Текст книги "Самурай из Киото"

Автор книги: Михаил Белозеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Одного монах не ожидал – появления в руках у противника голубого кусанаги. Натабура еще не коснулся земли, а он уже блеснул, подобно голубому пламени, и Натабура сделал то единственное и правильное, что должен был сделать в его положении на средней дистанции: ударил сверху вниз, целясь в голову. Мусаси едва сумел отбить. Лезвия собудзукири-нагинаты и кусанаги столкнулись над ним, но он был не так быстр, к тому же, лежа на земле, находился в невыгодном положении. Следующим движением он хотел, приподнимаясь, перевести собудзукири-нагинату в диагональную плоскость и убить этого упрямого мальчишку, потому что ему просто некуда было бы деваться, а подпрыгнуть или распластаться он бы не успел. Но все произошло не так, как Мусаси планировал: Натабура провел удар сверху, которым владел в совершенстве; во все стороны брызнули искры от столкновения крепкой стали, кусанаги скользнул вдоль собудзукири-нагинаты, не задерживаясь, разрубил бронзовую соб-цубу и до половины киссаки вошел сквозь толстую рясу в правое предплечье Мусаси, отрубив мимоходом пальцы левой руки. Единственное, чему удивился Натабура, что вообще не отсек правую руку. Он бы убил Мусаси следующим движением, но отскочил в сторону и крикнул, перемещаясь по дуге и заходя за спину противника:

– Кто тебя послал?! Кто?! Кими мо, ками дзо!

Мусаси уже стоял на ногах. В горячке боя он не чувствовал боли и правой рукой, в которой еще была сила, попытался нанести удар. Но из плеча хлынула кровь, и он, уронив копье и зажав рану, стал боком уходить под сосны. Ряса на нем распахнулась, и Натабура увидел мастерски изготовленную кольчугу – источник странного шуршания, надетую поверх санэ – доспехов в форме птичьей груди. Как же он раньше не распознал знакомый шум!

– Кто?! – Натабура заступил дорогу, держа кусанаги перед собой.

Мусаси попытался обойти его и, спотыкаясь, полез в гору. Желтая ряса с правой стороны у него окрасилось в красный цвет. Афра с азартом участвовал в схватке, повиснув на подоле. Капюшон упал с головы монаха, и миру предстало страшное лицо в ореоле жестких волос, торчащих во все стороны.

– Останови мне кровь, и я все скажу.

Натабура засмеялся – гордый микоси просит о помощи. В былые времена они были союзниками монастыря Курама-деру. Но теперь, похоже, все изменилось.

– Говори, откуда ты знаешь? – Сталь кусанаги коснулась его горла.

– Что толку, если ты меня отправишь на небо, – просипел Мусаси, косясь и на кусанаги, и на Афра, которого мог, но не смел стряхнуть в траву. – Ты не узнаешь, кто хотел тебя убить. К тому же я знаю дорогу в город Нагоя.

Он попался, как простак.

– В Нагою… говоришь… Афра, отстань. Слышишь!

Афра повел белками и отвалился, как насосавшаяся пиявка. Натабура едва не рассмеялся. Щенок был комичен. Комичен до безобразия. Возомнил себя грозной собакой. Но в этом крылась его непосредственность, как ветра в облаках, а значит, приоткрывалась его божественная суть.

Мусаси протянул руку, из которой обильно струилась кровь:

– Сначала перевяжи…

– Ладно… – согласился Натабура. – Хотя за твою подлость тебя следовало бы убить!

Он оторвал от рясы полоску ткани и сделал перевязку. С плечом было сложнее. Пришлось сложить в несколько раз кусок ткани и притянуть ее к ране, а руку примотать к телу. Затем Натабура наложил ладони и прочитал молитву. Кровотечение прекратилось, но Мусаси от слабости стал валиться набок. Тогда Натабура положил правую ладонь ему на лоб – сделал так, как делал учитель Акинобу, одновременно дунул в лицо, делясь энергией ки.

– Зачем тебе кольчуга и санэ? – спросил Натабура, отходя на два шага и переводя дух. От Мусаси скверно пахло. – В них ты неповоротлив, как буйвол.

