Текст книги "Сказки города Ключ"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

***

– Да что ты несешь! – я вскочил. Нагата поседел за две недели. Он становился все более хмурым, ел мало, и совсем не улыбался. Я пытался разворошить его душу так и эдак, но не сумел. Маг оставался хмур, и видно было, как рвется там, внутри, его сердце, и никакая иная боль от этой его отвлечь не могла. А почему, я не понимал. Вот и снова он завел тот же разговор. – Сядь, пожалуйста, ученик, – сказал мне Кин точно так, как когда-то, в Ущелье, в школе, когда мы оставались, словно бы для того, чтобы всыпать мне розог, а учились физике. Ожог от Синей Плети, то бишь от молнии, я получил именно тогда, неловко цапнув кондесатор, но красивый шрам так и не пригодился мне ни разу. – Раз уж тебе приперло знать, я скажу, что произошло, – он и дышал уже со старческим присвистом, – Так как я вижу, что ты в случившемся ничего не понял. Я буду краток, говорить мне трудно. Не перебивай! – я и не собирался, но не спорить же с ним, – В Лесу до сегодня было два государства: Горный Берег и Левобережье, по разные стороны той реки, которую вот Великой и прозвали. Левобережье старше, крепче, многолюднее, но оно, во-первых, феодальное, а во-вторых, на них с востока прямо прессом давит Болотный Король, то бишь Владыка Грязи, или как там его еще. Способ у него такой: сначала стадо каких попало тварей, потом отряды мархнусов это его гвардия, они хоть немного дисциплинированы. Потом тучи. Когда земля вся покрыта водой, он уже может дотянуться до нее своей магией. И вот после этого уже колонизация. После того, как захваченная территория покрыта водой, на ней крепка магия Болотного Короля, и Левобережье не в силах вернуть землю. Теперь мы, Горный Берег, Исток Ветров, или, – он криво ухмыльнулся, тоже, как в прошлые дни, – Задница, как нас еще некоторые называют. Потому что откуда ветер дует? – Ты обещал быть краток, – сравнение мне по вкусу не пришлось. – А ты не перебивай. Мы республика. Пока еще. Пусть кривая и хромая, но действующая, живая. Мы начались, когда маги вылезли из своих нор, где хранили для вас, толстопузых, имперские знания, и впервые объединили волчью скорость, ежиное терпение и медвежье упорство под человечьей хитростью и подлостью. И теперь у нас есть шанс. По крайней мере, один закон у нас хорош. Этот закон я знал, потому что он считался главным законом Леса. Численность армии Леса определялась только в тех, кто соглашался с этим законом. "Всякое действие, совершенное с кем бы то ни было против воли и без согласия последнего, именуется насилием и карается Обрывом. Имеющий при себе оружие не защищен этим законом". Кин глотнул еще воды и продолжал. – Когда мы запустил этот закон в Левобережье, там много кто от хозяев побежал к нам через Реку. Но это полдела. Потому что – Болотный Король. А у нас магов почти что нет. И вообще в Лесу населения – так мало, что и сравнить не с чем. Ладно. И вот мы решили вообще отрезать его от его стихии. От Воды. А это, – маг выругался, – Не только его, но и моя стихия. Его болота уже почти поглотили Левобережье. Вглубь не особенно, но вширь он до Реки мало-мало не дошел. Так что Лысая Гора, вот та, откуда ты меня вынес, в самом болоте, она ведь была в центре Левобережья, там у них было место власти, там и Совет собирался. А эти тоже не дураки. Как дело складывается, они видят не хуже нашего. И вот кто-то из них прикинул, куда дальше все пойдет – да и перебил остальных. Всех. Чтобы обезглавить. У них власть на верхушке держалась. Это у нас Совет советы дает, а правят все равно в каждом племени кто как хочет, вместе