Текст книги "Фронт без окопов"
Автор книги: Михаил Ардашев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Орел на штыке
После длительного пребывания на передовой, восьмая рота вместе с другими отводилась на отдых. Изнуренный лишениями окопной жизни, рядовой Томашин устало шагал по обочине дороги.
– Рюсс! Николя капут! – сказал ему повстречавшийся круглолицый француз.
– Что, что? – остановил его Томашин.
О событиях в России восьмая рота еще не знала. Здесь не оказалось таких осведомленных солдат, каким был Балтайс в первом полку.
– Николя так! – и француз обвел рукой вокруг шеи.
– Ребята, что это он говорит?
Вокруг француза столпились солдаты. Они нетерпеливо выспрашивали его, следили за жестами и мимикой, пытаясь понять, что же случилось с царем. Но толку дать не могли. Что-то произошло, а что – разве у него разберешь. Солдатами овладело возбуждение. Какие только не высказывались догадки!
В лагере тайком от офицеров достали французскую газету. Нашелся унтер-офицер, немного знающий французский язык. Стал читать.
Послышались возгласы:
– Царя скинули?
– Да что ты!
– Что же будет дальше?
– А ты слушай, не перебивай!..
Что будет дальше? Этот вопрос волновал всех. Все ждали чего-то большого, необычного. И в первую очередь – конца войны, «замирения», возвращения на родину. Который уже день то тут, то там собирались солдаты в кружки и вели оживленные разговоры. От кружка к кружку ходили члены инициативной группы маршевого батальона Волков, Козлов, Махонько. Они рассказывали о том, что происходит в России, говорили, что вышел новый закон – называется «Декларация прав солдата».
– А что в нем написано? – допытывались солдаты.
– Шут его знает. Надо требовать у офицеров: пусть зачитают.
Но командование третьей бригады придерживалось иного мнения. Генерал Марушевский предупредил солдат: никаких сходок и собраний! Если так будет продолжаться, он завтра же вновь отправит их на передовую. Генерал не был способен понять изменившейся обстановки и держал себя так, словно ничего не произошло.
Солдаты не выполнили приказ генерала, и через два дня он осуществил свою угрозу. Перед отправкой на передовую роты построили. Офицеры взывали к ним: «Братцы! Не посрамим матушки-России! Будем драться, как орлы, по-суворовски!» Солдаты угрюмо молчали…
Из лагеря выступили с полной выкладкой: со скатками и ранцами, с боезапасом патронов и гранат, с винтовками и противогазами. Солнце изрядно пригревало. Идти во французских касках, которые были выданы всем русским солдатам по прибытии во Францию, было жарко и утомительно. Смахивая ребром ладони пот со лба, Томашин слушал, как его товарищи недовольно роптали:
– Отдохнули, называется!
– Вот тебе и пасха!
– Будем теперь христосоваться с германцем снарядами!
На передовом участке фронта, который они заняли, перед глазами Томашина предстала жуткая картина. Всюду лежали неубранные трупы зуавов – французских пехотинцев, набранных из алжирцев.
Неприятель укрепился на высоких скалах, господствующих над окружающей местностью. Впереди оборонительных рубежей – в несколько рядов колючая проволока. Трудно было рассчитывать на то, что удастся прорвать оборону и взять эту неприступную крепость. «То же и с нами будет!» – говорили солдаты, глядя на погибших африканцев.
Так и получилось. Прорвать оборону немцев бригада не смогла. Предпринятое наступление с самого же начала захлебнулось. Бригада оказалась сильно потрепанной, понесла большие потери. В восьмой роте пятого полка, исключая подобранных на поле боя раненых, осталось всего восемь человек.
– Братцы, да ведь нас специально хотят перебить здесь! – крикнул какой-то незнакомый Томашину солдат, втыкая штык в землю. – Хватит проливать кровь за буржуев, айда в тыл!
– Пошли в лагерь!
Живыми ручьями, сливаясь в единый поток, солдаты третьей бригады потекли с передовой к дороге. Михаил Томашин увидел, как идущий впереди его солдат сорвал со своих плеч погоны. Долго не раздумывая, он поступил так же. Потом, сдернув с головы каску, принялся отковыривать от нее штыком двуглавого орла.