– Я не микоси. – Мусаси открыл глаза. Взгляд его был затуманен и смягчен.

– Это я уже понял, – сказал Натабура.

Язаки от досады крякнул – он боялся связываться со всеми: святыми, духами, кабиками и прочими иножителями.

– Ты не узнаешь меня? – Мусаси словно встрепенулся и ожил. Его темные пронзительные глаза налились прежней силой.

– Нет… – неуверенно произнес Натабура, вглядываясь в безобразное лицо Мусаси.

– Ты был слишком мал, но я запомнил тебя.

Темные пронзительные глаза Мусаси показались Натабуре знакомыми. Он подумал, что этот человек, даже без носа и ушей, смутно напоминает ему мастера Мусаси – одного из лучших фехтовальщиков, странствующих в Нихон. «Но победить я его не мог. Хоп! Это противоречило положению вещей. Значит, это не мастер Мусаси. Ведь настоящий мастер Мусаси не проигрывал ни одного боя, в том числе и без оружия. Боги не позволили бы. Да и моя рука не поднялась бы на великого мастера. Хоп! Ох, не зарекайся, ибо жизнь сложнее и неожиданнее. Ох, не зарекайся», – подумал он.

– Ты сделал все правильно, – похвалил Мусаси. – Умирает тот, кто не успевает обнажить оружие. Ты первый, кто оказался быстрее и ловчее меня. Я тоже выиграл свой первый бой в тринадцать лет.

– Похвала из уст мастера весьма лестна, – скромно ответил Натабура. – Но кто ты?

– Два последних года я служу господину Якуси-Нёрая…

– Хоп! Духу тени? – удивился Натабура. – Кими мо, ками дзо! – Он хотел добавить, что этого не может быть, но скромно промолчал: раз человек говорит, значит, так и есть. Но что это за человек, который служит духу? Обычно в этом мире было наоборот. Значит ли это, что человек пал низко?

– После поединка с Акинобу… – произнес Мусаси, и Натабура вспомнил.

Все оказалось прозаичнее: Боги регулярно вмешивались в людские дела, но мастер Мусаси никогда не служил Богам. В нем был развит дух противоречия. Поэтому, наверное, он и стал слугой Якуси-Нёрая. Его жизнь протекала в поисках сильнейшего противника, и он не проиграл ни одного поединка – даже учителю Акинобу, который между делами тоже искал, с кем бы помериться силой, применить знания, привезенные из других земель. Однажды в местечке ёсинэ, где они задержались, возвращаясь домой с Картой Мира, доброжелатель нашептал, что мастер Мусаси принимает ванну в соседнем постоялом дворе и что у него нет оружия. Учитель Акинобу счет такое сообщение низким и едва не отрезал язык доброжелателю. Но сдержался и приказал отнести мастеру Мусаси цветок лилии, что означало приглашение на поединок. Они встретились на следующий день в бамбуковой роще. Собралась огромная толпа любопытствующих. Никто не смел произнести ни слова – настолько был велик авторитет мастеров. В отличие от учителя Акинобу, который оделся неброско, но и небедно, мастер Мусаси явился, как всегда, непричесанным, в лохмотьях и с черной неряшливой щетиной.

– Я слышал, – крикнул мастер Мусаси, – что ты тот, кто всю жизнь совершенствуется в боевом деле и постиг все школы Мира!

– А я слышал, что ты лучший среди лучших! – ответил учитель Акинобу. – И ты велик в своем деле!

К разочарованию зрителей, они простояли напротив друг друга, так и не выхватив мечей, до тех пор, пока солнце не стало припекать. После этого рассмеялись, обнялись и отправились в самую лучшую харчевню «Дзиэ» – «Трель соловья», где заказали комнату, богатый обед и три дня играли в нарды, а затем разошлись по своим делам: учитель Акинобу в сопровождении Натабуры – во дворец Киото, чтобы вручить императору Карту Мира, а Мусаси – дальше по стране в поисках нового противника. Натабура однажды спросил, почему учитель не дрался с великим Мусаси. Оказалось, учитель Акинобу почувствовал силу Мусаси и уважение, которое тот питал к нему самому. Этого оказалось достаточно, чтобы не обнажать мечей. «Нас всего двое, – сказал учитель Акинобу, – если останется один, ему станет скучно, ибо пропадет реальная опасность».

