Текст книги "Большой футбол Господень"

Автор книги: Михаил Чулаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Если бы существовали, например, параллельные вселенные, куда нужно было бы периодически заглядывать с инспекциями – Оно бы их просто сократило, чтобы не рассеивалось внимание! Так удобно, что весь мир заключен в Нем и никуда не надо двигаться: вечное знание, вечное наблюдение соединились с вечным покоем. И если даже решится Оно когда-нибудь разделиться – помещаться Вдвоем Им придётся в одной и той же общей бесконечности – других нет и не нужно!

* * *

Клава услышала про большой взрыв на рынке во Владике, и сразу подумала почему-то, что там был Муса. Что-то в нем чувствовалось накануне – напряженное. И кругом – казалось, все всё знают, но не говорят с нею об этом. Между собой – наверное, обсуждают: стали ещё больше гомонить на своем диком наречии.

В пределах селения она ходила свободно, все знали ее, многие при встрече улыбались и приветствовали:

– Русский доктор – хорошо.

Дома ей никогда не говорили столько хороших слов. И помыслить она не могла – назваться доктором. А здесь и не называлась: доверчивые чеченцы сами возвели её из медбратьев – в доктора.

Столько про них говорят, а самое подходящее слово, которое находила Клава: доверчивые. Как дети.

И Муса такой. А потом пошёл и взорвал. Непонятно. А когда хозяин дома начинает рассказывать, скольких его родных сожгли заживо в сорок четвертом году, чтобы не возиться, не везти далеко в Казахстан, скольких расстреляли, а сколько умерло по дороге – становилось понятно, зачем взрывал. А когда подумаешь, что взорвали во Владике тех, кто не сжигал и не расстреливал – опять непонятно. Так она и жила между понятием и непонятием.

Она думала о том, что надо же искать Виталика. Но – не каждый день думала. А если понемногу и каждый день – то не каждую минуту. Она привыкла и жила. Как раньше жила в своем Ярославле.

А Виталик был совсем рядом – и болел. От сидения в яме у него сначала образовались фурункулы, а потом присоединилось и воспаление легких – от затхлости, холодной сырости, неподвижности. Муса посмотрел и сказал:

– Ещё немного, придётся русский доктор звать. А ты скажи: почему денег платить твои не хотят?!

Он пнул пленника ногой.

– Ты – пока мало ждал. Он долго ждал, денег нет, родные жадный. – И Муса показал на напарника, гнившего тут же в яме. Володю. – Смотри, что с тобой делать после!

Пришел человек с телекамерой. Дикое место, а тоже здесь – телеоператор.

– Ты – проси жалко, – пнул Муса едва живого Володю. – Сейчас тебя мало будем резать, что не платили твои. Сначала ты говори. Жалко говори, да!

На несчастного направили камеру, включили свет. Володя заговорил плачущим голосом:

– Дорогие родные и командиры! Меня тут бьют как собаку. За что же так? Разве можно так с человеком? Пришлите денег, как они говорят, а то совсем забьют и замучают как собаку!

– Ты, рука давай!

Пленник послушно протянул руку – и подручный Мусы длинными кусачками со щелчком перекусил Володе локтевое сухожилие и рука ниже локтя тотчас бессильно повила.

– Вот так собаку изрежут всего. Заплатите им, папа, мама, неужели мне погибать как собаке?!

Свет выключили, камеру убрали. Ушли.

Володя тихо плакал и повторял одно и тоже: «За что?.. Как собаку…»

Виталик хотя и страдал сам в жару, пожалел соседа, обругал чеченских сволочей:

– Всех их как крыс выжигать надо! Напалмом бы все тут залить!

Тихо ругал, чтобы не услышали.

А Клава так и не знала до сих пор, что Виталик тяжело болеет совсем рядом, в пяти километрах. Клава думала о том, как найти Виталика и о том, как сделать, чтобы не догадались, что она – не мужчина.

Грудь у Клавы небольшая. Дома она печалилась и даже прислушивалась к банным разговорам, как можно увеличить бюст. Какими упражнениями. Или заговорами у верных бабок.

