Текст книги "Проклятие Вермеера"

Автор книги: Михаил Бадалян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава третья

(за год и семь месяцев до описываемых событий)

Всю свою сознательную жизнь Антон Маревич мечтал о славе великого художника. Очень часто, работая в своей мастерской над очередной картиной, он откидывался на спинку стула и, закрыв глаза, предавался мечтам…

В своем воображении Антон рисовал себя умудренным годами старцем в бархатном кафтане, с палитрой в руке. Перед ним на мольберте очередной шедевр… Прадо, Метрополитен-музей, Лувр, Эрмитаж мечтали заполучить в свои собрания хотя бы этюд кисти Маревича. Его полотна экспонируются рядом с творениями Рембрандта, Леонардо, Боттичелли. Им восхищаются. Его сравнивают с неподражаемым Вермеером.

Но стоило открыть глаза…

Способности к рисованию проявились у Антон уже в раннем детстве. Стены подъезда, в котором проходили его юные годы, были сплошь разрисованы лошадьми и сражающимися легионерами. В дальнейшем любовь к живописи привела тринадцатилетнего Маревича в мастерскую местного художника Каменского. Будучи человеком незаурядным, Каменский, тем не менее, не смог пробиться в люди. Единственным утешением на старости лет стал для него маленький Антошка. Талант мальчика раскрывался с каждым днем. Когда Антон на конкурсе молодых художников Советского Союза получил золотую медаль за свой рисунок в стиле XVII века, радости старого учителя не было конца.

Но все-таки что-то мешало Маревичу осуществить свою мечту. Техника его была совершенна, колорит картин безукоризнен, но… Как однажды признался Каменский, у мальчика не было искры божьей.

Антон днями не выходил из залов картинных галерей и музеев, копируя старых и новых мастеров, тщетно пытаясь постичь их секреты. У него получались прекрасные копии! Но при попытке создать что-то свое, Маревич натыкался на непреодолимый для себя барьер. Картины его были обворожительны. Но это было все, что угодно: Ватто, Лорран, Пуссен… но не Маревич!

…В этот час залы Эрмитажа обычно пустовали. Это позволяло Антону, отгородившись от остального мира, священнодействовать со своими красками. На этот раз он пытался разгадать Рубенса. Иногда в зал входил служащий музея. Он подходил к Антону, увлеченному работой, несколько минут разглядывал копию, сравнивая ее с оригиналом, и продолжал свой обход.

На небольшую группу людей, медленно переходящих из зала в зал, Маревич не обратил никакого внимания. Спустя несколько минут один из них подошел и встал у него за спиной. Привыкший к подобным зрителям, Антон продолжал работать.

Еще несколько мазков, и копию можно будет считать завершенной…

– …мне кажется – это какой-то газ. Во всяком случае, следов механического воздействия на нем нет…

Сознание медленно возвращалось, но голоса и звуки были еле различимы. Казалось, он находился в густом тумане, сошедшем с картин Моне. Антон попытался протереть глаза, но руки не слушались его.

– Слава Богу! Кажется, он приходит в себя, – женский голос раздался совсем радом. – Доктор Трошин! Доктор Трошин! Он открыл глаза!

– Не кричите так, Карина. Вы поднимите на ноги всю больницу, – несколько раздраженно отозвался мужчина в белом халате. – Позвоните лучше лейтенанту Егорову. Он хотел немедленно поговорить с больным после того, как он очнется… Да, чуть не забыл. Позвоните также ко мне домой, передайте Анжеле, что я задержусь.

Карина – высокая стройная брюнетка, чуть покраснев, молча кивнула и, опустив глаза, вышла из палаты.

Антон уже отчетливее осознавал все, что происходило вокруг. В палате остались двое. Высокий грузный мужчина в белом халате, очевидно, тот, кого девушка назвала доктором Трошиным. Второго Антон не видел. Слышен был лишь его гнусавый голос. Он находился где-то сзади.

Что-то заставило Антона вздрогнуть: мужчина, стоящий за спиной… музей… Рубенс… Дальше мысли путались. Голова налита свинцом, во рту ужасная сухость. Где он? Кто эти люди вокруг?

– Воды, – Антон с трудом узнал свой голос.