– Якуси-Нёрая? – Язаки вывел Натабуру из воспоминаний.

Во время стычки он благоразумно прятался в ближайших кустах и теперь сделал вид, что знает, кто такой господин Якуси-Нёрая. Но, разумеется, он не слышал ни об учителе Акинобу, ни о мастере Мусаси, не говоря уже о Якуси-Нёрая, который в качестве тени сопровождал каждого человека и его можно было убить лишь после заката и в полдень – в тот момент, когда он ложился отдыхать. С его смертью забиралась и жизнь человека. Однако этот господин действительно был востребован всеми, потому что ни один человек, ни одно живое существо, ни дерево, ни скала, ни даже Земля не обходились без него. Он был единственным духом сродни Богам и поэтому был бессмертен.

– Да. Его так называли, – ответил Мусаси. – Он славен подвигами, поэтому у него много врагов. Однажды мы погнались за одним из них и попали в ловушку. Наш корабль захватили странные люди – сплошь на одно лицо. Они были волосатыми и круглоглазыми. Я попал на судно, которое называлось галерой. Пять лет я проплавал на ней и научился понимать язык варваров. Все эти пять лет я думал о родине. Мы гребли с утра до вечера. Нас пороли высушенными бычьими пенисами и кормили полбой, к которой я так и не привык. Три раза я пытался бежать. Прятался в горах острова под названием Сицилия. Но моя внешность была слишком заметной. На меня устраивали облаву. Я питался козьим сыром, который воровал у пастухов, научился плавать и дурачил их целый год. Наконец они сообразили послать ныряльщиков со стороны моря, меня поймали в сети и снова отправили в море, но теперь в качестве матроса – в те годы я был силен и ловок. Мне пришлось участвовать во многих сражениях, и я видел странные вещи, людей с белыми волосами и невероятных чудовищ, изрыгающих огонь. Когда судно проходило рядом со знакомыми берегами, я прыгнул за борт и не ошибся. Это оказалась моя родина. Но меня уже забыли и приняли за шпиона, потому что я знал язык варваров и умел молиться их Богу, хотя, каюсь, не всегда верил ему. Мне нравились у него десять заповедей, которые он подарил Моисею. Так вот, они не учили предавать так, как любят предавать у нас. Результат возвращения ты видишь на лице. Поэтому ты меня не узнал. С тех пор как мой господин удалился на покой, я стал ронином – буси без хозяина и средств к существованию. Меня никто не нанимает, кроме Богов.

– Богов? – переспросил Натабура, присаживаясь на камень.

Это означало только одно – перед ними то ли полубог, то ли получеловек. «В нашей стране Боги просто так не общались со смертными. Почему же мне оказана такая честь? С ними лучше не связываться и держаться от них подальше», – подумал Натабура.

– На этот раз Богиня зла Каннон.

– Богиня Каннон? Ей-то что я сделал? – удивился Натабура.

«Что-то здесь не так. Боги не так просты. Они не опускаются до мести. Неужели я разозлил их?! И главное – чем?! Нодова вернул, как договаривались. Ага… – понял он, – она напустила волшебный туман. Но это не делает ситуацию яснее. И почему все напасти валятся на мою голову?»

– Ко мне явился дух моего господина Якуси-Нёрая, и через него Богиня зла Каннон передала, что придут двое, чтобы разоблачить мир Богов. С ними будет необычная собака с мешком на шее. Правильно?

– Правильно… – оторопело согласился Натабура, невольно взглянув на Афра, который неутомимо шарил на границе тумана. – Но что значит разоблачить?

– Мой господин Якуси-Нёрая сказал, что вы духи в человеческом обличье из страны ёми. – Ну и что? – удивился Натабура и сказал:

– Мы действительно были в стране ёми. Сумели сбежать. Но мы не духи, мы люди, а Афра – собака, вернее, медвежий крылатый тэнгу.

– Он еще сказал, что ты умеешь предсказывать будущее и лечить людей.