Или даже есть операции, чтобы грудь взошла как тесто – сразу на четыре номера. Только дорого.

Зато здесь Клава могла маскироваться только потому, что грудь у нее маленькая. Ну и потому что в общую баню не зовут. Но все равно самое трудное – мыться.

Солнце здесь светило совсем ярко. Даже в ноябре. В теплые дни хозяин появлялся во дворе голый по пояс – загорал.

На улицу он всегда выходил в черкеске и папахе, а дома норовил ходить полуголым. Под папахой у него скрывалась сплошная лысина, даже без обычного остаточного венчика волос, которую он и полировал на солнце.

Бритая голова Клавы тоже загорела уже до цвета шоколада. И шея. А дальше только мелькала иногда белая полоска, если сдвигался воротник.

– Чего ходишь? Загорай! Приехал как в курорт, да?

Клава бормотала что-то, что подождет лета, а пока ей холодно.

– Тощий потому что, да! Кушай больше, барашка кушай! Женись. Жена готовить будет хорошо, много кушать будешь.

Сам хозяин, вопреки совету жил без жены и вообще один, что здесь редкость: правило – большие семьи, полные дома.

Потому-то русского доктора и поселили сюда: старик живет один, места много. От соседей Клава услышала намеки, что старик переругался со всеми родными. Но она пока жила с хозяином мирно.

Мыться она могла только в своей комнате – запершись. А мыться хотелось все время, потому что приходилось потеть по пять раз на день. Да ещё лезла всюду особенная здешняя пыль: мельчайшая, цементного цвета, которая покрывала все дороги и тропки – если больше трех дней не было благодетельного дождя.

Снег бы выпал, что ли! Но снег никак не выпадал.

Клава думала, что хорошо законспирировалась и не догадывалась ни секунды, что хозяин начал что-то подозревать: что это за парень, который вечно кутается, ни разу гимнастерку не снял?

Вечером она подогрела немного воды и ушла к себе. Мыла тоже было мало, она экономно мылилась – когда дверь резко распахнулась. Упала оторванная с гвоздями защелка. Клава прикрылась классическим женским движением – одна рука на грудь, другая – на лобок.

На пороге стоял хозяин.

– Девка! – сказал хозяин. – Давно понял. Зачем ходишь здесь к нам?

Говорят, в предсмертную секунду проносится вся жизнь. А перед Клавой в секунду разоблачения пронесся последний месяц! Зачем она поехала?! Как могла поверить, что её не разоблачат?!

– Молчи!

– Шпионишь! Агент КГБ – рубить голову!

Образованный хозяин вдруг перешел на ломаный язык.

– Молчи! Жениха ищу!

– Жениха не надо искать. Надо выкупать. Купи. Или поди к хозяин, кто его взял? К Шамиль, к Хаттаб, к Муса. Ляжь с ним, проси жених. У нас народ щедрый. Увидят такая любовь – отдать. Как в книгах – рыцарь! У русских нет рыцарь, у нас – настоящий рыцарь.

Клава всё так же стояла, прикрываясь, а хозяин надвигался на нее.

– Красивая девушка. Хочешь жить дальше – никому не скажу. Маленькой любви дашь, буду молчать.

Этого Клава не ожидала. Если бы её застал Муса – он бы потребовал своей законной любовной доли. И как знать – может, она бы и уделила. Но рыхлый лысый хозяин туда же?!

– Молчи!

– По-маленькому люби – буду молчать.

Хозяин надвинулся вплотную и полез руками.

Не успев рассчитать все последствия, Клава ударила его в горло, туда, куда учили, где совсем под кожей и артерия, и нервное сплетение.

Хозяин рухнул. Клава сразу поняла: убила она старого лысого кобеля.

И что теперь делать с телом?

Бежать! Просто бежать! Но куда? Одной не уйти по чеченским тропам.

Или – пусть подумают, что старик умер от нормального удара – апоплексического. Нет же у них здесь судмедэкспертизы. Вскрытий не делают!

Клава на кошме оттащила тело в спальню. Прибрала, чтобы не оставалось следов тяжелого волока. Счастье, что старик жил один. Были бы жены и невестки – бабы давно бы подглядели, что постоялец – не мужчина.