– Ты что делаешь, сукин сын? Как ты смеешь! – напустился на Томашина невесть откуда взявшийся сам генерал Марушевский. Он задыхался от ярости. – Засужу мерзавца!
– Поберегитесь, а то как бы не задеть ненароком! – отбросив в сторону орла, взмахнул Томашин штыком.
Марушевский опешил. Томашин молча, с достоинством прошел мимо.
– Генералы вместе с царем продали нас французам. Арестовать генерала! – закричали солдаты.
Томашин кинулся назад, к тому месту, где произошла стычка с Марушевским, но генерала уже не оказалось.
Брожение
„В приказе по 1-му особому пехотному полку № 205 от 22 июня (5 июля) 1917 г. значится младший унтер-офицер 5 роты Попов Дмитрий, командированный в качестве члена полкового совета на дивизионный съезд“.
(Из справки Центрального государственного военно-исторического архива СССР).
Рядовой Михаил Томашин и унтер-офицер Дмитрий Попов служили не только в разных ротах, но и в разных бригадах. Тогда они еще не знали друг друга, но делали одно общее дело: как члены солдатских выборных органов, вели революционную агитацию среди солдат.
После отвода первой бригады с передовых позиций ее расквартировали в местечках Бай и Монтмор. Солдаты собирались кучками и горячо обсуждали последние события в России и в экспедиционных войсках. Дмитрий Попов старался помочь им разобраться в том, что происходит. Все ждали чего-то еще, каких-то коренных перемен. Но перемен не было. И Попов раскрывал солдатам глаза на то, что хотя царь и свергнут, но у них здесь, по сути дела, ничего не изменилось. Иной лишь стала форма обращения солдат к офицерам: вместо «ваше благородие» стали называть «господин поручик», «господин капитан», да по вечерам, перед отбоем, перестали петь «Боже, царя храни». А остальное все осталось по-старому. Офицеры занимаются пьянством и картежной игрой, а, проигравшись, вымещают зло на солдатах. Солдат заставили присягнуть Временному правительству, которое стоит за продолжение войны. Командование дивизии во главе с генералом Лохвицким препятствует проникновению в войска известий о том, что происходит в России.
Такие летучие сходки, возникая то тут, то там, быстро революционизировали солдат. Выступая на них, младший унтер-офицер Попов говорил: «Довольно проливать кровь за французских буржуев! Даешь Россию!» И эти слова встречались гулом одобрения. Большевистское влияние в солдатской среде росло день ото дня. Росло несмотря на то, что солдаты с самого начала лишились двух своих руководителей. В безуспешном наступлении на форт Бримон погиб Быстров, и был тяжело ранен Савин – организаторы нелегального собрания в первой бригаде.
Совет первого полка возглавили Балтайс, Волков, Болхаревский, Глоба и другие. Все они были из нижних чинов или по-большевистски настроенных унтер-офицеров.
Как-то за Поповым прибежал посыльный.
– Тебя вызывает Балтайс! – сказал он.
Когда Дмитрий пришел в полковой совет, Янис сообщил ему:
– У нас пока дела идут неплохо. Основная масса на нашей стороне. А вот во втором полку в комитет пролезли меньшевики и эсеры. Надо вырвать солдат из-под их влияния!
Балтайс сделал паузу, как бы давая Попову возможность осмыслить всю важность предстоящей задачи, а затем продолжил:
– Мы думаем поручить это дело группе членов нашего совета. В том числе и вам. Как вы на это смотрите?
– Я готов выполнить распоряжение совета! – ответил Попов.
– Хорошо. Тогда вот вам пачка листовок – раздадите их солдатам.
В тот же день посланцы совета появились в подразделениях второго полка.
– Зачем вам проливать кровь на чужой земле? Ради каких таких сладких пирогов? – спрашивал Дмитрий Попов у окруживших его солдат. – Пусть нас отправят на родину, а там мы посмотрим, что нам дальше делать: или воевать, или по домам идти.
– Верно! Правильно! Пусть отправляют в Россию! – возбужденно гудели солдаты.
– А если верно, так почему вы слушаете офицерских прислужников и прихлебателей? Разве вы не видите, куда они вас тянут? Опять под офицерскую палку, опять в окопы, под немецкие пули и снаряды! Гоните вы их прочь из полкового комитета! Конец войне, да здравствует свобода!
