Текст книги "Тихий Дон. Том 1"
Автор книги: Михаил Шолохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Михаил Шолохов
Тихий Дон. Том 1
Не сохами-то славная землюшка наша распахана…
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тихому Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.
Старинные казачьи песни
ЭПОС И ТРАГЕДИЯ В РОМАНЕ ШОЛОХОВА
«Тихий Дон» всемирно известен. В 1941 году роман был удостоен Государственной премии первой степени, а в 1965 его автор получил Нобелевскую премию.
Едва ли какое-либо другое произведение советской литературы может соперничать с «Тихим Доном» по числу исследований и критических работ. С момента появления в печати первой книги романа вокруг эпопеи Шолохова не утихали споры. Среди специалистов-шолоховедов они продолжаются до сих пор. Надо признать, что автор дал для этого поводы.
Одному из рассказов Шолохова «Лазоревая степь» в ранней редакции предшествовало полемическое вступление: «В Москве, на Воздвиженке, в Пролеткульте на литературном вечере МАППа можно совершенно неожиданно узнать о том, что степной ковыль (и не просто ковыль, а «седой ковыль») имеет свой особый запах. Помимо этого, можно услышать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы… На самом деле ковыль – поганая белобрысая трава. Вредная трава, без всякого запаха… Поросшие подорожником и лебедой окопы (их можно видеть на прогоне за каждой станицей), молчаливые свидетели недавних боев, могли бы порассказать о том, как безобразно просто умирали в них люди»[1]1
М. Шолохов, О Колчаке, крапиве и прочем, М.—Л. 1927, стр. И.
[Закрыть].
Этот спор художника, который знал, как было на самом деле, с людьми, желающими видеть события в возвышенно-поэтическом обличии, либо в «очищенном», хорошо отредактированном виде, продолжается в творчестве Шолохова. Автор «Тихого Дона» не мог писать иначе, чем самую доподлинную правду. Не только потому, что он учился у Л. Толстого, Гоголя, Горького и сознательно продолжал традиции их реализма.
Шолохов, который родился в станице Вешенской, мог сказать с эпической простотой: «Я жил и живу среди своих героев. И это, пожалуй, главное… Мне не нужно было собирать материал, потому что он был под рукой, валялся под ногами. Я не собирал, а сгреб его в кучу»[2]2
В. Гура, Правда жизни и мастерство художника. – «Дон», 1957,
№ 5.
[Закрыть]. Он дорожил этим материалом и не хотел подчинять его заранее заданной схеме. Шолохов показал, как выглядела гражданская война изнутри контрреволюционного лагеря, заставив читателей взглянуть на события глазами их участников.
В романе изображено, как в ходе гражданской войны формировалось новое сознание людей. Жизненные факты объясняют их пути и ошибки. Это вызывало недоразумения. Анализ причин нередко принимали за оправдание заблуждений. Так, Шолохову в свое время предлагалось изъять ряд мест из третьей книги романа, рассказывающих
о казацком мятеже против Советской власти в 1919 году. Шолохов писал об этом М. Горькому 6 июня 1931 года: «…некоторые «ортодоксальные» «вожди» РАППа, читавшие шестую часть, обвиняли меня в том, что я будто бы оправдываю восстание, приводя факты ущемления казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию… У некоторых собратьев моих, читавших шестую часть и не знающих того, что описываемое мною – исторически правдиво, сложилось заведомое предубеждение против шестой части. Они протестуют против «художественного вымысла», некогда уже претворенного в жизнь»[3]3
«Литературное наследство», т. 70 («Горький и советские писатели»), М. 1963, стр. 696.
[Закрыть].
Роман встретил непонимание у того сорта людей, которые могли дегустировать несуществующий запах ковыля, но отрицали бытие доподлинных фактов. Не умея верно истолковать эти факты, они были даже склонны объявить их «художественным вымыслом».
Для Шолохова же не было запретных фактов истории. Ведь реализм требует осмысления каждого факта, установления его глубинных связей с другими явлениями единого исторического процесса.
Ряд критиков долгое время считал Григория Мелехова фигурой не типической, утверждая, что жизненный путь Григория не во всем совпадает с путем среднего казачества.
«Я беру Григория таким, каким он есть, таким, каким он был на самом деле, поэтому он шаток у меня, но от исторической правды мне отходить не хочется»[4]4
Журн. «На литературном посту», М. 1929, № 7.