Синяка на шее видно не было. Значит, правильно учили: смертельный шок наступает от удара по нервному сплетению. А видимость нормальная: лег спать старик – и умер. Милостивую смерть послал Аллах!

Вот пусть чеченцы и носятся здесь со своим Аллахом. А Клаве должен помочь в такой крайности её православный Бог.

Вся Троица дружно вместе. И Богоматерь. Любви должна покровительствовать Богоматерь. Хоть Она и Дева, но должна же понять!

* * *

Теоретически некоторые земляне – из тех, кто пообразованнее – понимают, что их обитаемая планета – не единственная во Вселенной. Но только – теоретически. Повседневно же они живут так, будто они – единственные. И услужливый Бог постоянно занимается только их делами. А жители других планет если и существуют, то опять-таки заняты исключительно земными делами: инопланетяне прибывают либо для того, чтобы просветить землян, либо – чтобы поработить.

Когда-то на первых обитаемых планетах Господствующее Божество старалось прислушиваться к молитвам, поминутно творить добро – и не радо было, что ввязалось. Задергали так, что уже казалось, лучше быть последним бедняком на планете, которого все оставили в покое, потому что он никому не нужен, чем всемогущим Божеством, Которого каждый ленивый планетянин вызывает по сто раз в день! И как разом удовлетворить всех, когда заявки поступали прямо противоположные?!..

Зато противоположные заявки и надоумили Его изобрести саморегуляцию внутри живых систем с помощью борьбы за существование: пусть побеждает тот, кто сильнее хочет. И – отдохнуло наконец. Но с тех далеких пор и осталось в Нем пренебрежение к жадным планетянам, которые вечно просят и просят.

* * *

Старика-учителя и в самом деле похоронили без всяких подозрений – то ли помогла Богородица, то ли наивность соседей и родственников. Клава заново побрила голову, истребив отросший было ежик. её бритая голова, она понимала, служит главным доказательством её принадлежности к мужскому сословию – за неимением иных.

Но молоденькая Асият, жившая через плетень, пленилась и этим минимальным набором мужественности. Заигрывала она простодушно:

– Доктор, посмотри, рука болит, да?

И обнажала плечико.

Клава успокоила было:

– До свадьбы заживет.

Но Асият очень заинтересовалась:

– А когда свадьба, знаешь, да?

Половина села в развалинах; рассказывали, брат у нее убит – а ей замуж хочется.

– Жених-то у тебя есть? К такой красавице неужели не сватаются?

Клава спросила сходу, и пожалела: сейчас услышит, что жениха убили проклятые русские!

Но услышала совсем другое:

– Был один. А что с него толку: один-два барана угнать не может!

Пренебрежительный тон соответствовал русскому: «Гвоздя в стенку вбить не умеет!»

Асият состроила гримаску, вспомнив о никчемном ухажере, и завела свое:

– Доктор, посмотри, какая рука болит!

Два дня после похорон Клава жила одна в доме, а потом явились наследники старика. Муж с женой и шестеро детей.

Клава сразу почувствовала, что она не понравилась новой хозяйке. По-русски та не говорила или делала вид, и после резких её монологов муж перевел:

– Место много занимать один. Дети здесь спать, ты в угол тоже. Да!

И в тот же вечер вернулся Муса.

Если бы Клава не вспомнила вовремя, что она – мужчина, бросилась бы к нему на шею как к единственному заступнику среди чужих людей. И недавнее его преступление ничуть бы не помешало. Взрыв был там – далеко, на войне, а здесь джигит пришел домой.

Мусу встретили торжественно. Старики говорили речи.

Клаве показалось, она даже понимает слова, настолько всё было ясно. Притащили упиравшегося барана, и Муса собственноручно и очень умело перерезал ему горло. Ребятишки носились с радостными визгами, измазанные в бараньей крови.

Клава смотрела не отрываясь, как нож прервал баранью жизнь. Муса наконец заметил ее, улыбнулся:

– Русский пленный убежать, также резать горло как баран. Справедливо, да?

