Текст книги "Пересмешник. Пригожая повариха (Сборник)"

Автор книги: Михаил Чулков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Много бывает вещей подобных друг другу в свете; но в течение время минута минуте уподобиться не может; итак, скажем, что утро вечера мудренее. Вставши с постелей, всякий одумывался, не сделал ли он какого дурачества, без которого весьма трудно обойтися человеку нетрезвому. А как выпили опять по красауле, то и пропало всякое сомнение ко исправлению себя, и начали вчерашним манером колобродить. Неох получил в сие время письмо от хозяина табакерки и лошади следующего содержания.

«Государь мой!

Я известился о твоем состоянии, и оно показалось мне не из завидных; итак, определяю себя к твоим услугам. Поезжай в Винету; я тамо могу определить тебя ко двору и выпрошу хороший чин; сие мне возможно. Для отъезду же твоего возьми у слуги присланные от меня деньги. Сие я делаю для того, чтобы ты укрыл наше свидание и никому о том не сказывал. Я чаю, понятно тебе, что это для меня порочно.

Покорный твой слуга Н. Н.»

Неох, прежде нежели начать дивиться добродетели сего господина, взял от слуги деньги и потом удивился; велел его благодарить и сказал, что он исполнит по его приказу и будет ожидать милости. Потом, уведомившись от хозяина, что он знатного вельможи сын, сожалел очень, что поступил с ним сурово в объяснении осады. Итак, побыв еще несколько в сем доме и повеселя хозяина и всех домашних, к великому оных сожалению простился и поехал в Винету искать своего счастия, которое уже начинало ему показываться.

Неох, едучи в Винету, нимало не думал, чтоб приключилось с ним какое-нибудь несчастие; ибо думаем мы всегда о благополучии, а о бедах никогда не воображаем. Он часто пересчитывал данные ему от господина деньги и содержал в твердой памяти, сколько их числом находилось. Некогда, когда, сидя под деревом, находился он в сем упражнении и веселился, глядя на золото, на которое и солнце тогда смотрело, вышел из лесу домашний воин, который, определясь в военную службу, не искал случая оказать храбрость свою над неприятелями, а оказывал ее над приятелями, и воевал не за границею, а в своей земле и сбирал пошлину с праздношатающихся по улицам, а особливо с тех, которые не в указные часы ходили по дороге. Подошел к Неоху и, смотря весьма жадно на его, золото, спрашивал: «Сколько у тебя денег?» Неох, как человек разумный, не хотел было дураку давать ответа, но как тот приставил к грудям его копье и хотел проколоть насквозь, тогда Неох, оробевши, говорил: «Пятьсот шестьдесят четыре гривны». – «Положи их в мой карман!» – кричал ему лесной забияка, и когда Неох исполнил его повеление, то разбойник продолжал говорить: «Прощай, разживайся хорошенько и приходи опять на это место считать деньги, да сказывай и другим, если имеешь богатых знакомых людей: мы ради гостям и не преминем попотчевать вас чем-нибудь лучшим, нежели теперь. Ступай, вот дорога в город». Сказав сие, пошел он в лес и запел бурлацкую арию весьма громогласно.

Неох сделался тогда похожим на того комедианта, который говорит монолог из комедии «Скупого»[136]136
  …монолог из комедии «Скупого» – монолог Гарпагона из комедии французского драматурга Ж.-Б. Мольера (1622–1673); на русской сцене пьеса ставилась с 1757 года.