[Закрыть],– отвечал автор на упреки критики.
Лишь в результате долгих дискуссий было признано, что исключительная, но глубоко осмысленная автором судьба Григория дает возможность глубокого анализа противоречий гражданской войны и ведет к широчайшим обобщениям.
Хотя в 1926 году Э. Багрицким уже была написана «Дума про Опанаса», где можно усмотреть эскиз трагической судьбы Григория Мелехова, в изображении гражданской войны писателями тех лет отчетливо преобладала героическая тема. Художники изображали самоотверженных борцов, твердо знавших, за что они сражаются, и черпающих из этого сознания силу для подвигов.
Шолохов впервые в нашей литературе в полную силу показал трагическое в революции и гражданской войне. Он первый дал ощущение всей огромной сложности пути массового сознания к пониманию объективного хода истории. Он обогатил ощущение подлинной исторической действительности, показав «весомо» и «зримо», что «сила привычки миллионов и десятков миллионов – самая страшная сила»[5]5
В. И. Лени н, Полное собрание сочинений, т. 41, стр. 27.
[Закрыть].
Читая роман, мы видим, как в итоге крестьянские массы, в частности, мятежное казачество, «проголосовали» за Советскую власть. Но выборы продолжались ряд лет на полях гражданской войны, где люди убивали несогласных, агитируя друг друга с оружием в руках. В этих выборах самыми сильными аргументами были факты.
Шолохов сохранил их в неприкосновенности.
Сразу же, на первых страницах романа нас поражают контрасты жизни и быта земли Войска Донского. Поголовное пьянство, дикость: отец насилует дочь, мужья избивают жен. Казаки невежественны, верят в колдовство, наговоры, заклятья и в то же время отважны и трудолюбивы. Они имеют весьма туманные представления о внешнем мире и целях войн, в которых им приходится участвовать, но хорошо помнят рассказы о своих предках, поют прекрасные песни и поразительно чувствуют красоту природы. Они свято блюдут традиции и бытовые обычаи, высокомерно третируя соседей: украинских и русских мужиков.
«Норвежский крестьянин никогда не был крепостным»[6]6
К. М арке и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2-е, т. 22, стр. 88.
[Закрыть],– писал Ф. Энгельс, объясняя, почему герои Ибсена – потомки крестьян – сохранили характер и инициативу. Казаки, предки которых бежали на Дон от власти помещиков и государственных тягот еще в XVI веке, презирали мужиков, как потомки свободных – детей недавних холопьев. В их высокомерии было нечто от аристократически-феодальной усмешки над простолюдином, не умеющим скакать на коне и владеть оружием. Казачки Дуняша и Дарья надрываются от хохота, глядя на красноармейцев, неумело сидящих в седле.
Казаки помнили, что земля и вольности достались им не даром и неоднократно отстаивались в борьбе с самодержавием. На Дону помнили имена Степана Разина, Емельяна Пугачева, Кондрата Булавина и гордились ими. Легенда о том, что и Ленин происходит из казаков, едва ли вымысел Шолохова. «Ильич-то – казак… Чего уж там тень наводить! В Сибирской губернии таких и на кореню не бывает», – хвастливо убеждает Бунчука Чикамасов.
«Прадеды наши кровью ее полили, – говорит о земле Григорий Мелехов, – оттого, может, и родит наш чернозем». В этом не вся правда. Поступив на царскую службу в XVIII веке и. активно участвуя во всех военных кампаниях, казачество проливало свою кровь уже не на своей земле, а в чужих, далеких странах. Военные подвиги были платой в рассрочку за земельный надел и право самим выбирать станичных и окружных атаманов. Казачество в дни войны расплачивалось с лихвой, а в тихие времена трудилось и богатело. Здесь легко могло возникнуть убеждение, что счастье – дело рук человека: подвиг обязан лихости казака, а богатство – его трудолюбию. Отсюда яркие индивидуальности, могучие характеры и героическое, даже эпическое по сути мироощущение.
Конечно, в XX веке капиталистические отношения явственно возникают на земле Войска Донского. Но это долгий, замедленный процесс. Так, казачество Нижнего Дона, живущее богаче, на более плодородных землях, издавна находится в антагонизме с казаками Верхнего Дона. Однако лишь в 191& году в разгар гражданской войны «завершится великий раздел». Только в 1918 году история окончательно разделит верховцев с низовцами. «Но начало раздела намечалось еще сотни лет назад».
