Текст книги "Самурай из Киото"

Автор книги: Михаил Белозеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– На тебе была шелковая каригина. А меч надо искать в море, – осторожно подсказал Садако, намекая на каппа. – Но торопись, гонец скоро вернется.

– Спасибо, сейса, – поклонился Натабура, – я все понял. Но чего мне опасаться?

Привычка быть настороже взяла свое. Ему нравился старик, но он боялся сказать лишнее.

– Тебя могут отвезти на рынки в Чертоги и продать южным или восточным варварам. Тебя могут казнить, посчитав шпионом, или послать до конца дней на поля убирать кукурузу. При условии, конечно, что ты не имеешь никакого отношения к Чертогам.

– Хоп… – покачал головой Натабура и улыбнулся. – Не имею… Кими мо, ками дзо!

– Плохо дело, – вздохнул Садако, – иначе бы тебе просто отрубили голову. Тогда я пришлю к тебе Язаки – моего племянника. Он покажет окрестности, а если что, то и поможет выбраться из деревни. Но вначале нужно окрепнуть.

– Почему ты это делаешь? – спросил Натабура, с тихой радостью разглядывая лук и колчан.

– Ты похож на моего единственного сына. Нам со старухой недолго уже осталось, и в конце жизни мы хотим помочь тому, в кого превратился наш сын.

– Спасибо, сейса, – удивился Натабура, – я никогда не забуду…

Весь день ушел на починку лука и колчана. Вначале он очистил древко от песка и морской грязи и те места, где роговые пластины крепились к бамбуку, обмотал узкими полосками коровьей кожи, которая хранилась в овечьем пузыре вместе с кусочками воска. Этим же воском он натер деревянные части лука и дал воску размягчиться на солнце, а лишнее вытер сухой травой. В результате лук засиял, как прежде. Затем смотал с катушки запасную тетиву. Но сколько ни старался, натянуть не смог – лук был слишком тугим, а Натабура – слишком слабым. Обычно эту операцию проделывали двое или даже трое взрослых мужчин. Поэтому Натабура еще раз вытер лук, повесил сушиться в тень и занялся колчаном, который был чрезмерно большим. Он предназначался для морских сражений и обычно носился за спиной. Для дороги он будет слишком громоздким. Надо было сшить новый – не больше чем для десятка стрел, но выделанной шкуры у Натабуры не было, и он решил воспользоваться ивовой лозой.

У него было два лука: ханкю – короткий, который хотел украсть водяной, и дайкю – большой, из которого можно было выстрелить на четыреста пятьдесят шагов. Дайкю он потерял в тот момент, когда налетел ураган, да и путешествовать с ним было неудобно.

Во время сражения Дан-но-Ура Натабура служил десятником. Как и все самураи, он стрелял длинными тяжелыми стрелами с массивным плоским наконечником. Такие стрелы предназначались для пробивания бортов кораблей и пускались по настильной траектории. Если стрела попадала во всадника, то сбивала его с лошади. У них также были стрелы, которые воспламенялись в полете. Наконечник походил на соты, заполненные черным пористым веществом. Перед выстрелом стрелы окунали в жидкость, состав которой держался в большом секрете.

За пять дней сражения удалось сжечь и потопить три десятка лодок и восемь тяжелых кораблей Минамото, украшенных светло-зелеными вымпелами и знаменами. Кроме всего прочего, они охраняли флагманский корабль «Аматэрасу», над которым развевались пурпурные стяги.

Еще у них были стрелы для устрашения – завывающие в полете, как демоны. Личные стрелы-клеймо, чтобы пригвоздить к мачте вражеский знак. Стрелы для вызова на поединок. Стрелы для передачи посланий. Стрелы для разрывания шнуров-подвязок. И конечно, стрела-невидимка, о которой много говорили, но которой никто никогда не видел до самого последнего момента, пока она не пробивала доспехи и не вонзалась в тело – тайное оружие монахов Ицукусима на острове Миядзима во Внутреннем море.

