации наших радиолокационных объектов. Принятые сигналы записывались на магнитную ленту специального магнитофона.

Станция, а точнее, приемник прямого усиления мог фиксировать длительность импульсов РЛС, частоту повторения. В то же время Мажоров понял, что частота РЛС определялась весьма грубо. Имелась возможность засечки сигналов непрерывного излучения, но только если их мощность была достаточно высокой. Никаких высокочастотных усилителей у приемника не существовало. В общем, приемник как приемник, ничего нового и неожиданного. Такие аппараты в институте хорошо знали и даже сами их собирали.

В этой куче обломков оказалась и станция помех. Она-то, как предполагали американцы, и должна была защитить самолет от советской зенитной ракеты. Станция располагалась в хвосте машины, в отсеке, где обычно размещается тормозной парашют. Она оказалась сильно поврежденной. Однако кто-то на месте падения самолета тщательно собрал пусть и разбитые узлы, платы и иные детали. Все это было передано в институт для изучения и окончательного заключения.

Первое, что бросалось в глаза даже без длительного осмотра, – узлы станции, сделанные на транзисторах. Она работала как ретранслятор: принимала сигнал РЛС, усиливала его, наделяла помеховой модуляцией, и направляла в сторону той же радиолокационной станции. Мощность помехи была невелика, всего 1 – 2 ватт. Это означало, что станция самолета-шпиона создавала помехи РЛС с непрерывным излучением сигнала.

Усилитель сигналов сверхвысоких частот (СВЧ) на лампах бегущей волны (ЛБВ) был двухкаскадным. Только в отличие от наших ламп, громоздких и потреблявших много энергии, американцы делали так называемые пекитированные ЛБВ.

Важно, что фокусирующая система оказалась выполненной на постоянных кольцевых магнитных в единой конструкции с лампой бегущей волны. Такую схему можно и нужно было внедрить и у нас. Вопрос неоднократно поднимался, но разработчики отечественных ЛБВ из Министерства электронной промышленности и слушать об этом не желали. Они переводили стрелки на конструкторов станций. Тем, в свою очередь, отступать было некуда. Приходилось изготовлять ЛБВ самим. Мажоров прочувствовал все это на собственной шкуре, когда создавал станцию «Резеда». Теперь же упавшая «с неба» американская лампа бегущей волны предоставила возможность специалистам ЦНИРТИ жестко поставить вопрос о единой конструкции ЛБВ.

На специальном заседании Комиссии по военно-промышленным вопросам Юрий Мажоров предоставил доклад, в котором доказал острую необходимость создания пекетированных ЛБВ. Доклад сыграл решающее значение, и Комиссия приняла решение: обязать НИИ-160 во Фрязино изготовить необходимые ЛБВ. Вскоре лампы бегущей волны игольчатого типа, подобные американским появились на свет. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Станция помех, установленная на самолете У-2, имела весьма небольшой вес, всего 16 килограммов. Если бы в то время попытались построить подобную станцию у нас, на отечественных комплектующих, она оказалась бы тяжелее раз в пять (!)

«Наши военные заказчики, – вспоминает Юрий Мажоров, – подняли страшный крик, что им нужна именно такая небольшая, компактная, легкая станция помех. Пришлось охладить их пыл. Мы показали им, что американское изобретение может работать в достаточно узком диапазоне температур от +40 до -20 по Цельсию. А мы, по требованию того же заказчика, создавали станции, которые способны были выдержать перепады от -60 до +60 по Цельсию. Кроме того, американская станция не выдержала проверки вибрацией, в тех режимах, которые практиковались у нас».

Однако несмотря на все доводы ученых и конструкторов, заказчики добились от Военно-промышленной комиссии решения о создании подобной станции помех. Работы поручили провести сотрудникам 14-го отдела. Главным конструктором станции утвердили Юрия Мажорова.

С большой неохотой и взялся он за эту работу. Беспокоила его не сама станция и сложность ее разработки. Юрий Николаевич не сомневался в успехе дела. Волновало как раз другое, он опасался, что наши генеральные конструкторы самолетов не обеспечат на борту своих машин такие же облегченные «тепличные» условия эксплуатации, как у американцев.

