Текст книги "По всем правилам осадного искусства"

Автор книги: Михаил Башкиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Студент отнес посуду в мойку. Из-за соседнего столика рукой махнула Тамарка. Отвернулся.

Пока студент ждал трамвай, по дороге, что шла параллельно линии, один за одним проносились самосвалы, груженные снегом. Потом, уже из вагона, он видел вгрызающиеся в сугробы снегоочистители, грейдеры, скребущие обочину, людей в оранжевых жилетах.

Студент не отрываясь смотрел в протаянную дырку. Сквозь нее город казался чуточку незнакомым.

В трамвае не умолкал пассажир:

– Нынче зима что надо...

– А в том году снега почти не было, помните?.. Вот и приходится теперь небесам план перевыполнять...

– Старики говорят, лето будет засушливое...

Студент, вслушиваясь в разговор, выскреб на замерзшем стекле маленькую буковку "м".

– Я лично в их приметы не верю. Все же на глазах меняется. Может, мы уже такого на нашей многострадальной планете натворили, что и подумать страшно. Кругом стронций-девяносто – снег, и тот радиоактивный, скоро люминесцировать начнет – вот примета настоящая...

Андрюха был дома. Как и в прошлый раз, ползал на четвереньках вокруг ватмана – подправлял, подчищал.

– Да ты не расстраивайся, – Андрюха свернул ватман, отнес на стол. – Я еще вчера понял, что наш план с изъяном: не учел психологии. Во-первых, насильно мил не будешь, во-вторых, девицы типа твоей избалованы до ужаса – им принцев подавай, ведь, по их мнению, они живут для счастья, а счастье должно строиться на прочном фундаменте... Вот был бы ты железобетонным...

– А если она специально с тем парнем подстроила, чтобы надо мной подшутить, – знала, что будут ее ждать? А может, он случайно забрел на день рождения, и она хотела от него отделаться, да не могла?

– С женщинами надо рвать сразу и с корнем!

– Что-то ты свою Верочку до сих пор забыть не можешь... Сам же говорил: если вернется, все прощу, пусть хоть с ребенком чужим, – говорил?

– Сравнил... У нас была настоящая любовь...

– У меня, может быть, тоже настоящая.

– Не смеши... Тебе просто обидно, что тебя обвели вокруг пальца... Если бы любил, то не сидел бы у меня, а метался бы под ее окнами, телефон бы терзал, плакал бы горючими слезами, кусал пальцы и выл... Впрочем, я знаю, как тебе помочь, – Андрюха расстелил очередной лист, прижав края толстыми справочниками. – К тому же доведем до конца наш первоначальный план...

– Опять за свое!

– Нет, наберись терпения и выслушай, – Андрюха сжал лезвие между пальцами, навис над ватманом и срезал прозрачный лоскуток.– Есть самый верный и надежный путь... И как я сразу не допер? Нет на свете писателя, могу поспорить на что угодно, который не мечтал бы открыть настоящий талант и ввести его в большую литературу, А ведь у человека на лбу не написано – талант он или элементарный графоман...

– Зато написано в его произведениях... Талант виден по первой же строчке...

– Это когда талант уже развился... Вначале же трудно определить истинную цену, тем более в литературе... Сколько примеров, что писал человек ерунду, писал, а потом взял да выдал гениальную книгу – и никто его остальную писанину не помнит, и кажется, что гениальная книга была написана им сразу, без усилий... Да что я тебе объясняю – ты же об этом лекции слушал, на семинарах спорил, рефераты писал...

– Если я тебя правильно понял, то ты предлагаешь, чтобы я изобразил подающий надежды талант.

– Да тебе и делать-то, в сущности, ничего не придется – возьми какого-нибудь сильного, но забытого писателя, сработай под его стиль новеллу – так, странички три-четыре, чтобы не напугать мэтра объемом.

– Но он же знает, зачем я приходил в первый раз.

– И прекрасно... Скажи, что новелла уже тогда лежала в дипломате, а ты переволновался и нагородил всякой чепухи про диплом... Сделай страдальческое лицо, и он, вспомнив, как был несправедлив к тебе в тот раз, компенсирует все повышенным вниманием... К тому же любопытство вдруг ты приволок шедевр... А когда он заглотнет наживку, ты не стесняйся, соглашайся со всеми его замечаниями и побольше спрашивай, как ему удается так замечательно писать, и уверяй, что хочешь сам научиться такому искусству...

– Ты же знаешь, я слишком уважаю литературу... К тому же я никогда не писал ни прозы, ни стихов и пробовать не хотел... Человек или рождается писателем, или нет... Этому нельзя научиться...

– Минуточку, – Андрюха сходил на кухню, принес кусок батона, скатал мякиш. – Неужели из всей уймы прочитанных книг ты не вынес ничего? Все равно что-то осело в твоем мозгу, вошло в тебя непроизвольно, Андрюха прогнал хлебный шарик ладонью по ватману. – Сядь, попробуй; не получится – и не надо... К тому же твое появление с новеллой у писателя даст тебе шанс прояснить отношения с дочкой... Она откроет тебе дверь, а ты холодно скажешь: извините, но я не к вам, или, наоборот, убедишь ее, что она вдохновила тебя на творческие муки и ты благодарен ей...