Боевой опыт Натабуры в крупных сражениях был ограничен Ити-но-тани и Дан-но-Ура. Хотя, путешествуя вместе с Акинобу, он привык к поединкам. Поэтому его ввиду молодости не пускали в авангард, чтобы он не нашел себе более опытного противника. А в памяти от корабля остался лишь голос кантё – капитана, который яростно выкрикивал команды, скрип парусов, талей и страшный треск, когда начали падать мачты. Как и все его товарищи, Натабура не спал и не ел четверо суток и после бесконечного количества стычек, длительной погони и гребли валился с ног от усталости. В ночь, когда налетел ураган невиданной силы, на судне все были ранены или убиты. Морская вода, разбавленная кровью, колыхалась в трюме, медленно поднимаясь до уровня верхней палубы. И лишь Натабуру не коснулась ни одна вражеская стрела, и ни один меч противника не оставил на его панцире отметки, хотя они отбили три абордажные атаки и сами участвовали не меньше чем в десяти из них. Должно быть, ему отчаянно везло. Оказалось, что все, чему его учил Акинобу, было не только хорошо, а просто превосходно. Во-первых, стрелы Натабуры летели дальше, чем у его товарищей, а во-вторых, кусанаги был длиннее на целую ладонь. Это давало заметное преимущество в бою: стрелы попадали точно в цель, а кусанаги противник видел только в последний момент своей жизни.

Из пяти десятков стрел в колчане остались три легкие, с наконечниками в виде ивового листа, которые годились только для боя на коротких дистанциях против легковооруженного противника.

На следующее утро Натабура проснулся почти здоровым. Садако отправился рыбачить, а куда делась Когима, Натабура не помнил. Вдалеке шумело море, а за стеной степенно кудахтали куры.

Он выпил немного воды и ушел на взгорок за дом, где шелестящие заросли хаги скрывали его от посторонних глаз. Свежий ветер с моря приятно бодрил.

Здесь Натабура сделал то, чему его так долго учил Акинобу, – сел в позу дзадзэн и погрузился в состояние Бодхисаттвы, и веселые кабики оказались тут как тут. Восемь лет они учили его фехтованию кагэ – мысленной прорисовке поединков. Следовало знать двести школ. Натабура знал сто девяносто девять. И только школа полета – кэн-дзюцу – была ему мало знакома. «Я не хочу, чтобы ты слепо повторял за мной. Думай, как сделать лучше, чем я!» Так часто поговаривал учитель Акинобу. «Нет ничего значительнее энергии ки, но с одной энергией ки ты всегда проиграешь опытному противнику, поэтому будь подобен солнцу – развивай в себе все качества, даже те, которых у тебя еще нет». Достигнув сатори, Натабура десять раз повторил дыхательные упражнения икиай. И в конце он проверил свою реакцию – воспроизвел прием хо, который требует одним движением руки срубить стебель хаги толщиной в палец. На срезе выступили капли сока, а ладонь осталась сухой. Это было лучше, чем ничего, – для первого дня вполне достаточно. Единственное, Натабура не решился сделать гэндо – упражнение отпуска тени Айи, отложив его на последующие дни. Он почувствовал, что еще не готов к этому, хотя тело помнило все то, чем он жил все эти годы. Слишком много энергии забирало гэндо. Впрочем, Натабура замечал, что болезнь даже пошла ему на пользу, потому он стал взрослее и крепче духом. Не всякий смертный способен уцелеть в морской битве и выжить после сражения с океаном.

Весь день Натабура провел за плетением колчана, используя в качестве основы иву и жесткую прибрежную траву, похожую на осоку. Ремень он взял со старого колчана, а низ и клапан обшил шкурой бобра. Теперь стрелам не был страшен никакой дождь. А налучие в виде кармана и петли позволило носить на колчане лук.

Оставалось еще одно дело, к которому Натабура не знал, как подступиться. Но помог случай. В полдень явился племянник Садако – Язаки, ровесник Натабуры:

– Ну как ты после вчерашнего?

Был он среднего роста, крепкий, короткопалый и круглоглазый, с короткими черными волосами, которые растеребил ветер. Из таких подростков получались пузатые, толстые бонзы, которые ходили в грубых кимоно цвета охры и читали сутры по индийской медицине. У него, как и у Натабуры, прорезались темные усики, а на скулах курчавилась редкая бородка. Язаки принес печеную тыкву с медом и с поклоном отдал Когиме:

– Мама сготовила… – Он постоянно что-то жевал и, передавая тыкву, проводил ее тяжелым взглядом.