[Закрыть], и бесился, может быть, больше, нежели то действующее лицо на театре. Но, однако, ничто не помогало; верный счет остался в его памяти, но деньги вышли из кармана; итак, опустивши руки в оные, пошел он по дороге, как человек бездельный или такой, который отстал на время от обозу, где все его имение везется в город. По счастию его находился он уже близко города и на другой день поутру умножил число Винетинских граждан знаменитою своею особою; поместился в таком доме, в который никто, выключая нищей братии, не жаловал, для того, что ежели кто потеряет свое имение, тот непременно в нищие записываться должен. Как только стал приходить вечер, то хозяйка принесла из чулана чашку и поставила ее на стол; потом стали собираться таскающиеся по городу бесстыдные люди, и всякий, пришедши, опорожнивал свою мошонку в поставленную хозяйкою чашку. И наконец, как все собрались, тогда хозяйка, счетши, начала распоряжать деньги; половина оных послана была в кабак, бегал за вином хромой, однако скоростию превзошел всякого скорохода. По принесении оного тянули весьма усердно все пришедшие гости, не позабывали также потчевать они и Неоха; после сели ужинать и прохожего посадили в большее место; кушанье их не означало в себе бедности, а походило больше на великое довольствие. В середине ужина спросила одна у Неоха, какого он состояния и каким случаем сделался так беден; и когда уведомилася обо всем, тогда сказала ему с великим уверением, что он завтрешнего дня будет богат и сделается хотя не большим, однако не последним господином. Неох благодарил ее за то от искреннего сердца и обещал возблагодарить ее порядочным образом. «Благодарности я не требую, – говорила ему нищая, – для того что знаю довольно совесть молодых людей: они обещания свои пишут на воде. Много уже я вашей братьи сделала благополучными, но не получила ни от одного ни копейки; мы очень дешево продаем свое чистосердечие; многие, пользуясь стараниями нашими, нас же еще поминутно гонят и утесняют. Боги им за это заплатят. Как бы ты думал, можно ли найти человека способнее переносить любовные вещи, как нищую? Мы умеем принимать на себя различные образы и притворяемся так искусно, что самого разумного человека провести можем. Есть у меня теперь на примете купецкая жена; она давно уже просила меня, чтобы я приискала ей какого-нибудь красавца. Ты лицом очень не дурен; итак, можешь забавлять молодую ту женщину в скучные времена, то есть тогда, когда ее мужа дома нет; а она очень богата. Надейся, я тебе доставлю изрядное местечко в этом городе, и ты не будешь иметь причины жаловаться на свое несчастие». После ужина скинули они с себя верхние и весьма ветхие одежды, и сколько сии были дурны, столько исподние хороши; умылись все водою и показались Неоху, как будто бы они совсем переменились и бросили желание быть нищими. Потом легли все спать попарно, и надобно знать, что не на худых притом постелях. Неох, попавшись в такую сверхъестественную шайку, весьма много размышлял об их искусстве и думал, что они, конечно, учились входить в сердца людей и, умилостивляя их, выманивать милостыню, потому что не всякому удается иного жестокосердого привести ко умилению; и чтобы он, соболезнуя бедному, уделил от имения своего кроху для имени великих богов.

Поутру встали они весьма рано, натерлись несколько сажею и грязью и, облегшись во вретище, пошли, куда каждого добыча позывала. Неох препроводил целый день в ожидании своего благополучия и старался искоренить из себя всякое сожаление к нищим. Ввечеру собрались они по-прежнему, а та, которая его обнадежила, пришла в полном удовольствии и сказала Неоху, что она уже все сделала, что касается до начала. «А окончать ты сам должен, – примолвила она к нему. – Теперь оставим об этом говорить, а будем счастливо веселиться». Итак, другая ночь во всем подобна была первой, и сказывали они ему, что всякая бывает такова и они не имеют причины о чем-нибудь задумываться и живут спокойнее всякого гражданина.

На другой день, когда взошло солнце, повела сия проворная Ириса[137]137
  Ириса – т. е. нищая, дочь Ира (Ир – нищий, персонаж «Одиссеи», имя которого стало нарицательным).


[Закрыть] принужденного волокиту к купеческой жене, которая весьма учтиво приняла надобного ей человека и, не дав еще ему слова выговорить, подарила сумку денег, а старухе дала счетом. Сочинитель спрашивает читателя, что должно говорить Неоху в таком случае? Он не обращался еще с купеческими женами, у которых не только обхождения, но и любовные дела называются инаково, и они никогда не говорят, что женщина такая-то любит своего сидельца, а всегда так: она, сударыня, пускает амуры с своим сидельцем. Итак, пришедши в новый свет, должно иметь новые приемы. Неох, как определил себя быть человеком разумным, то в одну минуту выучил он наизусть купеческую нумерацию, которую они употребляют в пускании амуров. Я бы хотел, чтоб кто-нибудь угадал, как он начнет обходиться с сею посадною и не начнет ли торговать ее сердца, ибо пришел он хотя и не в лавку, однако к такой особе, которая всяким товарам знает справедливую цену.