Может быть, он даже ни на что не намекал, рассказал простую правду. Он вообще – простодушный.

А так Муса почти не обращал на нее внимания, занятый праздником. Ел он немного, его сухие сильные руки, измазанные бараньим жиром, летали над большим блюдом с мясом, из которого все доставали куски немытыми пальцами. Руки Мусы летали, помогая тем резким словам, которые он произносил – словно стрелял автоматными очередями. «Алла» слышался очень часто, и Клава догадывалась, что Муса призывает Аллаха помочь в священной войне против русских. Или – благодарит за уже оказанную помощь. Глаза у него горели – сверкали при резких поворотах головы так, что казалось, в них полыхает настоящее пламя.

Конечно, ужасно, что и Муса, да и все здесь ненавидят русских – но и здешние люди по-своему правы. Русские очень добрые и душевные, но здесь в разбитом русскими бомбами и снарядами ауле русская доброта как-то не ощущалась. А чеченцы, ненавидя русских, радушно позвали «русского доктора» на пир, посвященный встрече Мусы после совершенного им кровавого – но подвига, по понятиям этих людей.

Сила исходила от Мусы. Та сила, которую инстинктом чуют женщины – и которой готовы покориться. её Виталик – обыкновенный парень. Он – очень хороший, но он не может быть вожаком, за которым пойдет ватага, пойдет толпа, хотя он не рядовой, а прапорщик. Но прапорщиком Виталик не сам сделался – назначило начальство. А за Мусой пойдут. Он может повелевать. Он может принимать решения. И не боится их исполнять. Какой у него здесь чин – непонятно, но ясно, что он командир, и командиром сделался сам, не по назначению сверху. Если только свыше – от своего Аллаха.

Наверное, почувствовав взгляд Клавы, Муса повернулся к ней и перешел на русский:

– Вот где правда! Вот где Аллах простёр руку! Ты хороший парень, лечишь наших люди. Люди тебя верят. Будь наш, поклонись Аллаху! Многие ваши поняли правду, поклонились Аллаху, стали нам братья! Женись, живи. Аллах уничтожит пьяных диких русских. Будет царство Аллаха на Земле!

Все здесь понимают по-русски, хотя и притворяются иногда, потому загомонили одобрительно:

– Поклонись Аллаху… женись… сотрет русских…

Муса смотрел так, словно она здесь и сейчас должна дать решительный ответ.

И показалось: стоит ей отказаться от настойчивого предложения – кончится её странное маленькое благополучие, посадят в подвал как пленника.

Но и согласиться Клаве было нельзя, даже если бы она захотела, потому что вместо безболезненного русского крещения здесь у мусульман нужно подвергнуться обрезанию мужской плоти. А чего нет – того нет.

* * *

Разделение на народы и расы Господствующее Божество всячески приветствует. Если бы планетяне на Земле были бы едины, что и происходит на многих иных планетах, наблюдать за ними было бы не так интересно. Все равно что смотреть чемпионат по борьбе, например: сходятся двое, сопят, валят друг друга – монотонное занятие. Куда интереснее футбол – потому, что игра командная. Футбол и придумали именно на Земле, ведь до футбола тянулись бесконечные войны между дикими племенами – командные игры по своей сути.

В том, что воин в своем племени или игрок в футбольной команде рассчитывает не только на себя, но и на помощь товарища, проявляется принципиальная неполнота всякой людской личности: каждый человек незавершен, он не может существовать один – и значит, признавать существование отдельных личностей можно только условно. Подлинная личность – только команда: в ней можно менять отдельных игроков, кто-то играет лучше, кто-то хуже – но всегда важен только общий результат.

Простительна плохая игра одного игрока, если команда все-таки выиграла, и бесполезна блестящая игра солиста, если все равно проиграла команда. А люди этого не понимают и удивительно много хлопочут лично о себе. Обновляются клетки – остается организм, сменяются игроки – остается команда, и значит, не нужно придавать большого значения гибели клеток и уходу отдельных игроков. Вот Оно и не придает – и клетки отмирают молча, а вот планетяне громко жалеют сами себя. Но сочувствия в Нем не находят.