Накануне они облазили окрестности, и Натабура испытал легкое разочарование, обнаружив, что столбовые горы действительно непроходимы: в них не было даже козьих троп. Подростки вернулись в деревню только глубоким вечером – усталые и голодные. Но Натабура был счастлив. Казалось, он побывал в окружении родных гор Коя.

– Помоги мне, – попросил он.

Вдвоем они, хоть и с большим трудом, все же натянули лук, с которым обычно Акинобу справлялся один. Новая тетива издавала чистый, серебристый звук. Натабура невольно обрадовался. Бежать надо, бежать, помечтал он.

– Расскажи, откуда ты приплыл? – спросил Язаки, когда они закончили и вволю насладились гудением тетивы – известно, что злые духи боятся этого звука.

– В моей стране такие же голубые горы, – вздохнул Натабура, откладывая в сторону лук. – Там большие города, быстрые реки, но не выращивают хагу.

– А что же вы едите? – наивно удивился Язаки, доставая из кармана сладкие стебли лотоса.

– Хоп! Мы высаживаем на полях рис и заливаем водой.

– Разве может такое быть? А пиявки?

Они вышли из хижины. Слева до горизонта расстилалось море. Над крышами деревни, как всегда, поднимались дымы. Правильными квадратами выделялись поля кукурузы, окрашенные, в отличие от бамбуковых рощ, в бурые тона. Судя по всему, община процветала.

– А море? Море у вас есть? – никак не хотел успокоиться Язаки.

Он расспрашивал второй день. Все-таки его задело, что страна, из которой принесло Натабуру, похожа на страну Чу.

– Хорошо, если ты не знаешь, – Нихон – это страна тысячи островов. Лучше покажи, где у вас в деревне живет водяной.

– Водяной?! – удивился Язаки. – Хм…

– Водяной.

– Хм… Везде… – Язаки показал на море. – Но скорее всего, – вдруг вспомнил, – сейчас он в бухте, где рыбаки вытаскивают лодки, – рыбу ворует. Постой! Постой! А зачем тебе? Ты что, хочешь сразиться с водяным буси?! – испуганно подскочил он, хватая лук. – Морской даймё нашлет на нас бурю! Мы сто лет живем в мире и согласии!

– Только должок забрать, – засмеялся Натабура. – У меня нет желания тревожить вашу деревню.

Редко кто из буси мог похвастаться тем, что побил зеленокожего каппу. Каппы любого водоема были злопамятны и коварны. Только каппа Мори-наг покровительствовал Натабуре, он же передал ему знак господина Духа воды – Удзи-но-Оса. Чаще всего они утаскивали человека в море и топили, издавая при этом квакающие звуки, если прежде не убивали своим ядовитым когтем.

– Как можно общаться с тем, кто не понимает человеческого языка и кто ядовит? Хм… – снова удивился Язаки.

– Хоп! Язык водяных мне известен с детства, – ответил Натабура, не открыв, однако, тайну, что Мори-наг был более цивилизованным каппа, потому что озеро Хиёйн, в котором он жил, принадлежало монастырю Курама-деру, который, в свою очередь, воздвиг господин Духа воды – Удзи-но-Оса. – А для усмирения их существуют тайные жесты, которым подчиняется любое существо.

– Даже я? – удивился наивный Язаки, забыв о стебле лотоса, который с наслаждением обсасывал.

Натабура снова засмеялся его простодушию, и они стали спускаться к морю мимо неубранных полей хаги, мимо хижин, окутанных голубоватой дымкой очагов, мимо сетей, растянутых для просушки, мимо кузниц, амбаров и скирд. Друзей провожали три тощие местные собаки, которые то бежали рядом, заглядывая в глаза, то шныряли по обочинам, выискивая полевых мышей, но неизменно возвращались и в знак симпатии махали хвостами. Крестьяне убирали остатки урожая, и тяжело груженные арбы мелькали среди светлых бамбуковых рощ, дающих живительную прохладу.