– Лучше позвонить...

– Да она по телефону и разговаривать с тобой не будет, не надейся, – бросит трубку, и все, а на улице будет нарочно таскать за собой ухажера, и он даже может начистить тебе харю... Выбирай...

Вернувшись домой, студент отыскал в затрепанной телефонной книге нужный номер. Ему хотелось лишь одного: чтобы подошла она – и будь что будет. Но трубку снял писатель. Студент, прикрыв микрофон ладонью, дождался коротких гудков – давать отбой сразу было бы подозрительно. Минут через пятнадцать снова позвонил, и опять трубку поднял писатель.

Наверное, ждет срочного и важного звонка, или просто Марины нет дома... Гуляет с длинным по набережной...

Студент ушел к себе в комнату, уселся в старое кресло. Телефонный звонок – резкий и неожиданный.

Боясь опоздать, сдернул трубку – и услышал насмешливый голос Андрюхи. Тот обещал нагрянуть с утра пораньше и приобщиться к плодам творчества...

Студент еще раз, как можно старательней, набрал пять обыкновенных цифр.

Теперь этот номер вряд ли удастся забыть...

Но опять неудача.

А действительно, в предложении Андрюхи насчет новеллы есть рациональное зерно... Писатель же не круглый дурак, чтобы выставить начинающего автора, даже не загляув в предложенную рукопись... История литературы убедительно показывает, что молодые всегда цеплялись с ловкостью обезьян за старые, но прочные ветки... Скакали по ним вверх, и только сорвав желанный плод, успокаивались и начинали в свою очередь помогать тем, кто рвался следом... Да и не в этом даже дело – пусть раздраженно откажет или озабоченно сошлется на нехватку времени – его право... Главное – доказать самому себе и Андрюхе, что не такое это сложное дело – выдать образец элементарной прозы, ведь большинство профессионалов лишь владеют суммой приемов, они как бы делают зарядку по давно заученному комплексу, и им в голову не приходит, что можно выкинуть какой-нибудь дух захватывающий трюк... Взять яркость и терпкость Бунина, добавить мягкость и плавность Чехова, подбросить болезненной психологии Достоевского и увенчать все толстовским психоанализом... Но тогда получится не рассказ, а целый роман, бумаги не хватит... Глядь, к утру на эпопею из современной жизни потянет... Только начать – засосет, как болото...

Студент достал из стола новую общую тетрадь, приготовил набор шариковых ручек, подаренных матерью, открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню чем-нибудь подкрепиться.

Заглянул в холодильник.

Почему раньше не тянуло писать?.. Или чем больше читаешь, тем меньше тянет к творчеству, и наоборот?.. Если у Марины скажут хоть одно доброе слово, начну копить деньги на пишущую машинку... В комиссионке их – завались...

Достал колбасу, масло, хлеб.

Для начала выдать бы страниц десять...

Студент просидел над раскрытой тетрадью всю ночь. Рисовал чертиков и принцесс, каждые полчаса умывался холодной водой и снова рисовал чертиков. Когда пришел Андрюха, то чертики перепрыгнули уже на следующую страницу.

– По небритой, мятой роже вижу, что шедевр готов, – Андрюха вошел в комнату. – Завидую твоей работоспособности...

– Знаешь, я наконец-то понял, почему в наше время так поздно становятся писателями.

– Оттого, что поздно влюбляются, – Андрюха взял тетрадь. – Настоящая любовь теперь посещает людей, увы, в достаточно зрелом возрасте, и исключения вроде меня только подтверждают правило...

– Я загорелся твоей идеей, устремился к листу бумаги – и вдруг подумал: о чем писать?..

– Конечно, о чертях, – Андрюха положил тетрадь обратно на стол. Под Булгакова!

– Понимаешь, для меня не было откровением, что писатели, как бы они ни уходили от реальности, строят свое произведение на фактах своей жизни. Пережитая ими боль, испытанное ими счастье – вот неисчерпаемый источник всех эмоций... А я, очутившись перед чистым листом, вдруг осознал, что мне не о чем рассказать людям, совсем не о чем...

– А детство?

– Детство было у каждого – а мое детство вряд ли чем отличается от детства любого другого; все мы шагаем по одним ступенькам, и все это на сто рядов давно обмусолено и обкатано.

– А учеба в университете?

– Конечно, весьма неловко вспоминать о пропущенных лекциях, дурацких практиках, косноязычных преподавателях... Можно еще припомнить, как забывал платить комсомольские и профсоюзные взносы, как на субботнике грелся на солнышке, как смылся из колхоза и потом достал липовую справку...

– Стоило из-за этого страдать всю ночь! Взял бы да написал о своей бабке... Ты же мне все уши прожужжал. Какая она была хорошая, какая добрая...

