Текст книги "Звезды. Неизвестные истории про известных людей"

Автор книги: Михаил Грушевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Владимир Зельдин

...

Владимир Михайлович Зельдин родился 10 февраля 1915 года в городе Козлове (ныне – Мичуринск) Тамбовской области. Детство провел в Твери. В начале 30-х годов поступил в Производственно-театральные мастерские при театре МОСПС. Работал в Театре транспорта (ныне – Театр имени Гоголя). Перед войной Иван Пырьев пригласил его на главную роль в фильм «Свинарка и пастух», сделавшую его знаменитым. Более 60-ти лет Владимир Зельдин выступает на сцене Театра Красной (ныне – Российской) Армии. На счету Зельдина более 40 киноролей. Народный артист СССР. Награжден тремя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Дружбы народов, орденами «За заслуги перед Отечеством» IV и III степеней, призом фестиваля «Кинотавр» «За вклад в киноискусство».

1

Мое детство прошло в Твери, в районе «Пролетарки», где жила наша большая семья – отец, мама, мой брат, две сестры. Детство было счастливое, у нас была большая квартира, двухэтажный дом. Двор был большой. И этот двор был нашей детской резиденцией, где мы заливали катки, делали горку, с которой скатывались на санях. «Пролетарка» для нас была заветным уголком.

Мама моя была учительницей. Папа окончил Московскую консерваторию по классу тромбона. Потом стал дирижером. Отец занимался музыкой, а мама ушла из школы, потому что не могла совмещать работу с воспитанием детей. Нас было четверо – я, брат и две сестры. Мы были очень дружны. У нас не возникало конфликтов. Потому что отец нас учил музыке: старший брат занимался на скрипке, Ирина занималась на виолончели, а Нина играла на рояле. Я учился играть на трубе, а потом на скрипке. Свое детство я вспоминаю с чувством приятной грусти. Я пережил революцию, НЭП, коллективизацию – все этапы жизни Отечества. Я во всех периодах побывал – и голода, и холода. Если сравнивать с нынешним временем в смысле материального благополучия, сейчас я живу намного лучше. И даже творчески, несмотря на то что такой возраст солидный.

2

Была у нас в Твери речка Тьмака, которая зимой застывала, и мы катались на коньках. Коньки были самодельные – деревяшка с лезвием, веревками прикрепленная к валенкам. Это было большое удовольствие. Я очень любил спорт. В воскресенье мы вставали, мама мне давала бутылку молока, булку, и я с девяти утра уходил на стадион, где играли пять футбольных команд. Мы с ребятами смотрели эти футбольные игры.

Гимназия мне памятна историей с кляксой. Мы писали чернилами в чистой тетрадке, и у меня получилась огромная клякса. Ко мне подошла учительница, очень симпатичная, молоденькая, и даже меня не корила, не ругала… Очень по-доброму отнеслась к моей кляксе.

В детстве со мной бывали разные экстремальные случаи. В школу мне нужно было ехать на трамвае. Идет трамвай, стараешься на ходу запрыгнуть. Однажды, Господь Бог помогал, прыгнул я на трамвай, а за ручку не схватился, хорошо, под колеса не попал. Свалился на мостовую. Другой раз мы плавали на речке, мимо шел пароход с колесами. Ребятам нужно было как можно ближе подплыть к пароходу. Я подплыл и чувствую, что меня это колесо начинает затягивать к себе. Еле выплыл, чуть не попал под колесо парохода.

3

На «Пролетарке» был клуб, в который мы ходили смотреть картины, билеты стоили копейки. Там шли приключенческие картины с участием Гарри Пиля, Дугласа Фербенкса, Мери Пикфорд. Мы упивались этими картинами.

Мы очень дружили всем двором, семьями. Это была интеллигенция, инженеры с фабрики. Мы ходили друг к другу в гости. Всегда были какие-то подарки, лакомства, конфеты, пироги, домашний торт. Мы ждали этих праздников. Дни рождения отмечали скромно – собирались всей семьей, приглашали близких, знакомых, друзей. Было очень симпатично. На Пасху из окна можно было увидеть, как люди шли после крестного хода. Поздно, темно, народ шел с зажженными свечками, они светились, красота была необыкновенная. Загораживали свечку, но все равно ее было видно. В период НЭПа это еще не запрещалось советской властью. Делали даже детские театры, домашние представления, разыгрывали какие-то сцены – кто во что горазд. Я двигался очень хорошо, танцевал с девочкой под музыку.