мы только на войне. А у них там все выучены, что сверху скажут, то внизу исполнят. Каста. А теперь этот кто-то верхушку – раз! И снес. Сам. Они потому и пришли без единого телохранителя, что звал их знакомый, человек их круга. Ведь высший круг в любой державе обычно друг другу не позволяет приводить на важные встречи телохранителей. А то кто-нибудь приведет мечей больше, чем у других – и готов новый властелин. А что у них там до сих пор новый вождь не объявился вместо выбитых, так они ж сами ввели у себя кастовое разделение, а хороший правитель из ничего за два часа не сделается. На то наш неизвестный доброжелатель и рассчитывал. А все для того, чтобы некому было поднять Левобережье на войну с Горным Берегом или с Королем. И вообще, чтобы не война была, чтобы не Горный Берег с Владыкой Грязи грызлись на трупе Левобережья, а чтобы объединенный Лес против Болотного Короля, а если Горный Берег возможность соединения хлебалом прощелкает, то тогда Горный Берег против соединившихся Болотного Короля и Левобережья. Но чтобы на одну войну меньше, потому что Левобережью и так и так плохо. Вот только любопытно, может, даже, и не случайно наш ритуал и его план случились в одно утро. Кто их, богов, знает... – он закашлялся и попросил: – Дай еще воды. Так, хорошо. Может, Король искал наш отряд, а Левобережных испугала его активность. Может, наоборот. Но они увидели, к чему идет. А в Совете у них, как при любой власти, нашлись такие, кто костями лег бы, но не допустил бы мирного объединения хоть с Берегом, хоть с Королем, – маг опять закашлялся, потом долго молчал. И я в который уже раз вспомнил школу, и как там Учитель Кин обдумывал важные ответы. Но вот он продолжил ровным, нарочно обесцвеченным голосом: – А у нас на Совете Леса давно еще принято было решение принести в сердце Больших Болот, которые тогда занимали почти всю территорию Левобережья, алтарный камень стихии Земли и призвать к нему Землю. Главная трудность была, как пройти незамеченными. Магов Земли, Огня, Воздуха, Жизни и Логоса в лесу не хватило, для ритуала надо девять-двенадцать магов, а требуемого уровня было только семь; да следовало считаться и с тем, что дойдут не все – потому пошли и маги Воды творить ритуал в ущерб собственной стихии. Пошли мы пятеро, нас было больше, чем других, потому, что Король уже который год над Лесом дождит, хорошо, хоть сейчас перестал, не зря, мы, значит, ходили. А дошел из водяных я один. Потому что все знали, на что идут, и, как прикрывать, или там погоню на себя отвлечь, так оставался маг Воды. Но мне не повезло. Пришел. Пришел – участвуй. Ладно. Сделали ритуал. Земля поднята. Вода мне не простила, сила ушла, теперь и жизнь за ней, видишь, старею на глазах. В итоге имеем... – он еще что-то говорил, но я его уже не слышал. Я отчетливо увидел, что мы имеем в итоге. Левобережье охотно заключает союз, и именно с Горным Берегом – Владыка Грязи получил чувствительную оплеуху, многие его земли теперь осушены. Он не скоро оправится. Лес успеет, как минимум, объединиться. Наверное. По крайней мере, предпосылки есть. И – первый закон. И – четвертый закон. Который звучит так: "Не смей отказывать в помощи тому, кто просит тебя об этом именем Леса. Не смей задержать плату, спрошенную с тебя за оказание тебе такой помощи." И другие законы. Может быть. Вероятно. – ... Поэтому – заключил Кин Нагата, – Я хочу взять лодку и уплыть в Море. Я не могу больше. Горный Берег взял, что хотел, теперь не держите меня здесь. Пожалуйста. Без своей стихии я бесполезен. Просто умираю. Медленно, но так же неотвратимо, как поднимается вызванная нами земля.