Тотчас мужчина, стоящий у изголовья кровати, поднес стакан с водой к его высохшим губам.

– Вам лучше, Антон? – спросил он, склонившись над ним.

– Где я? Кто вы? – каждое слово болью отдавалось в голове. – Я вас не знаю.

– Мы с вами знакомы, – возразил тот. – Я – Эдуард Серов, помощник директора Эрмитажа. Вы у нас работали последние два месяца. Сейчас вы в больнице, но ничего страшного не произошло. Скоро вам будет лучше.

Гулкие шаги в коридоре возвестили о прибытии лейтенанта Егорова. В палату без стука вошел гигант в штатском, заполнив собою все помещение.

– Спасибо, что позвонили, – от его голоса задребезжали стеклянные полки в больничных шкафах. – Ему уже лучше?

– Что вы орете? – голос доктора Трошина, казавшегося рядом с лейтенантом лилипутом, дрожал от волнения. – Вы находитесь в больнице, а не на плацу.

Карина, вошедшая в палату вслед за лейтенантом, тихо хихикнула.

– Я сказал что-нибудь смешное, Карина? – Трошин с укоризной посмотрел на медсестру. – Или вас кто-то щекочет?

На этот раз расхохотался сам Егоров.

– Да прекратите вы! – закричал, не выдержав, доктор. – Что за балаган?!

– Ваш голос, я думаю, тоже не способствует скорейшему излечению больных, вмешался в разговор Серов, подмигнув при этом Карине.

Та тут же залилась краской и выскочила из палаты.

– Прошу прощения, доктор Трошин, – лейтенант понизил голос, который, тем не менее, не стал настолько тихим, чтоб его можно было воспринимать, не морщась.

– Еще тише, – Трошин взял себя в руки. – Даю вам пять минут на разговор. Не больше.

Егоров подошел к койке, на которой лежал Маревич.

– Вы меня слышите? – лейтенант перешел на шепот.

– Да, я вас слышу, – Антон, во время перебранки лежащий с закрытыми глазами, с трудом раскрыл их и посмотрел на лейтенанта. – Может, вы мне объясните, что происходит?..

* * *

Звонок в милицию поступил в пять часов семь минут. Даниил Котов – директор Эрмитажа – взволнованным голосом сообщил, что в одном из залов обнаружен художник Антон Маревич, не подающий никаких признаков жизни. Прибыв на место происшествия, лейтенант Егоров, прежде всего, убедился, что Маревич жив. Затем вместе со своим напарником и помощником Котова отправил художника в больницу, предварительно позвонив туда и, попросив дать ему знать, как только тот очухается.

Удобно устроившись в кабинете Котова, Егоров приступил к опросу свидетелей.

– Кто нашел художника, где и как? – обратился он к служащим музея, собравшимся там же, в кабинете.

– Я, – вперед вышел молодой парень лет двадцати пяти. – Перед закрытием я проверяю вверенные мне залы музея. Особое внимание я обращаю на камин в зале фламандского искусства. В нем при желании может спрятаться человек…

– Короче! – Егоров сделал нетерпеливый жест рукой.

– Да, – согласился парень. – Антона я нашел именно в этом камине, без сознания.

– Что вы сделали потом?

– Я немедленно поставил в известность господина Котова.

– Первым делом мы попытались привести его в чувство своими силами, но безрезультатно, – вступил в разговор Котов. – Затем я позвонил в отделение.

– Почему вам пришла мысль позвонить в милицию, а не в больницу, господин Котов? – спросил Егоров, оглядываясь вокруг в поисках пепельницы. – С чего вы взяли, что потерявший сознание художник должен нас заинтересовать?

– Понимаете ли, лейтенант, тот факт, что нашли его в камине… – Котов казался взволнованным. – И потом, он был похож на труп, вы же сами видели.

– Да, кстати, кто его видел в последний раз? Я имею в виду, в сознании… И где? – спросил Егоров, бесцеремонно махнув в сторону Котова.

– Я, – ответил все тот же служащий музея, нашедший Маревича в камине. – Он делал копию с картины Рубенса в дальнем конце зала.

В кабинет вошел один из охранников музея.

– Разрешите обратиться! – охранник встал перед Егоровым, вытянувшись по стойке смирно.