У меня было счастливое детство. Несмотря на то что шла Гражданская война. Когда мы жили в Тамбове, было очень тревожно. Банды были – Антонов, Махно, Краснов. Позже все вошло в нормальное русло. А праздники остались в памяти.

4

Когда приезжаешь в Тверь из Москвы, где быстрое движение, бешеный ритм существования, то погружаешься в настоящую русскую атмосферу спокойной жизни. Тверь очень уютный город.

Я не был пай-мальчиком и не был хулиганом, я был нормальным человеком, который умел дружить со сверстниками. Мы в детстве играли в футбол. Мяч набивали соломой и тряпками. Он хорошо прыгал, и мы целыми днями гоняли. Ходили на самодельных лыжах. Я не курил, потому что у меня в семье никто не курил, не пил. Эти стороны жизни в школе не культивировались. Я не был пионером, не был комсомольцем, не был коммунистом. Вокруг меня бегали пионеры в галстуках. Но я прошел мимо этого. Сдавал на значок «ГТО», в то время это называлось «Ворошиловский стрелок». Очень красивые значки, нужно было сдать спортивную норму – бег, плавание, прыжки в высоту.

Когда мы переехали в Москву, у нас в школе было военное дело. Нам пошили форму, мы участвовали в параде на Красной площади. Многие захотели уйти в военное училище. Я тоже хотел пойти в военно-морское училище. Меня привлекала форма, море, романтика. Но меня не взяли туда из-за зрения. И я пошел в ученики слесаря. Но эта работа мне не понравилась. Приходил домой: руки грязные, по-настоящему вымыться негде. Холодная вода. Нужно было зарабатывать деньги. Папа умер, когда мне было тринадцать лет. Мама умерла, когда мне шел семнадцатый год. Мне всю жизнь очень не хватало родителей.

5

Я был еще маленький, но отец брал меня с собой на работу. Он в оркестровой яме в антрактах играл с оркестром для зрителей Чайковского, Глинку, Мусоргского.

Как-то я случайно проходил по одной из улиц и вижу объявление: прием в производственно-театральное училище. Решил сдавать экзамен. Не готовился. Правда, у нас в школе была самодеятельность, драматический кружок, танцевальный кружок. Я хорошо двигался. Участвовал в концертах, мы выезжали выступать на фабриках. Существовала «Синяя блуза» – такие концертные бригады. А мы, школьники, выступали с номерами. Я решил поступить в театральное училище. Попаду – хорошо, не попаду – и бог с ним! Все равно. Пойду какую-нибудь другую профессию получать. Все дрожали, трепетали, а у меня была полная свобода, никакого напряга.

Сидит комиссия, приятные лица с любопытными глазами. Когда я читал, попросили спеть, станцевать. Они очень мило улыбались. А потом посмотрели на меня, сказали: «Хватит. Зайдите через две недельки, будет список, посмотрите, приняли вас или нет». Я ушел, даже на время забыл об этом, а потом вспомнил. Поехал туда: висит список, и в нем значусь я.

Аркадий Инин

...

Аркадий Яковлевич Инин родился 3 мая 1938 года в Харькове. Окончил Харьковский политехнический институт, сценарный факультет ВГИКа. Писатель, драматург, публицист. Автор тридцати кинокомедий, выпустил пятнадцать книг. Заслуженный деятель искусств России, награжден орденом Дружбы и орденом Почета.

1

Харьков. Детство у меня было невеселое, военное, тяжелое. Но я это не очень ощущал. Растили меня мама и бабушка, потому что отец ушел на фронт и погиб сразу в 1941 году, в октябре. Мама больше не вышла замуж. Она была инженером-гальваником на Харьковском электромеханическом заводе. Работала в гальваническом цеху, в ужасной химической атмосфере. В 1941 году мы уехали в эвакуацию в Чебоксары.