Натабура подумал, что тот, кто так хорошо осведомлен о его способностях, забыл о самом главном: о голубом кусанаги, ядовитом годзуки, не говоря уже о крохотном сухэ на пальце правой руки. Более беспечного наставника придумать было трудно. Выходит, Мусаси плохо подготовлен и проиграл из-за своей неосведомленности. Что было бы, если бы он знал о кусанаги? Наверняка не разыгрывал бы спектакль с мнимой слабостью, а напал бы мгновенно.

– Хорошо, что я теперь не так резок, – искренне произнес Мусаси.

Действительно, оглянулся Натабура, опасаться было нечего – окровавленная собудзукири-нагината валялась далеко в сухой траве.

– И потерял былую сноровку, а то бы мог случайно убить тебя. Отличного ученика, нет, мастера, – поправился Мусаси, – воспитал Акинобу.

Натабура расслабился, лесть убаюкивала. Она была сладкой, как мед горных пчел. Даже голод, похожий на пустоту в желудке, на время отступил.

– Я из страны Нихон, – сказал он, вытирая кровь с кусанаги и убирая его, – а мой друг, Язаки, из деревни Вакаса.

– Да, – шмыгнув носом, простодушно заверил Язаки, – из Вакаса…

Он вдруг вспомнил, что остался один-одинешенек, и, отвернувшись, смахнул слезу.

– У меня есть знак кётэ. Веришь мне? – Натабура сделал вид, что ничего не заметил, понимая, что смириться с гибелью всех родных не так просто.

– Верю. – Мусаси охотно кивнул, с любопытством провожая взглядом кусанаги. Особенно его поразило, что меч стал невидимым. – Ого! У тебя оружие Идзумо – Страны Богов! – воскликнул он. – Я всю жизнь мечтал о таком. Будь у тебя другой меч, ты бы не справился со мной.

Натабура простодушно смутился.

– Прости меня, пожалуйста! Мне подарил его учитель Акинобу, – почтительно сказал он. – Я хочу вернуться на родину, а Язаки со мной. С тех пор как ураган разрушил его деревню, ему негде жить и некуда больше идти. Афра же – мой друг. Ты не знаешь дорогу в Нихон?

– В Нихон? Конечно, знаю. Но вам не выйти из-за гор. Боги пошлют еще кого-нибудь, чтобы убить вас. К тому же все дороги здесь ведут в чудный город – Думкидаё.

– Думкидаё?! – удивился Натабура.

– Да. Город жуков. Я и сам скорее жук, чем человек. Помоги-ка, покажу вам, как обойти его.

Натабура хотел спросить – а как же единственная дорога направо, о которой предупреждал князь Омура, и что значит – город жуков? И почему его хотят убить? Вопросов была тысяча. Он уже действительно хотел было протянуть руку мастеру Мусаси, чтобы помочь подняться, как вдруг его остановили две вещи. Во-первых, мастер Мусаси почему-то спрятал глаза, а во-вторых, Мус – тот знак, который ускользал от его внутреннего взора так долго, что Натабура перестал в него верить, неожиданно возник в виде картинки. И из нее следовало, что в широком правом рукаве желтой рясы у мастера Мусаси притаился длинный узкий химогатана, который уже начал движение под кольчугой, как только мастер Мусаси стал шевелиться, и ему вполне хватит сил ткнуть им Натабуру между ребер в сердце. Поэтому, не усомнившись ни на мгновение, Натабура протянул левую руку мастеру Мусаси, а правой ударил его кулаком в подбородок. И, не давая опомниться, наступил на грудь и перерезал горло.

– Снискать славу для своего господина…– успел просипеть мастер Мусаси, чернея от яда годзуки.

Он еще боролся за последние глотки воздуха, а правая рука еще искала силы, чтобы ударить этого мальчишку, который оказался ловчее и сметливее во всех отношениях. Перед его взором промелькнули последние годы и больше всего почему-то тот остров, со странным названием Сицилия, который он так ненавидел и который, как ни странно, оказался самым счастливым местом в его жизни.

– Какого господина? Какого? – потряс его за плечи Натабура. Но голова Мусаси стала заваливаться набок, капюшон соскользнул, и миру в последний раз явилось страшное лицо. Из правого рукава выпал смертоносный химогатана.