Завершено и самодостаточно только Оно, Господствующее Божество. Только Его существование имеет истинное значение.

Конечно, Оно поступило смело, снабдив сознанием разумных планетян – и тем самым обрекло Себя выслушивать бесконечные стенания. Но это был необходимый компромисс, чтобы обеспечить преодоление энтропии живой материей. Всемирный Закон сохранения обойти невозможно: находя в одном – теряешь в другом.

Удивительно то, что Оно чему-то научилось у этих едва-едва разумных созданий. Научилось заниматься Собой, стало интересоваться не только бесконечными играми разнообразных планетян, но и собственными переживаниями. Утратило безмятежность. Неправильно сказано – «научилось»; заразилось Оно – вот в чём беда!

* * *

После таких радикальных речей Мусы нужно было бы выпить. Клава – не сильно пьющая, но может и хочет за хорошим столом. И даже потерялась оттого, что такие слова – да не в тост, оттого, что пируют аборигены невооруженной рукой. Ладонь без стакана на пиру, все равно что рука без хорошего Макарова в бою. Или – без калаша.

Не сильно пьющая, но за время своей глубокой разведки в Чечне – соскучилась.

– Медицины не бывает без спирта, – нашла она спасительную, как показалось, увертку. – Приму я мусульманство, а вы же заподозрите, что я тайком пью спирт, нарушаю заповеди Аллаха. Тогда надо и специальность менять. А вы меня цените за медицину.

Руки Мусы замедлили свой красноречивый полет. Было наглядно видно, что он задумался.

– Закон соблюдать – трезвым быть. Никто не видел человека один, что он делал. Врач один – пил спирт или не пил. Видеть пьяный – наказать палкой. Будь трезвый – закон Аллаха соблюдаешь. Спирт – лекарство. Как йод – лекарство. Никто не пить йод, никакой врач.

Муса ничуть не думал, что подрывает основы российской медицины, ибо спирт, по высшему неписанному закону, был всегда лекарством двойного применения – как есть продукция двойного применения, одинаково годная и для мирного и для военного использования.

– Я подумаю, – не нашла Клава лучшего ответа.

– Думать – нагружать ум. Ум – плохо. Аллах в сердце. Сердце велит – поклонись Аллаху. Сейчас.

Вот так и кончится её наивный рейд по тылам противника.

– Завтра. Ночь буду молиться. Слушать сердце. Завтра.

Клава и сама заговорила как-то ломано. Чтобы лучше поняли ее, надо полагать.

– Завтра! – отозвалось и подтверждением, и угрозой.

А на самом деле Муса вовсе и не угрожал. Ему хотелось, чтобы молоденький русский доктор поклонился Аллаху, потому что он испытывал к доктору непонятную ему самому симпатию.

Сам себя он оправдывал тем, что от доктора польза. И даже прямой доход, если подсчитать, сколько денег уже получено и ещё можно получить за вылеченных им пленников. Вот и ещё одного надо уже непременно показать. Ещё одного – именно Виталика, чего Муса не знал. Там в яме пленнику стало совсем плохо – и Муса велел перевезти его в хижину наверху.

* * *

Люди все мечтают о всеведении – как о самом завидном преимуществе сверхчеловека. Но поделиться с ними всеведением Господствующее Божество не желает. Ещё чего: этим эфемерным существам уделить частицу Божественного дара! Они и так нагло мечтают о бессмертии – если не тел своих, поскольку в смертности тел они убеждаются с несомненностью каждый день – то хотя бы о бессмертии придуманных ими душ, пародируя тем самым Его вечное – без начала и окончания – бытие. Ну так пусть убеждаются так же несомненно как в своей смертности – и в своей слепоте. Не дано им ни частицы всеведения, проходят они поминутно друг мимо друга, не подозревая об этом.

Примеры слепоты людской бесконечны – но наделить их ясновидением нельзя ещё и потому, что всеведение – это огромная сила, это страшное оружие в руках негодяев. А люди в большинстве – именно негодяи. Свой слабый разум они используют прежде всего для изобретения всё нового и самого изощренного оружия. Дошли уже и до водородной бомбы, и до ракет, которые можно с точностью навести на цель, укрытую на другой стороне земного шарика. Такие удивительные достижения – при ограниченности и несовершенстве человеческом! А вооружить этих тварей ещё и всеведением – ужаснее последствий и вообразить невозможно!..