У меня есть одно сладкое воспоминание. У меня были воспалены гланды, надо было их удалять. Тогда их не вырезали лазером, как сейчас. В Чебоксарах медицина была не на высоте, хотя это и столица Чувашии. Меня повезли по Волге в Казань, в столицу Татарстана. Там не было ни анестезии, ни кровоостанавливающих средств. Прямо так гланды и вырезали. Доктор мне их показал, когда вырвал. А потом давали мороженое для остановки крови. Можно было есть сколько хочешь, пока кровь не остановится. И это было счастье, благодаря этой печальной операции я впервые попробовал мороженое. Мороженое было в брикетике, квадратное, прихлопнутое двумя вафельными крышечками.

2

Нормальные люди, как говорил Лев Толстой, помнят себя с момента появления из чрева матери. Я, к сожалению, урод в этом смысле. Не помню, кто были мои соседи, сколько нас жило в доме, сколько комнат – ничего не помню. Зато помню, что на веревочке под плитой висели мои заледеневшие варежки. С них капала вода. Когда мы в снегу катались, барахтались, они покрывались корочкой льда.

Если говорить о раннем военном детстве, запомнилось еще, что одинокие матери не могли сами купить коньки. Их покупали на двоих. У нас было по одному коньку. Коньки назывались «снегурки», «гаги» и «ножи». «Снегурки» с загнутыми носами, «гаги» – похожи на современные, а «ножи» – просто как ножи. О ножах и гагах вообще никто не мечтал, а «снегурки» мы прикручивали веревкой к валенкам, отталкивались одной ногой и катались.

Зимой я потерялся. Шел из детского сада. Как я мог сам идти в пять лет – не понимаю. Бабушка меня все-таки опекала. Мама работала на заводе с утра до ночи. Я потерялся в овраге. Я помню себя маленького, несчастного, замерзающего в сугробе. И вижу приближающиеся огоньки фонарей. Это весь цех мамы с фонарями вышел меня искать. И нашли.

Когда я был в классе пятом-шестом, отмечали семидесятилетие Сталина – любимого вождя. Все ему слали подарки, писали стихи. Я тоже написал стихи Сталину. К сожалению, они не сохранились. Но я на конкурсе что-то за них получил.

3

Я был примерный, тихий мальчик. Учился хорошо, практически отличником был. Школу закончил с серебряной медалью, потому что была «четверка» по астрономии. До сих пор не могу понять: почему мне не далась астрономия? Все языки, математика, физика, химия – пятерки, а по астрономии – четыре. И я вел себя очень прилично. По счастью, меня не били. То, что я никого не бил, – это уж точно. Не умел и сейчас не умею драться. Жизнь прожил, а драться не научился. Но почему меня не били – не знаю. Отличников били всегда. Может, я и это забыл?

Моя бедная еврейская мама, она вообще не знала, как это – бить детей. У меня была строгая бабушка. Она была учительницей еще до революции. Мама в восемь ушла, в восемь пришла, вечно – планы, срывы сроков, в общем обычная заводская жизнь советских времен. Растила меня бабушка Дора. Я проделок своих не помню. Зато было другое. Бабушка Дора для того, чтобы меня наказать, когда я плохо себя вел, падала в обморок. Я очень пугался. Потом уже я понял, что она играла. Помню жуткую картину, когда бабушка упала. Упала в обморок, лежит. Я страшно перепугался и пытался открыть ей глаза. И чувствовал, как она усилием их сжимает. Из этого я и заключил, что она придуривается. Тогда стал меньше реагировать на ее обмороки.

4

Я учился в мужской школе, а еще была женская, тогда не было смешанных. Нас иногда водили «на случку» на вечера. Девочек приводили к нам, мальчиков водили к ним. Это я сейчас говорю «на случку», но тогда это была чистота и невинность. О чем вы говорите? Если вспомнить первый поцелуй, то он у меня был лет в двадцать восемь. Я стою на углу, жду девушку на свидание, у меня пижонский белый шарфик, я в демисезонном пальто, на улице дикий мороз. Но я в пальто, потому что оно мне вроде бы идет, и без шапки. Слава богу, выжил.