– Да здравствует свобода! Даешь Россию! – закричали солдаты.
На шум прибежал офицер. Стал допытываться, что происходит. Заметив Попова, приказал ему немедленно покинуть помещение и идти в свою часть. Попов отказался подчиниться. Офицер стал угрожать ему арестом.
– Вот вам и свобода. Рта не дают раскрыть, – сказал Попов, обратившись к солдатам.
Те возбужденно зашумели, теснее сжимая кольцо вокруг офицера. Тому ничего не оставалось, как поспешно ретироваться.
Агитаторы первого полка сделали свое дело. По прибытии в лагерь Ля-Куртин солдаты второго полка изгнали из полкового комитета офицерских ставленников. Взамен их избрали новый состав комитета во главе с рядовым Анатолием Гусевым.
Сколько ни упирались реакционные офицеры и генерал Лохвицкий, им пришлось уступить требованиям солдат – отвести русские войска в тыл. Первая бригада разместилась в местечке Ля-Куртин. Вслед за нею в этот лагерь стали прибывать части третьей бригады. Полковой совет первого полка выслал для их встречи своих представителей.
Члены совета знали, что солдаты третьей бригады плохо осведомлены о том, что делается в России, что вообще эта бригада по своему составу отличается от первой, в особенности от первого полка.
Этот полк формировался в Москве. В него было зачислено много солдат и унтер-офицеров, до призыва работавших в центральных городах и губерниях России. Здесь были недавние рабочие, мастеровые, грузчики, учителя, конторщики… Многим из них были памятны события 1905—1907 годов; некоторые сами участвовали в стачках и забастовках.
Третья бригада была разнороднее. В большинстве своем она состояла из крестьян отдаленных губерний. В ней не оказалось такого крепкого революционного ядра, как в первой.
Посылая для встречи эшелонов с солдатами этой бригады на станцию Ля-Куртин ту же группу агитаторов, что ходила во второй полк, члены совета наказывали:
– Помните, народ там всякий: есть наши сторонники, есть и ярые противники, а большинство – ни туда, ни сюда. Надо им помочь разобраться в обстановке, познакомить их с требованиями, которые мы предъявили командованию…
На железнодорожной платформе, у вагонов, собирались толпами солдаты. И опять слышался страстный голос Дмитрия Попова:
– Офицеры и генералы стоят за продолжение войны. Если им очень хочется, пусть воюют в свое удовольствие, а нам-то какая корысть погибать тут в окопах, в чужой стране. Требуйте отправки домой!
Офицеры встречали агитаторов в штыки. Однажды дежурный по эшелону, разгоняя митинг, арестовал Попова и Чукичева за «крамольные» речи. Но на защиту их стал полковой совет. По его настоянию арестованные тут же были освобождены.
А спустя некоторое время Дмитрию Попову снова пришлось лезть в драку. В июне его послали на дивизионный съезд солдатских представителей. Кроме него делегатами от первого полка были младший унтер-офицер Михаил Волков, ефрейтор Тихон Петров и другие революционно настроенные солдаты и унтеры. В частях же третьей бригады делегатов подбирали офицеры и, естественно, таких, которые были угодны командованию.
– Ну, ребята, придется бой держать! – сказал Михаил Волков, когда они прибыли на съезд.
– Не первый раз. Теперь-то мы уж стреляные, – ответил Дмитрий.
На съезде действительно разгорелась жаркая схватка. Ярый меньшевик военврач Маршак, подполковник Иеске, штабной писарь Владимир Ушаков пытались убедить делегатов, что отказ сражаться на фронте есть измена родине и солдатскому долгу. Попову и его товарищам пришлось не раз выступать, чтобы дать им отпор.
Обвинительный акт
Представитель Временного правительства при главной квартире французской армии генерал-майор Занкевич доносил в Петроград Керенскому, что солдаты дивизии требуют отправки на родину. На эти донесения Керенский с присущим ему позерством ответил:
«Я прошу лично от себя и от правительства разъяснить войскам современное положение в России, выяснить их нужды, разобрать причины недоразумений и сказать солдатам, что я стою на страже их интересов…»
А позднее Керенский тому же Занкевичу приказал:
«В частях, пользующихся свободой собраний для неповиновения распоряжениям командного состава, собраний не допускать, а преступников, вносящих разложение, немедленно изъять и предавать суду; ввести военно-революционные суды и не останавливаться перед применением силы оружия и расстрела непокорных, как отдельных лиц, так и целых соединений».