Ну и испортятся их забавные игры, их разнообразные войны, если даже одни только тренеры и полководцы сделаются могучими телепатами. Исчезнет забавная неразбериха – и не на что станет смотреть.

* * *

Клава ушла в бывшую свою комнату, куда уже успели вселиться шумные дети новой хозяйки. Быстро распространились.

Теперь у нее только своя лежанка в углу.

А завтра может не остаться и лежанки. Потому что Муса на пиру не спьяну говорил, как привычно порешили бы дома – он ведь действительно не притворяется, на самом деле ничуть не пьет, хоть и настоящий мужик – и всё помнит по-трезвости.

Завтра он спросит: «Ну, что решил? Хочешь стать братом моим или пленником в подвале?»

А братом стать невозможно, даже если захотеть.

Или – признаться, что готова, но не в братья, а в сестры?! Тогда придётся рассказать всё – и не мечтать больше чудесным способом разыскать Виталика.

А Муса – Муса может пожелать сделать её не сестрой, а женой. Не зная языка, Клава не могла сплетничать, и даже не знала, есть ли у Мусы жена. Должна быть: степенный взрослый мусульманин не может быть без жены – здешние нравы такого не допустят. А если жена – то одна ли? Они ведь многоженцы, и Клава может стать младшей женой. Младшая жена – любимая жена…

Клава примчалась в эти чужие и опасные края, потому что любила своего Виталика. Потому что так должна поступать героическая девушка, переодетая в мужской костюм, и в любом кино всё закончилось бы победой любви и добра – они вдвоем ускакали бы от чеченской погони на бешеных конях! Или умчались бы в современном стиле на бешеном джипе по горным дорогам.

И вот теперь она мечтает, чтобы Муса обо всем догадался, содрал бы с нее мужские штаны и сделал своей младшей женой. Или это Дьявол её искушает ковровым диваном в гареме Мусы, а Бог велит любить Виталика и верить во спасение?!

Когда-то в будущем – во спасение души, а здесь близко – во спасение Виталика из злой неволи.

Искушает – Аллах. Для чеченцев – Бог. Что же – у каждого народа свой Бог? Или Аллах и есть Дьявол, потому-то они такие злые, что поклоняются Дьяволу вместо истинного Бога?

Но они и добрыми бывают тоже. А поубивали их тыщами наши добрые русские – тоже по приказу истинного Бога? Правда, ещё раньше они у русских детей воровали. А после стали воровать и больших мужчин тоже…

Дверь приоткрылась – и Муса вошел своим мягким напористым шагом охотника.

Клава здесь спит не раздеваясь, чтобы не застали врасплох, если придут ночью звать к больному. И просто раздеться – не ради Мусы или Виталика, а наедине с собой – стало мечтой почти такой же волнующей, как мечта о сильных мужских объятиях.

Муса вошел, и Клава натянула одеяло на самый подбородок, словно бы была в одной рубашке – такой шелковой, такой кружевной.

Он наклонился над нею, а она старательно закрыла глаза, притворяясь, что спит. Острый запах, который Муса всегда приносит с собой, волновал как зов к неведомой дикой жизни.

– Спишь? Ехать надо. Больной лечить надо.

Клава вскочила, боясь, что Муса тронет ее, помогая подняться, и поймет пальцами её женское тело. Вскочила, готовая ехать по ночному вызову – и вдруг подумала, что сейчас сам Муса отвезет её к Виталику.

– Ваш русский, – добавил Муса, подкрепляя её предчувствие. – Слабый мужчина, легко заболел. Дороги нет, тропа. Конем ехать можешь?

Клава никогда не сидела на лошади – при всем своем спортивном опыте.

– Попробую.

– Одна попробовала – знаешь? – неожиданно припомнил Муса совершенно русское присловье. – Ничего, ехать буду медленно, повод буду держать.