Были вечеринки, патефон, пластинки (нашего Апрелевского завода). Надо было менять иголки для патефона, когда тупились. А к 10-му классу появились радиолы. Мы под них танцевали. Мелодии известные – «Брызги шампанского» – это была коронная штука. Конечно, танцы были скромные, не как нынче, но все равно – свет гасили, старались, чтобы была темнота – «друг молодежи». В бутылочку даже играли, но поцелуй такой: пацаны еще больше смущались, чем девчонки. Все было другое. Я не говорю, что лучше. Но другое.

На Сумской было замечательное кафе. Мы его называли «Пулеметом», хотя оно называлось «Харькивьянка». У меня был друг Адик. Он был настоящий стиляга. У него был набриолиненный кок, брюки-дудочки. Он выглядел вызывающе. Я был полустиляга. У меня был не кок – а кочек маленький, брюки – не такие дудочки, чтобы с мылом надевать, а просто у́же, чем положено. Мы ходили гордые…

5

Мама сказала: «Алик, инженер – хорошая профессия!» Она закончила инженерный, и я пошел учиться безо всяких сомнений. Инженер – была не очень престижная профессия, но вполне уважаемая. Веселая студенческая жизнь, политехнический институт – один из лучших, если не лучший в городе. И я поступил легко, потому что у меня была медаль. В Харьковском политехническом институте я отучился пять лет.

Мы ездили по колхозам. Наши однокурсники в позе для мытья полов стояли на грядках, а мы их развлекали. Первый курс. Уже сентябрь, дожди, грязно, очень не хотелось работать. Выход был один – записаться в агитбригаду самодеятельности. Как записаться в агитбригаду? Играть я ни на чем не умею, не пою, не танцую. Оставалось одно – в конферансье. Язык был хорошо подвешен. Я и жену, с которой пятьдесят лет в счастливом браке, нашел в агитбригаде. Она пела. Наглости петь одной у нее не было, и она пела в квартете. Полтора месяца мы так проболтались, спелись, решили не расставаться, сделать студенческий театр.

Вскоре я женился, у меня появился сын. Мы купили кооперативную квартиру. Собрали тогда со всех, кто был на свадьбе, по 20 рублей. 200 человек – получилось 4000 рублей, даже на мебель хватило. Я возглавил команду КВН как автор и руководитель. Стал публиковать тексты, юмористические рассказы. Поехал и поступил во ВГИК. Уехал из Харькова.

Иван Краско

...

Иван Иванович Краско родился 23 сентября 1930 года в деревне Вартемяки Ленинградской области. Окончил 1-е Балтийское высшее военно-морское училище и Ленинградский театральный институт имени Островского. Был принят в труппу Ленинградского академического Большого драматического театра (БДТ). Позже – актер Драматического театра имени Комиссаржевской. В кино дебютировал в середине 1960-х годов. Народный артист России.

1

По преданию, я родился под Ленинградом, в Сестрорецке. Это было 23 сентября 1930 года. 23 сентября кончается Дева и начинаются Весы. По моим наблюдениям, в моем характере есть черты и того, и другого знака.

Мама умерла, когда мне было 10 месяцев. Ее укусила какая-то муха, началось заражение крови, ей предложили отнять руку. «Куда? У меня четверо детей, один еще грудной». И отказалась. В результате все кончилось плачевно. Папа загрустил – и запил. Он продержался около пяти лет. Помню, я играл с кошкой, а он смотрел на меня и любовался. Еще помню, как я с удовольствием сидел на папином гробе. А его везли на телеге на кладбище. Мне было радостно, что мне позволили прокатиться.

Дальше мы жили с бабой Полей. Хозяйство было полностью натуральное. У нас были коровы. Субботка, потом Зорька. Они менялись. Подходило время, и их на мясо пускали. Но корову нужно обслужить, запасти сена. А купить его было не на что. У меня до сих пор есть шрам – я отхватил кусочек мяса серпом, когда траву жал. Нарежешь, сделаешь вязаночку, подсушишь – и в сарай. Так все лето. Дрова тоже сами запасали – сушняк. Так и жили. Полное самообслуживание.

Около дома был колодец. Зачерпнешь водичку, вскопаешь огород. Все было свое: морковочка, свекла, лук. Баба Поля возила молоко на Мальцевский рынок. Однажды она меня взяла с собой. Я с удивлением обнаружил, как люди торгуются. Никак не мог понять: почему им жалко дать несколько картошин просто так? Мне было жалко людей. Я видел, что они голодные и печальные.