И меры принимались…
В полуоткрытое окно доносился шум города. Париж гудел. По улице спешили прохожие, извозчики развозили пассажиров, продавцы зазывали покупателей, мальчишки, звонко выкрикивая последние новости, продавали газеты.
Полковник Лисовский захлопнул створку окна. После вчерашней попойки на душе у него было муторно. Ему хотелось подышать свежим воздухом, но шум и суета на улице раздражали его. «Хорошо бы сейчас бросить все эти осточертевшие бумаги и катануть куда-нибудь в загородный парк или в лес… разумеется, не одному. Но, увы! Надо же кончать с этими смутьянами. Расследование и так слишком затянулось… Признаться, и возни с ними более, чем предостаточно. Шутка сказать, двадцать четыре обвиняемых и свыше полсотни свидетелей…»
Прежде чем продолжить обвинительный акт «по делу о беспорядках в частях 1-й особой пехотной дивизии, имевших место в лагере Ля-Куртин», полковник принялся его перечитывать. Не все подряд, а на выборку, чтобы восстановить в памяти написанное.
«В марте 1917 года, – говорилось в акте, – еще задолго до объявления русским войскам, находящимся на французском фронте, постановления Временного правительства о солдатских комитетах, декларации прав солдата-гражданина, в некоторых частях вышеуказанных войск стали обнаруживаться брожения в солдатских массах… Брожения можно объяснить целым рядом причин, наиболее резкими из них являлись: 1) распространившиеся среди солдат листки «Правды» и некоторых швейцарских изданий, с весьма определенным пацифистским направлением, 2) приходившие из госпиталей Франции солдатские письма, …появившиеся одновременно с этим во французских газетах сведения о братании русских солдат с немцами, имевшем место на русском фронте.
Всеми этими фактами стали пользоваться разные злонамеренные лица в целях распространения смуты в русских войсках, находящихся во Франции.
К этому времени, определяемому приблизительно серединой апреля 1917 года, при 1-м особом пехотном полку образовался так называемый полковой совет, во главе которого стали младший унтер-офицер названного полка Волков и того же полка солдат Балтайс, пользовавшиеся большим влиянием в солдатских массах».
Далее шло изложение «преступлений», совершенных «злонамеренными лицами».
…Выведенные из боев русские войска располагались в окрестностях замка Бай. Первого мая их решил посетить представитель русского верховного командования генерал Палицын. Перед его приездом генерал Лохвицкий отдал приказание: построить солдат без винтовок, красные флаги в строй не выносить. Солдаты не выполнили приказания – встретили генерала Палицына с революционными флагами, а третий батальон первого полка вышел на построение с винтовками.
Когда командование русских войск во Франции получило приказы Временного правительства об организации комитетов и дисциплинарных судов, создание их во втором особом полку не встретило больших затруднений. Иначе обстояло дело в первом пехотном полку: полковой совет здесь не захотел переименовываться в комитет. Возглавляемый солдатом Балтайсом, унтер-офицером Волковым, ефрейтором Болхаревским, он продолжал действовать под тем же названием.
Совет первого полка организовал выпуск бюллетеней для солдат, в которых призывал их к отказу воевать. В одном из них была помещена «Солдатская памятка Льва Толстого», напоминавшая о заповеди «Не убий». Полковник Котович указал совету на то, что недопустимо печатать заметки явно антивоенного характера. В ответ на это в бюллетенях стали появляться письма с русского фронта, выдержки из газет, в которых высказывались мысли о прекращении войны, о братании солдат.
У казарм и бараков лагеря Ля-Куртин ежедневно проводились солдатские митинги. Ораторы призывали не выходить на занятия, требовать от командования отправки русских бригад в Россию. На дверях полкового совета первого особого полка появился лозунг: «Долой войну!»
В двадцатых числах июня генерал Лохвицкий, ставший начальником первой особой пехотной дивизии, включившей в себя 1-ю и 3-ю бригады, отдал приказ приступить к занятиям. Солдаты первого полка ночью собрались на митинг и условились: на занятия не выходить.