– Слушаю вас, – промычал Егоров сквозь зубы, прикуривая очередную сигарету.

– В три часа сорок минут Маревич выходил из Эрмитажа, неся с собой этюдник и копию, которую срисовывал с Рубенса.

– Вы разбираетесь в живописи, сержант? – улыбнулся Егоров.

– Приходится, товарищ лейтенант! – охранник попытался изобразить на лице нечто, похожее на улыбку.

– Где же вы были до сих пор?! – вдруг заорал лейтенант, вскакивая с места. – Почему об этом никто не знает?

– В четыре часа я сдал пост! – охранник смотрел поверх головы лейтенанта. – Мне только что сообщили о случившемся, и я поспешил сюда, чтоб сказать вам об этом.

– Я не помню, который был час, – робко заговорил смотритель фламандского зала, – но и мне показалось, что Антон выходил со своим этюдником и законченной копией.

– Ну, прямо сборище идиотов! – терпение Егорова лопнуло. – Тебя как звать, парень?

– Стас!

– Так вот, Стасик, дорогой, – голос лейтенанта дрожал от негодования. Тебе показалось, или Маревич действительно выходил из музея с этим… как его… этюдником, черт тебя побери!

Стас проглотил слюну и ответил:

– Теперь я уверен, что он ушел часа за полтора до закрытия. Антон даже кивнул мне на прощание, хотя раньше никогда не делал этого. Он и не здоровался со мной по утрам, когда прихо…

– Я понял, – Егоров не мог скрыть своего раздражения. – И где только находят таких болванов!

– Стас очень толковый парень, – попытался защитить своего работника Котов. – Изучает историю искусств.

– Да ладно уж, – лейтенант загасил сигарету на подошве своего огромного башмака и бросил окурок в корзину для бумаг. Не попал. Встал со своего места и прошелся по кабинету. Все присутствующие невольно вытянулись, как на параде.

– Вы нашли копию, которую делал Маревич? – спросил Егоров, возвращаясь на свое место.

– В том-то и дело, что не нашли, – отозвался Котов. – Она исчезла.

– А вы уверены, что исчезла именно она?

– Я не совсем понимаю, о чем вы, лейтенант, – Котов недоуменно пожал плечами. – Что вы хотите этим сказать?

– Пока ничего. Какую картину срисовывал Маревич?

– Голову Христа Рубенса. Хотите взглянуть?

Егоров кивнул головой.

– Пойдемте, я вас провожу, – Котов жестом пригласил лейтенанта следовать за ним.

Спустившись по широким лестницам на этаж и пройдя несколько помещений, Котов обернулся.

– Мы в зале фламандского искусства. Картина висит в дальнем углу.

Егоров оглянулся вокруг. Зал представлял собой большое прямоугольное помещение, по стенам которого были развешаны картины. Кое-где стояли несколько мраморных и бронзовых статуй. В простенках между окнами, перпендикулярно стене стояло пять стендов, обитых красным бархатом, на которых также висели картины в громоздких рамах. В торце каждого стенда стояли высокие мраморные тумбы с бронзовыми бюстами. Последний стенд вместе со стеной образовывал небольшой закуточек, старинный камин, облицованный изразцами, занимал весь угол. Голова Христа висела напротив камина.

– Вот она, лейтенант.

– Я вижу, – Егоров протянул руку и указательным пальцем дотронулся до холста.

– Картины нельзя трогать руками, – заметил Котов тоном учителя, делающего замечание нерадивому ученику.

– Заткнитесь! – Егоров посмотрел на свой палец, потом понюхал его. – Я так и знал! Примите мои поздравления, господин Котов. Сегодня в три часа пополудни вас ограбили. У вас похитили картину Голова Христа Роб-бинса… или как его там!

* * *

– …Я ничего не помню, – Антон полулежал на койке, приложив указательный палец к переносице.

Лейтенант Егоров устроился рядом, в кресле для посетителей.

– В таком случае, расскажите, что помните. Постарайтесь припомнить самые незначительные на ваш взгляд детали.

Антон еще сильнее сморщил лоб, пытаясь вспомнить, вернее, сообразить, с чего начать.