Врачебную сумку Муса взял себе, чтобы русский доктор позаботился хотя бы о себе самом, без багажа. Муса поддержал стремя, и Клава довольно-таки спортивно вознеслась в седло.

– Ничего, спокойный конь. Женщины ездят, – приободрил Муса.

Тронулись.

Сидеть на коне было неудобно – и жестко, и тряско. Клава пыталась вообразить себя девушкой-гусаром, но в таком положении гусарская доля не показалась ей завидной.

Из аула выехали благополучно. Луна освещала дорогу.

Клаве было не до красот: она сжимала бедрами бока лошади, вцепилась в повод и смотрела только под ноги своему скакуну.

А Муса, ехавший первым, вдруг стал что-то напевать на своем языке. Потом прервался и объяснил:

– Красиво у нас. Душа поет.

И запел снова.

С дороги скоро свернули на тропу – вверх и в лес. Муса перестал петь, перенял повод коня, на котором уже с трудом держалась Клава, и двинулся дальше шагом:

– Медленно едем – быстро будем, – заметил он поучительно.

Клава думала только о том, как у нее болят бедра. Жалеть отбитый зад уже не хватало ни сил, ни чувств.

Как ни удивительно, доехали они благополучно. Открылась поляна, на краю которой стояла избушка, показавшаяся русской, родной – такая она была бревенчатая и уютная.

– Красиво, – повторил Муса. – Здесь тихо, здесь отдыхала душа. Опасность нет, наши горы – нас всегда защищали. И красиво, и крепость. Два хорошо пара, да?

– Да, красиво, – искренне подтвердила Клава.

– Наши горы нас защищали как крепость, – повторил Муса. – Настоящие горы – настоящие люди здесь жили. Мы – из горы, мой отец из горы, мой дед – все. Чеченцев тоже разных есть. Внизу жить, русским продаться – вам. Те внизу, давно продались – сто лет, двести. Вашему царю продались. А мы – никогда не продались! Настоящий мужчина, настоящий чеченец – только из гор, да.

Клава перевалилась через хребет коня, встала на землю – и не почувствовала ног. Казалось, ниже живота у нее просто ничего нет – всё ампутировалось. Если бы она не держалась за стремя, то упала бы, подломившись на уровне таза. А так – повисла на руках.

– Пошли, – позвал-приказал Муса, но оторваться от опоры она не могла.

– Не стоят? – оценил он её положение. – Надо много скакать, много тренировать. В горах без коня – не мужчина.

Клава висела, ухватившись за стремя и поводья – и ноги постепенно возвращались к ней.

– Пошли, – снова нетерпеливо приказал Муса, и на этот раз Клава смогла последовать за ним.

Кого она увидит в избушке, её уже не интересовало: все мысли сосредоточились на том, чтобы не подогнулись плохо послушные колени. А ведь она так ждала этой минуты, рисковала ради желанного свидания не только свободой – человеческой и специфически женской – но и самой головой.

Она вошла вслед за Мусой. Избушка была освещена несколькими свечами. Навстречу им вскочили двое полумальчишек, похожих на елки, увешанные игрушечным оружием – явно ненужным в таком изобилии.

Но Клава знала, что игрушечных автоматов здесь не бывает – даже дети играют настоящими, хорошо если разряженными заботливыми родителями.

Мальчишки что-то доложили – на своем. Муса махнул рукой, коротко приказал, мальчишки распахнули маленькую дверку в глубине комнаты и вошли первыми – со свечами.

За дверкой оказалась не комната – тесный вонючий чулан.

Там на уложенных вдоль стены овечьих шкурах лежал человек.

Клава за время своей невольной практики уже немного пригляделась к больным – и поняла с первого взгляда, что этот пленник очень плох, что у него, наверное, сильный жар.

Кожа туго обтягивала лицевые кости, глаза смотрели равнодушно. С таким лицом легко умирать.

Со второго взгляда она с трудом узнала своего Виталика.

Господи, а она-то почти поверила, что эти несчастные чеченцы страдают невинно! Выжечь их всех надо было отсюда!