Тайна ушла вместе с мертвецом. Афра и Язаки подбежали, чтобы увидеть, как кровь впитывается в песчаную почву гор.

– Дух, сияющий в небе, прими одного из нас… – прошептал Язаки.

Натабура поднялся с колена и вздохнул, глядя на монаха. Было ли ему жаль погибшего, он не ощущал. Действительно ли монах был легендарным Мусаси или человеком, очень похожим на него и присвоившим себе его имя и биографию, Натабура так и не понял. Как сказал великий Будда – прошлое становится песком под ветром перемен, а истины никто не знает, кроме Богов, но и они не всегда всесильны.

Единственное было очевидным – Мусаси не знал, за что и почему должен был убить Натабуру и его друзей. Богиня зла Каннон не сочла нужным сообщить ему правду. В этом и крылся ее главный просчет.

* * *

Он еще надеялся, что вот-вот за очередным поворотом увидит знакомые места, и сердце его замирало от предвкушения встречи с учителем Акинобу. Натабура представлял, как расскажет ему о своих приключениях, а учитель его утешит и скажет доброе, мудрое слово, но вслед за распахнувшимися горами видел всего лишь бескрайнюю долину, реку Черная Нита, блестящую под ярким солнцем, и город, раскинувшийся в мареве по ее берегам. Нет, это была не Кинаи и не Нагоя. Огромный город без конца и края утопал в зелени садов, бамбуковых рощ, китайских сосен с плоскими вершинами и высоких, как свечки, кабитарэ. «Может быть, это Абэно провинции Кавати, а я просто не узнаю мест», – думал он, мимоходом наблюдая, как Язаки вяло плетется, петляя по склону меж скал и поднимая столб пыли. Обжора уже не ныл и не скулил, как раненый заяц, а только обреченно пялился себе под ноги, надув губы непонятно на кого, словно весь белый свет был виноват в его несчастьях. Афра вел себя как и подобает щенку, то есть неутомимо обследовал каждое ответвление тропы, заросли мелии и периодически подбегал, чтобы получить свою порцию ласки.

Это не Эдо и даже не Абэно, думал Натабура, потому что Эдо лежит на равнине, а в центре Абэно никогда не было цитадели-ямадзиро. Действительно, на острове, там, где река делала петли, на естественной скале возвышалась черная тень. Все в ней было черное: восьмиярусная крыша, массивные стены и длинные нагайя в форме прямоугольника, где, должно быть, содержится гарнизон. Подала голос кукушка, и Натабура невольно подумал, что даже певчая птица здесь, как на его родине, но это, кажется, не Нихон. «Как же мне вернуться на родину?»

– Город! – вдруг, как лось, заревел Язаки, подняв голову. – Город!!! Наконец-то я наемся! – обрадовался он. – Нет, нажрусь! И три дня буду валяться! – Он выпятил живот и похлопал по нему. – Быстрее! – И запрыгал вниз, как весенний козел.

Натабура поддался порыву и бездумно вслед за Язаки скатился к подножию холмов, цепляясь за мелию и срывая ее яркие лиловые цветы. Они сразу попали на жаркую, как сковорода, каменную дорогу, которая поворачивала от гор в сторону города. Долго петляла, делая кольца, словно пытаясь запутать демонов и духов, и наконец повернула прямо в город, который лежал в закатном мареве и от этого двоился и казался больше, чем был на самом деле.

Справа сквозь заросли священного дерева сасаки блестела Черная Нита, пенясь на раскатах. Слева горы, закрывающие горизонт, постепенно отдалялись, а вместо них возникли поля, сады, дома предместья и квадратные сики, оплетенные соломенными веревками, – места поклонения Богам. По обеим сторонам торчали столбики, выкрашенные в черный цвет, что, должно быть, означало императорский тракт.

На дороге стали появляться крестьяне, солдаты, монахи и прочий люд. На их фоне двое пришельцев – босые и пыльные – совершенно ничем не выделялись и скорее походили на уставших подростков, бредущих в компании собаки с неудачной охоты. В первом же удобном месте они спустились к реке и вволю напились, потом уселись на горячие валуны и опустили в воду натруженные ноги в предвкушении купания.