– Рассказывать, в принципе, нечего. Я, как всегда, пришел в музей к открытию…

– Когда открывается музей? – Егоров посмотрел на Серова.

– В десять утра, – ответил тот.

– Я прихожу пораньше, – продолжил Маревич, – потому что в это время в залах почти пусто, и я могу спокойно работать. Вы не представляете, лейтенант, как посетители могут действовать на нервы! Хорошо, если молча смотрят. К таким я уже в какой-то степени привык. Постоят, посмотрят и пойдут дальше. Но попадаются такие, что хочется все бросить и бежать, куда глаза глядят. Я имею в виду тех, которые вечно лезут со своими замечаниями: то сходства нет, то краски не те, то еще что… Тьфу! К двум-трем часам я обычно ухожу. Но сегодня решил немного задержаться и закончить копию. Завтра, с утра, я хотел начать что-нибудь новое.

– Кто мог быть в курсе ваших планов? – спросил Егоров. – Я имею в виду друзей, знакомых.

– У меня нет знакомых в Петербурге, – Антон отпил воды из стакана. – Я здесь сравнительно недавно.

– Где вы остановились?

– Снимаю квартиру в Колпино.

– Продолжайте, – Егоров приготовился слушать дальше.

– Ну, так вот, – вздохнул Антон. – Работа шла у меня хорошо. Никого в зале не было. Только Стас изредка подходил ко мне – посмотреть. Стас – это смотритель зала, – пояснил он.

– Знаю, – хмыкнул Егоров поморщившись, как будто в стакане с водкой, который поднес ко рту, вдруг заметил плавающего таракана. – Больше никто к вам не подходил?

– Вроде, нет. Хотя… погодите. Я толком не помню, сегодня это было или вчера… Подходил ко мне один тип.

Глаза лейтенанта оживились.

– А вы вспомните, постарайтесь!

– Нет, не могу, – Маревич стал тереть пальцем лоб. – Не помню.

– Хорошо, – Егоров пересел на край кресла, поближе к Антону. – А как он выглядел?

– Я не обратил внимания. Я же говорю, что стараюсь не отвлекаться.

– Но вы же художник! – не унимался Егоров. – У вас должна быть фотографическая память на лица. Передайте хотя бы общее впечатление. Какой он: высокий, низкий, толстый, худой, лысый, в очках?.. Хоть что-то вы должны были запомнить?!

– Не помню, – с легким раздражением ответил Маревич. – Помню только, что на нем был светлый костюм и бабочка. Я даже подумал: псих какой-то, в такую жару ходить в костюме, да еще с бабочкой.

– Все ясно, – Егоров, не добившись от Маревича более полного описания человека в костюме с бабочкой, задал следующий вопрос. – Вы выходили сегодня из музея?

Егоров не случайно спрашивал об этом. Может быть, охранник путает, что видел художника с этюдником, выходящим из здания? Антон мог выйти поесть или по другим делам. Что касается этюдника, то его сержант мог видеть до сегодняшнего дня, а потом все напутать. Такое часто бывало в практике лейтенанта. Свидетели могли видеть черный Мерседес перед своим носом, а потом говорить, что видели синий БМВ или даже светло-желтый Москвич.

– Нет, я не имею привычки выходить, когда работаю, – ответил Маревич.

– Вы точно помните? – лейтенант сделал ударение на слове точно.

Антон побледнел от негодования:

– Вы что, меня за идиота принимаете?

– Ни за кого я вас не принимаю, – Егоров, казалось, сам сейчас вспылит. Я просто задал вопрос. Вы же сами только что говорили, что не помните, вчера или сегодня к вам подходил мужчина в светлом костюме!

– Да, но свои привычки позвольте мне помнить хорошо! – Антон повернулся к лейтенанту спиной.

– Позволяю, – пожав плечами, Егоров встал с кресла и, не попрощавшись ни с кем, вышел из палаты.

– …Ну, как продвигается расследование, лейтенант? – капитан Маров, прилепив сигарету к нижней губе, играл зажигалкой, оттягивая удовольствие прикурить ее.

– Смотря с какой стороны посмотреть, – неопределенно ответил Егоров, усаживаясь рядом со столом капитана.

Стул под ним ужасающе заскрипел, стальные ножки разошлись в стороны, отчего тот стал сантиметров на пять ниже.