***

Земли на сапогах старика не было. Последние слова о неотвратимости он сказал ясно и просто, и никакого пафоса в них не вложил, но секретарь Флопп Девайс поежился, проговаривая их про себя, когда записывал. Потом старика отнесли обратно в лодку и предложили еды; он отказался. "Если Вода простит мне, Море даст рыбы и питья, если нет, все равно" – так сказал он, уже лежа в лодке и глядя в небо. Лодку оттолкнули, ее резво понесло течением.

История пятая.

Палач.

Пронзительно-синее утро висело над обрывом, а внизу жадно колыхалась Кровавая Роща, которую все для краткости именовали просто Красная. Узкая дорога словно из-под ног стремилась выскочить, кидалась то вправо, то влево, но, тем не менее, генерального направления не меняла, и неотвратимо текла вверх, к Обрыву. По дороге поднималась обыкновенная для этих мест процессия. Открывал ее огромный бурый медведь в снежно-белом ошейнике из блестящего металла: Опоясанный. За ним строем шагали люди с широколезвийными копьями в руках, и на их спинах мерно покачивались ростовые прямоугольные щиты – стража Обрыва. Потом вели осужденного. Рук ему не связали, шел он свободно, но со всех сторон на него щерились копья охраны, а прямо позади широко шагал высокий человек с тяжелой секирой-гизаврой. Ее длинная рукоять чуть задевала землю, и ручеек мелких камушков стекал на обочину дороги, чтобы чуть погодя ссыпаться вниз, на бурелом Красной Рощи. Простое полукруглое лезвие гизавры покачивалось перед лицом высокого человека, и осужденный, сколько ни оборачивался, никак не мог заглянуть палачу в глаза. Следом за палачом, лениво взмахивая крыльями, на гору поднимались вороны. Штук пять самых нетерпеливых; а может быть, просто вороны-оборотни, из любопытства. Прочие птицы давно уже кружили там, внизу, под Обрывом. На верхушке Лысой Горы открылась вытоптанная площадка, одним краем выходившая к пропасти: Обрыв. Стражники подтянулись, внимательно осмотрели друг друга, поглядели также и на приговоренного: не напрягся ли он перед решающим броском, не готовится ли сбежать. Потом быстрым движением, за которым чувствовалась долгая тренировка или большой горький опыт, стража втекла на Обрыв, охватила его с трех сторон плотным двойным строем. Внутренние ряды осели на одно колено и выставили перед собой щиты, вбив их нижним заостренным краем в землю и подперев ступнями ног. Внешние ряды изготовили длинные копья. Внутри построения оказались палач и осужденный, а медведь-Опоясанный был теперь снаружи. Он поднялся на задние лапы, во весь свой рост, и внимательно рассматривал клочок светлого пергамента, на котором был записан приговор. Затем он перевел взгляд на пару внутри стального кольца охраны. Те стояли спокойно. Кто-то из солдат уже размотал чехол вокруг заказанной осужденным гизавры – точной копии того оружия, которое палач держал в руках. Опоясанный вошел в кольцо, стража сомкнула ряды за ним. – Хочешь что-то сказать, – прорычал медведь на общем языке Леса, – Говори сейчас. Потом нельзя. – Я совершил убийство, – быстро сказал осужденный, – Но и вы здесь собрались для того же самого, как бы вы там это не называли. Поэтому вы не лучше меня, а раз так, я не чувствую за собой вины. Я пошел на убийство под давлением обстоятельств. Если бы я этого не сделал, Король Грязи убил бы меня. Так что у меня выбора не было. Вы можете не бояться Короля, вы представляете Лес. Лес достаточно могуч, чтобы кормить меня где-нибудь в тюрьме до конца дней моих, а вы убиваете меня. Поэтому вы даже еще хуже, чем я. Вот что я собираюсь доказать вам поединком. Медведь сделал жест, который мог бы сойти за человеческое пожимание плечами, и одобрительно кивнул: – Ты хорошо сказал. Ты готов? Осужденный гордо кивнул: да, я готов. – Теперь я скажу, – медведь сложил лист пергамента и отдал его за спину, в чьи-то руки, – Мы собрались тут, чтобы совершить убийство, и мы осознаем, что мы не лучше тебя. Но мы никогда и не говорили, что лучше. Первый закон Леса говорит, что никто ничего не может сделать с другим без согласия этого другого. Ты же