По правде сказать, Натабура только однажды видел, как учитель Акинобу применил тайное гофу. Они сидели в харчевне, когда в нее вошел богато одетый подвыпивший самурай и стал задевать Акинобу, который вовсе не походил на известного фехтовальщика, потому что был весьма скромен как в одежде, так и в поведении и не выставлял напоказ свой достаток. Наглец даже посмел до половины вынуть меч, что уже считалось смертельным оскорблением.

Акинобу спокойно доел рыбу с пастой мисо и произнес:

– Тому, кто владеет собой, необязательно обнажать оружие. Сядь!

При этом Акинобу сделал жест, который в священном китайском трактате «Лю-Тао» называется оса – «завораживающий глаз».

Казалось, расхрабрившийся самурай задумался: его взгляд потускнел, кривая ухмылка сползла с лица, а цуба звонко ударилась о ножны. И рухнул, едва не опрокинув стол. Его огромный живот заколыхался, как медуза, выброшенная прибоем на берег, а изо рта вывалился грязный язык, и харчевня наполнилась густым храпом.

Жест правой рукой был сложным и очень быстрым – последний элемент такой неуловимый, словно Акинобу смахнул с лица самурая паутину. На самом деле, это было отвлечением внимания. Левой же рукой Акинобу вынул из самурая душу, дунул на нее и приказал спать.

Тотчас подскочил хозяин заведения, и Натабура понял, что он в сговоре с самураем. В них распознали чужаков, и к тому же, расплачиваясь, Акинобу сделал ошибку, показав кошелек с монетами. Но на счастье, самурай не был искушен в тонкостях поединков, а еще его подвел ритуал – прежде драки надо распалить себя и заставить противника обнажить меч.

Когда они вышли на кривую улочку, по которой сновали разносчики, акиндо, ремесленники и монахи, Акинобу, с усмешкой глядя на городскую суету, сказал:

– Недаром мне сюда не хотелось заглядывать. Сегодня мы нарушили принцип благоприятствования мест. Никогда не иди против принципов, мой мальчик. Лучше остаться голодным, чем без головы. И никогда не делай так, как сделал я, – на добрую четверть людей китайское гофу не действует. Что было бы, если бы этот засранец оказался трезвым?

– Ты бы его убил, – наивно ответил Натабура, привыкший к тому, что Акинобу не прощает оскорблений.

– Я не сделал этого по четырем причинам: мы нарвались на шайку воров в чужом городе, существует закон Эдо, у нас задание, и ты еще молод. В живых остается не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее. А побеждает не тот, кто прав, а тот, кто ловчее.

Натабура вспомнил, что ему было девять лет и он не умел обращаться с настоящим катана. А за поясом торчал только мамориготана – меч для подростков, да и то великоватый для его возраста. Тогда он не до конца понял речи Акинобу, хотя уже чувствовал, что в нем вызревает дух, который теперь должен был помочь справиться с любым демоном, в том числе и с каппа – водяным. К тому же Натабура не знал, что закон Эдо запрещает убийства в общественных местах.

В действительности они пришли в Сайто, чтобы приобрести трактат монаха Кукай – «Пять Тайных Колец». Он был посвящен пяти официальным видам совершенства: фехтованию двумя мечами, владению копьем, луком, шестом и посохом, а также пяти тайным искусствам, которые были зашифрованы. В их число входило киай, о котором знали только то, что врага можно убить голосом, техника двойника или отпускания тени – гэндо, которому Акинобу боялся обучать Натабуру, хаябуса – способность летать, и еще два, о которых Натабуре запрещено даже вспоминать, ибо сама мысль становилась оружием. Зашифрованную часть рукописи требовалось научиться правильно читать. За годы учитель Акинобу едва ли изучил три четверти или делал вид, что изучил, опасаясь худшего. Да и сам Натабура больше разглядывал картинки в те редкие дни, когда оставался один. Вот почему он не был уверен, что все знает. Если бы не последняя битва Дан-но-Ура, где он сражался с Минамото, он бы постиг абсолютное большинство тайн искусства «Пяти Тайных Колец» и рано или поздно занял бы место Акинобу в храме Курама-деру.