«Государыня моя! – говорил ей Неох. – Как вижу я, что ты на сии деньги, которые мне дала, хочешь купить мое сердце?» – «Избави меня боже! – отвечала ему купчиха. – Это, я думаю, вам только задаток, и знаю, что сердце ваше весьма многих денег стоит; а как негде взять толикой суммы, то, я думаю, поверите вы мне его на вексель, взяв наперед проценты за год. А вексель по-русски значит мена, то я вместо бумаги напишу имя ваше на моем сердце и от сих пор готова буду всегда к вашим услугам». Таким штилем сражались наши любовники и по сих словах связалися весьма тесным знакомством, ибо любовь всякое сердце равно поражает. Многие говорят, что девушки, читая романы и любовные басни, научаются из них приманивать к себе верхоглядов, то есть любовников; но сия степенного гражданина жена, не разумея и не читая никакой светской книги, так исправно влюбилась, что могла бы занять самое лучшее место в «Овидиевых превращениях», и ежели бы дошло дело до спору, то бы посрамила она собой и самоё любовную богиню; трудно только начать, а за началом окончание и само последует. Таким образом сделался Неох знакомым сему дому и начал таскать из него барыши и проценты. Хозяин старался умножить свои доходы, а жена принялась делать расходы, и оба трудилися весьма в своем деле. Неох от того богател и щеголял так, как ему вздумалося, во ожидании своего благодетеля. Город удивлялся его достатку, и соседи завидовали его счастию; однако, может быть, не знали, откуда оно происходит, а может, и разумели, того я не ведаю, только знаю эту пословицу: «шило в мешке не утаится».

Нет в свете ничего хуже для человека, как возноситься выше своего состояния и не быть довольну тем, чем определила судьба владети. Муж Неоховой любовницы был чрезмерно богат, но не меньше того скуп; знал он, что не проживет до смерти своего имения, но всякий час старался его умножить и согласился бы для своей прибыли, чтобы его сто раз высекли на площади розгами всенародно. Он, услышав, что Неох был весьма бедный гражданин и разбогател столько вдруг, что удивляется тому целый город, подумал, что есть такое средство к получению богатства, которое избавляет всякого труда и попечения о приращении оного. Итак, просил он некогда студента к себе в гости и, употчевав его весьма изрядно, просил униженным образом, чтобы он его уведомил, откуда он получил такой достаток. Неох, услышав сии слова, несколько было струсил и подумал, что этот олень, проведав тайное свидание с его сожительницею, становится сильным и хочет потазать его в суде, а не в лесу рогами. Итак, смешавши красноречие со страхом и заняв у лжи несколько неправды, зачал его уговаривать баснями такого содержания: «Я вижу, государь мой, что ты человек совестный и не из тех торговых людей, которые продают душу свою за две копейки, а ежели будет прибытку гривна, то они ради сойти за нее во ад на вечное мучение. Торг нередко бывает причиною греху, и в продолжении оного нечувствительно душа отдается сатане, ибо всякий обман происходит от дьявола, а делающие завсегда оный суть его дети. Ты не из числа тех людей, а из числа людей добродетельных; я тебе верю и тебя признаваю, и мне ничто не мешает иметь к тебе великую преданность. Ты требуешь от меня, чтоб я тебе открылся, каким образом получил я богатство; с охотою моею на сие соглашаюсь, и ты услышишь, что я во всем человек чистосердечный. Жена твоя…» Как только выговорил сии слова Неох, то купец перервал у него весьма поспешно: «Нет, пожалуй, жене этого не сказывай. Она баба, а бабы, ты вить знаешь, что на язык невоздержны; уведомь о том меня одного». Сими словами ясно доказал своему сопернику, что он ни бельмеса не разумеет из их дела. Итак, Неох оправился совсем и перестал его бояться; предприял издеваться над ним и продолжал речь свою таким образом: «Правду сказать, что с виду ты похож на самого жида, а седыми волосами и трясущеюся головою изображаешь сатану или по крайней мере его наследника. Но как внешние знаки не всегда согласуются со внутренними, то имеешь ты, может быть, доброе сердце, которое испорчено только одною жадностию к деньгам; итак, опасаюсь я, что ты не поблагодаришь меня после за это». Купец клялся пред ним всеми богами. «Слушай же, мой друг, – говорил ему Неох, – теперь-то обнадеживаю тебя, что скажу тебе самую истину и ты не будешь иметь причины раскаиваться в твоем предприятии. Знаешь ты великого первосвященника Перунова[138]138
  Перун – «первый славенский бог, его признавали производителем грома, молнии, дождя, облаков и всех небесных действий… Огонь горел пред ним непрестанно. Храм его был в Киеве над Бурычевым на высоком пригорке, потом также и в Новгороде».