этот закон нарушил. В любой иной державе тебе бы просто снесли голову без долгих размышлений, и ты это прекрасно знаешь. Потому, что все прочие государства считают право на любое насилие своей монополией и не согласны делить его с тобой. Но Лес считает иначе. Лес считает, что ты имеешь право убить – но ты должен быть готов заплатить за это своей, и только своей жизнью – а не любым другим имуществом. Ты использовал свое право, теперь плати. Ты убил человека в темноте, ножом в лицо, так что он даже ничего не успел узнать. Мы поступим с тобой иначе. Оружие! По этому слову палач взял у одного из солдат вторую секиру и вместе со своей положил ее на Обрыв примерно посередине вытоптанной площадки. – Выбирай любую! – рявкнул медведь. – Мы не можем ничего с тобой сделать, пока ты не возьмешься за оружие. Но мы можем подойти к Обрыву – посмотреть вдаль. Если уж ты попался на нашем пути, беги куда хочешь, хоть на копья, хоть в пропасть, хоть перепрыгивай, это твое дело. Если же ты берешь оружие, ты вступаешь в поединок, и так ты получаешь возможность отсрочки. Убьешь палача – занимаешь его место. Вот что предлагает тебе Лес, а если тебе хочется справедливости, то вспомни, что своей жертве ты не дал и этого. Осужденный подошел к двум совершенно одинаковым гизаврам и потыкал одну из них носом сапога. – Вот эту, – он подкинул рукоять ногой, перехватил ее и завертел тяжелую гизавру, как перышко. Палач тотчас схватился за вторую секиру и замер в ожидании. Медведь вышел из кольца; за его спиной, смыкаясь, грохнули щиты. Потом над горой разнесся глухой лязг, скрежет металла о металл: секиры столкнулись, поединок начался. Палач рубил сверху, убийца отскакивал, стараясь не попадаться, потом проворачивал гизавру вокруг себя и бил резким горизонтальным движением в середину корпуса. Тогда отпрыгивал палач, переводил тяжелый стальной полумесяц на длинной ручке за спину, там перехватывал, разворачивался поудобнее – и вновь со скоростью молнии рубил сверху. Когда кто-то из них ошибался в направлении отскока, гизавры сталкивались и с противным скрежетом ехали друг по другу, выгрызая из закаленных лезвий острые голубые искры и колко бьющую в лицо металлическую крошку. После первого десятка ударов стало ясно, что осужденный обречен: он очевидно задыхался от усталости, тогда как палач оставался свежим. Вскоре ожидаемое случилось: убийца неаккуратно подставил оружие под страшный удар сверху вниз, и гизавра палача всем своим весом и скоростью рухнула на обух вражеской секиры и с тошнотворным визгом содрала ее с древка. В руках убийцы оказалась обычная палка с обломанным концом. И он мгновенно перешел в нападение, пользуясь ею, как посохом. Тут все, бывшие на поляне, поняли его замысел: посохом приговоренный владел очень хорошо, но предоставлять палачу столь же легкое и маневренное средство он не стал. Нет, решил он, выберем гизавры, они тяжелые, и палач быстро сделает из моей – легкий посох. А сам останется с гирей на палочке. Тогда попробуем навязать ему такой быстрый стиль боя, который с посохом выдержать можно, а с тяжелой гизаврой нет. Но и палач оставался жив так долго вовсе не потому, что пренебрегал хитростью. Ради сокращения боевой дистанции он позволил нанести себе сильный удар по ребрам. Обрадовавшись попаданию, приговоренный как-то не сообразил, что из-за этого успеха очутился в опасной близости к противнику– и тут же упал на площадку, раскроенный чуть не надвое. Стало тихо. Щиты сдвинулись плотнее. Палач обводил строй безумным взглядом; лезвие гизавры дымилось от крови, было видно, как от пережитого дрожит все его тело. Но вот он выронил оружие и отошел в сторону, руки опустились, перестали дрожать, и палач мягко осел на землю. Строй разделился. Палача окружили, подняли на носилки и на всякий случай плотно примотали его мягкими широкими лентами. Тело казненного столкнули в пропасть. Оставалась еще одна часть жестокого ритуала. Та, ради которой он и проводился. Нужно было объяснить присутствовавшим солдатам, что они видели, и почему увиденное нельзя было