– Хорошо… – простонал Язаки, с жадностью наблюдая, как темноспинная форель скользит в глубине.

– Давай настреляем? – предложил Натабура и поглядел на берег, прикидывая, где развести костер.

Не успел он достать ханкю и стрелу, как на дороге раздался странный лай. Афра навострил уши, а потом попытался было ввязаться в перепалку, но Натабура на всякий случай цыкнул на него, и щенок, гавкнув пару раз для острастки, мол, знай наших, замолчал, доверчиво глянув на хозяина. За день мешок на горле у него немного уменьшился, и Натабура надеялся, что и на этот раз все обойдется.

Лай приближался.

– Демоны… – испугался Язаки и, оставляя на валунах отпечатки мокрых ног, быстро-быстро полез, не обращая внимания на колючки чихарахэа, под плакучие ветви серебристой янаги.

Натабуре стало любопытно. Он поднялся по насыпи и высунулся из кустов. Афра в точности повторил его маневр – ему тоже было интересно. Он подсунул голову под ладонь Натабуры и, вывалив язык, уставился на дорогу. В горле у него несколько раз что-то булькнуло – что означало ворчание. Через мгновение из-за поворота появились странные люди – саэки-бэ, одетые как дети – в короткие штаны и нелепые рубахи желтого цвета. Да и подстрижены они были не по-взрослому, а имели детские чубы и вихры. Но самое удивительное заключалось в том, что саэки-бэ лаяли, точнее, облаивали все подозрительные места. Первым делом они распугали духов и демонов там, где центральная каменная дорога пересекалась с сельскими, затем принялись за кучу камней, которую не убрали рабочие, основательно ее потоптав. А когда обратили внимание на вывернутое с корнями дерево и начали, лая, раскачивать его, показались бегущие трусцой тономори – охранники в черном, а уже за ними – хаяка-го, то есть огромный паланкин, в котором явно что-то колыхалось и который перемещали трусцой не меньше двенадцати хаякаэ – носильщиков в мокрых от пота одеждах. Еще не меньше двух десятков хаякаэ бежали следом, чтобы вовремя подменить уставших.

Хаяка-го тоже был черного цвета, как замок-ямадзиро, возвышающийся над городом Думкидаё. Его решетчатые окна, затянутые легкой тканью, колебались в такт движению. Натабура с удивлением заметил, что из-под занавески выглядывает жирная зеленая рука с золотыми кольцами и край дорогой хаори, расшитой бисером. «Где-то я это все видел», – не успел подумать Натабура, как там, где прятался Язаки, раздался отчаянный крик. Натабура кубарем скатился к реке. Первым, опередив его, внизу оказался Афра.

Язаки выволакивали из-под янаги. А он, цепляясь за ветки и срывая листья, искал глазами Натабуру и протяжно орал:

– А-а-а!!!

– Поймали! Поймали! – рычали тономори. – Вот он – демон!

– Какой же это демон, сейса?! – громко сказал Натабура, пытаясь спасти друга. – Кими мо, ками дзо!

Его отпихнули.

– Отойди, а то хуже будет, – повернулся к нему старший тономори, который беспрестанно жевал мирру. Но, разглядев что-то такое в лице Натабуры, нехотя объяснил: – У него губы синие…

Эка невидаль, хотел возразить Натабура, – наелся ягоды муртэс, но тономори, подбадривая себя криками, уже волокли Язаки к черному паланкину. Он и Афра пустились следом.

Первым порывом Натабуры было напасть. Но момент был упущен. Это следовало сделать у реки, броситься в нее и уплыть. Теперь приходилось выжидать удобного момента.

Вокруг паланкина, несмотря на жару, образовалась толпа из любопытствующих. Окно открылось, и в нем появилось расплывшееся жабье лицо каппы, усыпанное бриллиантами. Натабура даже не удивился. Он уже ничему не удивлялся в этой стране. Два бриллианта торчали в мочке носа, целые грозди в каждом из огромных, как у слона, ушей, два по углам рта, два – на подбородке и один – особенно крупный – в обруче на переносице. Жирные зеленые пальцы были усажены кольцами. Под третьим подбородком красовалась золотая цепь с рубином в оправе. А хохолок прикрывала тотто – шапочка из золоченой иноземной парчи.