– Будешь вставать – смотри, осторожней, как бы стул не взлетел к потолку, – предупредил Маров. – Ну, рассказывай, кому взбрело в голову топить камин живописцами?

– Дело намного серьезнее, чем может показаться, – начал лейтенант. Какой-то тип сначала усыпил художника, затем заменил оригинал картины на копию и с помощью сообщника, загримированного под автора копии, вынес оригинал из музея.

– Гениально! – капитан, похоже, восхищался изобретательностью грабителей. – И на сколько тянет оригинал?

– По мнению Котова, тысяч на семьсот.

Маров присвистнул.

– Долларов? – спросил он.

– Нет, монгольских тугриков! – съязвил Егоров и громко рассмеялся, довольный своей шуткой.

В соседней комнате зазвонил телефон. Через минуту в кабинет вошел дежурный сержант.

– Разрешите доложить! – гаркнул он.

– Ну? – проворчал капитан, наконец, прикурив сигарету.

– На двадцатом километре Волховского шоссе произошла авария, – сержант перевел дух. – В бензовоз врезался Паджеро…

– Вы сказали тем, кто звонил, что они обратились не по адресу? – перебил его Егоров. – Для этого существует дорожно-патрульная служба.

– Так точно, товарищ лейтенант! Но звонили из ДПС. Дело в том, что в багажнике Паджеро нашли картину Рубенса…

– Ты смотри, и этот разбирается в искусстве! – обрадовался лейтенант, вскакивая со стула.

Стул, взвизгнув ножками, подскочил, больно ударив Егорова по ноге…

Только по счастливому стечению обстоятельств, при столкновении не вспыхнул пожар. Вся трасса на месте аварии была залита бензином, в котором отражались вспыхивающие сине-красные огни на крышах патрульных машин. Хлопья снега, медленно кружа в воздухе, исчезали в растекшейся луже, превращая ее в вонючее месиво под ногами снующих повсюду гаишников.

В ста метрах в обоих направлениях от места крушения были выставлены посты, предупреждающие водителей проезжающих машин соблюдать осторожность и не бросать в окна окурки сигарет. (Не дай Бог, какая-нибудь свинья не захочет пачкать пепельницу своего нового Мерседеса!)

Раскореженый Паджеро уже отбуксировали на обочину. Там же стоял бензовоз с развороченной цистерной.

Маров и Егоров прошли в зону оцепления. Молодой офицер дорожной милиции записывал показания водителя бензовоза, время от времени останавливаясь, чтобы подышать на замерзшие руки.

– …в последний момент я заметил его, подъезжающего по примыкающей дороге с одними подфарниками. Мне показалось, что я уже проскочил, когда раздался сильный грохот и прицеп занесло влево. Я только успел нажать на газ, чтобы выровнять машину, и, немного проехав, остановился. Видимо, водитель Паджеро не справился с управлением, что и немудрено – снегопад застал всех врасплох…

– Вы действовали совершенно правильно, – офицер искренне был восхищен действиями водителя. – Представляете, капитан, – обратился он к подошедшему Марову, – за бензовозом на скорости сто километров в час мчались автомобили. Что бы случилось, если цистерну занесло и развернуло поперек движению? Это было бы катастрофой. Как минимум двадцать машин врезалось бы в бензовоз прежде, чем те, кто ехали сзади, сообразили, в чем дело. Да и взрыва каким-то чудом удалось избежать.

– Я понимаю, – Маров внутренне содрогнулся, представив описанную офицером аварию. – Кто-нибудь в Паджеро остался в живых? – спросил он, хотя хорошо понимал, что это практически невозможно.

– Да, товарищ капитан, – ответил офицер. – Как это ни странно. Водитель, так же как и пассажир, сидящий рядом с ним, остались на месте. Третий, на заднем сидении, пока жив, хотя и в очень тяжелом состоянии. Мы его отправили в больницу.

– Как он выглядел? – спросил Егоров, подойдя ближе.

– Дело в том, лейтенант, что все лицо было залито кровью, так что его я не разглядел. Но он был атлетически сложен, почти как вы, – офицер улыбнулся Егорову, – и на нем был светло-серый костюм, правда, порядком изодранный и перепачканный кровью. Да, и еще бабочка под цвет костюму.