сделать иначе. Ради этого осужденному позволялось говорить, и ради этого любые слова приговоренного надо было опровергнуть. И опровержение обязательно должно быть обоснованым, чтобы всякий из пришедших на Обрыв понял и принял для себя эти – и никакие другие – правила поведения в Лесу. Содаты тоже очевидно ожидали объяснений. Хотя служба и отучила их верить, что дождутся. Учитывая, перед кем ему сейчас говорить, Опоясанный начал со слов, которые, как он рассчитывал, солдаты поймут: – На войне обязанности палача выполняет старший по званию в том отряде, в каком происходит суд, – и, видя, как мгновенно переглянулся и закаменел лицами строй, медведь понял, что слова для начала он нашел верные. Дальше бы не ошибиться. Сейчас они представляют, как бы это происходило в их отряде, с их командиром. Теперь следует выглядеть беспристрастным: воины это оценят. Опоясанный произнес: – Человек, которого только что казнили, сказал одну важную и правдивую вещь: Лес вполне богат, чтобы кормить его до конца его дней. В отношении этого человека Лес поступил жестоко и несправедливо. Не по-доброму. Пауза. Пусть подумают, как это так – несправедливо. И причем тут доброта. Вот изменились лица. Подумали. Теперь следует напомнить, что решение выносится не само собой, что за ним всегда кто-то стоит, и этот кто-то тоже платит: – Но я осудил его на Обрыв... Молчание. Точно рассчитанная пауза в два-три неуловимых мгновения, удара сердца. – ... Потому, что есть вещи, которые нельзя поощрять милосердием. И теперь на искренность. Если они не поверят произнесенным словам, пусть почувствуют, что я сам верю в то, что сказал. Пусть задумаются, что заставило верить меня. Если это приведет их к вере, они станут надежнее. Если нет – это толкнет их уходить; тогда надежнее станем мы. – По крайней мере, я имею смелость сказать это вам всем в лицо. И последний гвоздь: – Если кто хочет спросить, сейчас я отвечу. Молчание. Долгое молчание. Обдумывание. О чем спрашивать? Они видели. В этот миг слова весят совсем мало. Нет, один все-таки нашелся: выходит солдат, копье оставляет товарищу. Чуть кланяется – значит, родом из Колючих Краев, это у них принято так здороваться. – Опоясанный сказал, что на слова ему хватает смелости... Вот как! Он обращается к ним, не ко мне. Первой же фразой он вербует строй в свидетели. – ...А хватит ли у Опоясанного смелости сделать такое? Да, парень, в щитоносцах ты проходишь недолго. Быть тебе Судьей, если не кем похуже. Какие вопросы задаешь. С подтекстом. Говорить, мол, все горазды, а как делать, так палач. И что ответить? Опоясанный поднимается в рост и глухо отвечает: – Когда я командовал группой Дождь в Корпусе "Вирхамат", и мы взяли городок на западе за Колючими Краями, за Последним Хребтом, на улицах города происходило то, что обычно происходит в захваченных городах. Наши союзники из разных земель решили, что им позволено все. Тогда многим из нас приходилось делать то, что вы видели сегодня. Мне в том числе. Принимаете ответ? Против такого ни один солдат не возразит. Этот тоже не пытается. Кланяется, берет копье и уходит на свое место в строю. Все остальные отворачиваются, строятся. Больше вопросов не будет, по крайней мере, сейчас. Разговор, по их мнению, на какое-то время окончен. Опоясанный незаментно с облегчением выдыхает воздух. Завтра стражу заменят. Придут другие. Если в огромном Лесу завтра также произойдет убийство или иное насилие, уже другие поведут палача и его противника на Лысую Гору. Опоясанного тоже должны заменить, уже где-то через месяц. Скорее бы! Медведь поворачивается к носилкам и спрашивает лежащего на них: – Идти можешь? – Да. – Хочешь? – Нет. – Не возражаешь, что понесут привязанным, а то дорога сам видишь, какая? – Не возражаю. – Спи. Отряд между тем уже выстроился и ровным мелким шагом выходит на дорогу вниз. Стянулись серые тучи, поднявшийся ветер несет пыль в лицо. Вот-вот посыплется дождь. Опоясанный поднимает большую косматую голову к небу: он помнил его утренним; где-то сейчас чистая синева? И кто же из нас палач?