Но сомнения сомнениями, а приказ надо выполнять. Первое, что сделали «мажоровцы», определив диапазон работы станции, заявили: американцы, выпуская в полет самолеты-шпионы, не знали, какие радиолокационные системы стоят у нас на вооружении. Неведомо им было и другое – на каких принципах работает советское зенитное вооружение средств ПВО. Станция помех с самолета Пауэрса оказалась сконструированной под американскую систему ЗУРО «ХОК» и для нас была совершенно бесполезной. Видимо, не зная технических данных советских зенитно-ракетных систем, «янки» предположили, что у противника должно быть нечто похожее. И просчитались, допустили ошибку в выборе средств защиты.

Позже стало известно, что станция с У-2 носит кодированное наименование «Рейнджер». В ее изучении кроме сотрудников института принимали участие также специалисты ВВС. Вместе с ними достаточно быстро удалось согласовать и утвердить тактико-технические данные будущей станции помех. На ее разработку дали всего год. Назвали «Сонатой». Скорее всего, учитывая «музыкальную» фамилию самого главного конструктора.

Принимаясь за дело, Юрий Николаевич надеялся, что такая напряженная и ответственная разработка станет хорошей школой для сотрудников отдела.

Итак, работы начались. Сам Мажоров разработал блок-схему станции, затем каждый участок получил задание – создать принципиальную схему своего узла.

Весьма важным и не решенным оставался вопрос модуляции для создания уводящей помехи. В институте этим видом модуляции никто не занимался. Как это делали американцы на своей станции, тоже пока не было понятно. Была только догадка, гипотеза. В свое время в группе Мажорова над диссертацией работал Николай Алексеев. И вот тогда они обратили внимание, что при изменении напряжения на фокусирующем электроде ЛБВ, происходит изменение частоты, ее сдвиг. Разобравшись в платах «Рейнджера», они нашли плату, в которой вырабатывалось пилообразное напряжение. Вначале никак не могли понять ее назначение. И вот однажды пришло озарение: сопоставив эти два факта, разработчики пришли к выводу, что пилообразное напряжение, как раз таки и служит для сдвига частоты в лампах бегущей волны.

При разработке станции всячески старались снизить вес узлов. Так, для уменьшения веса силового трансформатора и сглаживающего фильтра, главный конструктор решил иметь более высокую частоту питающей сети – не 400 герц, а 2000 герц.

Много сил было затрачено и на создание надежной защиты от перегрузки спирали выходной ЛБВ.

Несмотря на все трудности и проблемы, через десять месяцев напряженной работы «мажоровцы» во главе со своим начальником представили первый экземпляр станции. Внешне «Соната» была похожа на «Рейнджер», но весила намного меньше – всего 9,5 килограмма. Она была бесспорным доказательством того, что именно элементная база является основой для снижения веса и уменьшения габаритов аппаратуры.

«Соната» стала первой в СССР станцией помех, полностью построенной на полупроводниковых приборах, то есть на транзисторах.

«Мне очень хотелось, – вспоминает Юрий Николаевич Мажоров, – провести натурные испытания станции по комплексу ЗУРО. Но выяснилось, что у нас в стране нет радиолокационной системы подобной американскому «ХОКу». Тогда мы предложили создать имитационный стенд «ХОК», и на нем провести испытания. Тем более, что в институте в это время разворачивалась большая система для отработки вопросов организации ПВО. Были изготовлены имитаторы РЛС дальнего обнаружения, «живой» сигнал высокой частоты. Этот сигнал менялся в зависимости от дальности до РЛС. Все выводилось на экраны радиолокационных станций, и можно было выстроить различные тактические ситуации.

Называлась эта система «Вьюга». На ней, собственно, и решили сымитировать «ХОК и обработать вопросы эффективности «Сонаты». Однако заказчик ВВС почему-то испугался таких предложений. Представители военно-воздушных сил заявили, что их начальство не поверит никакому модулированию. Все надо показать «живьем». А поскольку ЗУРО «ХОК» у нас нет, давайте лучше подождем. Возможно она появится. Как говорят, это было бы смешно, если б не было так грустно. В результате «Соната» в серийное производство не пошла.

Спрашивается, для чего заказывали, зачем торопили?»

Чтобы сохранить «лицо», заказчик теперь ставил вопрос по-иному. Они заявили: поскольку мы можем разрабатывать аппаратуру не хуже американской, давайте сделаем универсальную станцию помех. Что имелось в виду? Новая станция теперь должна была создавать помехи как для РЛС с непрерывным излучением, так и с импульсным.

Такая работа началась в институте в 1963 году и получила наименование «Сирень». Но разработкой этого направления занимался уже другой человек, поскольку летом 1960 года Юрий Николаевич Мажоров был назначен на более высокую должность. Он стал главным инженером института. Как это произошло, расскажем в следующей главе.