В первой книге романа показано, что довоенное казачество, расслаиваясь и выделив купца Мохова, кулака Коршунова и бедняков – работников мельницы, все еще связано патриархальным единством. Помещик Листницкий удивлен, что казацкий сын Мелехов нанимается к нему в кучера. Кулак Коршунов воспитывает дочь в трудолюбии и выдает ее замуж не по расчету, а по голосу ее сердца. Ненависть Григория к младшему Листницкому поначалу отнюдь не классовая, а порождена мужской ревностью и обидой. Искуснейший агитатор Штокман долго ищет подход к казацкой бедноте, стараясь пробудить недовольство существующими порядками.
На Дону еще нет революционной ситуации. Повсюду преобладают крепкие хозяйственные семьи вроде Мелеховых, Астаховых. Эти зажиточные середняки в дни гражданской войны дадут основание тому же Штокману констатировать: «Основная масса казачества настроена к нам враждебно».
Есть горькая ирония в том, что казаки, возглавлявшие прежде народные восстания против царей, через несколько веков стали оплотом самодержавия. На них возлагает надежды и временное правительство. По приказу Керенского в Петроград для защиты Зимнего дворца с фронта направляются казацкие части. Любопытно, что, впервые при ступив к работе над «Тихим Доном» (первоначальное название «Донщина»), Шолохов пытался показать именно этот исторический период. «Начал я писать роман в 1925 году. Причем, первоначально я не мыслил так широко его развернуть. Привлекала задача показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград…»[7]7
«Известия», 1937, № 305, 31 декабря.
[Закрыть] – вспоминает Шолохов.
Во второй книге «Тихого Дона» подробно рассказано о том, почему казаки не поддержали Корнилова и не стали защищать Зимний. Как и всему народу, казачеству был нужен мир. Но лозунги социалистической революции вызывали не энтузиазм, а недоумение, а затем беспокойство. «У нас Войсковой круг, власть народная – на что нам Советы?» – спрашивали казаки, а затем выражали опасение за сохранность своей земельной собственности.
Но революция ворвалась на Дон и поставила казаков перед ультиматумом выбора. Теперь уже не донцы ходили в далекий Петербург «усмирять» рабочих и студентов, а рабочие и матросы Петрограда хлынули сюда. Дело в том, что земля Войска Донского оказалась опорой Добровольческой армии и интервентов – лагерем контрреволюции, угрожающим завоеваниям Октября.
Только с приближением красных войск начинается интенсивное разделение казачества на два лагеря. Невидимая линия фронта проходит через каждую станицу, через каждый хутор.
Донские земли становятся местом решающих битв гражданской войны. Если в первых книгах романа казаки сражались в Галиции и в Австрии, а затем, отказавшись идти на красный Петроград, были лишь эпизодическими персонажами в громаде событий, теперь они – главная ставка белых и интервентов – разыгрывают финал гражданской войны, как главные герои всемирно-исторической драмы.
Казачество, сражающееся на своей земле, мятущееся и колеблющееся между революцией и реакцией, сильное, вооруженное, умеющее наносить удары, было одним из последних препятствий на пути революции и серьезнейшим испытанием мощи ее идей.
«И если что решило исход борьбы с Колчаком и Деникиным в нашу пользу, несмотря на то, что Колчака и Деникина поддерживали великие державы, так это то, что в конце концов и крестьяне, и трудовое казачество, которые долгое время оставались потусторонниками, теперь перешли на сторону рабочих и крестьян, и только это в последнем счете решило войну и дало нам победу»[8]8
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 40, стр. 183.
[Закрыть],– говорил Ленин на съезде трудовых казаков в 1920 году.
Значит, Шолохов был прав, выбрав главным местом действия своего романа родные для него донские земли. Здесь, как нигде, история гражданской войны достигала той конкретности, наглядности и драматизма, которые давали возможность показать эти коллизии в эпосе.
Определение жанра роман-эпопея подходит к «Тихому Дону» более чем к любому другому произведению советской литературы.
При слове «эпос» у многих в воображении возникают бескрайние просторы, где разыгрываются грандиозные исторические события с бесчисленным количеством участников, массовые батальные сцены, чередующиеся с картинами частной, интимной жизни.