Генерал Занкевич, прибыв в Ля-Куртин вечером 24 июня, издал приказ о выводе из лагеря всех солдат, которые еще верны Временному правительству и подчиняются его требованиям. Офицеры объявили приказ во всех частях. Командир первого пехотного полка полковник Сперанский лично беседовал с солдатами, призывал их идти за ним «во имя долга перед родиной». Но в некоторых ротах приказ генерала был освистан, в некоторых – изорван.
На следующее утро Ля-Куртин покинули только части третьей бригады и офицеры первого и второго полков. Они расположились бивуачным порядком в окрестностях города Фельтен. Первая бригада почти целиком осталась в лагере Ля-Куртин.
С этого момента начинается деление дивизии на «фельтенцев» и «куртинцев».
«С этого же времени, – говорилось далее в обвинительном заключении, – кладется начало и ряду других событий, приведших в результате к весьма печальным последствиям… Все воинские части, оставшиеся в лагере Ля-Куртин, к началу сентября 1917 года пришли как таковые в состояние полнейшей непригодности для выполнения каких-либо задач, возложенных на армию для борьбы с Германией, и сделались не только бесполезными, но и вредными для внутреннего спокойствия Франции…
…По приказанию представителя Временного правительства генерала Занкевича была образована следственная комиссия, коей было поручено с возможной ясностью установить главные причины ненормального брожения, с такой силой охватившего солдатские массы 1-й особой пехотной бригады, и выделить из этих масс тех из руководителей, деятельность которых вела к последствиям вредным и не была направлена в сторону укрепления боевой мощи находившихся на французском фронте русских частей…»
Полковник оторвался от чтения, встал, прошелся вокруг стола. Он еще раз мысленно пробежал то, что прочел, и остался доволен. «Общая обстановка обрисована неплохо, усилия командования восстановить в дивизии порядок показаны довольно выпукло, причины беспорядков обоснованы… Ну, и труды следственной комиссии не забыты. Все, как полагается!»
Размявшись, он присел к столу и вновь склонился над рукописью обвинительного акта:
«К числу таких руководителей комиссия относит 1-го особого пехотного полка: 1) младшего унтер-офицера Михаила Волкова и 2) солдата Яниса Балтайса, деятельность коих начинает быть заметной еще в период нахождения русских войск на боевой линии… Некоторые свидетели, например, солдат Бережной, считают солдата Балтайса исходным пунктом, от которого получило свое развитие все последующее движение солдатских масс 1-й особой пехотной дивизии. Свидетель удостоверяет, что главною мыслью в речах Балтайса всегда являлся лозунг «Долой войну» и «Мир во что бы то ни стало», причем последние мысли Балтайс старался внушить и солдатам других полков дивизии при помощи своих помощников – агитаторов. Из показаний допрошенных свидетелей можно установить, что солдат Балтайс неоднократно высказывал свои симпатии известному агитатору Ленину и заявлял, что война нужна только буржуазии и капиталистам.
…Балтайс, действуя весьма умело и осторожно, всеми силами стремился показать, что он не ведет за собою массы, а наоборот сам только следует за ними, являясь как бы простым выразителем общественного мнения. Но несмотря на всю указанную осторожность, солдат Балтайс не мог в некоторых случаях не выступать активно и произносил речи явно агитационного характера…
Следствием установлено, что солдат Янис Балтайс имел некоторые знакомства в Париже, носившие по всем данным характер знакомств партийных, преследовавших известные политические цели. Об этих знакомствах он сам высказывался в разговорах с солдатами, причем говорил, что у него имеются связи в Париже и Швейцарии.