[Закрыть], и знаешь опять, что он человек добродетельный, набожный и строгий почитатель закона, и не токмо что не отпускает никому великих грехов, но и слабости человеческие редко извиняет. Сии наружные его свойства не согласуются со внутренностию нимало. Сердце его коварно, исполнено суеты и всякой неправды; он жалует тех людей, которые умеют жить на свете и обманывают народ весьма изрядно всякими различными способами. Еще ж вдобавок к сему владеет им любовная страсть, и столько много ослеплен он ею, что всякое неистовство предприять для того в состоянии. Знаешь ты знатную госпожу, которая называется Минамила? Он ее обожает и, можно сказать, что любит больше самого себя. Всякий день имеет он с нею свидание во время вечернее в той роще, которая окружает храм Перунов. Он выбрал меня своим Меркурием и вверил любовные дела скромности и молчаливости моей без всякого о том сомнения. Но я уже изнемог от сего Юпитера, ибо он слишком ретиво жалует посещать письмами и подарками свою красавицу, и думаю проситься в отставку. То правда, что награждает он за то весьма щедро и, можно сказать, что прямо по-Юпитерски, и почти заваливает человека золотыми горами. До сего времени стоял я под желобом, из которого лил на рамена мои золотой дождь сильнее того, который падал в прелестные колени прекрасной Данаи[139]139
  Даная (греч. миф.) – дочь царя Акрисия, запертая отцом в подземелье; однако «Юпитер, влюбяся в нее, помощию Плутуса превратился в золотой дождь и вошел к ней в ложницу».


[Закрыть]; но я уже доволен и имею с лишком, нежели бы мне надобно было; и для того не хочу быть больше полномочным послом великого первосвященника, ибо не всегда быть должно благодарным и, мне кажется, можно и без сей добродетели прожить на свете. На мое место надобен ему непременно человек, и ежели изволишь ты, то я могу тебя одобрить перед его особою, а он мне, конечно, во всем поверит; только должен ты быть столько скромен, сколько был я, ибо зависеть будет от того жизнь твоя и всякое благополучие. Живучи и в свете, надобно приучить себя ко всему и изведать силу и состояние всякой вещи, чтобы в случае нужды, не запинавшись, можно было рассуждать о ней правильно. Любовь не порок, но от многих молодых людей почитается первою добродетелью в свете; следовательно, хулить того не должно, который приводит в союз женщину с мужчиной; тем он крепит и вяжет их дружество, возобновляет природу, старается умножить поколение смертных и производит между людьми весьма тесное согласие, которое покупается иногда весьма дорогою ценою».