История шестая.

Осень в Ирбиссангине

Средь времен и племен он искал без конца вариант идеального строя но нигде не нашел для себя образца и не встретил покоя, покоя, покоя...

М. Щербаков

И испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы.

Апокалипсис

Главный вопрос тех мест и обществ, которыми члены их не вполне довольны, или же не довольны вовсе – как переделать мир под себя; вопрос, не переделать ли себя под окружающий мир, проповедуемый столь многими духовными наставниками, зачастую даже не ставится. Слишком уж этот вопрос уязвим. В самом деле, почему это меня нужно переделывать? И, раз уже переделывать, так разве под этот мир; разве он – хорош? Да и большинство наставников, как назло, вовсе не таковы, "и нашел, что они лжецы". Вот по каким причинам возникает в некоторых умах желание мир непременно переделать, а что возможности наши не всегда совпадают с нашими желаниями – бодливой корове, как известно, non licet bovi, то есть, рогов не положено, так что многие проекты переделывания мира остаются только на бумаге, и для большинства из нас это неоспоримое благо. Осень в Ирбиссангине. Годовой отчет в Магистерию сдают осенью. Предчувствуя зиму, маги всех Стихий и званий осенью поворачивают к сердцу леса, чтобы метели Молочного Месяца пересидеть в Каминном Зале Магистерии. Собираются принятые на государственную службу заклинатели погоды – урожай собран и сложен, и беспокоиться о дожде больше не нужно. Возвращаются врачи, кроме тех, кто ушел совсем далеко и зимует на окраинах Леса, в городах Кольца, и кроме тех, кто не позволит себе уйти. Сходятся прочие, кто странствовал летом по Лесу и окрестным землям, зарабатывая на еду фокусами, лечением, написанием прошений и писем, предсказаниями судьбы и погоды на завтра. Большой гостинный двор при Магистерии постепенно оживает; все меньше свободных мест с каждым днем и в Каминном Зале. Книги, мудреные споры, ученье и опыты – это все после, когда весь мир за окнами будет состоять из снега и ветра, а сейчас, после утомительных дорог во все концы земли, маги просто подолгу сидят за столами, едят, пьют, разговаривают, молча рассматривают облака и горы и ожидают. Кто-то – благоприятного времени, кто-то перемены настроения или погоды; некоторые ожидают, когда вернутся их ученики. Ученики возвращаются несколько позже основного потока. Никто из них не хочет прослыть нерадивым и заявиться чересчур рано. А еще для всех учеников практический экзамен – первое в жизни абсолютно свободное время, когда ты идешь, куда пожелаешь, делаешь, что захочешь, – а то и вовсе бездельничаешь с полным на то правом. И все это происходит летом. Летом! Никто не спешит из-под синего летнего небосвода в серые облака высокогорной зимы. За полгода здорово отвыкаешь от книг и каменного потолка над головой, и как-то не тянет обратно. Разве что – обменяться мыслями, похвастаться среди своего выпуска, поспрашивать Седых о вещах неизвестных. Поэтому основная масса учеников прибывает о середине осени, когда в долинах начинает пламенеть листва. По горам тогда уже завывает ветер, и снег вовсю сыплется из низко нависающих лохматых туч. Почтовые грифоны перестают брать пассажиров, а за доставку писем требуют втрое. Перевалы покрываются льдом, и верховых животных приходится вести в поводу. Вот в такое время продрогшие ученики вваливаются в Каминный Зал – согреться с дороги; все, что они испытали, переполняет их, и иногда бывало так, что некоторые торопыги приступали скорее к написанию годового отчета, чем к кружке и тарелке. Но это редкость и не поощряется; магия магией, а о жизни тоже забывать не следует. Так что прибывшие начинают писать отчеты на следующий день, или через день-два – чтоб поскорее сдать и отделаться от скучной бумаги. Глядя на них, и маги-учителя испытывают какую-то неловкость от своего безделья. Поэтому стоит вернуться паре-тройке учеников – а там, глядишь, и вся Магистерия занята отчетами. Да и то, погода уж как раз зимняя, в помещении только и сидеть. Обычай ведения отчетов и дневников учрежден был очень-очень давно – не было тогда еще города Истока, не было самой Академии Магов, не было Леса... Что было? – пройдешь в архив, возьмешь стопку листов, ломких от старости, да и разберешь, со скидкой на тогдашние грамматики, что-нибудь наподобие "к а два ода у них в я, и после ушел на север". Прочее размыто, прожжено, а иногда – прорвано и залито бурыми кляксами. Но уже в те времена маги, которые еще не соединились в Академию, не делились на Седых и Младших, между собой решили: происходящее вокруг и с ними самими записывать. А ради порядка и сохранности тех записей определить кого-нибудь, чтоб он все это в систему приводил и портить не позволял. Так что, если кому и впрямь интересно, что такое "к а два ода", то надо пойти в библиотеку, разыскать полки с последним изданием "Описания Мира", тома с пятидесятого по сотый – "Хроники", выбрать, какой по времени примерно соответствует, и в нем искать. Тех же слов, может, и не найдешь, но что происходило, в общих чертах вполне определить можно. Значение информации было первым, что ученик мага усваивал. Все остальное нарочито пренебрежительно именовалось "техникой", "приемами", "тактикой", "прочими штучками". Отношение к информации было главным, что отличало мага от любого иного. В Лесу, как и