На деле эпос конкретен и легко обозрим. Ведь в «Илиаде» отражена отнюдь не вся Троянская война. События группируются там вокруг немногих, определенных героев. Эпос повествует о ярких личностях, а не о движениях безымянных масс.
В «Тихом Доне» есть центр – хутор Татарский, где живет семья Мелеховых, шире – станица Вешенская, еще шире – земля Войска Донского. Как бы далеко оттуда ни уходили герои, эти места всегда в памяти читателя.
Рассказав историю любви Григория Мелехова и Аксиньи, дав яркую картину предвоенной жизни донского казачества, Шолохов стал перед трудностями изображения революции и гражданской войны.
Во второй и третьей книгах «Тихого Дона» художник, рисуя события революционных лет, идет вширь, стремясь охватить в своем повествовании возможно больше исторических образов, фактов, эпизодов. Шолохов описывает июльские дни в Петрограде, заговор Корнилова, дает картины исторических совещаний, сокрушительных военных атак, выводит большевиков-подпольщиков. Он стремится как бы поставить огромное зеркало, способное уловить всю картину великих событий. Он воскрешает гоголевские лирические отступления, создав потрясающую по своей силе картину плача двух матерей над телами своих сыновей: казака-повстанца и красноармейца.
Но все же, когда донцы находятся вне своей земли, они мало интересны у Шолохова. Зато, когда гражданская война врывается в область Войска Донского, когда сын мстит за отца, а друзья становятся врагами, – все обретает эпическую наглядность. Снова все происходит в конечном, легко обозримом мире.
Целые армии вдруг покидают фронт и расходятся по куреням. Потом внезапно бросают свои хозяйства, вновь собираются и, выбрав себе полководцев, превращаются в грозное боеспособное войско. Сложные, неожиданные судьбы выпадают на долю отдельных людей. Беспартийный батареец Подтелков предъявляет ультиматум Военно-революционного комитета войсковому атаману Каледину и затем, избранный председателем Донского Совнаркома, героически гибнет при попытке мобилизовать полки бывших фронтовиков. Другой подлинный исторический персонаж – Яков Фомин появляется впервые на страницах романа дезертиром, покинувшим фронт мировой войны. Петр Мелехов долго помнит «мерцающий влажный взгляд Фомина и тихое: «Невтерпеж, братушка…» Потом Фомин – влиятельный красный командир, о котором Штокман говорит с уважением, и, наконец, он – главарь той самой банды, куда попадает Григорий, скрываясь от правосудия.
Лихое время, когда смелой, сказанной вовремя речью можно остановить бунт или потерять голову, как Подтелков. Когда не один Григорий Мелехов, а великое множество отчаянных людей должны сделать решающий выбор. И не всегда казаку легко узнать, где настоящая правда. Кровь одинаково льется обоими лагерями.
…Хутор Татарский. При виде родного угла схватывает горло. Заклятые враги: Митька Коршунов и Михаил Кошевой – одиноко и тоскливо бродят по пепелищам. Первый вопрос вернувшихся к членам семьи, оставшимся в курене: как хозяйство? Скотина? Именно так, вероятно, спрашивал Агамемнон, вернувшись из Трои.
Замечательно, что четвертая книга эпопеи Шолохова, по свидетельству всех критиков, – сильнейшая, отличается почти полным отсутствием внешних событий. Но именно здесь роман делается по-настоящему эпичным. Изобразительная сила Шолохова возрастает там, где он остается почти наедине с немногими персонажами.
Поразителен по простоте и человечности, но чудовищен по ситуации момент, когда суровая Ильинична – мать, не могущая забыть своего сына Петра, ненавидящая его убийцу Кошевого (жениха ее дочери), неожиданно для себя, пораженная больным измученным видом Кошевого, пододвигает ему тарелку, доверху налитую молоком, со словами: «Ешь ты, ради бога, дюжей! До того ты худой, что й смотреть-то на тебя тошно… Тоже жених!»
Мать и убийца ее сына, мирно сидящие за столом, для античного драматурга – начало новой трагедии. Здесь – ее завершение.