Купец сею вестию поражен был больше, нежели накладом от какого-нибудь неудачного товару. Он знал, что первосвященник был таков, каковым описывал его Неох с хорошей стороны; но что ж касается до тех пороков, которые незастенчивый и в сем только случае бессовестный студент прихватил на свою душу и пожаловал великого жреца не по достоинству, то весь город мог быть свидетелем, что тот добродетельный муж совсем оных не имел и жил столько богоугодно, что мог поставляться всегда примером добродетели. Однако велеречивый язык нередко хватает звезды с неба и пересаживает планеты с места на место по своему желанию, словом, заставит плясать и колоду, как наслышались мы сего из старины; сверх же того уговаривать скупого к прибытку самое последнее искусство, потребное разумному человеку. Неох, приметив, что этот Гарпагон не верит кривой его истине, принялся убедить его ясным доказательством и говорил так: «Я знаю, что весьма трудно искоренить из человека хорошие о другом мысли, ежели он уверен в том слепо, и без очевидного доказательства не можно истребить из разума нашего этой прилипчивой химеры. Завтра ввечеру приходи ты в ту рощу и стань в потаенном месте, только несколько по далее, чтоб тебя увидеть было невозможно; я покажу тебе так, как другу, их свидание, только наперед тебе сказываю, будь скромен, ежели не хочешь потерять своего имения». Скупого всегда должно стращать потерянием имения, ибо другие несчастия, беды и напасти, наконец и самая смерть столько устрашить его не может, как лишение денег. «Тогда ты перестанешь думать, – продолжал Неох, – с таким страхом о народном том учителе, увидишь, что он любовных дел не позабыл и обращается в них бесстыднее, может быть, нашей братьи, людей молодых и ветреных, и узнаешь тогда к великому твоему и разумному удивлению, что враки не суть нечто иное, как в самой вещи суть враки; а что правда, то ныне и всегда с неправдою сообщиться не может».

Слова Неоховы хотя по всем неправды правилам и весьма ясно показывали его ложь, но дурак никогда не примечает своей ошибки и думает, что разум его столько обилен, что он никогда не может сделать проступка. Свойство дураков везде одинаково, и тот, который родился в Америке глупец, не может перещеголять европейского простофилю. И когда первой гильдии филин, а второго номера дурак согласился на Неохово представление, тогда хитрый обманщик, оставив его, пошел готовить всякие надобности к имеющей быть завтрешний день комедии. Купил все, что потребно было к жреческому платью, и приказал к утру сшить его непременно, не говоря о том ни слова, что портной украдет; и всякому поступать так должно: когда захочешь, чтоб кафтан твой поспел скоро, не говори портному мастеру о краже. Поучил Неох несколько своего слугу, как действовать ему на том смешном театре, и, расположив все порядочно, только не написав речей, ибо комедия сия должна быть действована пантомимою, вознамерился уведомить о том первую комедиантку, без которой комедия начинаться не может; а к сему представлению назначена была супруга безумного посадского мужика. Итак, как спряталося солнце и начала весьма слабо освещать землю луна, тогда Неох, прикрывшись серою епанчею, пошел к своей любовнице; задние ворота всегда давали ему свободный вход и столько были скромны, что не сказывали никому, что жалует во всякую ночь к хозяюшке их щеголь и таскает из их дому великую кучу денег. Пришедши, уведомил он ее о своем намерении, которое предложение приняла она с великою радостию и предприяла охотно быть участницею в таком деле, которое обещало скорую погибель ее сожителю; а чем больше видела для него беды, тем скорее хотела приступить ко исполнению выдумки. Однако время принудило нетерпеливую эту бабу подождать до завтраго, так как и нас сон принудил успокоиться до утра.

Настал пагубный день, и пришел блаженный час для шалуна. О, если бы приближилось такое время, которое бы истребило всех дураков, а особливо опохмеляющегося каждый день поколения! Но мы его к несчастию нашему никогда не дожидаемся, а они умножаются поминутно так, как грибы в хорошее лето, и столько уже их прибыло, что, думаю, скоро продавать их станут сотнями. Сто дураков – без полугривны десять по бабьему счету, по мужицкому – с копейкою восемь алтын, а по-нашему – двадцать пять копеек. Цена, правду сказать, и не велика, но они ни к чему не годятся, разве сделать из них школу дураков и беспрерывной брани и ругательства и выпускать их на поединок так, как арзамасских гусей[140]140
  Арзамасские гуси – в городе Арзамасе разводили особую породу бойцовых гусей.