– В какую больницу его отправили? – Егоров подскочил как ужаленный.

– В городскую.

– Тебе знаком этот тип? – поинтересовался капитан.

– Нет. Но у меня есть к нему несколько вопросов, – сказал Егоров и, отвечая на немой вопрос капитана, продолжил: – Похоже, что именно он вертелся вокруг Маревича в музее.

Повернувшись в сторону милиционера, Егоров спросил:

– А где картина?

– Она в моей машине, под охраной, – ответил тот. – Сержант Дуров! Проводите капитана и лейтенанта.

От непрерывного мигания сигнальных огней у Егорова зарябило в глазах, и он угодил ногой в лужу бензина. Громко выругавшись, лейтенант пошел дальше, хлюпая промокшим башмаком. Наконец, продравшись сквозь плотную толпу понаехавших со всех сторон милиции и санитаров, Маров и Егоров подошли к машине, в которой под охраной двух дюжих омоновцев с автоматами наперевес на заднем сидении лежала картина, завернутая в белую материю. Один из охранников открыл Дверцу машины и развернул холст на подрамнике.

– Это она, – Егоров кивнул капитану. – Конечно, если и эта не копия.

– Это не копия, – доложил сержант Дуров. – Вся картина покрыта кракелюрами.

– Чем-чем? – не понял Егоров.

– Кракелюрами – трещинами старого лака, которым покрывают законченную картину, – объяснил сержант.

Егоров в задумчивости потер нос.

– Капитан, – обратился он к Марову. – С каких это пор в милицейских школах стали преподавать историю искусств?

Маров хлопнул лейтенанта по плечу и расхохотался. То, что картина нашлась, вернуло ему хорошее настроение: шутка ли – семьсот тысяч долларов!

– Не расстраивайся, Лева. В нашем деле не это главное.

– Все равно обидно, – Егоров, казалось, серьезно расстроился. – Все то время, что мы сэкономили на поисках картины, я посвящу изучению крилюр.

– Кракелюр, товарищ лейтенант! – поправил его сержант.

– Я и говорю: кро-ки-люр!

Лейтенант Егоров, нервно затягиваясь сигаретой, дым от которой не позволял видеть дальше нескольких метров, безостановочно ходил из угла в угол в кабинете Марова, с каждым шагом натыкаясь, то на стул, то еще на что-то. Наконец, докурив сигарету, он загасил ее в пластмассовой пепельнице на столе капитана и сел на единственный не перевернутый стул.

– Успокойся, Лева, – Маров, в свою очередь, закурил и выпустил кольцо дыма под потолок. В комнате в пору было вешать топор. – Лучше открой окно – дышать нечем.

Лейтенант, гневно сверкнув глазами, резко вскочил, опрокинув последний стул в комнате.

– Ты что, издеваешься надо мной, Петрович?! – заорал он, грохнув своим кулачищем по столу.

– Нет, почему же, – Маров невозмутимо стряхнул пепел в пепельницу. На губах у него играла плохо скрываемая улыбка. – Действительно, дышать нечем.

Егоров готов был лопнуть от злости. Грудь его вздымалась от душившего гнева.

– Ну, хватит! – Маров постарался придать строгость голосу.

Встав из-за стола, он подошел к окну и широко распахнул створки. Склонившись над подоконником, капитан выглянул на улицу. Надышавшись свежим воздухом, Маров повернулся к лейтенанту, прислонившись к подоконнику:

– Ты можешь толком объяснить, чего добиваешься?

Свежий воздух подействовал на Егорова успокаивающе.

– Во-первых, освободи меня от дела с похищением картины и передай его комунибудь другому. Меня уже тошнит от всей этой бессмысленной беготни, Петрович! – взмолился он. – Картина нашлась. Похитителей – по крайней мере, одного – мы поймали. Свидетель имеется. Остается только дождаться, когда они поправятся, и дело можно передавать в прокуратуру… А я как мальчишка должен бегать из одной больницы в другую и следить, чтобы один из них не сдох, а другой, не дай Бог, не сбежал. Достойное занятие для офицера милиции, ничего не скажешь! Ты мне еще прикажи носить им цветочки и кормить из ложечки!