Наконец Натабура и Язаки вышли за деревню, миновали заболоченную бухту, поросшую диким луком, и последние два тё проделали, прячась за длинными песчаными дюнами. Ветер дул вдоль берега, неся морскую пыль и колкие песчинки. Собаки, как по мановению волшебной палочки, исчезли, а крестьяне у моря стали попадаться гораздо реже, словно они намеренно сторонились побережья.

Местного каппу можно было узнать по характерному запаху. Вонял он, как гнилая рыба, только так сильно, что вонь не давала дышать.

Каппа – это водяной буси, самурай царства господина Духа воды – Удзи-но-Оса, рассуждал Натабура. У каждого каппы есть свои владения, где он кормится и живет. В случае войны Удзи-но-Оса призывает всех каппа на службу. Когда происходили подводные сражения, на поверхности поднимались бури. Ядовитый коготь каппы – все равно что меч для земного самурая. Но с некоторых пор водяные буси стремились облачиться в земные доспехи.

– Интересно, в вашей стране такие же каппы, как и у нас? – спросил Натабура.

– Откуда ж мне знать, – сварливо заметил Язаки, явно нервничая.

Каппа сидел за камнем и мыл перепонки на лапах. Прячась за гребнями косы, Натабура подкрался и схватил его за волосы, похожие на морскую траву вами. И успел намотать их на руку, прежде чем каппа рванулся. Водяной почти выскользнул из рук, потому что его волосы были скользкими от морской слизи. Почувствовав, что ему сразу не уйти, он повернулся, чтобы ударить Натабуру ядовитым когтем длиной в сяку, но Натабура второй рукой схватил каппу за лапу и оторвал от земли. Тогда каппа воскликнул с удивлением:

– Тот, кто сумел приподнять меня, должно быть, обладает силой, сравнимой с моей. Что тебе нужно?

Судя по всему, в первый момент он не распознал в противнике буси – решил, что столкнулся с обыкновенным крестьянином, но на всякий случай осторожничал, растеряв свою былую наглость.

Натабура отпустил его и показал знак кётэ. Он понимал, что рискует: вдруг местный каппа служит не Удзи-но-Оса, а другому подводному князю. Никто не знал, как далеко распространяются владения господина Духа воды – Удзи-но-Оса.

После этого он сел по ветру, чтобы не умереть от запаха каппы. Каппа Мори-наг, который жил в озере Хиейн храма Курама-деру в горах Коя, пах не менее отвратительно, но совсем по-другому: пресной рыбой, саламандрами, лягушками, змеями и ядовитыми семенами чилима. Морской каппа исторгал смесь запахов из морских блох, медуз, улиток, ядовитой слизи кораллов и – самое отвратительное – гниющей рыбы. В темноте его тело светилось, как гнилушка, а волосы отливали лунным светом.

– А я узнал тебя, – заметил каппа, – ты тот, кого спасли едоки кукурузы?

– Прекрасно! – согласился Натабура, который безуспешно пытался избавиться от тошнотворного запаха, вытирая руки о песок и траву. – Что ты должен сказать еще?!

– Мы вассалы великого Удзи-но-Оса, – нехотя пал на колени каппа. – Его посланец – мой господин! Готов выполнить любое поручение!

– Как тебя зовут? – спросил Натабура, подолом рубахи закрывая нос.

– Принц Го-Дайго из рода Джига, – еще ниже поклонился каппа.

Зеленый хохолок на его макушке встал дыбом, а чешуя на шее злобно топорщилась.

– Хоп! Отлично, принц Го-Дайго! Стоп! Стоп! Ближе не подходи! Кими мо, ками дзо. Мне не нужны доспехи из китайской кожи на шелковой подкладке и парче, мне не нужен шлем с горловым кольцом, мне не нужны нарукавники, перчатки, позолоченная кольчуга, наколенники и щит из буйволовой кожи. Оставь их себе. Мне не нужен большой лук и длинные стрелы. Мне не нужны пурпурный пояс из шелка, украшенный золотыми драконами, которым ты, кстати, подпоясан, и наплечники с гербом нашего рода. Но если ты найдешь мой кусанаги и перевязь к нему, я никому не скажу, что ты пытался обокрасть меня.