2

Сначала мы жили втроем. Отец-то женился после мамы. Горевал, но женился. А мы не приняли мачеху. И жили мы все равно с бабой Полей. И кроме как «она» мы мачеху не называли. Однажды была такая история: братья Вася с Колей меня поставили на завалинку у дома: загляни – «она» дома? Некоторое время мачеха жила с бабой Полей, потом баба Поля ее выгнала, потому что она была никчемная хозяйка. Я заглянул и сказал: «Нет, оны дома нету». Братья надо мной долго издевались: «Оны дома нету».

В детстве я всегда стремился к независимости. Братья подсмеивались надо мной и ни во что не ставили. Я для Васьки был Сивый, видимо, по цвету волос. «Сивый мерин» – мне было обидно. А потом он прочитал «Капитанскую дочку», и я стал Савеличем.

То, что нельзя врать, боже упаси, это самый страшный грех – внушила нам баба Поля. То, что надо работать, иначе – не проживешь, – было вбито самим ходом жизни. Мы сами утром вставали и шли по своим делам. Кто-то за дровами, кто-то косит траву, кто-то носит воду. Кто-то ставил коровушке пойло… Мне говорят: «Что суетишься, бегаешь?» А я не могу без дела. Это для меня не жизнь. Я не могу сесть и ничего не делать.

Однажды я опоздал в школу и побоялся туда идти, мне было стыдно. У задней стены школы я провел все четыре урока, а потом пришел домой, как ни в чем не бывало. На следующий день я пошел туда же, и так дня три или четыре. И вдруг баба Поля говорит: «А где же ты бываешь, в школе-то тебя нету?» Учительница ей доложила.

Бабушка есть бабушка. У нее был непререкаемый авторитет. Она могла за один раз меня научить, как себя вести. Пришел в слезах, в соплях: «В чем дело?» – «Коля дерется». И получаю от бабы Поли подзатыльник. Вся обида кончается, начинается новая. «За что?» – «Слышал не раз: дают – бери, а бьют – беги. Чтобы в последний раз! Не хнычь!» Вот такая баба Поля у меня была! Я думаю, оттуда очень многое пошло!

То, что к ней приходили люди за жизненным советом, – это было бесспорным фактом. Баб урезонивала, помогала разбираться с мужьями. Однажды дед Афанасий загулял. А у бабы Поли – семеро малышей. «Ну и что, – говорит она соседке. – У меня не загуляешь. Афоня пришел веселый, а я ему одного за другим всех семерых – в сени: иди, гуляй дальше, а я тоже хочу гулять!» Он вмиг отрезвел. С тех пор – если и пили – вместе. Вот такая баба Поля была.

3

Я хотел переплыть пруд и решил это сделать тайком, чтобы в случае чего не опозориться. Я не знал, смогу ли, и должен был проверить. Выбрал такое время, когда там никого нет. Оставил на берегу свои штанишки. Плыву. И чувствую: не доплыву. В панике – обратно. И еле-еле выплыл на тот же пляж. Противно, конечно, что не доплыл, но никто не видел. Вдруг сзади голос: «Ну что? Испугался?» На камушке сидит незнакомый дядя. «А ты знаешь, что больше половины проплыл? Фактически ты полтора озера переплыл. Отдохни. Хочешь, я поплыву рядом с тобой? Доплывешь». – «Нет, не надо рядом. Я проплыву». И доплыл до другого берега, поворачиваюсь, чтобы сказать «спасибо». А дяди нет, он сделал свое дело и ушел. Для меня это символ. Думаю: сам-то помнит, что сделал доброе дело? А у него это, наверное, в порядке вещей: почему не подсказать пацану? Такие человеческие отношения и определяют нашу жизнь.

Или такое событие: вешают немцев. Собралось много народу, все туда съехались: жажда мести, желание, чтобы наказали сволочей-фашистов. Когда им стали накидывать петли, они начали орать. Это ужас, толпа их чуть не раздавила. У меня осталось впечатление, что и в этом несправедливость была. Так нельзя. Чрезмерность жестокости с нашей стороны.