[Закрыть]. Нет в свете ничего похвальнее, как сие действие, когда человек побеждает свои страсти, утоляет пороки и покоряет разуму своему всякого рода пристрастия, происходящие в нем от неумеренного самолюбия, и сие называется – побеждает себя; и в сей победе никто с ним не имеет ни малейшего участия, ниже самовладычествующее завсегда над делами человеческими счастие не имеет никакого жребия, и сей неоцененный лавр, собственно, принадлежит одному победителю. Но господину выборному глупцу мысль сия не приходила никогда в голову, ибо он был столько умен, как обыкновенно человек торговый, которые думают больше о барышах, нежели о науках. И для того захотел лучше одурачиться, нежели увенчать голову свою вместо картуза славою, до сих пор еще неслыханною в поколении дураков; того ради с превеликою радостию готовился увидеть первосвященника с его любовницею, и сказывают, что столько велико было в нем тогда восхищение, что он позабыл в тот день обедать. А сие случается весьма редко между купцами, и такое чрезъестественное действие, чтоб пробыть человеку без обеда и не пить пива целый день, то необходимость та, для которой он оставил природное сие обыкновение, почитается больше, нежели завоевание города, и об ней во всем околотке, где этот посадский жительство имеет, говорят целую неделю и столь много удивляются его великодушию, что выходят совсем из своего понятия, а особливо бабы, которые от природы жалостливее мужчин.

Когда начал приближаться вечер, тогда выведывальщик любовных дел пошел на определенное ему место и, став заранее уверен, надеялся получить чрез то свое счастие. Неох, собравши своих комедиантов и одевшись с ними в приличное к действию тому платье, сел в карету и поехал с ними ко храму Перунову. По приезде, повторивши каждому, что делать, пошел прямо к храму, чтоб выйти ему от оного в рощу; а наряжен он был первым жрецом, жена оленева Минамилою, а слуга Неохом; итак, готовы были все представлять роли. Как скоро Неох во образе первосвященника появился в роще, то проворный Меркурий, который также был подложный, подбежал к земному Юпитеру весьма поспешно и будто сказывал ему, что Минамила давно уже его дожидается; тогда волокита приказал просить ее к себе. Вскоре появилась в роще мнимая знатная барыня, и казалось, что все древа от прелестей ее украшались; выступала она важно и без всякой робости подвинулась к своему любовнику, который не замедлил делать любовные ужимки. По– театральному – Неох, а по-природному – его слуга, видя, что он тут не надобен, отошел в сторону, да и по правде стоять ему тут было не должно; хотя не первосвященник с красавицею, однако и Неох с любовницею делал все, что ему заблагорассудилось, для того что при мужних глазах жена бывает приятнее волоките. Дурак, сидя на дереве, помирал со смеху; радость его тем больше умножалась, чем подходили ближе любовники к натуральному услаждению. Но если бы он знал, что в этой сладкой церемонии вместо Минамилы упражняется его сожительница, которая так ласково потчивает своего любовника в глазах собственного своего супруга, тогда бы на этом же дереве вместо восхищения повесился; ибо по правилам купеческим, когда жена начнет с кем-нибудь амуриться, тогда у мужа торги пойдут весьма худо, и так, хоть брось. Дуралей смеялся, имея причину, для того что чужое несчастие нередко увеселяет наши мысли, но собственное трогает сердце. По окончании сего действия простился жрец со своею красавицею и пошел ко храму, а она села в карету и поехала кругом божницы Перуновой, чтобы там взять своего Адонида; сел и он туда же. Приехав домой, скинули с себя театральное платье и начали смеяться тому великому дураку, который, идучи домой, ничего больше не говорил, как сии слова: «Так-то поступают наши жрецы, так-то сохраняют они свои достоинства; нас поучают не копить денег и карают за малые проступки, а сами грехами своими превосходят и дьявола». С сею мыслию пришел он домой и, не видав жены своей, лег опочивать благополучно, ибо дурацкая его голова наполнена была шальными мнениями. А как не помешал он сожительнице своей осмеивать его, то Неох просидел тут целую ночь и оканчивал благополучно то, что начал производить в роще. Кому что мило, тому то и надобно; рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше: ибо глубина для человека не весьма полезна.