Человек на месте принца Го-Дайго из рода Джига густо покраснел бы, но каппа позеленел, потому что кровь у него была черно-зеленая. По закону все четыре стихии – земля, вода, воздух и пламень – были разделены. Никто не имел права пересекать границы без достойной причины. Каппа, уличенный в краже, изгонялся Удзи-но-Оса в самые отдаленные места, где не водилась рыба и крабы, где горел вечный огонь и, как вода, лилась сера. Каппам принадлежало все, что опускалось на дно морское, но воровать у людей они не имели права. Такой был договор между господином Духа воды – Удзи-но-Оса и Земным Буддой – Кондором Ититаро. Единственное, Натабура не сказал, что его кусанаги – волшебный, иначе бы не видать ему меча как собственных ушей.

– Сделаю все, что ты хочешь, господин, – поклонился каппа, однако невольно яростно сверкнув глазами. – Приходи до рассвета на это же место.

Не успел Натабура расстаться с каппой и взобраться на дюну к продрогшему Язаки, как они увидели вдалеке Садако, который вел себя очень странно. Причину этой странности они поняли очень быстро – Садако был пьян, как может быть только пьян крестьянин, закончивший обмолот риса.

– Дела дрянь, – всплеснул он руками, потеряв при этом свою соломенную шляпу, которую ветер покатил в сторону моря. Садако спокойно проводил ее взглядом, мотнул головой и произнес: – Вернулся гонец. – Его глаза то молодцевато вспыхивали, то моментально угасали. – Но я его… чик-чирик…

– Зарезал, что ли? – удивленно спросил Язаки.

Садако как-то странно на него посмотрел, что-то хотел сказать, но завалился на бок и погрузился в пьяные грезы. Несмотря на все ухищрения Натабуры и Язаки, он совершенно не хотел возвращаться в реальный мир.

– Значит, новости и впрямь плохие, – понял Натабура, в который раз встряхивая Садако. – Слышь?!

– Не совсем… – пробормотал Садако, на мгновение приходя в себя и тут же снова засыпая. Его едва успели подхватить, иначе бы он скатился к подножию дюны. Затем он приоткрыл хитрый глаз и поведал: – Г-ха… Я не зря напился.

– Ты что, убил гонца? – еще раз спросил Язаки.

Садако только хмыкнул, давая понять, что если не все видит, то, по крайней мере, слышит.

– Похоже… – и трагически вздохнул.

– Зря! – согласился с Язаки Натабура. Он рассчитывал, что у него есть еще пара дней, а оказалось, что надо прямо сейчас уходить на юг. Теперь наверняка староста обвинит во всех смертных грехах его – Натабуру, а кусанаги останется у каппы.

– Нет, не зря, – едва вымолвил Садако.

– Как это не зря? – удивился Натабура. – Ушли бы мы в горы, ушли. Кими мо, ками дзо!

Больше всего он беспокоился о самом Садако. Вот только меч жалко.

– Вы ничего не поняли! – заявил Садако, на этот раз более осознанно.

– Ну да… – стал злиться Натабура. – Все ничего не поняли. Убил гонца… Зачем – непонятно!

Но Садако не ответил. Он обиделся и норовил свернуться калачом и окончательно отключиться.

– Отец… сейса… – осторожно потряс его Натабура, – что делать-то будем?

– Ничего… – пробормотал Садако, – у нас еще сутки есть, – и сладко причмокнул. Его лицо разгладилось, тревоги исчезли, и Садако стал походить на блаженного.

– Какие сутки? – удивился Язаки. – Наверняка полдеревни уже на ногах, ищет нас.

– Никто вас не ищет… – счел возможным сообщить Садако. – Потому… потому…

Большего они добиться от него не могли. Язаки сбегал за укатившейся шляпой и заодно обмакнул в море шейный платок. Ветер гнул траву на гребне дюны. Белые облака уплывали за горизонт и далекий мыс. Море было покрыто барашками.

– Чего?! – всполошился Садако, когда Язаки брызнул на него холодной водой. – Ах… да… – Он широко зевнул и потянулся так, что захрустели старые кости. – Гонец ничего не скажет, потому… потому что мертвецки пьян. Я его споил. Раньше завтрашнего вечера он на ноги не встанет. Это обошлось мне в дневной улов.