Эпос не роман, где исторические события чередуются с картинами частной жизни. Частная жизнь эпического героя и есть сама история. Так, метания между несколькими правдами, переходы из лагеря красных к белым и обратно, – отнюдь не частный факт биографии Григория Мелехова. Его жизнь представляет интерес как раз тем, что он повторяет метания донского казачества, являясь частью живой, творимой истории. Даже сугубо личное – любовь к замужней Аксинье – выражает своеволие, исконную черту казака, вступающую в конфликт с устоями той же казацкой морали. Мораль супружеской верности – более позднего происхождения. Она – порождение собственности, земельного надела, который было бы обидно передать прижитым, а не своим кровным детям.
Род Мелеховых обязан своим возникновением своеволию одного из предков, привезшего жену из Туретчины. Казак по-тюркски значит «вольный человек». Свободным человеком, умеющим, если надо, отстаивать свою независимость даже среди подобных себе, таким и был Прокофий Мелехов, один. против всего хутора защищавший жизнь оклеветанной жены-турчанки.
Его внук – Григорий пленяет нас красотой души полудикого, простодушного человека, для которого вначале мир обозрим, всякое нарушение справедливости наглядно, причины зла очевидны. Ведь он вырос в мире конкретных, соразмерных человеку событий небольшого народа, в мире эпоса, где еще нет безличных, абстрактных отношений между людьми. В Григории Мелехове есть то, что пленяло Л. Толстого в Хаджи-Мурате и Пушкина в цыганах.
Цивилизованный человек, вроде Андрея Болконского, увидев Анатоля Курагина без ноги, может предать забвению личные обиды, ничтожные в дни великих всенародных потрясений. Но вражда эпических героев Григория Мелехова и Степана Астахова всегда остается в силе. Пусть кругом ад войны, гибнут империи, совершаются революции, – непременные участники всех боев – они продолжают ненавидеть друг друга и помнить про непогашенный счет. Когда обстоятельства сталкивают их, они всегда готовы схватиться за оружие, дабы решить свой спор. Это их суверенное, дело – наследство древних казачьих, рыцарских времен.
Непрестанной вражде мужчин соответствует поединок женщин: Натальи и Аксиньи. Есть нечто величественное в том пренебрежении к социальным бурям, которые обнаруживают обе соперницы, когда речь идет об их страсти к Григорию. Они далеки от того, чтобы видеть в любви только частное, интимное переживание, которого в грозные времена надобно стыдиться. У них нет чувства приниженности рядом с величием событий. Они как бы одного роста с ними.
Для Натальи факт новой встречи Григория с Аксиньей – удар более важный, чем исход гражданской войны. Плач и проклятье Натальи, призывающей смерть отцу ее детей, – сцена достойная античной трагедии. Темная туча и раскат грома здесь не декорация. Это эпическое единство человека и природы. Это сродни черному солнцу, которое увидит над собой Григорий в час смерти Аксиньи.
Природа в романе Шолохова участвует не только в кульминационные моменты судеб героев. Она вмещает все битвы и успокаивает любое трагическое потрясение. Пейзаж в «Тихом Доне» выражает оптимизм, готовность природы еще и еще, бесконечное множество раз, рождать неотвратимое будущее. Что бы ни делали люди, природа вечна и неизменна. Это хорошо понимают герои Шолохова, умеющие слушать шум леса и любоваться созвездиями. В трудные минуты они припадают к земле, ищут забвенья у ней. Нет большего счастья для провоевавшего семь лет Григория, как пройти за плугом по свежей борозде, – мечта, так и не осуществившаяся.
Это единство с природой, так же как эпическое сознание, возникающее на личном и родовом опыте, невозвратимо.
Герой «Тихого Дона» народ. Ведь перед нами эпос, где лишь через картину множества героических судеб вырисовываются закономерности эпохи. Если среди других эпических героев Григорий Мелехов выступает на первый план, то только потому, что он наиболее ярко воплощает в себе родовые черты своего коллектива.
«Казацкая удаль» и «любовь к хозяйству, к работе» – две основные добродетели, создающие воина и земледельца одновременно, – ими щедро награжден Григорий. А главное, что составляет основу его характера, – своеволие, независимость в поступках и поисках истины.