Перестрелять. Сталина сейчас ругают – и правильно ругают: недострелял! Вывозил куда-то, проявлял гуманность – вот и оставил в наследство чеченские проблемы, а надо было всех на месте, если они такие изверги!

Яростная ненависть словно бы успокоила ее. Исчез страх, растворились всякие расчёты – словно бы включилась другая система управления. Клава принялась действовать бессознательно и точно – как лунатичка.

– Берите, перенесите в комнату, где воздух!

– Мы уже переносить – наверх, – сообщил страж.

– Не знаю, куда переносили. Комната нужна, воздух, понятно?!

– Из комнаты убежать, – возразил было один из охраняющих мальчишек.

– Делай, что сказано! Он только на тот свет убежит, никаким своим дурацким калашом не удержишь!

Муса что-то приказал – и стражи взялись вдвоем, перенесли Виталика в переднюю комнату. Видно было, как легко им нести бестелесного больного.

Виталик никак не отреагировал на Клавин голос. Правда, она уже привыкла слегка хрипеть, чтобы звучало хоть чуточку мужеподобно.

– Ну – что? Жить будет? – задал Муса неизбежный вопрос.

– Дорогой товар потерять боишься? – не скрывая злости ответила Клава.

– Товар – да. Много убыток от вас, от русских. Получить мало назад. Честно.

– Надо хорошо лечить, хорошо кормить, может и выживет.

– Говори, что надо.

– Кормить надо хорошо: свежие фрукты, свежее мясо. Антибиотики надо новые. Французские бывают – хорошего спектра. Встанет на ноги – гулять надо, воздух надо.

Виталик слушал волшебные слова: «Фрукты… мясо… воздух…» и не подавал признаков интереса.

– Наблюдать надо непрерывно, – дошла Клава до главного. – Чтобы сразу укол, если плохо. Вези его туда вниз в свои Мохкеты.

– Не надо везти, – изрек Муса. – Будешь здесь, будешь делать укол. Лекарств французских – нет проблемов.

Сам православный Бог внушил ему этот ответ, подумала Клава. Или Богородица заступилась. А покровитель Мусы великий Аллах явно промахнулся, не разглядел планов Клавы со своего высока.

Муса уехал, а резкий кислый запах, присущий только ему, ещё держался в хижине.

Охранники оставались в той же комнате, и Клава не могла попытаться заговорить с Виталиком по-настоящему. Она только повторяла регулярно, старательно играя доктора:

– Больной, ты меня слышишь?.. Как тебя зовут, парень?

Виталик смотрел безучастно сквозь потолок – куда-то в глубины неба – и ничего не отвечал.

Попробуй провезти такого насквозь через всю Чечню, даже если удастся уйти от приставленных к нему двоих стражей!

Только если Бог уж очень поможет.

* * *

На тех планетах, где Господствующее Божество предусмотрело половое деление, половая страсть – самая сильная. Что бы ни говорили. Почти во всех языках «любовь» в самом плотском смысле и «любовь» к Богу, и «любовь» самого Бога, которую требуют к себе эти твари – одно и то же слово. Повторяют в экстазе: «Бог есть любовь». То есть получается: «Бог есть совокупление». Лестно, ничего не скажешь. Впрочем, что Оно хотело, то и получило: не надо было составлять такую взрывчатую половую смесь. Опаснее смеси кислорода с водородом.

Сильные чувства видятся Божеству цветными вспышками, и сексуальная страсть окрашена в дымно-багровые тона. Отчего вся Земля – планета в багровом дыму.

Люди веками сетуют на неразделенную любовь. Придумали странные занятия: литературу и искусство – прежде всего для того, чтобы перепевать муки любви. Что же они натворили бы, оказавшись в Его положении?! Ведь Оно – неделимо, нераздельно и заключено в Себе Самом. А любовь, из-за которой столько шума, удел отделенных друг от друга существ.

Конечно, Оно испытывает иногда некоторую симпатию к отдельным существам. Но мимолетные симпатии не могут развеять презрительное равнодушие к смертным мгновенным особям – которое всегда и перевешивает в конце концов. Исступленная страсть возможна только к созданию примерно равному. В одиночестве любовь нереальна. Реальна – мечта о любви.