– Хоп! Ну ты даешь, отец! – с облегчением оценил жертву Натабура. – Любишь ты чай замутить!

– Я же сказал, что напоил гонца… – бормотал Садако. – Чик-чирик… У вас есть сутки. Когима уже приготовила еду в дорогу… – Казалось, он вспомнил о чем-то важном, немного протрезвел и четко и ясно произнес: – Через день в Вакасу прибудет одзия. Он считает, что ты китайский шпион. Поэтому тебя велено отвезти в Чертоги и посадить в тюрьму.

– А разве старосте не нужен боец? – удивился Язаки, брови его взлетели вверх.

– За тебя уже заплатили, – снова забормотал Садако. – Столько, что нам со старухой хватило бы на остаток жизни… Так что собирайтесь и тихонько уходите на юг. А я скажу, что вы украли у меня лодку.

– А как же ты без лодки? – удивился Натабура.

– Как-нибудь… – изрек Садако и окончательно сомлел.

Друзья подняли старика и потащили домой. Благо он был тощим, как все рыбаки.

* * *

Шли молча по предрассветной траве. Туман клочьями выползал из болотистой низины, и запах свежего раздавленного лука под ногами будил в Натабуре аппетит. Он сорвал несколько стеблей и сунул в рот. Что-то ему подсказывало, что просто так они отсюда не уберутся, что обязательно что-то произойдет и помешает их планам. «Каппа? – прикинул он. – Нет, с каппа я справлюсь. Староста? Конечно, староста! Кто еще?! Только неизвестно как и где. А впрочем…» Ему давно хотелось с кем-нибудь помериться силой. Она играла в нем, как молодое вино, поэтому он и поводил плечами, как застоявшийся борец.

Потом с моря потянуло ветром, и туман стал рассеиваться. Когда они попали в дюны, в дзори стал набиваться песок, а длинная жесткая трава цеплялась за ноги.

Язаки плелся, поминутно спотыкаясь и зевая что есть силы. Он нес колчан с луком, а Натабура – котомку с едой. За эти несколько дней Язаки мастерски изготовил полтора десятка стрел. А теперь гундел на все лады:

– Обойдемся ханкю. Шли бы себе на юг и шли… К вечеру в соседней деревне поедим… Нет, понадобилось… – и выжидательно косился на Натабуру, принимая его старшинство и опыт.

Натабура отмалчивался. Без кусанаги он чувствовал себя как без рук. А одним ханкю явно не обойдешься в длинном путешествии. Нет, опасность исходила от других обстоятельств, и этих обстоятельств он не знал. Ну почти не знал. Перед началом похода он вошел в состояние мусина, однако то ли от перенесенной болезни, то ли еще от чего, но будущего не увидел, даже намека, даже Знака – Мус[2]2
  Мус – Знак, просветление, взгляд в будущее.


[Закрыть]. Голова была тяжелой, сонной, словно жила сама по себе.

Но каппу Го-Дайго они учуяли издали – пах он как куча гниющей рыбы. А затем и увидели – светящегося, как гнилушка, с волосами, напоминающими холодные всполохи погоста.

– У-у-у… – Язаки клацнул зубами, спрятался за ближайшей дюной и даже закопался в густую длинную траву, которая росла на вершине, давая понять, что в настоящей авантюре не участвует и вообще с подозрением относится к попытке Натабуры вернуть кусанаги. Дело хлопотное, опасное и непредсказуемое. «Иди, иди», – ехидно подумал он, полагая, что путь к отступлению у него самого всегда найдется.

Натабура, не глядя, оставил котомку на дюне и, по лодыжку погружаясь в песок и едва не теряя дзори, спустился к морю, стараясь держаться так, чтобы дуло в сторону каппы. Туман отступил, и ветер теперь приносил лишь терпкие запахи водорослей и морской живности, которая перед рассветом стремилась уйти в воду. Солнце вставало из-за гор и далеко-далеко, почти на горизонте, освещало море. Мир ненадолго приобрел резкие очертания и контрастные цвета, и все это все немного смахивало на театр теней, который Натабура как-то видел в столице.