Истина не представляется Григорию книгой, разбитой на параграфы ясных до очевидности аргументов, с заключительными выводами в конце каждой главы. Она рождается во всей величественности конкретного бытия, во всей тяжести своего становления, искаженная предрассудками прошлого, страстью борьбы и пламенем мести за гибель близких. И Григорий ощущает ее не интеллектом, а чувством. Поразительна сила, с которой он воспринимает действительность. Замечательна быстрота ответного воздействия Григория на мир. Это самое пленительное в его образе. Ему он обязан самыми благородными поступками своей жизни; в бою, преследуемый австрийцами, он внезапно спасает своего врага Степана Астахова; рискуя полевым судом, он стреляет в Чубатого за убийство пленного. Узнав о сдаче красноармейского полка в Устьинском, он мчится туда, бросив свою белую дивизию, чтобы «выручить», спасти от смерти Мишку Кошевого и Ивана Алексеевича, убийц его брата Петра. Все же ему присуще чувство неудовлетворенности собой. «Хотя черт его знает, такому, как молодой Листницкий или как наш Кошевой, я всегда завидовал… – признается он Прохору. – Им с самого начала все было ясное, а мне и до се все неясное. У них, у обоих, свои, прямые дороги, свои концы, а я с семнадцатого года хожу по вилюжкам, как пьяный качаюсь…»
Социальное бытие помещика и батрака определило их выбор, избавив от колебаний. Григорий же крестьянин-середняк, отсюда его политическая неустойчивость и все колебания. В нем живут как бы две души: собственника и труженика. Конечно, он – единоличник, но ищет правду он для всего казачества. За семь лет войны он поразительно мало заботится о родном курене, семье и даже Аксинье. Воюя, он не ищет личных выгод и боится лишь одного – погрешить против правды. Стараясь отыскать эту правду, он зорко всматривается в окружающий мир. Ему, например, непонятна восторженность Ивана Алексеевича Котлярова, рассказывающего о демократизме окружного председателя.
«Земли у нас – хоть заглонись ею, – яростно возражает Григорий. – Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают. Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал? Казакам эта власть, окромя разору, ничего не дает! Мужичья власть, им она и нужна. Но нам *и генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы – одно ярмо… Ты говоришь – равнять… Этим темный народ большевики и приманули. Посыпали хороших слов, и попер человек, как рыба на приваду! А куда это равнение делось? Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванек» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они, – куда равенство денется?.. Говорили на фронте: «Все ровные будем. Жалованье и командирам и солдатам одинаковое!..» Нет! Привада одна! Уж ежли пан плох, то из хама пан во сто раз хуже! Какие бы поганые офицеры ни были, а как из казуни выйдет какой в офицеры, – ложись и помирай, хуже его не найдешь! Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить, а глядишь – вылез в люди и сделается от власти пьяный и готов шкуру с другого спустить, лишь бы усидеть на этой полочке.
– Твои слова – контра! – холодно сказал Иван Алексеевич… – Давно я тебя не видал и не потаю – чужой ты стал. Ты Советской власти враг!»
Конечно, слова Григория предопределило его классовое положение мелкого собственника. Но здесь и ход мыслей правдоискателя. Так, по крайней мере, полагает сам Шолохов: «Он, в сущности, только высказал вгорячах то, о чем думал эти дни, что копилось в нем и искало выхода. И оттого, что стал он на грани в борьбе двух начал, отрицая оба их, – родилось глухое неумолчное раздражение». Григорий рад был бы признать правоту одного из начал и накрепко связать себя с ним. Но это на данном этапе его развития никак не получалось.
Особенность Григория в том, что он ничего не принимает на вору без практической проверки, без критики действительности. Он и есть представитель тех самых широчайших народных масс, которые самообразовываются на личном опыте классовых битв, идя к истине замедленно, оступаясь, зигзагообразно, но самостоятельно. Таких учителей жизни, закаленных большевиков, как Штокман или Бунчук, было слишком мало. Отнюдь не к каждому крестьянину мог быть приставлен сознательный рабочий, который вел бы его за собой, как Чибисов солдата Шадрина в пьесе Н. Погодина «Человек с ружьем». Не у каждого Чапаева был свой Фурманов. Их просто не хватало для заботливого руководства революцией, чтобы она совершалась без трагических потерь. У Штокмана не было времени заниматься агитацией таких людей, как Григорий, и он сознательно и жестоко (а как же иначе?) намерен устранить его заблаговременно. Григорию, еще ни в чем не повинному, задолго до того, как он стал командиром повстанческой дивизии, грозит арест, а затем смерть. Штокман посмеивается над Кошевым, смущенным приказом арестовать Григория лишь за опасный образ мыслей, как потенциального врага.