Во время войны мы с бабой Полей в Вартемяках были дома одни. И вдруг – страшный рев, взрывы. Выглядываем в окно и видим: самолеты, самолеты. Взрывы недалеко в нашей деревне. «Не беги, Ваня, Ванечка, на пол ложись». А я выбежал, потому что любопытно. И страх одновременно во мне. У меня было желание, как червяку, зарыться в землю, а с другой стороны – посмотреть на фашистские знаки на крыльях. 400 самолетов бомбили военный аэродром в трех километрах от нас. Он был закамуфлирован. Они не нашли его, не попали. В болото упало три снаряда, но стекла вылетели по всей деревне. Бомбы, видать, были мощнейшие. Это чувство страха и любопытства во время налета по силе накала было наравне с чувствами от увиденной сцены, когда вешали немцев. У меня возник тогда протест. И потом я был очень рад, когда узнал: Петр Первый после Полтавской битвы пригласил побежденных шведов пировать за стол. Это мне больше понравилось, ей богу. Это – по-человечески.

4

У моей бабы Поли был педагогический талант. Но она еще и что-то другое знала. Когда в 1943 году Володя, мой близкий родственник, погиб в Сталинграде, я услышал, что в скворечник стучит дятел. В деревне это редко – дятел, да еще и стучит в скворечник. Там были червячки, он их выколупывал. Я схватил рогатку и хотел его подстрелить, чтобы сделать чучело. А баба Поля: «Тихо, убери рогатку. Не трогай, Ванечка, не трогай, он нам беду принес. Какую? Не знаю еще». Я не придал этому значения. Это было осенью. А весной пришла похоронка, что погиб Володя. Я зарыдал, и снова получил подзатыльник. За что? Она говорит: «Раньше рыдать надо было, когда дятел прилетал». Это приметы народные. А дятел сделал свое дело: принес примету и улетел.

Баба Поля предсказала, что доведет меня до конца войны. 9 Мая – конец войне, а 20 мая бабуля померла. Все. Отношение к смерти у нее было не как к страданию. Она молилась каждый вечер и каждое утро. У нас была лампадка, которую мы однажды, играючи, разбили. Вечером приготовили для Зорьки пойло, бабе Поле – чай, когда она вернулась из города. Она попила горячего чая, налила немножко водочки. Силы появились. Пошла, подоила корову, а мы все ждем, когда она заметит, что лампадки нет, не нашли мы ей замены. Бабуля пришла, села, у нее такие присказки были: «День прошел – никто не видел, а кто и видел – не обидел, спасибо тебе, Господи». Она разговаривала с Богом как с близким человеком. И вдруг: «Мать-перемать, кто же это лампадку разбил? Господи, прости ты меня, грешницу!», и опять – трехэтажный мат. Я однажды даже рассказал об этом в церкви. Весь храм хохотал. А что делать? Баба Поля была такая – очень открытый человек.

5

1945 год, май, я был в подвешенном состоянии. Баба Дарья вернулась из эвакуации с Иваном Ивановичем Краско – у меня был дед по маме. А брат мамы, Иван Иванович Краско, служил в авиации. Он демобилизовался. Приехал с молодой красавицей женой Валентиной Петровной. И вдруг он говорит: «Давай мы тебя усыновим». В 1946 году я был усыновлен и получил фамилию мамы – Краско. Он говорит: «Давай устроим тебя в авиационное училище!», поскольку сам летчиком числился. Я узнал, что там могут в центрифугу посадить, и будут испытывать вестибулярный аппарат. А у меня даже на качелях голова кружится. «Ну, тогда давай на флот». Я был зачислен в 1-е Балтийское военно-морское училище. И через четыре года меня назначили на Дунайскую флотилию командиром корабля. Вот и все. Прослужил одну навигацию.