– Кто ты, демон? – спросил каппа, похрюкивая и смешно шлепая большими, вывернутыми губами. В глубине рта с красными деснами блеснули острые рыбьи зубы.

– Язаки…

– Какой еще Язаки? – брезгливо спросил каппа, сверкая бриллиантами и кольцами. – Я спрашиваю, какой силы ты демон?

– Не-не-не… з-з-знаю… – выдавил из себя Язаки, шаря по толпе взглядом в поисках Натабуры.

Он действительно походил на демона, который сбился с пути: мокрый, всклокоченный, малость отощавший, с горящими глазами и, конечно, оборванный, как последний попрошайка. Но самое главное, он не понимал, что с ним происходит и почему.

Натабура попробовал было вмешаться. Он хотел показать каппе свой знак кётэ и уладить недоразумение здесь же на дороге – какой Язаки демон?! Всем понятно, что он всего лишь изголодавшийся мальчишка, который наелся ягод. Внутренний голос Мус четко и ясно сказал: можно только ухудшить положение, ибо каппа столь высоко вознесся, что не будет подчиняться морскому князю, Духу воды – Удзи-но-Оса.

Старший тономори, который жевал мирру, повернулся к нему:

– Стой! – Длинная коричневая струя жвачки брызнула в пыль между ног Натабуры.

Гнев ударил ему в голову, и он применил то единственное, что применял так редко, что и не помнил когда и как, – тайный хидэн учителя Акинобу – ваухау. Удар в кадык – место, не защищенное доспехами, похожими на санэ, – пальцами правой руки – настолько быстро и незаметно, что окружающие ничего поняли и даже не отреагировали. Они только увидели, что старший тономори внезапно с грохотом упал, ноги у него завязались узлом, а на губах появилась розовая пена. Со стороны это выглядело так, словно Натабура поймал на лету муху – не более. В ударе не участвовало тело, а только кисть руки, словно он хотел что-то стряхнуть и сделал это так неудачно, что едва не задел лица тономори. В момент удара, наставлял учитель Акинобу, пальцы должны быть тяжелыми, как сэки-бо – каменная дубинка, и одновременно быстрыми и острыми, как кончик серпа-кама. Стража решила, что у старшего тономори от волнения, жары и усталости пошла горлом кровь. На Натабуру же никто не обратил внимания – слишком тщедушный и жалкий вид был у него, а кусанаги, конечно же, никто не заметил. Язаки спеленали веревками, а старшего тономори завернули в черную накидку и потащили обоих вслед за тронувшимся паланкином – хаяка-го.

Хаяка-го вместе с мокрой от пота свитой влез на мост Нака-до. Толпа стала лениво расходиться, обсуждая увиденное. Натабура бросился к реке, решив любым путем узнать, куда потащили Язаки. Где его искать? Конечно, в цитадели-ямадзиро. Он оглянулся: черная громадина, казалось, затмевает солнце, и прикинул, как это сделать. Быстрей! Быстрей! Надо спешить, думал он. Главное – найти слабое место. Ведь оно всегда бывает – это слабое место: окно или дверь, крыша или гнилой пол. А там видно будет.

Только Натабура закинул колчан за спину и повернул в сторону дороги, собираясь нагнать паланкин, как из-под повисших ветвей серебристой янаги вынырнул странный карабид – андзица, вооруженный дайсё, в черной накидке с капюшоном, в черных же штанах, и лишь плетеные сандалии были естественного соломенного цвета. Волосы, стянутые в хвост, болтались за спиной. Самым неприятным у него было лицо – похожее на вытянутую луну, с выступающими щеками, большим горбатым носом и с мэсаки – татуировкой в углах бесцветных глаз, что делало взгляд андзицу свирепым и абсолютно неискренним. Глубокий розовый шрам на подбородке, подобный ветке коралла, показался Натабуре знакомым. В отличие от других карабидов, его доспехи санэ было абсолютно черного цвета, а руки обыкновенные, человеческие, а не в виде веера. От андзица шел сильный и очень знакомый запах.