…По показанию прапорщика Котковского, бывшего начальником команды разведчиков 1-го полка, в коей состоял и Балтайс в январе 1917 года, во время стоянки полка на секторе Мод, к нему приехал в команду тайный агент штаба V французской армии. Агенту было поручено расследовать дело о рядовом Балтайсе, возникшее из переписки его с французскими солдатами, причем агенту было предоставлено право ареста Балтайса. Агент показал прапорщику Котковскому (в то время еще унтер-офицеру) копированные цензурой письма Балтайса и его корреспондентов, причем свидетель убедился, что письма эти, написанные частью на русском, частью на французском языке, носили явно антимилитарный характер… Тогда же у Балтайса был произведен обыск, на коем выяснилось, что Балтайс имел переписку с какой-то женщиной из Парижа, от которой, судя по письмам, он получал деньги. Какими суммами получались эти деньги, а также кто была вышеуказанная женщина – розыску установить не удалось, точно так же, как не удалось разыскать и других лиц, с коими Балтайс состоял в переписке. Тогда же со стороны присланного агента возник вопрос об аресте Балтайса как заподозренного в шпионстве, но ареста этого не последовало…»
Обстоятельно изложив состав преступления рядового Яниса Балтайса, двадцати восьми лет, лютеранского вероисповедания, уроженца Курляндской губернии, полковник Лисовский перешел к другим обвиняемым. Основываясь на показаниях прапорщика Котковского и других свидетелей, он писал, что ближайшим сотрудником и помощником Балтайса был младший унтер-офицер Михаил Волков. На бригадном митинге, проходившем в середине июня в лагере Ля-Куртин, Волков призывал солдат не выходить на занятия. На этом же митинге он говорил, что надо требовать во что бы то ни стало отправки в Россию. Позднее Волков вместе с унтер-офицером Барановым, ефрейтором Тихоном Петровым, старшим унтер-офицером Валявкой убеждал солдат не подчиняться приказу командования и не выходить из лагеря Ля-Куртин.
Ефрейтор Арсений Болхаревский выступал перед солдатами первой роты против войны. Старший писарь Григорий Гузеев говорил своим товарищам на собраниях, чтобы они не верили Временному правительству. Рядовой Анатолий Гусев, ставший во главе комитета во втором особом пехотном полку, подстрекал солдат не подчиняться приказам генерала Занкевича, не сражаться против немцев на французском фронте.
Ефрейтор первого маршевого батальона Иван Савельев агитировал за сепаратный мир с Германией и произносил лозунги: «Долой Керенского, да здравствует Ленин!» Младший унтер-офицер второй саперной роты Иван Шитогубов кричал на митинге офицерам, когда они выступали: «Неправильно!»
Перечень обвиняемых с комментариями полковника все увеличивался…
Наконец, полковник Лисовский стал излагать формулу обвинения:
«На основании изложенного рядовой Янис Балтайс, мл. унтер-офицер Михаил Волков, ст. унтер-офицер Иван Валявка, ефрейтор Арсений Болхаревский, ефрейтор Иван Савельев, мл. унтер-офицер Иван Шитогубов, рядовой Анатолий Гусев, мл. унтер-офицер Сергей Баранов, ст. писарь Григорий Гузеев, рядовой Константин Шафоростов, мл. унтер-офицер Никита Тимофеев, ст. унтер-офицер Афанасий Гуров, мл. унтер-офицер Тимофей Бушуев, рядовой Ермолай Азаренко, мл. унтер-офицер Алексей Вдовенко, ефрейтор Иван Старов, рядовой Афанасий Макаренко, рядовой Егор Писаренко, рядовой Федор Кабанов, рядовой Егор Юров, ефрейтор Тихон Петров, мл. унтер-офицер Василий Омельченко, ефрейтор Сергей Белоножко и рядовой Тимофей Тимощенко обвиняются в том, что… находясь в составе русских войск во Франции, с целью побудить солдат 1-й особой пехотной дивизии отказаться от дальнейшего участия от военных действий, они посредством бесед, речей, воззваний и бюллетеней доказывали, что на французском фронте оставаться не следует, что необходимо категорически отказаться от участия на этом фронте в военных действиях, требовать возвращения в Россию, не подчиняться начальникам и не исполнять общего распоряжения представителя Временного правительства от 25 июня о выходе всех безусловно подчиняющихся Временному правительству солдат из лагеря Ля-Куртин…»
Далее следовали статьи, по которым обвиняемые привлекались к ответственности, и заключение:
«Все вышепоименованные в выводах обвинительного акта воинские чины предаются отрядному суду русских войск во Франции. Обвинительный акт составлен в гор. Париже 28 октября 1917 года. Исполняющий обязанности Военного прокурора полковник Лисовский».
Полковник поставил размашистую подпись и, облегченно отдуваясь, откинулся на спинку стула. Никогда еще не было у него такого трудного дела.