в прочих местах, рождались поровну те, кто к магии расположен, и те, кто не расположен. Но магами действующими становились не всякие, ибо не всякому удавалось проходить весь путь через одну из Школ, а потом и через Магистерию. Кто сворачивал с пути после Школы, тот именовался Младшим Магом, получал Камень красного цвета – цвета действия – и отправлялся жить как хотел и умел, применяя все искусство и знание Школы для себя лично. Поначалу и Школа была одна, и учеников находить было сложно, и не все из них могли и хотели учиться, а уж платить за обучение! Но сменилось шесть поколений, прошел Долгий Мир – сорок лет без единой войны; появились и средства и желание, а главное – Лес постепенно заполнился Младшими, и всякий житель Леса мог воочию убедиться, насколько магия полезна при засолке огурцов или разделке мяса, в мореходстве или там в строительстве. Маг уровня Младшего постепенно перестал быть диковинкой в Лесу. С тех-то пор Лес и стали называть Заколдованным Лесом, над чем жители его немало смеялись. Магистерия все это время была в тени. Кто продолжал учиться и после Школы, особенной известностью не пользовался. Предлагаемые Магистерией знания затрагивали ученика глубоко, и требовали сильно изменить прежде всего свой взгляд на мир – а мало кто от себя откажется доброю волей! Так вот и вышло, что Седым становился в среднем один из каждых двадцати, проходивших Школу. Седые получали бесцветный Камень, который можно было перекрашивать по своему желанию хоть шесть раз на дню, и многие из них получали вместе с магическим кристаллом седину в волосы или мех; за что, собственно, Седыми и прозывались. Разделение на Седых и Младших было окончательно определено в законах Леса после Восстания. Лет триста тому назад маги, обучавшиеся в Школе, изрядно поспорили со своими наставниками о цели и смысле магии в мире, и о том, каким путем следовать каждому магу. Руководству Академии не хватило мозгов сообразить, к чему дело движется, и маги-ученики подняли бунт, пользуясь мощной поддержкой населения Бессонных Земель – это в них находилась тогда первая Школа, Школа Следопытов. Бессонные Земли в то самое время были недовольны поведением назначенного к ним Опоясанного, и многократно жаловались на него в Совет. Но Совет что-то промедлил со сменой – то ли из лени, то ли интригами Болотного Короля, то ли еще отчего-нибудь. В конце концов верхи не смогли, а низы не захотели терпеть, да еще наложилась поддержка Школы – край восстал. Болотный Король, на границе с которым находилась непокорная территория, тотчас предложил принять ее под свою державную руку, и этим испортил все дело. Школа и Академия спохватились, увидели, куда они могут шлепнуться, и мигом помирились. Понятие магии и ее роль в Лесу Академия пересмотрела, после чего самоустранилась, а на обломках Академии возникла Магистерия. Собственно магические науки к Магистерии и отошли, а Школы – Школ стало четыре – получили почти все прикладные знания. Роли разделились обычным образом: Седые создавали магию, а Младшие ее использовали на благо себя и окружающих. Поначалу взаимных оскорблений, подозрений и прочего хватало и Седым, и Младшим, но со временем те и другие увидели, что мутят воду в ложке, и колкости сошли на нет. Да тут еще и Долгий Мир кончился, Болотный Король в очередной раз накопил войск и принялся за обычное, в Бессонных Землях опять загремело оружие. А за войной уже никто старых ссор ворошить не стал. Именно во времена той войны и возникло в Лесу понятие "ковен магов", и тогда же был определен способ их набора. Ковеном стал называться отряд магов, действующий самостоятельно в определенном ему районе, на границе, или в Городе Кольца. Способ набора ковенов также отличался простотой и легкостью: посланник от Совета Леса, то есть, Опоясанный, входил в Каминный Зал Магистерии и молча прикасался своим оружием к полу перед теми, кого он хотел бы видеть в ковене. Отказаться от приглашения означало предать Лес; за все триста лет существования обычая не отказался никто. Чтобы, однако, избежать, набора таких магов, которые воевать не станут по какой бы то ни было причине, всякий Опоясанный прежде Каминного Зала несколько раз посещал кого-нибудь из старожилов Магистерии и долго, тщательно выспрашивал его о магах, "чтобы выбором не убивать прежде времени". Этот нюанс также себя оправдал – не записано случая, чтобы Приглашение получил маг, от которого в ковене было бы больше мороки, чем пользы. Наконец, если кто не желал попасть в ковен по приказу Совета, достаточно было просто не являться в Каминный Зал. Случалось даже, что Опоясанный входил, обявлял свое имя и звание, и цель прихода, и ждал несколько времени, чтобы дать разойтись по комнатам тем, кто хотел избежать Приглашения. Хорошим тоном в таком случае считалось не замечать и не упрекать уходящих. Для чего все это длинное предисловие? Для того, чтобы вы поняли, куда у меня упало сердце, когда я оторвал глаза от почти уже готового отчета и посмотрел на того, кто подошел ко мне. Это был высокий человек в военной одежде и в железе; поверх кольчуги поблескивал чисто-белый пояс из серебрянных пластин. Опоясанный удостоверился, что я смотрю на него, что я трезв и понимаю происходящее. Затем он отдал медленный ритуальный поклон, вынул длинный прямой меч и легонько ударил им в пол.