Ночь была тому свидетелем, что комедия сия сыграна удачно, комедианты после оныя остались благополучны, а зритель был несчастлив: кто совал, сам попал. Он, не спросяся у разумных людей, – а за его богатство всякий, не отрекаяся, подал бы ему добрые советы: деньги долбят и камень, – впустился в такую погрешность, которой еще от начала света не бывало и вряд ли будет и впредь; и ежели счислить по порядку все дурачества, то в них во всех подобного сему не сыщешь и скажешь, что это дурачество – первое из дурачеств, этот шалун – дурак над дураками. Проснувшись поутру, облизывался он так, как голодный над тестом, и когда воображал имение первосвященниково, тогда становилось у него в роту сухо, ибо негодная страсть к богатству всего на свете сильнее, и кто в оную впустится и прибавит еще к тому скупость, тот ни стыда, ни совести, ни сожаления о бедных иметь уже не может. Сделается он тогда каменным, а сердце его превратится в металл, научится обещать поминутно, только до конца своей жизни не даст никому ни копейки; нужды человеческие выслушивать будет с сожалением, только помогать им не станет, всякий день рассуждать будет о бедных с великим прискорбием, но вместо награждения им стараться будет их умножить всякими притеснениями и отнятием последнего их имения; возненавидит нищих и, словом, всех тех людей, которые публично просят денег, и будет им желать каторги; станет проклинать своих детей, ежели оные часто от него родятся, а особливо женского пола, потому что должен он готовить им приданое; возненавидит жену и самого себя, что на пищу и на платье должен тратить деньги; наконец, обуяет его страх, и он согласится отрубить у себя руки и ноги, чтоб лежать на сундуках неподвижно и караулить крепко, чтоб не растаскали имения его воры; будет выдумывать новый календарь и сделает весь год постом, выключая Светлой недели[141]141
  Светлая неделя – пасхальная неделя, после пасхи.


[Закрыть], чтоб тем домашние его меньше есть могли; станет просить духовного отца, чтобы он за всякий грех полагал на слуг его и на всех епитимию, чтоб тем исходило меньше хлеба в его доме; купленную говядину велит завязывать в тряпку и опускать ее в горшок по блоку, чтоб можно было таким образом сварить из нее пятеры щи или с лишком; а ежели будет иметь случай уморить голодом человека, то на сие без отговорки согласится, и ежели бы не взыскивали у нас сего, то он не только слуг, но и детей переморил бы всех голодом; наконец и сам умрет как собака, ежели дело дойдет до того, чтоб разменять империал для столовой потребы. Не мешкавши нимало, послал купец к Неоху, который сказался в то время больным, ибо не спал он целую ночь, а советовал сему жидомору идти прямо к первосвященнику, сказывая, что будто уже он об нем и говорил, и что тот весьма радуется, что будет иметь во услугах своих человека степенного, довольного летами и украшенного сединою, на которого надежнее положиться можно и который не разболтает никому вверенной ему тайности; и притом обнадеживает его, что и Минамила об этом будто знает и весьма радуется, что будет иметь хорошего поверенного, и будто она уже и жаловать его чрез меру обещалась. Итак, не удостоил он посещением своего свояка, ибо был весьма много как представлением, так и действием комедии обеспокоен.

Таким образом, тот седой и беззубый Меркурий, услышав от Неоха приказ, что можно ему без препятствия идти к первосвященнику, не рассудил за благо показаться к нему, а хотел побывать прежде у Минамилы и рассуждал так: когда она примет его в свое покровительство, тогда уже жрец отказать не должен. Знал он дом сей госпожи, на которой стоял он улице; итак, прибравшись попорядочнее, пошел доставать свое счастие и думал в сем случае принудить его поневоле быть к себе благосклонным. Пришедши в дом к знатной той госпоже, доложил мужику, который подметал тогда двор, что имеет он крайнюю нужду до его госпожи; мужик сказал это истопнику, истопник – лакею, лакей донес камердинеру, камердинер сказал горнишной девушке, девушка объявила барской барыне, и так далее; наконец известилась о том и госпожа; итак, впустили старика в верхние покои. Вышедши, камердинер спрашивал у него, что он за человек, как его зовут, за своим ли пришел делом или прислан от кого, какую имеет нужду, важна ли эта нужда или нет, может ли он сказать ему или переговорит с госпожою сам? И когда уведомился от него обо всем, тогда пошел и доложил госпоже своей точно, как ему сказано, ибо камердинеры должны быть осторожны и памятливы, за что они получают большое жалованье; потом ввели купца в спальню Минамилину; она тогда лежала в постели, окладена вся подушками и прикрыта тремя или с лишком одеялами. «Что ты, старик?» – говорила она ему не весьма ярким голосом, изъявляя тем, что она несколько недомогала. «Желаю многолетнего здравия, премилосердая государыня, – начал так наш Меркурий. – Конечно, недомогается вашему преблагородию; дело сбытное, морская погода весьма нездорова для нежности господской; как вижу, то простудилися вы вчерашним вечером?» – «Это правда, старичок, – отвечала ему Минамила, ибо была она весьма снисходительна и притом весьма разумна. – Вчера ввечеру ездили мы гулять в рощу, и я ходила там не прикрывши грудь, отчего очень много простудилась. Не хиромантик[142]142
  Хиромантик (хиромант) – предсказатель.