Глупый каппа прятался за валуном, хотя его можно было почувствовать как минимум за пять тё. Как нет света без тени, так нет каппы без запаха. Он поднялся и с поклоном протянул меч. Натабура, по обычаю, чуть-чуть обнажил кусанаги – его поверхность, несмотря на долгое пребывание в морской воде, выглядела как бархат, а цвет был прежним – под стать темно-голубому небу. Натабура приложился лбом к лезвию в том месте, которое называется кессо, в знак уважения к волшебному оружию.

И в этот момент каппа бросился.

Он вообразил, что Натабура ничего не видел. Но, во-первых, каппа стоял в позе нападения, а во-вторых, его выдали глаза, в которых промелькнули все его подлые намерения. Каппа высоко подпрыгнул. Ядовитый коготь щелкнул, выскочив из пазухи. Не будь Натабура настороже, удар пришелся бы точно в шею выше ключицы.

Каппа не учел только одного: нападать на самурая спереди – самое безнадежное дело. Натабура безотчетно отклонился назад и одновременно сделал то, чему его так долго обучали (даже с завязанными глазами, даже на слух, даже спросонья, в лесу, в доме, в храме) Акинобу и его друзья – веселые кабики. Его кусанаги стал продолжением руки. Ничего лишнего: ни замаха, ни наклона вперед, чтобы достать киссаки – кончиком меча. Времени не было. Только круговое движение руки. Самый первый элемент до – без участия тела, – рассчитанный больше на защиту, чем на нападение. Опытный воин никогда не попадется на подобный прием, в котором учитывается принцип равновесия. В данном случае сила ки перетекла в кончик кусанаги. Для каппы этого оказалось достаточно. Его не спас даже зеленый, как у ящерицы, чешуйчатый хохолок на загривке. Он еще не коснулся земли, а Натабура уже бросил кусанаги в ножны – ребяческая бравада, которую Акинобу выбивал из него всеми доступными способами. Хотя, разумеется, следовало уважать противника – кем бы он ни был, и не убирать оружия, не убедившись в окончании поединка.

Как только каппа коснулся земли, из него брызнул черно-зеленый фонтан. Каппа побежал к воде, но даже морские чудовища не могут жить без головы. Он даже попытался водрузить ее себе на плечи, но не сделал и трех шагов, как рухнул и залил кровью весь берег. От тела пошел пар. Песок задымился и зашипел, как ахэ – пустынный варан. Любопытные рыбы стали выпрыгивать из моря, чтобы посмотреть на смерть ненавистного врага. Чтобы не умереть от многократно усиливающегося запаха, Натабуре пришлось ретироваться к подножию дюны, на которой прятался робкий Язаки. Через некоторое время, убедившись, что каппа не двигается, а запах немного выветрился, они вдвоем подошли к поверженному врагу, закрывая носы подолами рубах. Светлело с каждым мгновением – можно было уже разглядеть прибрежные скалы, а далекий мыс окрасился в розовый цвет. Вода была холодной, как зимой в проруби.

Голова лежала поодаль от тела и что-то шептала. Наклонившись, Натабура услышал:

– Ты великий воин! Меня предупреждали, что я паду от руки иноземца, но я не думал, что это будет мальчишка. Тебя ждут большие подвиги. Возьми мой коготь, пусть он станет твоим волшебным годзукой. Отныне он будет служить верой и правдой только тебе одному. Больше никто не сможет справиться с ним.

После этих слов глаза каппы потускнели, рот открылся, и оттуда свесился раздвоенный, как у змеи, язык.

В знак уважения к принцу Го-Дайго из рода Джига они руками выкопали на берегу могилу, сотворили молитву: «Наму Амида буцу!» – и похоронили побежденного врага. Но перед этим Натабура вырвал из его правой лапы коготь и отер о траву. Трава сразу же пожелтела и съежилась от яда, стекающего по острому как бритва лезвию.

Коготь был длинным – в две ладони, и Натабура еще не знал, пригодится ли он ему. Но когда он отложил его на песок, чтобы не мешал копать могилу, а потом случайно сунул руку в карман, коготь лежал уже там. Живой, что ли? Самое странное заключалось в том, что он даже не порезался о ядовитое лезвие, словно годзука оберегал руки хозяина. Годзука даже имел удобную рукоять.