– О бабке Анне я сразу подумал, и когда понял, что, в сущности, ничего о ней не знаю, опешил... Вспомнил, что муж ее бросил еще до войны, что двое детей из трех умерли, даже не знаю, от чего... Вспомнил обрывки рассказов о ее работе на швейной фабрике и в театре... И все... Осталось от нее одно это кресло, которое скоро тоже выкинут... Оказывается, я и корней-то своих не знаю... Как-то стал мать расспрашивать, а она достала старую, всю изломанную фотографию, ничего не разберешь, – говорит, это прабабушка с прадедушкой – Петр и Анастасия, а отчества ихние уже не помнит... Не умел я бабку слушать, все некогда было – помню, то в футбол гоняли, то мультики смотрели, а потом, уже когда студентом стал, – просила: запиши, мол, для своих будущих детей факты прошлой жизни – смеялся, отмахивался, думал, успею...

– Ладно, побегу, мне еще пять листов чертить.

– Сейчас завалюсь спать на целый день... Представляешь, до сих пор даже влюбиться не мог по-настоящему... А то было бы про что писать, наверняка...

– Хочешь, я схожу на биофак, разыщу твою Марину и выясню отношения? Объясню твои чувства? Ты же никогда сам на это не решишься...

– Заткнись и сделай милость, исчезни! Рожа твоя мне за последние дни очень уж опротивела. Генератор идей! Мефистофель недорезанный!

– Я же хотел как лучше...

– Бывает.

– Ну, отсыпайся.

– Постараюь...

Через три дня, вернувшись из библиотеки, студент в один присест написал почти без помарок грустную новеллу, вернее, акварельный этюд, и после уже, перечитывая, удивлялся, почему вдруг именно сегодня вспомнил давнишнюю осень, старого пса без имени на покосившемся крыльце и мотоцикл у забора с разбитой фарой. Остальное придумалось как-то само собой – и письмо, что привез на этом мотоцикле почтальон в дождевике и фуражке с оторванной кокардой, и человек, проживающий временно в доме и ушедший в сырые сопки по палой листве, так и не дождавшись письма.

Студент переписал все начисто, сколол листки скрепкой, положил в дипломат.

На улицах уже зажгли фонари. Когда он пересаживался из троллейбуса в трамвай, повалил снег.

Вот и хорошо... Пусть все будет, как в тот вечер... Только на этот раз в дипломате – пять убористых страниц... Кажется, получилось хорошо... Даже при отсутствии сюжета, при традиционности характера... Есть какое-то грустное, особое настроение... А может, действительно, это начало чего-то настоящего, серьезного... И все началось с глупого, нелепого визита... Марина... Думал беспрестанно лишь о ней, хотел написать про нее, вспоминал, мечтал, клял – и вдруг: человек, уходящий в тайгу с ружьем на плече, уходящий, чтобы не вернуться, и старый пес долго смотрит ему вслед с крыльца, и запоздавший мотоцикл...

Когда подходил к дому и поднимался по лестнице, твердо знал, что теперь никакая сила не остановит. Прежде чем нажать кнопку звонка, отдышался, снял шапку, спрятал перчатки в карманы.

Только бы прочитал...

Дверь открыла Марина – все та же книга в руках – молча отступила. Он шагнул за порог.

– Мог бы и предупредить по телефону, – Марина поправила очки.

– Я, как это ни странно, снова к твоему отцу.

– К сожалению, папа уничтожает все черновики и варианты... Улыбайся – не улыбайся, а я имела удовольствие поговорить с твоим другом, по крайней мере он так отрекомендовался, кажется, Андрей или Алексей, – так вот, этот твой друг отыскал меня и объяснил твое поведение... При этом брал всю вину на себя...

– Значит, не судьба, – студент напялил шапку, повернулся к дверям.

– Да ты не огорчайся, папа все равно в Москве.

– Какая разница? – студент вышел на площадку.

– Ты на меня сердишься? – Марина вышла на площадку следом. – За день рождения?

– Ни на кого я не сержусь, – студент поставил дипломат, повернулся к Марине. – Я бы никогда тебе этого не сказал, да видно, не встречаться нам больше...

– Как торжественно.

– Люблю я тебя, – студент подхватил дипломат и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.

Он приостанавливался на каждой ступеньке и, прежде чем сделать следующий шаг, напряженно вслушивался – но лишь с улицы доходил шум редких машин: им, наверное, было трудно врезаться в пелену снега, и "дворники", натужно поскрипывая, сбивали мокрые хлопья по рамке стекла.

Дойдя до площадки с почтовыми ящиками, студент услышал, как лязгнула дверь, и звук этот, цепляясь за прутья гнутых перил, опадал, как последний лист с озябшего дерева. Навалившись плечом на железо мятых ящиков, студент пытался угадать, по какую сторону двери осталась Марина – боясь догнать его, все еще смотрит в черную щель пролета или, сжав мягкий воротник, уходит по коридору мимо широких лыж, мимо зеркала, мимо тусклого бра.

Он выпрямился – плечо тяжело отлепилось, и пустое железо щелкнуло и загудело. Вернулся к лестнице, уперся ногой в первую ступеньку, поставил на колено дипломат, откинул крышку, выдернул листки – скрепка сорвалась и зазвенела об пол – смял в кулаке. Выйдя из подъезда, швырнул комок в ближайший сугроб.

Снег падал степенно, размеренно, как будто у него впереди была целая зима...