[Закрыть] ли ты, что угадал с виду мой припадок?» – «Нет, сударыня, – отвечал исправный детина, – я не учился этой науки, однако и без нее отгадывать мастер. Вы гуляли тамо с милым вам человеком, шутили как хотели и после расстались с ним в той же роще». – «Действительно так, – отвечала госпожа, – я была там с мужчиною, и он, оставив меня, пошел к Перунову храму». Точно, Минамила была там ввечеру с своим братом, который еще недавно приехал в тот город, а ездил он в Египет для осмотрения света. После сих слов дуралей наш подумал, что уже она его знает и по препоручению Неохову открывается ему совсем, удостоивая тем его своею милостию; усмотря, что никого тут не было, бросился он перед кроватью на колени и, прижавши руки к сердцу, говорил ей следующее почти со слезами от происшедшей в нем тогда радости: «Премилосердая государыня! Вы изволите оказывать мне великую вашу милость, которая ни с какою милостию сравниться не может. Винюсь вам, сударыня, что я был вчера в той роще и видел все, что вы ни делали. Я знаю вашу тайну, только верьте мне, что никому оной не открою. С сих пор, сударыня, прикажите пускать меня свободно в ваш дом; я уже переносить буду к вам письма и подарки от первосвященника и прошу, чтоб вы еще одобрили меня перед оным». Минамила, слушая сии слова, позабыла совсем свою болезнь; привставши на кровати, сказала ему: «Что ты говоришь, старик?» – «Я уже знаю, сударыня, – продолжал он, – что вы любите первосвященника и жалуете к нему всякую ночь в рощу; вчера ввечеру вы там были и удовольствовали его желание самым лучшим образом». – «Постой, старик, – сказала ему госпожа; весьма было сие удивительно, что она на него не рассердилась. – Скажи мне, без ума ты или в уме?» – «Благодарю богов, сударыня, – отвечал он, – что я имею здравое рассуждение». – «По крайней мере, – продолжала она спрашивать, – что, дурь на тебя часами находит?» – «Никак, сударыня, – уверял он ее. – Я был и вчера и ныне одинаков, и как видел вас вчера без помешательства разума, так и теперь вижу. Но прошу, сударыня, о той милости, о которой я утруждал и прежде». – «Слушай, дурак, – говорила ему милосердая та госпожа, – счастлив ты весьма, что я имею незлобное сердце. Знаешь ли ты, как за поношение чести платится и что мало еще, ежели отнять у тебя живот? Я тебе прощаю твою глупость; поди туда, откуда ты пришел, но если я услышу вперед от кого-нибудь, что ты таких обо мне мыслей, то велю тебя найти и наказать по мере твоего проступка. Поди от меня вон». – «Милосердая государыня, – говорил ей безотвязный Меркурий, – не стыдитесь меня; я буду усердный ваш поверенный». Минамила вышла из терпения и закричала слуге, чтобы он вывел от нее этого сумасброда и проводил бы со двора получше. Взяли нашего дельца под руки и повели из покоев в сени. Сперва начали щелкать его ладоньми в голову, потом кулаками в затылок, а наконец приударили во всю спину; а чья рука не уместилась на оной или в суетах не удалось ему плотненько ударить, тот припихивал его под бока, в рыло и в грудь, и, словом, где кому удалось, тот тамо и трудился. И пощипали его так изрядно, что он принужден был с час времени отдохнуть по прошествии их двора и запастись новыми силами, которые он растерял, повертываясь то направо, то налево, то есть отворачивался от того места, с которого плотнее его уговаривали то по виску, то по затылку, а иногда и по всей голове.