Морское дело я знал и любил, каждый год у нас была практика. В 1950 году, мне еще и двадцати не было, я был на практике на Черном море, на знаменитом линкоре «Новороссийск», который через пять лет взорвался на рейде в Севастополе. Курсантская служба – великая школа для молодого человека, который вообще мог оказаться в сиротской бездомной среде. Бог миловал. Я попал в компанию таких же обездоленных молодых людей, которые после войны испытывали трудности. Иван Иванович – дядя мой, который отчимом стал, – говорит: «Жизнь-то трудная, послевоенное время, а там ты будешь на полном обеспечении. У тебя форма красивая будет». Я испытывал какой-то дискомфорт, в том смысле, что мне не хотелось жить в казарме все время. Но ребята оказались мировые.

6

Иван Афанасьевич – мой папа, Иван Иванович – дед – были дорожники. Династия дорожников. Может быть, они хотели, чтобы и я был дорожником. Мне это было безразлично, я с детства кривлялся перед малышами. Я им рассказывал сказки, которые сам прочитал, пересказывал фильмы, на которые их еще не пускали в клуб. А там у нас фильмы шли – и Чапаев, и Джульбарс, и Щорс. Это был рассвет кинематографа. Но в клубе надо было платить, а не у всех деньги были. Пацаны потом: «Расскажи!» Я пересказывал в лицах. «А ты сам сыграл бы Чапая?» – «Нет, не знаю, а Петьку – сыграл бы».

Когда я прочитал фолиант о Станиславском, библиотекарь по моим глазам поняла: понравилось. Понравилось – даже не то слово, я был удивлен. Удивлен тому, что я про все знаю. Для меня тут не было открытий, кроме дат, когда возник МХАТ. Но о чем они говорят – я почему-то знал. «Понятно, тебя коснулась система Станиславского, Ванечка. Видимо, ты будешь театралом».

Театр меня так привлек, что когда я поехал по распределению на Дунайскую флотилию, у меня весь багаж состоял из театральных мемуаров. С мыслями о театре я и служил. Однажды руководитель кружка художественного слова сказал мне: «Мичман, я не знаю, что ты будешь делать на флоте, но без театра тебе – не жить». И мы двадцать минут рыдали. Два мужика.

По Моховой я прошел в трепете. Увидел красавцев и красавиц. Думаю: «Куда мне с ними тягаться?» У меня китель застегнут на все пуговицы и рука за спиной. Военное воспитание. Испугался и понес документы на филфак. Меня с удовольствием приняли. Вышел из канцелярии объявления почитать, а там: «Прием в университетскую драму, студенческий театральный коллектив. Игорь Горбачев, Сергей Юрский». Меня сразу туда взяли, «штаны» везде нужны. Три года я там занимался. А через три года пошел в театральный институт.

Вернее, в первый раз пошел через два года, в 1956-м. Меня даже не выслушали: великовозрастный, вовремя надо было приходить. Мне без малого 26 лет было. Ребята сказали: «Дурак, надо было настаивать». Настаивать я стал через год. Пришел, сидит Рубен Сергеевич Агамирзян. Я – абитуриент – объявляю от дверей: «Согласно Конституции СССР я имею право, несмотря на свой преклонный возраст, поступать даже в ваш великий вуз». Рубен: «Что ты на меня накинулся? Я препятствовать тебе не могу, но твой возраст – палки в колесах. Придешь ты, и придет мальчик со школьной скамьи. Разница – восемь-девять лет. Данные одинаковые. Кого я возьму? Его возьму. Я из него могу лепить по образу и подобию своему. А ты уже Конституцию знаешь, с тобой тяжело».

Великий Зон хотел взять меня на свой курс: «Иван Иванович будет у меня не только исполнителем роли, а еще и консультантом, я хочу поставить пьесу «Офицер флота». А другая преподавательница сказала Зону: «Вы, как мужчина, должны мне уступить, мне нужен староста на курсе». Зон меня уступил, и я был старостой все четыре года.

Наталья Крачковская

...

Наталья Леонидовна Крачковская родилась 24 ноября 1938 года в Москве. Девичья фамилия – Белогорцева. Поступала во ВГИК, только учиться там ей не пришлось, во время экзаменов она попала под машину, серьезно повредила зрение и долго лежала в больнице. С 1959 года начала сниматься в массовках, а затем в эпизодических ролях. В 1971 году Леонид Гайдай предложил актрисе сыграть мадам Грицацуеву в «Двенадцати стульях». Эта роль принесла Крачковской славу яркой комедийной актрисы. Затем были «Иван Васильевич меняет профессию», «Не может быть!», «Частный детектив, или Операция „Кооперация”». Играет в антрепризных спектаклях. Заслуженная артистка России.