Так возникает трагическая коллизия правоты обеих сторон. Штокман прав, ибо только активными мерами можно было предупредить восстание, где оба брата Мелеховых сыграют не последнюю роль. Что касается до Григория, то он не остается пассивным, когда окружающий мир наступает на него. И, как его дед, кружащий над головой «мерцающую, взвизгивающую шашку», готовый сразиться со всем хутором, Григорий кидается на обидчиков. Вместе с ним, эпическим героем, поднимается, не сговариваясь, казацкая вольница – полыхает восстание.
«За ним оседало снежное курево, в ногах ходили стремена, терлись
о крылья седла занемевшие ноги. Под стременами стремительно строчили конские копыта. Он чувствовал такую лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимости, что помимо воли его из горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип… Ясен, казалось, был его путь отныне, как высветленный месяцем шлях. Все было решено и взвешено в томительные дни, когда зверем скрывался он в кизячном логове и по-звериному сторожил каждый звук и голос снаружи. Будто и не было за его плечами дней поисков правды, шатаний, переходов и тяжелой внутренней борьбы… Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними насмерть. Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области! Тряхнуть Москвой, навязать ей постыдный мир! На узкой стежке не разойтись, – кто-нибудь кого-нибудь, а должен свалить. Проба сделана: пустили на войсковую землю красные полки, испробовали? А теперь – за шашку!»
Узнают ли читатели в этих мелькающих мыслях скачущего средь снежного вихря Григория идеи Изварина о самостоятельном казацком государстве между Москвой и Европой? Но эта трагическая ложь родилась здесь же, на наших глазах: мы присутствовали при ее рождении и видели, что стоит за нею, – глухая предубежденность против целей и политики Советов, расстрелы в Татарском, арест отца, Пантелея Мелехова, а также покушение на жизнь самого Григория и оскорбления, нанесенные ему во время постоя красноармейцев на его базу. Страшная ложь, озаренная всеми атрибутами истины, имеет автором своим одного
Григория, и если в ней слышится отзвук изваринских идей, то это лишь закономерное совпадение.
Мысли Григория возникают на наших глазах, и их динамика влечет за собой антитезу: «Богатые с бедными, а не казаки с Русью… Мишка Кошевой и Котляров тоже казаки, а насквозь красные…», но Григорий отмахивается от нее, пронизанный ощущением мести и стремлением действовать. Кто не понимает того, что стоит за Григорием в эту минуту, не чувствует, что его состояние типично для многих и определяется тем же рядом социально-экономических причин, тот не поймет, как возникла «Вандея».
И вот пробуждение. Замечательно, что оно произошло после одной из самых отчаянных выходок его казацкой удали, когда он – командир бело-повстанческой дивизии – один, оставленный повернувшим назад эскадроном, мчался прямо на пулемет и сам изрубил четырех матросов в черных бушлатах. Но неужели только воспоминание давно забытых слов Гаранжи и Подтелкова заставило Григория рвать на себе застежки шинели и кататься по снегу рядом с трупами зарубленных им матросов к страшном, почти чувственном ощущении истины?
«Не успел сотенный и шага сделать к нему, как Григорий – как стоял, так и рухнул ничком, оголенной грудью на снег. Рыдая, сотрясаясь от рыданий, он, как собака, стал хватать ртом снег, уцелевший под плетнем. Потом, в какую-то минуту чудовищного просветления попытался встать, но не смог, и, повернувшись мокрым от слез, изуродованным болью лицом к столпившимся вокруг него казакам, крикнул надорванным, дико прозвучавшим голосом:
– Кого же рубил!.. Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога… в. бога мать… Смерти… предайте!..»
«Что касается до казачества, то здесь мы имеем слой населения из богатых, мелких или средних землевладельцев (среднее землевладение около 50 десятин) одной из окраин России, сохранивших особенно много средневековых черт жизни, хозяйства, быта. Здесь можно усмотреть социально-экономическую основу для русской Вандеи»[9]9
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 34, стр. 219.
[Закрыть].
Это написано Лениным в сентябре 1917 года. Еще за месяц до Октября, еще до начала гражданской войны, восстание на Дону было предвидено и предсказано, как астрономическое или физическое явление. Великое торжество подлинно научного мышления.
Но снимает ли все это трагедию донского казачества, его муки, кровь, ожесточенность борьбы? Огромный трагизм заложен именно в том обстоятельстве, что как раз в величайший момент истории, когда она