– Я видел, как ты его убил, – вкрадчиво сказал он и отступил на шаг, ибо Натабура мгновенно изготовился к бою с годзукой в руках. – Не бойся, никому ничего не скажу. – Лицо его, как у бывалого бойца, осталось невероятно спокойным. – Мало того, я твой друг. – Он лишь покосился на странный нож, по лезвию которого стекал зеленоватый яд, и, конечно, понял, кому принадлежал коготь. Добыть такое оружие могли единицы из дзидай. Убить каппу! На это способен не каждый. И не каждому Богами дано. Из-за одного этого на мальчишку следовало обратить внимание. «Ая-яй, как все плохо, – подумал он. – Может ничего не получиться – Субэоса придет в ярость, которая падет и на меня. Коготь под любым предлогом нужно изъять и на всякий случай хранить как улику».

Натабура не выхватил кусанаги и не убил андзица по двум причинам. После происшествия на дороге было опасно привлекать к себе внимание – любопытствующие все еще торчали на дороге, и еще потому, что андзица не выглядел опасным противником: слишком массивным, узкоплечим и грубоватым он был. Наметившийся животик выдавал в нем ленивого человека. Люди такого сложения не обладают хорошей реакцией, а карабиды тем более. Ему под стать пришлась бы каменная дубинка разбойника, а не благородный меч. Впрочем, Натабура глубоко заблуждался: перед ним стоял лучший фехтовальщик провинции Коаэ, в прошлом – капитан императора Сиракава страны Нихон. Внешность часто не соответствует сути.

Казалось, андзица одновременно обрадовало и потешало то, что мальчишка встал в боевую стойку. Кроме лука за спиной и кривого ножа, у него, судя по всему, другого оружия не было. Сшибу одним щелчком, решил андзица. А вот реакция и, конечно, редкое оружие годзука – хороший повод для знакомства.

Самого удара андзица не видел, хотя и стоял рядом в толпе, – просто сопоставил факты и пришел к вполне определенным выводам: ведь Натабура ближе всех находился к убитому. А андзица знал, что хидзири – святые монахи Танамэ – воспитывали себе замену. Не спустился ли этот запыленный мальчишка с гор?

– Это почему? – нахмурившись, спросил Натабура, чувствуя, что ему теперь не догнать хаяка-го.

Андзица засмеялся:

– Долго объяснять. Как ты это сделал? – угрожающе, как бык, наклонил голову.

От него исходил все тот же знакомый запах. Такубусума, вспомнил Натабура. Странно! Это дерево росло в горах Коя, но его волокнистая древесина ни на что не годилась и к тому же испускала резкий пьянящий дух. Правда, изредка из нее делали обухи топоров, предварительно вымочив. Вода от этого становилась желтой и вонючей. Рыба в ней не жила, а люди травились. Но сильнее всего пахла не сама древесина, а огромные белые цветы, на которые не садились даже пчелы, а только огромные, жирные мухи. Для человека же цветы были ядовитыми.

– Хоп?.. – равнодушно переспросил Натабура, пряча годзуку и из упрямства не обращаясь к собеседнику почтительно – сейса. Какое-то странное чувство остановило его, словно он общался с нечеловеком.

Перед андзица стоял робкий и скромный подросток. Только глаза выдавали в нем опасного противника. Впрочем, они тут же сделались сонными и равнодушными. «Кто-то его этому обучил, – с удивлением подумал андзица, – кто-то опытный и дальновидный. Или мне показалось?» Если бы только андзица знал, что этот прием назывался «спрятать дух» или вообще – «дух пустоты», он бы отнесся к Натабуре еще более настороженно. А он всего лишь подумал: «Надо присмотреться. Может быть, это то, что мы ищем». Единственное, он не разглядел под ветхой одеждой Натабуры тела, мускулистого и прокаченного до последней мышцы. Разве что из-под рваных штанин выглядывали икры – рельефные, длинные и плоские. Но такие икры были и у пастухов, и у воинов, да мало ли у кого.

– Можешь не отвечать. Дело хозяйское, – усмехнулся андзица. – Но ты ведь хочешь спасти своего друга?