1

Я коренная москвичка. Из роддома меня принесли на улицу Пряничникова, дом 4 – это Тимирязевская академия. С одной стороны был сад, с другой – поле, на котором выращивали цветы. Они росли на громадных грядках и потом шли в продажу. Тогда этого мы еще не понимали. Выходишь – и ты в цветнике. А дальше – небольшая аллейка лип и парк. Я видела много красивых уголков – поездила по свету. Но это было и есть самое красивое место.

Тимирязевская академия находится во дворце. Не помню точно, по-моему, это дворец Разумовского, если не ошибаюсь. Я никогда не забуду, как мы с детьми нашли подземный ход. Видимо, был очень дождливый день, грунт осел и провалился. Ко мне прибежали ребята с первого этажа: «Наташка, скорее, бегом, бегом! Мы подземный ход нашли. Там сокровища!» Нас никто не мог удержать. Мы все ринулись смотреть этот подземный ход. Он шел через всю аллею к пруду.

Пруд большой и вырезан буквой «Е». В нем я не тонула, с ним связана другая история. Когда мы зимой катались на санках по этому пруду, я сбила какого-то человека, он сел мне на голову, и у меня был оторван нос. Потом сделали нашлепку, все срослось, остался только небольшой шрам, его сейчас не видно. А тонула я в маленьких прудах. Потому что там было много тины. Дважды меня вытаскивали. Потом крепко наказывали, даже ремнем, но это было бесполезно. Мы все равно плавали на острова. Доказывали, что можем переплыть Днепр. Почему-то считалось, что ты можешь переплыть Днепр, если доплывешь до одного островка на пруду. Пруд был глубокий, и люди там тонули. Но нам было все нипочем в то время, это было босоногое послевоенное детство. Немножечко голодное, немножечко грустное и очень счастливое.

2

У нас была удивительная семья. Дедушка с бабушкой – в основном мы были с ними. За обед садились всегда вовремя. Бабушка не любила, чтобы мы опаздывали: «В два часа обед, извольте все быть». В два часа все сидели за столом, обязательно мыли руки – и это проверялось, особенно у меня. Уши не проверяли, потому что, наверное, не нужно было. И если ногти, к примеру, вдруг были грязные, попадало так, что мама не горюй! Просто не давали тогда яблоко или печенье. Итак, садились все за стол. Обед проходил молча. Старались не разговаривать с набитым ртом. Если я брала ложку или вилку неправильно, бабушка только строго смотрела на меня, и этого было достаточно. А как неудобно было есть этой чертовой вилкой! Ложкой – быстрее и спокойнее. Съела сразу – и свободна. Освенцим я была, просто освенцим! Занималась балетом. Торчали ключицы и вот такие ручки были тонюсенькие. Каждый раз бабушка говорила: «Боже мой, Наташка, ну когда же ты поправишься?»

Сестренка – наоборот – была такая плотненькая, ладненькая такая, хорошая и очень противная. Она все время ходила за мной как хвост. Бабушка говорила: «Возьми с собой Ирку». Я ее лупила. Отлуплю, а она все равно идет и орет. Мы взрослыми себя считали, она на два года моложе меня была. Мне уже десять лет, а ей восемь. Просто девчонка совсем! И ноет, и ноет. Подойду к ней, дам тумака: «Если ты будешь ныть, я тебя вообще побью». Лупила я ее очень. Потом уже, когда повзрослела, думаю: «Господи, если бы сейчас вернуть это время, чтобы можно было отлупить сестренку!»

И вот вечер, уроки сделаны или не сделаны – такое тоже бывало, и дедушка садился нам читать. Мне бабушка давала вязание, вышивание или штопать носки. Ирке не давали ничего, она у нас была безрукая. Бабушка вышивала, а дедушка – читал. Читал, в основном, классику: Тургенева, Пушкина. Вот оттуда-то все мои познания русской литературы – от дедушки с бабушкой. Или мы садились слушать по радио спектакль. Это было очень хорошее время и очень хорошие часы.