Маров рассмеялся, живо представив лейтенанта, ложечкой убирающего остатки каши с губ Маревича, сидя на краешке кровати.

– Во-первых, – передразнивая Егорова, начал он, – никто не просит тебя бегать по больницам и кормить наших пациентов. Во-вторых, и это самое главное, мы до сих пор не знаем, кто попал к нам в руки. Не говоря о том, что мы ничего не имеем против человека в костюме с бабочкой. То, что он торчал за спиной художника, ничего не значит. Даже то, что в машине, в которой он ехал, нашли похищенную картину, тоже ничего не доказывает. Другое дело, если выяснится, что наш больной и до этого грешил против закона. А если нет? Кстати, ты уже навел справки о нем?

– Да, – буркнул Егоров. – Я поручил Сидоркину. Он как раз сейчас этим занимается.

– Отлично, – Маров вернулся к столу и сел в свое кресло. Затем, как бы размышляя вслух, продолжил. – Необходимо выяснить, кто стоит за всем этим. Не думаю, что картину похитили для того, чтобы повесить ее у себя над кроватью… Ну, и так далее. Не мне тебе объяснять.

– Что ты мелешь, Петрович? – Егоров округлившимися глазами смотрел на капитана. – За кого ты меня принимаешь? Прибереги свои ерундовые доводы для кого-нибудь другого. Совершено ограбление, а ты пытаешься, чуть ли не оправдать преступников… Ничего себе! Ничего не имеем против… Нам что, за руку надо ловить их? Прекрати.

В кабинет вошел Сидоркин.

– Ну что, сержант? – Маров посмотрел на вошедшего. – Какие новости?

– У нас есть отпечатки его пальцев!

– Ну и кому принадлежат пальчики?

– Владлену Москвину! – Сидоркин искоса посмотрел на лейтенанта.

– Что-о?! – Егоров, казалось, не верил своим ушам. – Тому самому Москвину?

– Так точно, товарищ лейтенант. Влад Москвин, собственной персоной.

– Ну, вот видишь, лейтенант, – Маров широко улыбнулся. – На ловца и зверь бежит. А ты хотел передать дело другому.

Рука Егорова непроизвольно потянулась к груди. Старая рана до сих пор давала о себе знать. Пуля от браунинга, пройдя в двух сантиметрах от сердца, вылетела сзади. Угостил ею лейтенанта в прошлом году Владлен Москвин – Влад!..

* * *

Палата, в которую поместили Влада, – а это действительно был он, находилась на четвертом этаже больницы. Каждые шесть часов у ее дверей сменялся милиционер в штатском. Таким образом, за палатой велось круглосуточное наблюдение.

Рядовому Коваленко оставалось еще минут сорок до конца дежурства. Сидя на жестком стуле, он просматривал старый номер Вот так! оставленный кем-то из охранников. Часы на стене показывали двадцать минут шестого. Потолочные светильники, как всегда ночью, были включены через три. Редко какие пациенты, страдающие бессонницей и способные самостоятельно передвигаться, выходили в это время в коридор. Иногда проходила медсестра, спешащая к больному. Никто из них не обращал внимания на человека, сидящего со скучающим видом у палаты под номером 419. К нему за последние сутки уже привыкли, он стали чем-то вроде кадок с пальмами, стоящими через каждые пять метров вдоль всего этажа.

В конце коридора, где находились шахты, послышался шум поднимающегося лифта. С лязгом, эхом отдавшимся в пустом ночном здании, раскрылись допотопные металлические двери с круглыми окошками. Две санитарки, несмотря на строгий запрет пользоваться в ночное время без особой надобности лифтами, тем более грузовым, вышли из него и, не очень-то стараясь соблюдать тишину, смеясь о чемто своем, исчезли в ординаторской.

Коваленко отложил в сторону журнал и посмотрел на настенные часы. Стрелки электронных часов, казалось, не двигались. Сравнив их показания со своими часами – подарком жены – и убедившись в их точности, он со вздохом приготовился терпеть еще полчаса.

Санитарки, все так же смеясь, выпорхнули из комнаты и, без умолку воркуя, стали спускаться по лестнице вниз. Голоса их еще долго были слышны в глубокой больничной тиши.