***

Тянул крепкий северо-западный ветер, обычный для середины осени. Пахло сыростью и грибами, и грибов по сторонам от дороги торчало немеряно. Кто умел, тот нагибался, хватал гриб на ходу и съедал. Кто не умел, или из седла не доставал до земли, тем протягивали грибы и ягоды их товарищи. Корпус держал строй; ополчение уже выдохлось и с каждым часом отставало все больше. Лес ревел под ветром, и потому команды никто не отдавал голосом, а только флажками. На это имелась еще одна причина: корпус состоял из людей, медведей, волков, ежей, грифонов, лесных котов и отряда мутантов, у которых не было даже определенного названия. Общий язык Леса в корпусе знали не все, а флажковых команд было немного, и они запоминались за первые два-три месяца службы. Поэтому, когда показалась река, именно флажки сообщили, что корпусу следует взять вправо и двигать к парому; а ополчению – повернуть влево. Там были устроены навесы, там готовилась еда, там в загородках и на площадках наскоро обучали ездить верхом, правильно надевать щит и держать строй. Корпус "Конхат" подходил к парому; обслуживающие паром ополченцы уставились на бурую массу. По лесу корпуса колоннами не ходили, а ходили всегда развернуто, поэтому и на берег "Конхат" вышел широким фронтом. Сжиматься к парому и устанавливать очередность переправы корпус не стал. Заученным движением передовые скатили на воду бревна, которые задние срубили и передали по рядам. Веревки размотали с поясов, вразнобой застучали топоры. Плоты связывали, сбивали скобами, крепили широкими лентами. Работали несколько тысяч рук, поэтому ополченцам паромной команды показалось, что переправа возникла мгновенно. Авангард отчалил; грифоны уже вились над речкой. Возвращались их разведчики, посланные вчера на день пути вперед. Ворон-оборотень устало спланировал на берег и перекинулся ежом, потом человеком, потом махнул рукой и принял медвежье обличье, и на этом успокоился. Посланные с ним грифоны выковыривали стрелы из кожаных набрюшников. Оборотень направился к большому знамени, где, видимо, собирался доложить результаты, а на плоты тем временем вкатывали тяжелое вооружение корпуса, катапульты, подъемные устройства, вносили плетеные корзины с магическими припасами, мешки с едой. После отправки снаряжения и объемных вещей на плоты поднялись командиры и их охрана. Оттолкнулись от берега, навалились – все дружно налегли на длинные весла, кто начальник, а кто из прикрытия, видно не было. Ушли в туман, и как не было корпуса – только вырубленная полоса леса по берегу да взрытый, перетоптанный песок, да последние грифоны аръегарда сонно машут крыльями в сером небе. За корпусом подтянулась колонна ополченцев. Их было немного; никаких лишних движений они не делали. За два раза паром их всех доставил на правый берег.