Коваленко широко зевнул и заново раскрыл журнал, бесцельно листая страницы. Звуки замыкающегося реле и заработавшего электромотора заставили его вздрогнуть. Лифт, скрипя тросами, пошел вниз.

Бардак какой-то, – подумал Коваленко, в сердцах швырнув журнал на столик, стоящий рядом…

* * *

Николай Савинов, словно раненый тигр, метался по своему кабинету в офисе Савинов Арт на Полянке. В таком состоянии его еще никто не видел. Взъерошенные волосы, подстриженные в самом дорогом салоне Москвы, прилипли к потному лбу. Красный галстук расслабился и болтался на шее во все стороны. На белой рубашке проступили мокрые пятна.

– Идиоты! – орал Савинов, абсолютно не заботясь о том, чтобы его не было слышно в приемной, всегда заполненной в эти часы многочисленными посетителями. – Забраться в Питер, чтобы влипнуть из-за какой-то дерьмовой картины. Идио-о-оты!!

Достав последнюю сигарету, Савинов смял пустую пачку в кулаке и швырнул ее на пол. Андрон, принесший дурную весть, поднял ее. Затем вытащил из кармана брюк зажигалку и поднес ее Савинову. Николай тыльной стороной ладони с силой оттолкнул руку Андрона так, что зажигалка отлетела в дальний угол кабинета. Прикурив от большой настольной зажигалки, Савинов поправил галстук и провел рукой по волосам. Нагнувшись над селектором, он сообщил секретарше, что сегодня никого принимать не будет. Девушка робко попыталась объяснить шефу, что его дожидается какая-то важная дама.

– Ну и черт с ней! – закричал Савинов, голос которого безо всякого селектора был слышен в приемной. – Пусть приходит завтра!

Только выкурив до конца сигарету, Савинов немного успокоился и повернулся к Андрону, все это время стоявшему со смятой пачкой от Пэлл Мэлла в руке.

– Рассказывай дальше. Только короче!

– Влад в больнице. Гоги и Афганец разбились насмерть.

– Что-о-о?!! – взревел Савинов и с такой силой грохнул кулаком об стол, что телефонный аппарат, стоящий на краю, упад на пол и разлетелся на части. Боже всемилостивый! – стонал Николай. – Мальчишки! Кретины!! Идиоты!! Сучьи дети!!!

Переждав очередную бурю, Андрон продолжил:

– Я связался с Тумановым в Питере…

– Ну и что? – перебил его Савинов, срывая целлофан с новой пачки сигарет.

– Он сообщил, что в милиции уже знают, кто именно попал к ним в руки. Около палаты установлен круглосуточный милицейский пост. Двое дежурят в вестибюле на первом этаже и проверяют всех посетителей. Состояние Влада крайне тяжелое, его не могут даже перевезти в другое место. Дело ведет лейтенант Егоров…

– Час от часу не легче! Это тот самый, которого этот болван чуть было не отправил на тот свет в прошлом году? – спросил Савинов.

– Тот самый, – Андрон подошел к корзине для бумаг и, наконец, избавился от смятой пачки сигарет.

– Идиот! – заскрежетал зубами Савинов. Затем нажал кнопку селектора и проговорил в микрофон: – Мою машину к подъезду. Быстро!

Выйдя в комнату для отдыха, Савинов через пять минут вернулся причесанный, в свежей рубашке, в новом галстуке. Не глядя на Андрона, он прошел через весь кабинет и, только взявшись за дверную ручку, бросил через плечо:

– Поехали.

* * *

Лейтенант Егоров все так же нервно расхаживал, но уже у себя в кабинете.

– Необходимо срочно усилить охрану в больнице, – размышляя вслух, проговорил он. – Боюсь, как бы чего не вышло. Кстати, Коля, выясни, кто еще находился с ним в одной машине?

– Уже выяснил, – Сидоркин не меньше лейтенанта был обеспокоен ненадежной охраной такого типа, как Влад. – Питерские гастролеры, известные как Гоги и Афганец.

– Это не те, что года три назад устроили перестрелку на Манежной?

– Те самые, – ответил Сидоркин. – Разрешите идти?

– Конечно, сержант, идите.

Сидоркин уже выходил из кабинета, когда Егоров окликнул его: